Текст книги "Далекие берега. Навстречу судьбе"
Автор книги: Ромэн Сарду
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
У Бэтманов было всего трое соседей, немцев, которые тут же пришли к ним, чтобы помочь проветрить и убрать дом и размежевать первые делянки для сельскохозяйственных культур.
Гарри и Лили никак не могли опомниться, ведь в Ирландии они никогда не стали бы собственниками. Тех денег, что они там зарабатывали, им едва хватало на жизнь.
Объездив всю Георгиану, Гарри нашел работу лесоруба. Он делал сваи и брус для палисадов. Старые лесорубы посмеивались над молодым угловатым парнем, плохо приспособленным к жизни на открытом воздухе, обливавшимся потом, поскольку топор был для него слишком тяжелым.
Лили нанялась на ферму Германтауна, небольшого городка, основанного поселенцами из Крефельда Вестфалии. На ферме пряли лен и делали масло на новых маслобойках, привезенных из Соединенных Провинций.
Простота и трудолюбие помогли Лили подружиться с Эннеке Пасториус, женой основателя и бальи [3]3
В дореволюционной Франции чиновник, представляющий интересы короля или сеньора.
[Закрыть]Германтауна. Лили стала посещать занятия в бесплатной школе, открытой Эннеке.
Совсем немного времени понадобилось Гарри и Лили для того, чтобы обосноваться в Филадельфии, где они впервые в жизни почувствовали себя свободными и счастливыми, за что Бэтманы были искренне благодарны епископу Уайту Оглеторпу. На каждой мессе они непременно молились за своего благодетеля.
Гарри расширил круг своей деятельности. Он работал пастухом, точильщиком, солил провизию на зиму, пас ягнят, обжигал кирпичи, помогал рыть дренажные канавы вдоль пахотных делянок и колодцы, взрывал горные породы, вязал сети. Работая стригалем овец, он оказал своей родине честь, поставив рекорд по настригу за день. Юноша хорошо развил свои мышцы и постепенно превратился в мужчину.
Воровство и ложь теперь были для него неприемлемы. Покидая Ирландию, он распрощался со всеми дурными привычками, которые приобрел там.
С каждым годом положение Бэтманов в колонии становилось все прочнее. Они с нетерпением ждали рождения своего первенца.
Благодаря недавно проложенной почтовой линии, связавшей Пенсильванию с Нью-Йорком, а Нью-Йорк с Бостоном, они получали сведения о жизни в Европе, которые привозили корабли из Лондона.
Именно так Бэтманы узнали о содержании мирного договора, навязанного англичанами ирландцам после поражения при Огриме и Лимерике. Верховный судья Робинсон недвусмысленно объявил: «В Ирландии закон не допускает существования людей, исповедующих римско-католическую веру».
В стране своих предков ирландцы стали чужаками. Им было запрещено носить шпагу, заключать смешанные браки, давать образование своим детям или отправлять их учиться за границу, приобретать земли, принадлежащие протестантам, принимать участие в выборах, завербовываться в солдаты, брать долгосрочные займы, держать лошадь, стоимость которой превышает пять фунтов. Ирландских аристократов и офицеров выслали на континент, а епископов изгнали.
С почтой пришли новости и из Франции.
При дворе Людовика XIV обсуждался вопрос об ирландских беженцах и об Уайте Оглеторпе.
Бежав из Рингсенда, прелат добрался до замка Сен-Жермен-ан-Лэ, где проживал в изгнании английский двор Якова II. После нескольких месяцев переговоров, обманутый королем, попавшим под влияние иезуитов, Оглеторп отказался от политической борьбы и поселился в монастыре капуцинов в Отёе. Он заверил, что отныне не будет заниматься делами, касающимися Ирландии и Англии. Однако такое заявление епископа не удовлетворило его противников. Через год Уайта Оглеторпа нашли убитым в его келье.
Со смертью Уайта Оглеторпа была перевернута еще одна страница в истории Ирландии.
