Текст книги "Далекие берега. Навстречу судьбе"

Автор книги: Ромэн Сарду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Наконец, чтобы подчеркнуть новаторский дух Германии, на сцену вышел некий Ганс Фраунлоб из Виттенберга. Он продемонстрировал стеклянный шар, вращаемый огромным колесом.

Фраунлоб был одним из тех ученых, которые изучали свойства электричества и ездили по всей Европе, знакомя публику со своими открытиями.

Фраунлоб пригласил десятка два дам подняться на сцену. Он построил их в ряд, лицом к зрителям, и попросил их взяться за руки. Приведя колесо в движение и придав шару огромную скорость, он попросил ближайшую к нему даму дотронуться до шара. И тут же, одновременно, все дамы почувствовали разряд и слегка подпрыгнули на месте.

– Через их тела, от первой до последней дамы, прошло электричество, в один и тот же момент и равной силы! – воскликнул Фраунлоб.

Стоявшие на сцене дамы, хотя и молчали, не могли скрыть своего беспокойства. Стремясь их немного развеселить, Фраунлоб нараспев прочитал небольшой комплимент:

 
Я точно знаю, где находится
Это почти магическое достоинство,
По-ученому называемое электричеством;
Младая красота – она в ваших глазах.
 

Четверостишие было принято восторженно.

Сэр Джон Тревор, начальник Судебных архивов, встал и спросил, для каких целей служит это изобретение. Фраунлоб ответил, что с его помощью ему удалось убить котенка и курицу.

Затем на сцену вышли восемнадцать сирот из приюта Брэдингтона в возрасте от пяти до двенадцати лет. Одетые в красно-серые платья, они приехали на Родерик-Парк, чтобы исполнить хорал и светские песни Ганновера.

Звонкие голоса девочек, певших в унисон, растрогали гостей. Их манера исполнения была легкой, гармоничной, несмотря на звучавшие слишком грубо отдельные немецкие слова.

В зале пьяные и впервые в жизни молчаливые истинные ганноверцы плакали, вспоминая о далекой родине.

Даже Августус был растроган.

В этот вечер ничто не взяло так за душу, как пение маленьких девочек.

Трейси Муир была довольна приемом.

Хору долго рукоплескали.

Августус поднялся на сцену, чтобы поприветствовать сирот.

Увидев его, все присутствующие смолкли. Августус немедленно пожалел о своем порыве. Его речь еще изобиловала германизмами, и ему было неприятно говорить на публике.

Не находя других слов, кроме банальных, Августус огляделся, а затем в полной тишине сказал:

– Сегодня великий день для Англии и короны, и поэтому необходимо, чтобы мы все были счастливы.

Августус взмахнул рукой, а потом положил ее на голову маленькой девочки, стоявшей рядом с ним.

– Я считаю вполне естественным удочерить эту юную сироту, чтобы избавить ее от медленной пытки жизнью, полной бед!

Девочка подпрыгнула от неожиданности. Это была белокурая малышка со светлыми глазами, одна из самых юных участниц хора. С испуганным видом она вертела головой, переводя взгляд с Муира на зал, а с зала на директора сиротского приюта.

Присутствующие сочли жест Муира столь прекрасным, столь благородным, что тут же последовали его примеру. Восемнадцать пансионерок Брэдингтона сразу же попали в самые богатые и уважаемые семьи Лондона.

– Это чудо! – воскликнул один из гостей.

Ему возразили, что так говорят католики. Смущенный гость поправился:

– Промысел Божий!

– Как тебя зовут, моя красавица? – спросил Муир ребенка.

– Шеннон, – ответила девочка.

– Сколько тебе лет?

– Пять.

– Шеннон, – продолжил Августус, – отныне дворец на Родерик-Парк становится твоим домом. Будь же в нем счастлива.

Мало кто из присутствующих заметил яростные взгляды, которые бросала Трейси Муир на своего мужа. Чтобы немного успокоиться, она приказала начать фейерверк.

Через мгновение огненные снопы пиротехника из Версаля расцветили небо Лондона.

