Текст книги "Далекие берега. Навстречу судьбе"
Автор книги: Ромэн Сарду
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Герцогиня Вимисс отказалась выполнить просьбу мажордома и уехать. Она потребовала личной встречи с Муиром. Муир же бросил в нее трость и пообещал обойтись с ней еще грубее, если она вновь осмелится предстать перед ним!
Эта новость, которую передавали из уст в уста, многих избавила от желания посетить Драйбург.
Несмотря на неудачную прогулку к реке Твид, через неделю Августус велел отвезти себя к руинам аббатства Драйбург. Там, окруженный шаткими стенами и хрупкими сводами, он, как ни странно, почувствовал себя комфортно. Его меланхолия была созвучна этому месту, которое всем своим видом напоминало, что ничто не вечно, что все рано или поздно исчезнет – как люди, так и камни. Погруженный в печаль, он осматривал эти места скорби. В поместье он слышал, как маленькие дети служанок смеялись, закидывая в реку удочки. Тогда он был готов их утопить, только бы смолк их смех.
Августус перебирал клавиши инструмента. Он сожалел, что забыл музыкальные фрагменты, которые так любил в молодости. Его пальцы стали неловкими. Не сумев исполнить канцону Векмана, он впал в отчаяние. Он резко захлопнул крышку инструмента. На душе было горько, как никогда.
Обернувшись, Августус заметил служанку, которая неподвижно стояла, прислонившись к дверному косяку, и слушала, как он играл.
Глупышка побледнела и быстро исчезла.
Каждое утро Августус просматривал почту, пересылаемую из Лондона. Ему доставляло удовольствие изводить своих корреспондентов. И делал он это более изощренно, чем в Лондоне.
Среди писем, пересланных в Драйбург, одно его сразу заинтересовало – на конверте он узнал почерк своего сына Вальтера. Оно было послано из Бристоля, где с недавних пор стоял «Раппаханнок».
Августус вскрыл конверт и начал читать.
Сначала он ничего не понял. Почему Вальтер упоминал о Лауре Петрарки, Синтии Проперция, о сонетах «Астрофил и Стелла»?
Он еще раз взглянул на надпись на конверте: да, это действительно был его старший сын. Но кому он писал эти строки?
«Как Каллист, я обожаю Мелибею, я верю в Мелибею, я осыпаю почестями, я люблю мою Мелибею и восхищаюсь ею!»
Затем шли стихи и высокопарные фразы: «Я всего лишь ствол дерева, если твое нежное дыхание не обдувает меня…»
– Мелибея? Кто такая Мелибея?
Когда Августус понял, что держит в руках настоящее любовное послание, что это не шутка, он принялся расспрашивать слуг. Но они растерялись от его вопросов. Наконец они пообещали привести к нему… саму Мелибею.
Оставшись один в кабинете, Августус бушевал. Его старший сын мог владеть всем, процветать в Лондоне, жениться на одной из самых богатых наследниц королевства, для него были открыты все пути, но он упрямо вел образ жизни авантюриста, рискуя головой на борту «Раппаханнока», когда гонялся за пиратами! А теперь выяснилось, что безутешный вдовец, постоянно носящий траур, влюблен!
Через час в кабинет Августуса вошла девушка семнадцати лет, светловолосая, с голубыми глазами, одетая в бело-розовое платье.
С первого же взгляда Августус узнал бесстыдницу, слушавшую, как он играл на клавесине.
Взволнованная девушка покраснела и пробормотала:
– Меня зовут Шеннон, монсеньор. Я ваша дочь.
Муир нахмурил брови. Кроме Вальтера, который должен был унаследовать Факторию, он не мог бы описать своих остальных восьмерых детей.
И уж конечно Августус не помнил о той девочке, которую удочерил двенадцать лет назад. Ей пришлось напомнить ему о событиях, произошедших в июне 1701 года на банкете, устроенном по случаю подписания Акта о престолонаследии.
– Понимаю, – сказал Августус. – Маленькая девочка из хора. Что вы делаете в Драйбурге?
– Ваша жена, монсеньор, велела мне жить здесь.