Бэтманы поклялись, что больше никогда не ступят на свой родной остров.
В 1695 году на земле Бэтманов в Георгиане впервые уродились зерновые и лен в количестве, достаточном, чтобы продать их фабрикам Германтауна.
На вырученные деньги Гарри решил построить на своем отрезке берега Шуилкила небольшую пристань. В Филадельфии его начинание вызвало улыбку: «По этой реке никто ничего не перевозит!»
– Спрос рождает предложение, – говорил на что Гарри.
Эту истину ирландец постиг в Дублине, внимательно следя за жизнью домов терпимости. Туда, где открывали подобный дом и поселяли в нем уличных девок, сразу же съезжались клиенты. В молодые годы никто не привил Гарри нравственных принципов, зато его чутье обострилось.
– Поскольку моя пристань существует, значит, ею будут пользоваться!
Через несколько недель после окончания работ индейцы племени сускеханноков принесли бобровые шкурки и хвосты, которые они обычно продавали в Олбани, расположенном от них в нескольких днях пути на пирогах. Бэтман жил намного ближе к их деревне. Он стал их главным комиссионером и к тому же первым импортером шкур в колонии Уильяма Пенна.
Бэтманы не только начали получать от своего труда значительную прибыль, но и были первыми в колонии, кто сделал это на берегу Шуилкила.
Однажды утром Гарри с удивлением узнал, что его официально приглашают посетить Филадельфию. Крупные торговцы Филадельфии приняли его в свои ряды, и теперь Гарри мог вместе с ними заседать в знаменитой таверне Уэста в те дни, когда капитаны кораблей, прибывших из Англии, приходили, чтобы огласить списки своих товаров и рабочей силы.
В той самой, где несколько лет назад он спас себя и Лили.
Труд и упорство принесли свои плоды: Гарри перешел на «ту сторону».
Шелби Фросту не удалось найти достаточно денег и единомышленников, чтобы построить католическую церковь в Филадельфии, как он мечтал. Ему пришлось переехать в Сен-Мэри-Сити, где проживало много семей католиков, приверженцев Папы. Все свое время молодой священник посвящал католикам Мэриленда и Пенсильвании.
Что касается Гарри, то он с каждым днем все больше убеждался в том, что Фрост был прав, в их день приезда в Америку назвав квакеров «скорее странными». Ирландец-католик постоянно сталкивался с упрямством основателей колонии. Можно было не обращать внимания на то, что они ко всем без исключения обращались на «ты», отказывались снимать шляпу перед кем бы то ни было, были одержимы смешными навязчивыми идеями, например, не признавали общепринятых названий дней недели и месяцев, называли воскресенье Первым Днем, а январь – Первым Месяцем, и так далее, но он не мог смириться с их отношением к клятве.
По мнению квакеров, отвергавших саму мысль о лжи, принесение клятвы было излишним, поскольку это предполагало два уровня правды.
Этот принцип веры парализовал работу всех социальных институтов колонии. Судебная система пришла в упадок, законы были объявлены ничего не значащими, никто не приносил клятву верности короне.
Гарри трудно было доверять в делах людям, которые отказывались клясться своей верой и действия которых не могли быть оспорены в суде.
Согласившись десять лет назад взять в свои руки всю политическую власть в одной из американских колоний, эта секта усердных христиан столкнулась с дилеммой: как непреклонно следовать религиозной доктрине, если она явно вступает в противоречие с прогрессом общества?
Но Бэтмана раздражало не столько предубеждение квакеров относительно клятвы верности, сколько их неистовый пацифизм.
У Гарри были превосходные отношения с индейцами племени сускеханноков, официальным посредником которых он стал. Индейцы рассказали ему о положении в британских колониях гораздо больше, чем это мог сделать самый осведомленный из англичан. Выяснилось, что Америка была землей, на которой постоянно велись войны. Индейцы непрестанно враждовали между собой. Эту вражду разжигали как англичане, так и французы. Новый Свет превратился в еще один театр военных действий, начатых в Европе. И хотя квакеры исповедовали пацифизм и отвергали любое насилие, они, как английская колония, могли быть втянуты в войну вопреки собственной воле. Однако они по-прежнему отказывались строить оборонительные форты и палисады и отвергали саму идею создания вооруженного ополчения.