Толпа ринулась в сад. Маленькая Шеннон, оставленная Августусом, испуганная этой спешкой и огнями, которые она приняла за искры Божьего гнева, забилась под стул и просидела там до конца приема.

В саду фейерверк занимал внимание гостей Муира в течение получаса. Стоя на верхней ступеньке большой лестницы, Августус смотрел на толпу – все стояли, задрав головы. Он увидел, что пажи и шталмейстеры принесли записки послам Франции и Испании. Посол Испании повернулся к хозяину дворца и направился к нему. Посол Франции последовал за своим коллегой.

Новость недолго оставалась тайной.

Августус вытащил из-под своего камзола конверт, полученный несколькими часами ранее. В нем было письмо, написанное рукой Софьи Ганноверской, наследницы престола Англии, которая назначала Муира государственным советником и полномочным послом ее дома при его величестве короле.

Августус Муир стал в Лондоне глашатаем будущей королевы!

Муир не удержался и с чувством превосходства посмотрел на тестя.

«Славный немец» находился на вершине почестей и славы.

Через несколько часов, когда слуги начали убирать со столов и из буфетов, чья-то рука схватила маленькую Шеннон за запястье и вытащила из-под стула, где малышка заснула.

Это была Трейси Муир.

Трейси поставила девочку перед канделябром, заставила ее высунуть язык, осмотрела зубы, руки, уши, глаза, пощупала волосы.

– Ладно. Этот дурак мог попасть и в худший переплет, – прошептала она.

Состояние девочки было замечательным.

Трейси потребовала от директора сиротского приюта Брэдингтона Тимоти Таудрея немедленно привезти ей досье на ребенка. Из досье она узнала, что Шеннон в возрасте всего нескольких часов нашли на ступеньках церкви Святой Троицы. Никто не искал малютку. Директор приюта на все лады расхваливал сиротку: «Шеннон – очень нежная и смышленая девочка. Я не собирался включать Шеннон в хор для сегодняшнего выступления, поскольку считал ее слишком маленькой. Она тайком присутствовала на репетициях и самостоятельно выучила песни. Когда Шеннон пришла ко мне, чтобы предложить свою кандидатуру, выяснилось, что она лучше других знает мотив и немецкие слова! Эта малышка никогда не жаловалась на свою судьбу и не жалела других. А если она принимала какое-либо решение, то берегись! Вам повезло. Если вы обеспечите ее средствами, она далеко пойдет!»

Такие слова не могли успокоить Трейси Муир.

– Мне невыносима сама мысль об удочерении!

Теперь Трейси Муир находилась в маленькой гостиной своих покоев в обществе девочки и Бата Глэсби, которого она велела позвать.

Правая рука ее мужа заметил:

– Обратной дороги нет. Завтра удочерение сирот из Брэдингтона произведет в королевстве фурор. Сегодня вечером Августус стал государственным деятелем. Что скажет общество, если посол Ганноверской династии начнет с того, что не сдержит данного им слова? Шеннон невозможно вернуть в приют.

– Тем не менее не может быть и речи, чтобы эта нищенка безосновательно носила фамилию Муир! – возразила Трейси. – Неужели я ей позволю когда-нибудь потребовать долю, принадлежащую моим детям? Неужели я ей позволю отдаться на милость всех этих охотников за приданым?

Шеннон дремала в глубоком кресле.

– Об этом будем знать только мы с вами, – сказала Трейси. – Разумеется, Шеннон останется в этом доме, так надо. Ее будут кормить и воспитывать так, словно она является членом нашей семьи, вместе с моими родными детьми, но удочерите ее вы, Бат!

– Я?

– Она будет Муир лишь на словах. Я хочу лишить ее всех прав законным способом.

Глэсби покачал головой.

– Надо поговорить об этом с Августусом.

– Разумеется не надо. Августус относится к этому несерьезно! – воскликнула Трейси. – Завтра он уезжает в Ганновер. Да и когда это он занимался даже своими родными детьми? Поверьте мне, он уже забыл об этой девчонке. И потом, мы его хорошо знаем. Порой он бывает несдержан на слова. Мы должны устранить последствия его непоследовательных действий.