Приведя свои мысли в порядок после неожиданного появления приемной дочери, Августус вдруг осознал, что Шеннон и была «нежной любовью» Вальтера, его «Мелибеей»!
Он резко схватил письмо своего сына.
– Вы с ума сошли, вы оба? Брат и сестра! В моем доме!
Августус расстегнул воротник:
– По церковным законам адюльтер наказывается так же, как и кровосмесительная связь! И если об этой мерзости станет известно!..
– Монсеньор, – поспешила ответить Шеннон, готовая упасть на колени, – умоляю вас, поверьте: я никогда не побуждала Вальтера становиться на этот путь. Никогда! Ваш сын очень… безрассудный.
– Если вы не разделяете его чувств и если вы говорили ему об этом, почему он продолжает вам писать?
Шеннон опустила голову:
– Увы, я вынуждена повторить: не найдется менее рассудительного человека, чем он. Я люблю его, это правда, но только как брата.
– Кровосмесительная связь! В моем доме! Мне говорили, что море должно утешить его во вдовстве! После стольких лет, неважно как, но Вальтер должен найти себе супругу, достойную его положения. И обеспечить продолжение рода Муиров. А не…
Августус скомкал любовное послание.
– Если я узнаю, что вы тем или иным образом разжигали эту страсть, я сделаю так, что вы пожалеете, что родились на свет! Исчезните!
Объятая ужасом Шеннон выбежала из кабинета.
Августус с трудом вновь обрел спокойствие. Он злился не только на безрассудного Вальтера, но и на нежелательные последствия присутствия этой нищенки Шеннон в его доме. Одиночество Августуса было нарушено. Но все же он надеялся, что у Шеннон хватит деликатности больше никогда не попадаться ему на глаза.
Каждое утро Августус совершал прогулку, либо пешком, если погода позволяла, либо в карете. Он любил осматривать руины Мелроуза или Келсо.
Однажды, на двенадцатый день своего пребывания в Драйбурге, измученный, невыспавшийся Муир не выдержал тряски по плохой дороге, которая вела в аббатство, и приказал кучеру повернуть назад.
Едва вернувшись в поместье, Муир услышал звуки музыки. Он вошел в гостиную и увидел, что молоденькая Шеннон играет на его клавесине.
Муир взорвался:
– Кто позволил вам дотрагиваться до моего инструмента? Я нуждаюсь в тишине и спокойствии! Разве это так трудно понять? Вы надоедаете мне! Ваше присутствие вызывает у меня раздражение. Вы должны сгорать от стыда! Немедленно исчезните!
Несчастная Шеннон пыталась произнести какие-то слова в свое оправдание, клялась, что играет лишь тогда, когда его нет в поместье, что предпочла бы умереть, чем доставлять ему неприятности, что она сожалеет…
И вновь Шеннон пришлось спасаться бегством.
Вечером Муир вновь дал волю своему раздражению. Ему не понравился суп из угрей. Кухарка, на которую посыпался град упреков, переложила вину на «мадемуазель Шеннон», которая продиктовала ей рецепт любимого блюда хозяина.
– Во что вы вмешиваетесь? – накинулся Муир на пришедшую по его приказу Шеннон. – Разве я просил вас об этом? Я уже не в том возрасте, чтобы за мной ухаживала Девчонка!
Шеннон поняла, что в подобных обстоятельствах ни к чему оправдываться, и сочла более благоразумным промолчать.
– Завтра вы возвращаетесь в Лондон! – заявил Муир.
Я не хочу вас здесь видеть.
Муир ушел в свою спальню. Как это часто бывало, после вспышки гнева он немного успокоился. Он заснул без труда, но через два часа вновь началась его борьба с бессонницей.
И на этот раз все было как обычно: Августус лежал с открытыми глазами, неподвижно, глядя на балдахин над кроватью. В голове проносились разные мысли, потом в памяти всплывало какое-нибудь воспоминание, обычно инцидент, в котором он либо раскаивался, либо немного упрекал себя. Не один час кряду он думал об этом, не в силах справиться с наваждением, давая волю своим самым пагубным наклонностям: злобе, горечи, презрению. Самые сильные приступы ярости Муир переживал в молчаливой темноте до самого рассвета.