Великий вождь племени сускеханноков по имени Оноджута сказал Гарри:
– Филадельфия – это заманчивая и легкая добыча. Когда она станет богатой и процветающей, мои братья индейцы воспользуются ее слабостью, уверяю тебя. И тогда Филадельфия прекратит свое существование.
Говоря о квакерах, Гарри называл их безумцами.
– В каком мире они живут?
Успех Гарри Бэтмана, достигнутый им на берегу Шуилкила, побудил многих филадельфийцев последовать его примеру. Вскоре несколько семей обосновались на западном склоне колонии. И всех удивляло то, что Бэтман отказывался расширять свои владения, несмотря на очевидную выгоду.
Впервые его деловое чутье вызвало сомнение.
– Пенсильвания растет, это правда, но она остается и еще долго будет оставаться маленькой колонией. Здесь можно жить, да, но только горстка людей способна сколотить здесь состояние, – говорил Гарри жене. – Мы не в Бостоне и не в Нью-Йорке!
Сидя перед Гарри в их доме в Георгиане, Лили слушала, положив обе руки на живот.
Она была на третьем месяце беременности.
– Среди квакеров назревает раскол на почве религиозных воззрений. Их помыслы, безусловно, чисты, но эти люди не созданы для того, чтобы брать на себя ответственность за всю колонию. Мир, заключенный между Англией, Францией и их союзниками-индейцами, сохраняется уже два года, но как долго он еще продлится? Что с нами станет, если Филадельфия окажется в осаде? – вопрошал Гарри. – Мы уедем.
Без повторного уведомления и ненужных формальностей Бэтманы продали свое имущество и торговлю Джеймсу Карпентеру с большой выгодой. Часть денег они отдали Шелби Фросту, чтобы тот смог построить церковь около Георгианы, и уехали из Пенсильвании в поисках новых горизонтов.
В своих устремлениях они следовали примеру многих колонистов. Каждый постоянно был готов пойти на риск, сняться с насиженного места и отправиться либо на плантации Виргинии и Мэриленда, либо в порты, где велась оживленная меновая торговля с Лондоном.
Бэтманы так и не смогли забыть, какое впечатление произвел на них, находившихся на борту «Фэамонта», Нью-Йорк восемь лет назад.
– Туда мы и поедем, – заявил Гарри.
– Там не принимают католиков.
– Там принимают деньги, каким бы ни было их происхождение. А денег у нас достаточно. Мы сумеем с ними договориться.
В начале лета 1699 года Бэтманы поспешно покинули Пенсильванию. Им надо было успеть переехать до наступления зимы и возможных осложнений беременности Лили.
Гарри не стал ждать корабля. Он предпочел вверить судьбу своим друзьям из племени сускеханноков, которые знали, как по воде добраться до реки Гудзон.
Бэтманы покинули Филадельфию, погрузив все свое имущество на несколько больших пирог.
Остров Манхеттен поразил их гораздо сильнее, чем в первый раз: Нью-Йорк значительно расширился. Было ясно, что, если население и объем товарообмена будут расти в таком же быстром темпе, Нью-Йорк вскоре обгонит своего соперника Бостон.
Город сосредоточился на южной оконечности Манхеттена. По всей ширине острова на севере его защищала крепостная стена, которая пятьдесят лет назад служила границей голландской колонии.
Гарри и Лили удивились, узнав, что голландцы до сих пор составляют большую часть населения. В 1664 году власть мирным путем перешла в руки англичан, которые не стали требовать, чтобы жители покинули эти места. С тех пор прагматичные голландцы, прекрасно разбирающиеся в вопросах торговли, вели дела с новыми хозяевами.