Глэсби собирался продолжить спор, но Трейси положила этому конец, пригрозив, что расскажет мужу о его неумеренной страсти к азартным играм.

– Вы знаете, как Августус боится подобного легкомыслия. Он слишком высоко ценит деньги. Если он уличит вас в этом, вы лишитесь всех своих средств!

На следующий день Дермот Уилмот, поверенный Монро, ставший десять лет назад поверенным Муира, тайком составил подлинный акт об удочерении девочки Бартоломью Глэсби.

После этого маленькая Шеннон поняла, что никогда больше не вернется в сиротский приют Брэдингтона, что ни в чем не будет нуждаться в богатой приемной семье, но она так и не смогла уяснить, кто в действительности стал ее отцом.

1708 год

После убийства Томогучи на остров на реке Саванваки нога человека не ступала на протяжении двадцати лет.

Заросли кедра и белой сосны стали гуще, разросся кустарник. На остров пришел умирать старый волк, несколько хищных птиц свили на деревьях гнезда.

Но в первый день марта 1708 года на северном берегу Саванваки показалась повозка.

Белый мужчина вел быка, запряженного в повозку, в которой сидели женщина и двое детей.

Мужчина вбил в землю два толстых кола, привязал к ним веревку, переплыл реку на мелководье, а затем перекинул с острова на берег висячий мост.

При помощи корзины, к которой были приделаны ролики, женщина и дети смогли переправить инструменты и провизию, лежавшие в повозке. Мужчина вернулся на берег и по очереди переправил на спине жену и двух сыновей. Он взял из повозки несколько оставшихся важных инструментов, в том числе винтовой домкрат, а затем разобрал ее.

Течение Саванны было слишком переменчивым, и переправить быка через реку не представлялось возможным.

Мужчина привязал быка к дереву и воссоединился с семьей на острове.

На острове уже был сложен очаг. Поспешно возведенная хижина служила им убежищем на ночь.

Они поужинали кукурузной кашей и в сумерках легли спать.

– Наконец-то! – прошептал мужчина, обращаясь к жене.

Над их головами в чистом небе, усеянном звездами, плясали мириады светлячков и светящихся мушек.

Ранним утром на южном берегу Саванваки показались двое индейцев. Они пристально рассматривали новый стан. Белый мужчина взял в руки мушкет и велел жене и детям не выходить из укрытия.

На пироге приплыли еще несколько индейцев. На подступах к острову один из индейцев вытащил две стрелы и рукой метнул их в сторону белого мужчины.

На одной из стрел был медный наконечник, на второй же наконечника вообще не было. Означало это войну или мир?

Мужчина преломил стрелу с наконечником, сохранив вторую стрелу. Затем он положил мушкет на землю и выбросил содержимое мешочка для боеприпасов в воду.

Церемония принятия акта о ненападении совершилась.

Все индейцы тут же исчезли.

Женщина и дети собрали мох и сухой валежник и разожгли костер, придав ему продолговатую форму. Мужчина вернулся на северный берег реки, к своему быку, и зарезал его. Животное, которого удерживала веревка, забилось в конвульсиях, замычало, а затем понемногу затихло. Мужчина разделал тушу, разрезая мясо на тонкие полоски.

Вернувшись на остров, он натер свежее мясо солью и повесил его над огнем. Мясо подсушивалось на медленном огне. Наконец оно закоптилось в достаточной мере, чтобы быть пригодным на протяжении многих месяцев.

Через неделю к новому жильцу острова Томогучи прибыла вторая делегация индейцев. На помосте, сооруженном на длинной пироге, стоял величественный индеец.

Великий вождь торжественно ступил на остров. Он шел между двух рядов своих стражников. Голову индейца украшали белые перья и хвост олененка. В отличие от других индейцев, его тело было почти полностью покрыто татуировками. На его плечах лежала шкура медведя с когтистыми лапами, шею украшали фарфоровые бусы, а руки – переливающиеся всеми цветами радуги браслеты.