Этой ночью Муир оперся о локоть и выпил стакан настойки розмарина. Он нашел его, как обычно, на ночном столике. И тогда он подумал о Шеннон. Несомненно, это она с момента его приезда убирала дом в соответствии с его вкусами, предупреждала его маниакальные пристрастия, делала более приятной разлуку с Лондоном. Конечно, он в отношении нее погорячился.
Утром Муир дал знать, что хотел бы, чтобы она позавтракала вместе с ним.
Дрожащая от страха девушка, одетая в темное платье, вошла в столовую. Она села за стол, не решаясь что-либо сказать. Она сидела прямо, глядя в тарелку.
Августус тоже молчал. Ему даже в голову не пришло извиниться. Он легко забывал о приступах ярости и обо всех последствиях, которые те влекли за собой.
– Прошу извинить меня, – сказала Шеннон детским голоском, – за все те неудобства, которые я доставила вам вчера, монсеньор.
Августус кивнул. Как все домашние тираны, он считал себя великодушным.
– Похоже, вы хорошо меня знаете, – сказал он. – Это дает мне шанс. Но вот я, я ничего о вас не знаю.
Шеннон рассказала ему, что ее, сироту, нашли на ступенях церкви Святой Троицы, что следующие пять лет она провела в жалком сиротском приюте Брэдингтона.
– Вы даже не представляете, какой благородный поступок совершили в вечер моего удочерения. К тому же семнадцать других девочек, находившихся со мной, тоже обрели семью. В Брэдингтоне это наделало много шума. Вы подарили счастье десяткам детей, прозябавшим в приюте!
Девочка выросла во дворце на Родерик-Парк на равных с девятью детьми Муиров. Она была робкой, совсем не умела обманывать. Проявлявшая интерес к любой мелочи, наделенная удивительной памятью, она быстрее, чем другие, научилась читать и писать, немного знала латынь, умела петь, прекрасно танцевала и говорила по-немецки. Очень быстро она усвоила правила поведения в обществе, за что удостаивалась лестных похвал.
– Думаю, я могу сказать, что ваша жена, мисс Трейси, порой искренне испытывала гордость, называя меня дочерью в присутствии своих подруг.
– А вот в это я с трудом верю, – ответил Августус. – Даже без Монро с этой чертовкой Трейси Муир нет сладу!
Шеннон понурила голову:
– Мне удалось обратить на себя внимание.
Когда Шеннон было лет тринадцать-четырнадцать, Трейси Муир начала вести по всему Лондону яростную кампанию с целью связать своих детей брачными узами с лучшими домами Англии. Своих детей, но только не Шеннон, которую она терпела, однако не считала одной из Муиров. Трейси питала безграничные амбиции, опираясь на политический вес и богатство своего мужа. Она думала, что просчитала все. Однако лучшие претенденты в мужья для ее двух дочерей попросили руки Шеннон, найдя ее более красивой.
– И тогда мне довелось испытать на себе досаду вашей жены, – продолжала Шеннон. – Она сделала все, чтобы напомнить мне о моем происхождении. Но в конце концов браки, задуманные ею, были заключены. Она считала, что покончила со мной как с источником угрозы. До того дня, когда Вальтер, став вдовцом, не рассказал ей о своих чувствах! И тогда она отправила меня в Драйбург. Я живу здесь уже три года, и мне запрещено покидать его.
Августус впервые внимательно посмотрел на Шеннон. Он мог допустить, что Шеннон была не такой уж простушкой, но отказывался понять, как эта дьяволица, выскочившая неизвестно откуда, могла вызвать столько проблем.
«Она вскружила голову несчастному Вальтеру», – подумал Муир.
– Если он и сбежал на «Раппаханнок», – добавила Шеннон, – подвергая себя многочисленным опасностям, то сделал это не для того, чтобы забыть о своем вдовстве. Он сделал это из-за невозможности нашей любви. Ярость матери и мой упорный отказ. Я была совсем девочкой, когда в первый раз отказала ему…
Вечером Августус захотел сделать шаг к примирению и попросил ее сыграть несколько музыкальных пьес.