Английский квартал Нью-Йорка был расположен в Портовом районе. Именно там Гарри рассчитывал встретить старых знакомых по Филадельфии, людей, которые, как и они, покинули Пенсильванию, кто-то из них – устав от суровых правил квакеров, кто-то – питая честолюбивые надежды.
В Филадельфии Гарри приобрел новый красивый фрак. В Нью-Йорке он ничем не выделялся, настолько элегантнее здесь, по сравнению с Филадельфией, были одеты мужчины. После сурового аскетизма квакеров здешняя веселая атмосфера приятно удивила Бэтманов.
В Портовом районе Бэтманы встретили Вильяма Бредфорда, типографа из Филадельфии, изгнанного из Пенсильвании пять лет назад за распространение обвинительной речи, осуждающей некоторые законы квакеров.
Они вновь встретились в роскошном доме Бредфорда. Бредфорд не стал скрывать, что недавно стал пресвитерианином, чтобы скорее слиться с жителями колонии.
– Вы выбрали крайне неудачный момент, – сказал он Бэтманам относительно их приезда. – Под давлением протестантских проповедников Собрание проголосовало за постановление, направленное против католических священников. Священникам предписано покинуть Нью-Йорк, а те поселенцы, которых уличат в их укрывательстве, должны будут заплатить штраф в размере двухсот пятидесяти фунтов! В городе живут не больше дюжины католиков, и среди них нет ни одного ирландца. Портовый район перенаселен. В других районах хозяйничают голландцы. Вас не примет ни одна община.
– Мне все равно, – ответил Гарри. – Я довольствуюсь земельным участком на севере, за крепостной стеной города.
– Даже не думайте об этом. Там нет серьезной торговли! К тому же вы окажетесь беззащитными в случае атаки французов с территории Канады.
Земли на Манхеттене от крепостной стены до Нью-Гарлема были собственностью Колониального комитета, возглавляемого губернатором Нью-Йорка. Однако Вильям Бредфорд нашел способ помочь Гарри. Назначенный на должность типографа, распространителя официальных указов, ордонансов и петиций, он был близок к властям провинции. За восемьдесят фунтов и обещание исповедовать католическую религию лишь в семейном кругу он сумел получить для Бэтмана земельный участок площадью в шесть акров, расположенный недалеко от крепостной стены, на восточном берегу Гудзона.
– Вы сможете сдавать наделы в аренду ремесленникам или землепашцам по более низким ценам, чем в городе, – подсказал Гарри Бредфорд.
Гарри же поступил иначе. Он нанял обжигальщиков кирпичей, каменщиков и плотников и построил огромный торговый склад, самый большой в колонии, равный по площади семи аналогичным строениям, которыми владел Джеймс Карпентер на берегу Делавэра.
И вновь поселенцы принялись смеяться над Гарри: около склада не было пристани, к тому же от него было неудобно добираться до набережных города.
Убежденный в том, что спрос рождает предложение, Гарри напечатал в типографии Вильяма Бредфорда листовки, в которых расхваливал удаленное местоположение своего склада, трех вооруженных людей, которых он нанял охранять склад, и свои расценки на хранение, которые были намного ниже всех остальных расценок, установленных в колонии.
На фронтоне склада Гарри распорядился написать свою фамилию: Бэтман.
– Теперь запасемся терпением, – сказал Гарри Лили, волновавшейся из-за того, что они вложили все свои сбережения в это предприятие.
Осенью произошло знаменательное событие, обернувшееся для них большой выгодой.
На Броад-стрит велось строительство нового здания мэрии, красота и монументальность которого должны были свидетельствовать о значимости английского господства в колонии. Но в самый разгар работ строители поняли, что вскоре им будет не хватать кирпичей. Чтобы побыстрее завершить работы, Собрание Нью-Йорка вернулось к старому проекту: было решено разобрать обветшавшую крепостную стену, возведенную голландцами, и использовать камни ее бастиона для строительства мэрии.
Члены Собрания остались равнодушными к тому, что символ голландского прошлого послужил для сотворения нового символа англичан.