Прежде всего белый мужчина бросил к ногам индейца несколько кусков копченого мяса.

Индеец, довольный тем, что незнакомец сразу же оказал ему честь, сказал на ломаном английском языке:

– Я Таори, вождь йео Саванны.

В ответ англичанин произнес на безукоризненном маскоги:

– Да защитит тебя Великий Дух, благородный Таори. Я Томас Ламар.

– Ламар. Сын?

Белый мужчина подтвердил:

– Да, сын Джона Ламара.

Вождь индейцев словно окаменел.

Ламар поднял руку и подал знак жене и детям выйти из укрытия.

И вождь Таори увидел Китги, индианку его племени, которая двадцать лет назад покинула свою родную деревню и вышла замуж за юного сына Джона Ламара в знак скрепления мирного договора, который вероломный англичанин очень скоро нарушил.

Китги шла медленно. Ее снедало беспокойство, но вместе с тем она радовалась, что через столько лет, прожитых среди каролинцев Чарльзтауна, она вновь встретилась со своими соплеменниками.

Таори удостоил ее лишь едва заметного кивка. Ему не нравилось, что Китги стала походить на европейку. Он сказал с упреком:

– Китги, у твоих детей белая кожа.

Мальчикам было двенадцать и десять лет. Они носили индейские имена, и Китги перевела их на английский следующим образом:

– Ожидаемый-с-нетерпением и Раскат-грома.

Таори, относившийся с презрением к белым, недолюбливал полукровок.

Томас Ламар объяснил, что намерен поселиться на острове, что жизнь в английской колонии была ему в тягость, что он не собирается вести торговлю с поселенцами, так что йео могут быть спокойны. Его присутствие на острове не имело ничего общего со стратегическим аванпостом, необходимым для вторжения белых людей на земли индейцев.

– Мужчина редко привозит с собой жену и детей туда, где намерен пролить кровь, – заметил Таори.

– Я и моя семья, мы хотим мира и ищем тишины, неотделимой от мира, – заверил Таори Томас Ламар.

Ламар показал документ, составленный в Чарльзтауне, согласно которому он считался официальным владельцем острова.

– Я разрешаю вам здесь жить, принимая во внимание присутствие Китги, – сказал Таори.

Взойдя на пирогу, он добавил:

– Но я запрещаю вам приближаться к нашей деревне. Вы не будете вести торговлю с йео. Если другие бледнолицые придут на наши земли, я вышвырну вас первыми. Помните, что вас здесь терпят, но вы нежеланные гости.

Таори с неприязнью посмотрел на остров, потом перевел взгляд на Китги:

– Что бы вы там ни говорили, вы никогда не будете одни на этом острове…

Сказав эту загадочную фразу, Таори отвернулся, так и не приказав своим индейцам принести подарки, предназначавшиеся Томасу.

Когда пирога скрылась из вида, Ламар обнял жену:

– Не волнуйся. Все будет хорошо.

Среди вещей, привезенных англичанином из Чарльзтауна, самым ценным был деревянный сундук, в котором хранилось два десятка книг: они содержали в себе сведения, необходимые для выживания на девственных землях Америки.

Из записок отважных авантюристов Томас Ламар узнал, где надо ставить рыболовные сети, как прокормить семью моллюсками, как добывать масло из орехов, как печь хлеб из протертой мякоти хурмы, как в глиняных сосудах выпаривать соль из морской воды, как сделать строительный раствор из толченых раковин устриц.

На острове Ламар нашел деревья, подходящие для строительства дома для своей семьи. Он вбил стойки, сделанные из белой сосны, над центральным очагом. Стены, ощетинившиеся клочьями коры, еще выделяли сок и смолу. Ламар обмазал перегородки глиной и затянул оконные проемы пергаментом, пропитанным льняным маслом.

Работа была длительной и тяжелой, но с каждым днем был заметнее прогресс.