Шеннон села за клавесин и начала играть итальянскую жигу. Муир тут же ее остановил:
– Жиги, они внушают мне ужас! От них у меня кружится голова и создается впечатление, что я заложник на деревенском празднике. Веселящиеся люди, похожие на животных! – Он встал. – В Лондоне у меня был ящик с партитурами. Куда он исчез?
Шеннон показала ему на стопку, лежащую на каминной полке. Он взял ее и в сильном раздражении стал перебирать партитуры. Наконец он нашел нужный лист:
– Вот.
Муир поднес лист к глазам Шеннон. Это была пассакалия Букстехуде.
– Но это пьеса для органа! – удивилась девушка.
– Она зашифрована. Вы справитесь с нею.
Шеннон начала играть.
– Медленнее! Медленнее! – запротестовал Муир.
Шеннон изменила темп игры.
– Медленнее!
Шеннон старалась изо всех сил.
Фрагмент был строгим, печальным, торжественным, написанным в миноре.
Августус подумал, что сейчас он наслаждается музыкой, как раньше наслаждался видом руин аббатства.
Затем он попросил ее сыграть чакону до-минор того же автора. Фрагмент был трудным.
И вновь Муир потребовал играть как можно медленнее.
– Сдерживайте свои порывы! – говорил он. – Пусть звучат басы!.. Надо придать им звучания… густоты… Нет, так не годится! Начните с самого начала.
Несчастная девушка послушалась, но она явно была растеряна.
Муир же через пять минут потерял терпение и сел рядом с ней.
– В этом нет ничего колдовского,
Муир стал играть левой рукой. Не отрывая глаз от клавиш, он объяснял музыкальную фразу но мере ее исполнения.
– Густой бас может быть легким, если придан, ему звучания. В повторе низких топов есть нечто успокаивающее, захватывающее. Имитации. Пушка! Внимание, не торопитесь!.. Надо выделить сложение… Медленнее. Теперь противосложение. Медленнее!.. Как я… Да, так лучше.
Они вновь вместе сыграли фрагмент.
– Вот, – сказал Августус после нескольких тактов, вы делаете успехи.
Шеннон улыбнулась ему.
– Вы могли бы очень красиво играть, барышня. При условии, что будете следовать композициям, а не нанизывать им свою неуместную молодость!
На следующий день Муир увидел Шеннон с книгой в руках – «Путешествие пилигрима из этого мира в тот, который должен прийти» Джона Баньяна.
– Вы увлекаетесь чтением так же, как и музыкой?
– Думаю, да, монсеньор. В Лондоне я могла пользоваться вашей несравненной библиотекой.
– Мне говорили, что она достойна похвалы. Но я не могу об этом судить. Я никогда не читаю.
– Жаль, что такое сокровище не используют.
– По крайней мере, оно потеряно не для всех!
Шеннон оказалась образованной и умной девушкой. Ее рассуждения, порой слишком смелые, вызывали у старого Муира улыбку. Больше уже не шла речь об ее отъезде в Лондон. Он каждый день приглашал девушку за свой стол.
Шеннон не только беседовала с Муиром, но и показывала ему уголки поместья, о которых он не имел ни малейшего представления.
Они продолжали играть в четыре руки на клавесине.
Живя в шотландской ссылке, Шеннон выписывала партитуры из Франции, где их печатали раньше, чем где-либо. Она показала Муиру не известные в Англии произведения Сире, Дьёнара и даже одной женщины, Элизабет Жаке де ла Герр. Немец, не признававший ничего другого, кроме музыкальных мелодий своего детства, с восторгом играл пьесы, не имевшие ничего общею с пьесами Свелинка и Фробергера.
– Боже мой, до чего изменилась музыка!
Теперь нередко случалось, что Шеннон объясняла Муиру, как надо играть тот или иной фрагмент. Вечерами они играли и течение нескольких часов. Шеннон, сидя рядом с Муиром, раскачивалась из стороны в сторону, чтобы лучше подчеркнуть ту или иную тональность. Он попал под очарование Рамо.