Гарри Бэтман присутствовал при разрушении стены, когда падали на землю тяжелые деревянные стойки высотой в четыре метра, установленные полвека назад, и оборонительные бастионы.
Пришлось укреплять дома Северного района, примыкавшие к стене. Была также проложена новая улица. Она получила название Уолл-стрит в память о валлонах, которые в 1653 году возвели крепостную стену бывшего Нового Амстердама.
У Гарри Бэтмана были все основания радоваться. С разрушением стены он фактически становился гражданином города, а расширение деловой активности Нью-Йорка в направлении его склада было неизбежным.
Именно в это время Лили родила мальчика. Бэтманы назвали его Чарльзом.
– Чарльз Бэтман, – восторженно повторял Гарри, никогда не знавший отца. – Первый ирландец-католик, родившийся в Нью-Йорке! Пусть те, кто уверял меня, что Новая Ирландия в Америке – всего лишь пустая мечта, запомнят раз и навсегда: мой сын поможет нашим угнетенным братьям заселить колонию! Вот увидите!
Гарри долго молился Пресвятой Деве, Иисусу Христу и душе своего благодетеля Уайта Оглеторпа.
На следующий день на фасаде большого торгового склада Бэтмана появились еще два слова: и Сын.
Муиры
1701 год
В Библии, в пятом стихе 25 главы книги Второзаконие сказано, что в случае смерти мужа вдова должна вступить в брак с братом умершего и выполнять по отношению к нему супружеские обязанности.
В книге Левит говорится прямо противоположное: тот, кто возьмет в жены вдову брата, будет навечно опозорен, и такая супружеская пара останется бездетной.
Из этого библейского противоречия король Генрих VIII извлек для себя двойную выгоду. Сначала он женился на рьяной католичке Екатерине Арагонской, вдове своего старшего брата Артура. Затем он расторг с ней брак и сделал королевой протестантку Анну Болейн.
Ведя войну с бывшим монахом из Германии Мартином Лютером, вождем протестантов, Папа Климент V отказался признать расторжение первого брака короля Англии. Взбешенный Генрих пренебрег запретом Папы, сам разорвал супружеские узы и провозгласил себя единственным верховным главой Церкви Англии.
Из-за обыкновенного адюльтера, вылившегося в государственный каприз, в среде британского духовенства произошел раскол. Англичане, оставшиеся верными Риму, и их братья-протестанты принялись преследовать друг друга.
Отныне при каждом восшествии нового короля на престол умы будоражил один-единственный вопрос: какую религию исповедует монарх? Католичество или протестантизм?
На корону претендовали оба лагеря. После Генриха VIII на престол взошел протестант Эдуард VI. Мария Тюдор была католичкой, Елизавета I – протестанткой, Яков I и Карл I – протестантами, а Оливер Кромвель довел реформацию до фанатизма. На смертном одре Карл II перешел в католичество, его брат Яков II был истовым католиком, а в 1688 году Мария II и ее супруг Вильгельм Оранский восстановили верховенство протестантизма.
Теперь же будущее трона было неясным. Поскольку Мария умерла в 1694 году, не оставив после себя наследника, а Вильгельм отказывался жениться, власть в королевстве переходила к Анне Стюарт, младшей сестре Марии. Только вот у наследницы, которой уже исполнилось тридцать пять лет, было тринадцать выкидышей, а единственный из ее детей мужского пола, не умерший в младенчестве, скончался от оспы в одиннадцать лет, 30 июля 1700 года.
Его смерть вызвала у Парламента серьезное беспокойство.
Если Анне не удастся обеспечить династическую преемственность, то из-за запутанных родственных связей трон Англии вновь перейдет в руки… католиков.
Чтобы отвести от себя эту угрозу, парламентарии представили на рассмотрение закон о наследовании, призванный раз и навсегда отстранить от власти католиков.
В том случае, если Анна умрет, не оставив наследника, корона перейдет к Софье Ганноверской, внучке протестанта Якова I, а затем к ее потомкам.