Китги обошла весь остров, чтобы выбрать участок земли, где можно было бы выращивать кукурузу, кабачки и фасоль.

Вскоре на взрыхленной земле острова Томогучи появились первые всходы.

После длительных поисков Томас придирчиво выбрал самый стройный и толстый ствол гикори из всех, что росли по берегам Саванны, и срубил его.

Вооружившись книгой воспоминаний первооткрывателя Джона Пикакса и инструментами, рекомендованными неким Недом Миллером, опытным кораблестроителем Джеймстауна, который прожил десять лет среди индейцев племени кейови, Ламар стал делать пирогу.

Своюпирогу.

Пирога получилась на удивление легкой и прочной. В длину она достигала трех метров и имела две скамьи для гребцов. Ни один индеец даже мысли не мог допустить, что этот бледнолицый, впервые в жизни взявшийся за строительство пироги, сумел создать эту прелесть в одиночку, следуя одним лишь советам «голоса» книги, голоса человека, скончавшегося тридцать лет назад…

Пирога Ламара была спущена на воду ровно через год после его приезда на остров Томогучи.

– Теперь мы сможем посвятить себя нашему великому делу!

Об этом великом деле Томас Ламар мечтал много лет. Он хотел проплыть вверх по Саванне до ее гидрографического бассейна, расположенного среди хребтов и равнин Голубых гор, затем добраться до истока Чаттахучи и спуститься по этой длинной, торжественно несущей свои воды реки до того места, где она впадает в Мексиканский залив.

Томас десятки раз проделывал этот гигантский водный путь в мечтах, навеянных приключенческой литературой, которую он отыскивал в лавочках Чарльзтауна или во время поездок в Виргинию.

В провинции Каролина Томас был практически единственным защитником прав индейских племен.

После неожиданной женитьбы на Китги переводчик Колволлейдер обучил Ламара языку маскоги. Окрыленный успехом, Томас при помощи своей жены выучил лучше, чем кто-либо другой, многочисленные диалекты, которые были в ходу на прибрежных равнинах Востока и в долине Миссисипи.

Говоря на родном английском, Томас Ламар чудовищно заикался, но язык индейцев в буквальном смысле развязал его собственный язык. Китги прониклась к Томасу доверием, и жили они в согласии. Именно она побудила Томаса взбунтоваться против тирании отца. Общаясь с индейцами, Томас переставал робеть, причем до такой степени, что индейцы, находившиеся в Чарльзтауне в рабстве, уважительно называли его Красно-белокожим.

Каролинцы безжалостно эксплуатировали местное население. Они заставляли индейцев дешево продавать шкуры, либо использовали их как вооруженную силу во время своих походов вдоль Саванны.

Томас объяснял, что единственным ключом, благодаря которому стало бы возможным продолжительное пребывание на этих обширных территориях, были древние знания индейцев Юга.

Но все его усилия оказывались тщетными.

Англичане продолжали относиться к индейцам как к поставщикам шкур, которых можно было легко одурачить, либо как к ручным церберам, призванным защищать их от испанцев и французов.

Томас нашел в себе мужество освободиться от тиранической власти отца и поселиться вместе с семьей на острове Томогучи после того, как однажды, мечтая об экспедициях, он вдруг явственно осознал свою миссию, которая наполнит его жизнь новым смыслом: он должен был пройти по Саванне и Чаттахучи, чтобы собственными глазами увидеть все становища, все деревни местных индейцев, собрать их знания, рассказать об их образе жизни словами, понятными христианам, и покончить с предрассудками, замутившими разум англичан.

«Мы порабощаем индейцев, делая их зависимыми от нашего огнестрельного оружия и крепких алкогольных напитков. Мы душим их все более обременительными кредитами. Настанет день, когда у них не будет иного выбора, кроме как учинить бунт. Они сумеют преодолеть межплеменную вражду, и тогда они, превосходящие численностью англичан и французов в тысячи раз, перебьют всех нас».