Влияние Шеннон сказывалось не только на расширении музыкальных вкусов Августуса Муира. Незаметно, внимательно следя за тем, чтобы никто не мешал его маниакальным пристрастиям, она ввела незначительные изменения, призванные скрасить пребывание Муира и Драйбурге. Она сделала его пищу более утонченной, изменила состав настойки, просила его не думать о делах во время обеда. В солнечные дни она побуждала его закалять здоровье на свежем воздухе. Шеннон даже осмелилась отвлечь его от священных навязчивых мыслей, хотя это была запретная зона, в которую никто не проникал.
К великому изумлению Муира, все это пришлось ему по душе. Он, всегда сам принимающий решения, был доволен, видя, как теперь решают за него. Он любил наблюдать за ней краем глаза. Она всегда была настороже, тщательно следила, чтобы никакие пустяки не раздражали его, подмечала любую его реакцию, краснела, когда он смотрел на нее.
В конце концов Муир стал просматривать деловую корреспонденцию не в кабинете, а в просторной гостиной с открытыми окнами. Оттуда он мог видеть, как Шеннон бродит по саду, ухаживает за розами, шьет или читает под деревом.
Случалось, что он целыми днями не занимался лондонскими делами, расспрашивая Шеннон о содержании «Путешествия пилигрима» или о городе, выдуманном автором «Ярмарки тщеславия», городе, который напоминал ему Лондон с ненавистными людьми вроде Монро.
Муир согласился спать в маленькой спальне, расположенной на втором этаже дома, а следовательно, менее сырой, чем аналог его лондонской спальни на первом этаже.
К своему величайшему удивлению он стал спать лучше. Тем не менее настроение Муира оставалось непредсказуемым. Порой его одолевали черные мысли, и он становился угрюмым.
В такие дни Шеннон исчезала.
Августус приказывал позвать ее. Ему отвечали, что Шеннон отправилась в Эдинбург за лекарственными растениями или гуляет по территории поместья. Такой ответ приводил его в ярость, но потом он успокаивался.
И тут появлялась Шеннон.
Однажды вечером после долгой прогулки Шеннон играла прелюдию Рамо. Августус в изнеможении сидел в кресле.
Музыкальная композиция начиналась медленным мотивом, без каданса, приглушенным звучанием низких тонов, затем неожиданно взмывала молодая полная жизни мелодия. И тогда Шеннон, боясь пропустим хотя бы одну ноту, замирала, и лишь ее руки скользили по клавишам, и это придавало ей еще больше изящества. Муир водил взглядом по белокурой головке девушки, удивляясь ее грациозности.
Когда она взяла последний аккорд и оставила его умирать в молчании, Августус все понял.
Смущенный, он пробормотал банальные слова:
– Прекрасно сыграно.
И стремительно вышел из комнаты.
Всю ночь Муир оценивал сложившуюся ситуация под разными углами зрения. Он понял, что счастье последних дней, это странное блаженство, которое он испытывал в Драйбурге, давали ему не меры, предпринимаемые Шеннон, а сама Шеннон. Он старался убедить себя, что сошел с ума. Он влюбился в нее!
По странному стечению обстоятельств волк принялся подражать своей добыче. Он ловил ее мельчайшие движения, изменения голоса, намерения, таившиеся во взглядах, и вместе с тем боялся прочитать на ее лице, что она догадалась о том, что он тщательно скрывал.
Самый могущественный человек в Лондоне стал неуклюжим, чрезмерно стыдливым. Болезненная меланхолия уступила место меланхолии влюбленности.
Муир даже начал завидовать сыну, однако повторял себе, что между ней и им самим вставали те же самые законы.
Его обуяла гордыня. Он ведь был Августусом Муиром, и ничто не могло устоять перед ним, ни церковь, ни закон, условности, ни его нынешняя семья, ни сама Шеннон. Он засыпал непобедимым захватчиком, а просыпался пленником молоденькой семнадцатилетней девушки, заложником ее изящных рук, красоты ее лица, переливающегося блеска ее волос, доброй улыбки, без которой он уже не мог обходиться.
В конце концов возобладал рассудок.
– Я должен вернуться в Лондон, – сказал он ей. Шеннон забеспокоилась, решив, что плохо вела себя.
Но Августус сослался на неотложное дело, требовавшее его присутствия в Лондоне.