В своем стремлении одержать верх над папистами парламент без малейших колебаний отверг права почти пятидесяти законных претендентов-католиков и отдал трон… вдовствующей семидесятиоднолетней немецкой принцессе, которая ни слова не знала по-английски!
В июне 1701 года король утвердил предложение парламентариев. Закон был принят под названием Акт о престолонаследовании.
В тот день в Лондоне, как и во всем королевстве, протестанты захотели по достоинству отпраздновать этот решительный удар, нанесенный по лагерю приверженцев Папы. Длительные распри, зародившиеся при Генрихе VIII, закончились: британский закон запрещал всем английским монархам исповедовать католичество.
В Лондоне дворяне и зажиточные горожане получили приглашение на пир, устраиваемый в честь подписания Акта о престолонаследовании.
Уже само по себе это приглашение было восхвалением будущей английской монархии, переходившей в руки Ганноверской династии: оно было напечатано на немецком языке.
Это приглашение было разослано Августусом и Трейси Муирами.
У Августуса Муира, как ни у кого другого, были все основания радоваться восшествию на английский престол представителей Ганноверской династии. Хотя последние двадцать два года Муир жил в Лондоне, он был давно связан с будущим правящим домом, а с Георгом, старшим сыном принцессы Софьи, поддерживал тесные дружеские отношения с детства.
Немецкое происхождение, за которое Муира так часто упрекали, могло оказаться как нельзя кстати: Августус Муир, самый богатый человек в королевстве, рассчитывал вскоре приобрести политическое влияние, которое еще больше прославит его имя. Никто не сомневался, что, едва представители Ганноверской династии станут преемниками Анны, как при английском дворе начнет утверждаться немецкая элита. И Муиры, уже сейчас во весь голос заявившие о себе, займут привилегированное положение.
На прием, устраиваемый в легендарном дворце на Родерик-Парк, Муир ждал около трехсот гостей, но засвидетельствовать свое почтение пришли более двух тысяч!
В девять часов вечера Августус стоял в своих апартаментах на втором этаже около окна вместе с женой Трейси и молча смотрел на двор и ворота, через которые въезжали гости.
На Августусе был парадный мундир, который непременно надевали дворяне Ганновера, отправляясь на аудиенцию к императору Леопольду. К сорока двум годам шея и живот у Муира значительно располнели, а волосы на его голове поредели.
Перед глазами Муира проходили сливки лондонского общества: английские вельможи, разодетые в золотую парчу, парламентарии – виги и тори, лорд-мэр в сопровождении олдерменов и городских сержантов, члены Тайного совета короля, посол Испании с орденом Золотого Руна и в орденском одеянии, в сопровождении шталмейстеров и придворных алькальдов, посол Франции с орденом Святого Духа, также в орденском одеянии и в сопровождении многочисленной свиты. Стоял теплый солнечный июньский день, и огромные двери-окна, выходившие в сад, были открыты настежь. Ради этого приема Августус распорядился поменять обивку в гостиных. Теперь стены и мебель были обиты коврами и атласной материей, вышитой цветами Ганноверской династии: красным и жемчужно-серым. В садах высадили сирень и ракитник. Из Версаля был выписан пиротехник. По случаю торжества дамы сшили себе красные платья, а мужчины надели ленту или галстук такого же цвета.
Стоя у окна и пристально рассматривая гостей, Августус думал о пути, проделанном им с момента приезда в Лондон, о публичных оскорблениях, которым он подвергался из-за своего акцента и манер, считавшихся «слишком немецкими».
– Теперь вы все у меня в руках, – прошептал он.
– Что вы сказали? – спросила Трейси. Одетая в роскошное платье, она стояла позади мужа.
Она сгорала от нетерпения, не понимая, чего ждал ее муж, почему он не присоединялся к гостям.
– Пора спускаться, – добавила Трейси. – Августус, так не делают!