Ранним утром 7 марта 1709 года, в день великого отъезда, семья Ламаров с острова Томогучи, взяв с собой еду и инструменты, села в пирогу. Томас начал грести.

Первой на их пути была деревня йео.

Ни Томас, ни Китги не собирались там останавливаться.

Когда они проплывали мимо деревни, полтора десятка йео сбежались на крутой утес, возвышавшийся над рекой, чтобы посмотреть на пирогу.

Вскоре появился и вождь Таори.

Пирога устремилась в девственные просторы прибрежных равнин, окаймленных красными кедрами и кипарисами, большинство из которых были покрыты прядями серого мха, спускавшимися до медно-красной поверхности реки.

Заросли лиан, над которыми возвышались дубы, образовывали непреодолимые изгороди на обоих берегах. День встречался с ночью: Саванна, словно золотистое зеркало, отражала солнечный свет, в то время как лес утопал в темноте.

Если не считать ночных привалов в случайных местах, первую настоящую остановку Ламары сделали через пять дней. Томас и его родные посетили деревню индейцев паллачула, расположенную на северном берегу реки в двадцати километрах от острова Томогучи.

Из шестидесяти паллачула, живших в деревне, около десятка индейцев были воинами. Томасу и его семье был оказан радушный прием. Англичанин, в совершенстве говоривший на языке индейцев, мгновенно сумел вызвать к себе их расположение. Когда индейцы угостили Томаса ромом, он, желая показать им, что ром низкого качества, плеснул немного в костер, из-за чего полено стало мокрым. Затем Томас вытащил свою флягу и сбрызнул ромом то же самое место: языки пламени взвились вверх, к ужасу индейцев.

– Ваш ром разбавлен водой. Когда вы имеете дело с англичанами, всегда проверяйте, что они вам продают.

Томас внимательно слушал индейцев, которые рассказывали ему о своих обрядах, а также местные легенды.

Ламары увезли с собой значительные запасы продовольствия.

Следующую остановку Ламары сделали примерно через пятьдесят километров, в Парачоколосе, городе индейцев племени апалачикола. Местный диалект был основан на языке хичити, и, сколько помнили себя индейцы, ни одному белому человеку не удавалось освоить их диалект. Томас произвел фурор, все хотели обменяться с ним несколькими словами. Индейцы устроили праздник, во время которого длинные речи перемежались рассказами об охоте и войнах. Заклинатель судеб согласился показать Томасу редкую реликвию: рукопись, написанную красной и белой краской на коже буйвола. Это был миф о Кашите, повествующий о возникновении великого народа маскоги в день, когда «мир открыл свои потаенные большие ворота, ведущие на Великий Запад». Томас с воодушевлением расшифровывал рукопись. Заклинатель судеб позволил ему сделать копию.

Набравшись терпения, Ламар принялся за дело. Внезапно он открыл в себе дар рисовальщика.

Через десять дней они покинули апалачикола. Ламар увозил с собой свое первое сокровище.

Саванотаун возвышался между Спирит-Кри и Батлер-Кри. Когда-то эта крупная фактория была деревней весто, однако затем шауни, которых англичане снабжали оружием, вытеснили ее обитателей с насиженных мест.

Этот участок реки играл основополагающую роль в жизни всей провинции Каролина. Больше нигде нельзя было столь легко переправиться через Саванну. Это был идеальный брод. В лучшем случае он служил местом, куда кри и чероки пригоняли пойманных индейцев других племен, а в худшем мог стать вражеской переправой, если у испанцев и французов возникло бы желание силой взять Чарльзтаун. Англичане должны были любой ценой удерживать Саванотаун в своих руках.

В Саванотауне Томас Ламар познакомился со старым рейнджером, разбогатевшим на торговле лошадьми, Эдвардом Бакли. Томас долго расспрашивал старика о Генри Вудворде, своем герое, с которым Бакли, по его словам, встречался, а также о французе Жане Кутюре. Томас показал Бакли копию, сделанную со священной кожи, на которой была запечатлена легенда о Катите.