– Прежде чем мы расстанемся, – сказала она, – я хочу вас, монсеньор, кое о чем попросить. До сегодняшнего дня я не решалась говорить об этом.
– Говорите.
– Это имеет отношение в Бартеломью Глэсби.
– Глэсби? Да ну…
– Я права – его карточные долги составляют двенадцать тысяч фунтов?
Августус удивленно поднял брови. Странно, что Шеннон знала о неприятностях его покойного друга и говорила об этом.
– Да, – сказал он. – Примерно так.
– Насколько я понимаю, некоторые его кредиторы являются членами Совета королевы и парламентариями, которые не собираются отказываться от денег. Но главное, как мне кажется, это то, что кто-то рассказал им о нашем тайном уговоре…
Муир пожал плечами.
– Ничего не понимаю. Что еще за тайны?
– Все дело в том, что двенадцать лет назад мое удочерение вами было лишь видимостью. Официальный акт об удочерении был составлен не на ваше имя, а на имя Бата Глэсби, согласно пожеланию вашей жены.
– Что вы такое говорите?
– Теперь вы понимаете, в каком деликатном положении я оказалась. По закону меня могут преследовать за долги моего приемного отца. Но у меня нет двенадцати тысяч фунтов!
Августус утратил дар речи.
– Я не решилась открыться вашей жене…
Шеннон не была его дочерью!
– Бат Глэсби…
Теперь ему было наплевать на карточные долги Бата Глэсби.
Муир встал на колени, схватил ее руку, осыпал поцелуями, поцеловал другую руку, потом стал целовать обе.
– Я не знал этого! Боже мой, мы не связаны ни кровью, ни родственными узами!
Он все крепче сжимал пальцы Шеннон.
– А я считал себя пупом земли! Если бы вы знали…
Шеннон как-то странно смотрела на него, не говоря ни слова. Августус был не похож на самого себя. Он бормотал невразумительные фразы, потом вымолвил:
– Значит, между нами все возможно!
Августус поднял голову. Шеннон смотрела на него со страхом, нет – с ужасом. Он немного подождал, пораженный бледностью ее лица, потом разжал руки и встал. Одновременно они оба отступили на шаг назад. Шеннон покачала головой, убежала в свою комнату и заперлась в ней.
«На какую же глупость способно толкнуть сердце!» – подумал Августус.
Его порыв был безумным, обреченным на провал. Недостойным его.
Шеннон не показывалась.
«Мне не стоило приезжать в поместье! Тогда ничего не произошло бы…»
Он не мог отделаться от ее испуганного взгляда, который она бросила на него, когда он стоял на коленях.
Должен ли он немедленно уехать в Лондон? Никогда больше не видеться с ней? Забыть об инциденте?
Августус не мог решиться уехать из Драйбурга, не увидевшись с Шеннон. Тем более он не осмеливался постучать в дверь ее комнаты.
Прошло три дня, прежде чем появилась Шеннон.
Одетая во все черное, бледная, с поникшей головой, она во время обеда села за своим прибором, не сказав ни слова, не бросив ни единого взгляда на Муира.
Это драматическое возвращение застало Муира врасплох. Он надеялся, что она заговорит первой.
Он не знал, какую позицию ему следует занять.
Смущенный, он сказал:
– Знаете, это останется между нами, будет нашей тайной. Никто об этом никогда не узнает. Не судите меня строго, прошу вас. И не волнуйтесь. У меня на вас есть только те права, которые вы сами захотите мне дать.
Чем больше он хотел вызвать к себе жалость, тем сильнее хмурился лоб молодой девушки. Не выдержав, она пролепетала:
– Простите меня, монсеньор.
Шеннон встала из-за стола и вновь заперлась в своей комнате.
Теперь Августус думал лишь об одном – он хотел принести ей свои извинения. Поговорить с ней. Написать. Объясниться. Наступил момент, когда он собирался писать такие же пустые фразы, которые он с презрением читал в письме своего сына Вальтера: «Я всего лишь ствол дерева, если твое нежное дыхание не обдувает меня…»
Эти идиотские слова… Чего только он ни дал бы сегодня, чтобы их услышала Шеннон!
Шеннон сидела в своей комнате, бледная, с блуждающим взором. Ее руки слегка дрожали. На коленях лежала раскрытая Библия.