Самый могущественный человек в Англии с улыбкой на устах повторил для себя на своем родном языке:
– Ich habe euch erwischt. [4]4
Я вас поймал (нем.).
[Закрыть]
Первым, кто прославил фамилию Муир, был некий Христиан, родившийся в Оснабрюке в 1602 году, в семье унтер-офицера, снискавшего себе дурную славу, поскольку был публично разжалован за недостойное поведение. За всю историю семьи Муиров, которые до тех пор батрачили на сельскохозяйственных угодьях по берегам Лайне, этот пьяница поднялся выше, чем все остальные, и какое-то время, до того как его, словно падшего ангела, повергли на землю, был богом всего рода.
Старший сын Христиана пошел по стопам отца, став военным. Он отличился в сражении при Вислохе и во время осады Бреды. С того самого момента, как рейнский князь-курфюрст возвел его в чин капитана за военные подвиги и удостоил нескольких слов во время смотра, память об отце-пропойце канула в небытие.
Молодой Христиан мог претендовать на любые почести. Получая такую же пенсию, что князь при дворе, он мог жениться на богатой невесте, возглавить полк уланов или получить место в канцелярии властей в Вене.
Но Христиан Муир не сделал ничего такого, чего можно было бы ожидать от человека, выдвинувшегося благодаря личному мужеству и благосклонности монарха.
Галантные разговоры с барышнями раздражали его. К политическим разглагольствованиям он питал такое же отвращение, как и к балам. Поля сражений наскучили ему.
Он отказался от всех благ. Его считали сумасшедшим. Мать и братья были в ужасе, отец же посмеивался.
Во время одной из военных кампаний судьба привела Христиана к рубежам Польши. В деревне Гдонск, где его полк стоял целый месяц, он проникся симпатией к некому Молдаву Ротпшину, владельцу небольшого земельного надела.
Через четыре года капитан Христиан Муир вернулся в Гдонск и предложил Ротпшину продать ему земли к северу от реки Криста, которыми тот владел.
На этих землях находились две небольшие соляные копи. Поляк с радостью принял предложение Муира. Муир же сумел добиться от имперских канцелярий того, в чем всегда отказывали Ротпшину: разрешения на торговлю солью за пределами Священной империи.
Копи Гдонска оказались более богатыми, чем считалось ранее. Христиан Муир сказочно разбогател.
Когда Христиан вернулся в Оснабрюк, у него уже больше не было необходимости искать для себя подходящую партию. Юные наследницы сами устремились к нему в надежде жить рядом с ним в огромном дворце, который он приказал построить.
Христиан Муир остановил свой выбор на юной Анне-Шарлотте Хенрен. Подарив ему сына Фредерика, она умерла.
Фредерик с юности увлекался политикой. То, чем пренебрегал отец, превратилось в страсть сына. Фредерик воспользовался фамильными миллионами, чтобы войти в окружение Габсбургов. Торговля солью вызывала у него отвращение. Он был убежден, что польские копи существовали лишь для того, чтобы предоставлять ему средства ублажать союзников и вредить врагам. Сын Христиана Муира любил балы, напивался до потери сознания, заискивал перед всеми выгодными партиями и, наконец, женился на кёльнской герцогине, которая родила ему трех дочерей и единственного сына, Августуса.
Фредерик использовал все свои связи с утверждавшимся в своих правах Ганноверским домом, чтобы пристроить наследника. Августус стал близким другом Георга, старшего сына княжеской четы Эрнста-Августа Ганноверского и Софьи Чешской.
Глава клана Муиров, казалось, все предусмотрел, кроме одного: у Августуса не было ни малейшей склонности к политике.
В семнадцать лет Августус не захотел вступать в армию, спровоцировал скандал, отказавшись жениться, что навсегда связало бы его с двором, и заявил, что придворной жизни предпочитает торговлю.
Ничто не ужасало его так, как пренебрежение Фредерика к фамильным соляным копям.
Страсть юного Муира к меркантильным делам возмущала его отца. Отец и сын произнесли слова, которые сделали примирение невозможным, и Августус уехал из Оснабрюка во Францию.