– У вас очень изящная манера письма, – похвалил Томаса Бакли. – Это очень ценно! Если бы у меня был такой же дар записывать все, что я видел в своей юности! Я приветствую ваше желание проплыть по Саванне и Чаттахучи. Вы постигните смысл многих индейских понятий, которые трудно сформулировать на английском языке. Не упускайте ничего из вида и все записывайте. А главное, зарисовывайте все мельчайшие детали, которые поразят ваше воображение. Это будет ценным достоянием для будущих поколений.

Бакли дал Томасу внушительную пачку белой бумаги.

– Удачи вам, Томас Ламар.

Пирога небольшого семейства вновь поплыла вверх по реке. Теперь им пришлось бороться с порогами и водопадами, возникавшими там, где прибрежные равнины упирались в плато Пьемонт. Ландшафт изменился. Появились мириады холмов, порой увенчанные гранитными скалами. Земля стала глинистой. Именно эта красная глина придавала водам Саванны медный отлив.

На пути Томасу встретилось около десятка индейских деревень. Во многих из них жили кланы кри, пришедших к границам земель аппалачей в надежде получить выгоду от торговли с англичанами Каролины.

Каждый раз Ламар видел одно и то же: все было готово для охоты и войны. Охота определяла достоинство мужчины, а война – достоинство клана. Охота обогащала людей. Война же обеспечивала власть клана над той или иной территорией. В структуре общества главную роль играли женщины: принадлежность к племени определялась по материнской линии.

Томас посетил ючей, аппалачей, встретился с осочи и таматли, следующими по охотничьим тропам вдалеке от своих деревень.

Где бы они ни находились, каждый вечер, пока Китги готовила ужин, Томас неуклонно следовал совету Бакли и записывал все, что увидел за день.

Все имело значение: численность воинов, шаманов, женщин и детей в каждой деревне, их положение в обществе, происхождение, многочисленные имена, разветвленные и порой запутанные родственные связи, определявшие политику межплеменных союзов, особенности вспашки полей, питания, военного снаряжения, ритуалов и способов их проведения, имена вождей как нынешних, так и прежних.

Все это усилило страсть Томаса к рисованию. Теперь он уже не довольствовался простыми набросками татуировок, экзотических одеяний, индейских тронов или планами деревень. Томас принялся зарисовывать все, что казалось ему необычным или характерным для земель, орошаемых Саванной. Пейзажи, породы деревьев, виды животных. Он записывал состав почвы, ловил рыбу не только для еды, но и в надежде поймать новую особь, которую торопился увековечить на бумаге, ставил силки на птиц. Томас подмечал все диковинки: аллигатора длиной в девять метров, гигантскую черепаху, борьбу медведя с двумя рысями, логово кугуара, цветы и плоды, названий которых он не знал, молодой дубок, гроздья винограда, белую смоковницу. В этих поисках чудес Томаса сопровождали его сыновья. Для них настали дни новой игры.

Когда холмы Пьемонта остались позади, воды Саванны понесли Ламаров к долинам и хребтам Голубых гор.

Чтобы преодолевать встававшие на их пути препятствия, Яамарам приходилось волочить пирогу по берегу.

Добравшись до территории чероки, Томас и его семья расстались с Саванной. Целых шесть дней они добирались, неся на спине пирогу и провизию, до реки Чаттахучи. Им предстояло спускаться вниз по течению.

Теперь, как никогда прежде, Томас был убежден в священном характере своей миссии: ничто не мешало его продвижению вперед. Ни он, ни его родные ни разу не заболели. Отдельные племена проявляли недоверие при их появлении, но оно быстро исчезало.

Китги была счастлива, что снова ведет образ жизни своих предков. В Чарльзтауне она на протяжении двадцати лет жила под диктаторской властью Мэри Ламар, своей свекрови, которая заставила ее безукоризненно выучить английский язык, принять христианство и стать портнихой, а затем безжалостно эксплуатировала молодую женщину. Посещая вместе с мужем индейские деревни, Китги учила индейцев многим новым для них вещам, за что они были ей чрезвычайно признательны. Индейцы часто смеялись, слушая ее истории о повседневной жизни белых людей. В отличие от недоверчивого Таори местные индейцы не имели ничего против их с Томасом брака.