После обеда, когда слова Августуса не оставили больше никаких сомнений относительно его чувств, она десятки раз обращалась к своей совести, молила небеса, чтобы они подсказали ей самое мудрое решение.
– Надо быть твердой, – увещевала она себя. – Оставаться рассудительной. Слушать только голос рассудка. Ничто другое не должно влиять на меня.
Она вновь молилась, плакала. Захлопнула Библию, открытую на странице, где дочь Иеффая соглашается принести себя в жертву, и вышла из комнаты.
Шеннон поднялась на второй этаж. Уже рассвело. Она погасила последний светильник, осторожно постучала в дверь спальни Августуса Муира и вошла, не дожидаясь ответа.
«Все же это человек, которому я всем обязана…»
Она сняла платье, легла рядом и обняла его.
Прошло шесть ночей. Августус открыл глаза. Было темно.
Шеннон вернулась в свою спальню, как обычно.
Никогда прежде он не был так счастлив.
Он дал себе слово, что отныне все будет иначе. Благодаря Шеннон с ним произошла неслыханная вещь: он полностью пересмотрел свои взгляды на жизнь. После коронования монарха из Ганноверской династии он сдаст все свои политические мандаты, откажется от должностей дипломата, члена Тайного совета короля, сюринтенданта лондонских тюрем. Одновременно он перестанет заниматься делами Фактории, оставив за собой лишь добычу и перевозку соли. Он будет жить в Шотландии и на «Раппаханноке». Он покажет Шеннон американские колонии и европейские страны.
Он смеялся над тем, что примутся о них говорить. Он был Августусом Муиром и хотел делать все, что ему нравилось.
«В свои пятьдесят четыре года я вовсе не старик, а она в семнадцать лет уже не ребенок».
Другие не были столь щепетильными, как он. Сколько убеленных сединой лордов женились на молоденьких девушках и принимали поздравления за такой поступок?
Лежа на кровати, глядя на балдахин в темноте, пронизанной несколькими лунными лучиками, он мечтал, как вдруг почувствовал, что в спальне кто-то есть.
Муир поднял голову и различил чей-то силуэт. Шеннон вернулась.
– Я не знала, проснулись вы или спите…
Но это не был голос Шеннон.
Силуэт приблизился, и, несмотря на темноту, Августус разглядел женщину, которая, как он уже понял, была его женой.
Кровь похолодела в его жилах:
– Что вы здесь делаете? Разве я вам не запретил покидать Лондон?
– Венет предупредил меня, – ответила Трейси. – Но что он может, этот юнец? Он ничего не знает о нашей старой истории…
– Такой же старой, как и камни, да, – раздался еще один голос.
Пол спальни затрещал под железным концом трости. Августус обернулся и увидел зловещее лицо старого лорда Джозефа Монро. В семьдесят пять лет отец Трейси был сгорбленным лысым стариком с иссохшей кожей и по-прежнему брезгливым взглядом.
– Если бы вы знали, сколько лет я мечтал об этом моменте! – сказал он дребезжащим голосом. – Мне было бы очень жаль, если бы Господь Бог отправил меня в страну душ до того, как у меня появилась возможность насладиться им.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – сухо произнес Августус, – и не имею ни малейшего желания узнать об этом. Убирайтесь!
– Спокойно, Муир, спокойно. – Монро фыркнул.
Августус хотел встать, но Монро приставил ему трость к плечу. Муир оттолкнул рукой трость, но тут в темную спальню вошли еще два силуэта и схватили Августуса.
Это были братья Трейси.
– Что вы здесь делаете? Чего вы хотите?
– Сначала успокоить вас, Августус, – проговорил Монро. – Знайте, что сейчас Шеннон уже в безопасности.
– Шеннон?
– Да. Она уехала вскоре после нашего приезда и теперь уже далеко от Драйбурга.
Монро улыбнулся.
– Я прекрасно знаю, что малышка вам понравилась. Между нами, я должен признать, что это поразительное дитя.
– Она не просто усвоила наши уроки, – добавила Трейси. – Ее импровизации были превосходными. Она очаровала вас. Ах, эти женские выдумки! Надо же: суметь стать необходимой, заставить вас меняться, наконец покорить сердце такого старого медведя, как вы!