В Версале Муир подружился с молодым англичанином, католиком в изгнании, Бартеломью Глэсби. Одного возраста с Муиром, Глэсби был сильным духом, очень умным, однако весьма непоследовательным человеком. Он рассказывал Муиру об Англии и ее двенадцати американских колониях, которые, как он знал, остро нуждались в соли.
Глэсби научил Муира азам английского языка, и через три месяца Муир поселился в Лондоне с намерением удовлетворить все потребности Америки в соли.
Муир открыл свою контору на улице Треднидл и отправил соответствующие распоряжения управляющему польскими соляными копями. Мимоходом он женился на Трейси Монро, дочери крупнейшего в Лондоне судовладельца.
В настоящее время его детская дружба с сыном Софьи Чешской, новой претендентки на корону Англии, выводила Муира на политическую орбиту, что так льстило самолюбию старого Фредерика.
Фредерик, не общавшийся с сыном с момента их разрыва в Оснабрюке, несмотря на огромные достижения Августуса в области торговли, после объявления Акта о престолонаследии прислал ему записку, в которой говорилось: «Я прощаю тебя».
На эту записку Августус ответил: «Я Вас ни о чем не просил».
Августус поднял брови. Из окна своих апартаментов он увидел, как въехавший в ворота экипаж пробивает себе Дорогу среди гостей.
Муир нахмурился и повернулся к Трейси.
– Ну! – воскликнула Трейси. – Спустимся ли мы, наконец, к гостям?
Муир знаком велел жене замолчать.
Трейси кипела от негодования.
Муир ждал.
Через минуту в дверь постучали. В комнату вошел Бат Глэсби.
– Только что доставили, – сказал он, протягивая конверт.
Августус сломал печать, быстро пробежал глазами послание, улыбнулся и сунул документ под свой красный камзол.
– Прекрасно. Мы можем идти, – сказал он.
Едва Муиры появились на верхней ступеньке большой лестницы дворца, ведущей на господский этаж, как раздались бурные рукоплескания. Гости приветствовали их так неистово, словно Муиры должны были стать преемниками Стюартов на троне Англии.
Трейси Муир, высокая, породистая, изящная, несмотря на то что родила восьмерых детей, а в начале зимы ожидала девятого, скрывала свою беременность под просторным красным платьем, расшитым серебряными львами.
Внизу лестницы родителей ждали дети.
Вальтер, которому исполнилось семнадцать лет, носил голубую плечевую перевязь, символ Фактории Муира. Темноволосый, с черными глазами, высокий, стройный, он походил на мать. Рядом с ним стоял Клеменс. На год моложе старшего брата, он был копией отца. Тут же находились три мальчика и две девочки от четырех до четырнадцати лет.
Войдя в банкетный зал, Августус улыбнулся, увидев длинный стол, уставленный блюдами с кнелями из печенки и лука, заячьим рагу с кровью, жареной свининой, политой уксусом, и супом из угрей – яствами его родины. Оркестр из восьми музыкантов, выписанных из Любека, исполнял известные произведения Букстехуде и Брунса. Недалеко от противоположного конца огромного стола был устроен театр.
Взгляд Муира упал на тестя, старого лорда Джозефа Монро, по обе стороны от которого стояли сыновья. За десять лет, прошедших с того момента, как Августус демонстративно взял власть в свои руки, он впервые разрешил им прийти в свой дворец.
Во время пира рейнское пиво разгорячило головы. Речи, поздравления, тосты, произносимые за здоровье Ганноверской династии и Муиров, уступили место сальным шуткам, высмеивавшим побежденных католиков.
После того как подали десерт, театральный занавес поднялся и присутствующие смогли насладиться пьесой в стихах, которую читала самая востребованная актриса того времени. В пьесе восхвалялись великие даты Ганноверского дома, начиная с 1212 года. Заканчивалась она строфой, посвященной бракосочетанию Августуса Муира и Трейси Монро в Лондоне.