Их сыновья, Ожидаемый-с-нетерпением и Раскат-грома, жили как в сказке, словно настоящие искатели приключений. Как и Томасу в юности, им нравилось общаться с индейцами. С каждым днем они чувствовали себя все менее белыми и все менее христианами.

Прошло полтора года. И тогда настал апофеоз их приключений. Томас удостоился исключительной аудиенции у верховного вождя Брима, повелителя крупной конфедерации кри.

Томаса Ламара опережала лестная молва о белом человеке, который пришел с берегов Саванны, говорил на многих диалектах, ничего не продавал и не покупал и, похоже, без всякой задней мысли интересовался прошлым и обычаями индейских племен.

Встреча Томаса с великим Бримом состоялась в материнском доме последнего, в городке Ковета. Томас один вошел в просторную круглую комнату, посредине которой горел огонь. Стены комнаты были увешаны кожами и ремнями, на которые были нанесены рисунки, прославляющие подвиги народа кри и его вождя.

Вошел Брим.

Без свиты.

Брим был гораздо ниже ростом и более молодым, чем Томас рисовал его в своем воображении. Верховный вождь Брим! Он обладал такой властью и пользовался столь высоким авторитетом, что французы, испанцы и англичане боролись за право сделать Брима своим союзником.

Воин, военачальник, хитроумный политик, Брим был таинственной и непостижимой личностью, способной внезапно появляться и исчезать, с головокружительной быстротой перемещаясь по огромной зоне своего влияния. И тем не менее он был здесь, наедине с Томасом Ламаром, готовый выслушать его.

Прежде чем начать беседу, Брим и Ламар выпили по чаше черного напитка.

Разговор велся на маскоги.

– Почему ты покинул своих белых братьев из Каролины? Они тебя изгнали?

– В определенном смысле да. Жизнь, которую я там вел, противоречила моим наклонностям. Я сын владельца Чарльзтауна. Мой отец никогда не признавал действительным мой брак с йео по имени Китги. В течение десяти лет я отказывался жениться на англичанках, которых прочили мне в жены. Китги – моя жена, и я признаю только ее одну.

– Однако иметь несколько жен – в этом нет ничего плохого.

– Я смотрю на такие вещи иначе. Желая меня наказать, мой отец отстранил меня от дел и доверил мне лишь наблюдать за рабами, неграми и индейцами, которые жили в хижинах на огороженном участке.

– Как тебе удалось так хорошо выучить наш язык?

– Двадцать лет назад один английский переводчик научил меня маскоги, чтобы я мог разговаривать с Китги. Позднее, когда отец заставил меня следить за его рабами-индейцами, я узнал, что они были привезены из разных мест, с территорий кри, чероки, катавба и даже каддо. Общаясь с ними, я выучил их диалекты и познакомился с разнообразными воззрениями ваших народов.

Томас объяснил Бриму, что, когда он вставал на защиту индейцев, белые обитатели Каролины либо не обращали на его слова никакого внимания, либо отказывались ему верить. Он решил, что для него настало время убедиться в правильности своих взглядов, чтобы в один прекрасный день вернуться в Чарльзтаун и изменить мнение, сложившееся у англичан об их соседях-индейцах.

– Ты не смирился, Томас Ламар, – сказал Брим. – Это хорошо.

Беседа длилась до самого вечера. Они говорили об обычаях краснокожих, затем о верованиях бледнолицых. Томас спросил вождя, что тому было известно о религии европейцев.

О Боге христиан?

Брим ответил:

– Мне говорили, что он позволил убить себя на кресте без борьбы. К чему почитать бога, который потерпел поражение?

Грехопадение в раю?

– Посмотрите вокруг, – сказал Брим. – Здесь же самый настоящий рай! Когда мы голодны, у нас всегда под рукой пища. Когда нам холодно, мы без труда найдем, во что одеться.