– Не удивляйтесь, – сказал Монро. – Мы все знаем. В письмах Шеннон сообщала нам о своих успехах!
– И каких успехах! – воскликнула Трейси. – Кажется, ее ничто не могло остановить. Но кто знает? При других обстоятельствах я охотно поверила бы, что эта шлюшка действительно была бы способна осчастливить вас, Августус.
– Я не верю вам, – процедил Муир сквозь зубы.
– Ваше дело, – усмехнулся Монро. – Тем не менее факт остается фактом. Перед законом и судом Церкви по делам о кровосмесительном прелюбодеянии вы виновны. Вас и ее скоро поместят в надлежащее место.
– Нам не придется представать перед судом, – ответил Августус.
– Вы намекаете на документ об удочерении, подписанный Глэсби в присутствии Уилмота? – спросила Трейси.
Она держала этот документ в руках.
– Этот единственный экземпляр хранится у нас, – сказала она. – Мы сожжем его, и ваша репутация, да и ваша жизнь превратятся в пепел вместе с ним.
– Он не имеет никакой силы, – возразил Августус. – У вас нет главного доказательства, чтобы обвинить меня. Кто в Лондоне вам поверит? – Августус повернулся к Монро: – Ваше слово против моего? Все знают, что мы ненавидим друг друга.
– Кто мне поверит? Никто, признаю, – забавлялся Монро. – Если показаний слуг этого поместья окажется недостаточно, теперь, когда Шеннон получила от нас все, что хотела, она непременно придет в суд, чтобы свидетельствовать против вас. Она вас обвинит, и мы ей в этом поможем. И тогда приговор вынесут только вам. Вам, великому Августусу Муиру! Влюбиться в вашем возрасте! Неужели вы действительно думали, что молодая женщина могла позволить соблазнить себя такому человеку, как вы? – Он вздохнул.
– Я двадцать лет ждал возможности ниспровергнуть вас, Муир. И сегодня, я надеюсь, моя радость столь же сильна, как и ваше разочарование.
Августус посмотрел на Трейси:
– Вижу, за все эти годы вы так и не перешли в другой лагерь. Вы по-прежнему Монро.
– А вы в этом сомневались? Вы упорно держали меня в стороне от всего, что непосредственно касалось ваших дел и нашей семьи!
Августус немного помолчал и спросил:
– Чего вы хотите?
Он мысленно видел, что стоявшие вокруг него довольно улыбаются.
– На троне вскоре утвердится Ганноверская династия, – сказала Трейси. – Вы должны будете употребить все свое влияние, чтобы мои братья стали членами Тайного совета короля.
– Мне вполне подойдет должность в Морском казначействе, – сказал старый Монро. – Увы, я стар! Мне надо заполучить несколько миллионов, те самые, которые вы украли у меня!
– Для себя я ничего не прошу, – добавила Трейси. – Наших дочерей я выдала замуж за ваших самых серьезных конкурентов. Со мной ничего не произойдет даже в случае вашего падения. Ваши зятья с радостью выкупят вашу Факторию. Вам это ничего не напоминает?
Джозеф Монро выпрямился настолько, насколько мог. Он упивался возможностью диктовать свои условия.
– Сделайте то, о чем мы просим, и в Лондоне никто никогда не узнает, что произошло в поместье.
По приказу старика его сыновья освободили Августуса. Тот остался недвижим.
Клан Монро исчез в темноте. Августус слышал звук их шагов и стук трости старого Монро. Дверь его спальни открылась и закрылась. Августус опустил веки.
Он надеялся, что утро никогда не наступит.
Оглядываясь назад, он осознал: ничто не причинило ему столько страданий, как предательство Шеннон.
Но в следующую же минуту Августус открыл глаза. Не подвижные и горящие.
Душевная боль превратилась в далекое воспоминание.
Августус Муир вновь стал самим собой. Его сердце, бившееся с перебоями в последние дни, ожесточилось, став ледяным, как никогда.
– Ладно, – прошептал Августус. – Мы еще посмотрим, кто имеет право диктовать условии…
