Текст книги "Ироническая проза ч.2"

Автор книги: Роман Днепровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Случай на рыбалке

"Запад есть Запад, Восток есть Восток,

И их неизменна суть,

Пока не призвал облака и песок

Всевышний на Страшный Суд"

  Джозеф Редьярд Киплинг.

 ...Мне всегда казалось, что совместная поездка на рыбалку – это, прежде всего, повод – а потом уже ловля рыбы и всё остальное. По крайней мере, если судить по рассказам тех, кто выбирался на это мероприятие в крепкой мужской компании. Наши герои – не исключение в этом ряду: они благополучно сдали экзамены за третий курс в своём Политехе, и решили отметить это дело обильным возлиянием. А чтобы не превращать праздник в банальную пьянку, решили превратить его в пикник – благо, сезон клещей в том году закончился на удивление быстро. Тут Лёха Куколкин и говорит:

 – А поехали на рыбалку, на Олху! У меня и удочки есть!

 О том, что в последний раз в своей жизни Лёха рыбачил классе в пятом или шестом, как и о том, что его удочки – это, всего лишь, какие-то длинные палки с примотанной к ним леской и самодельными поплавками, Лёха умолчал. А друзья, проникшись осознанием того, что едут они не просто на пикник, но на Серьёзное Мужское Мероприятие, сразу же согласились с Лёхиным предложением. Только Юрка, желая показать свою осведомлённость в вопросах рыбной ловли, поинтересовался у Лёхи:

 – А у тебя есть... этот?... Ну, этот... которым лунки бурят?

 – Дурак! – засмеялись друзья, – лунки бурят во льду, когда едут на подлёдный лов! А сейчас – какой подлёдный лов? Лето, конец июня!

 – Странно, – ответил Юрка, не желая сдавать свои позиции, – очень странно... Я, вообще-то, хотел спросить о другом: приманка для рыбы у тебя есть? Ну, червяки там всякие?

 – Червяков на берегу накопаем! – небрежно отмахнулся Лёха, – их, придурок, копают перед самой рыбалкой, а не хранят по полгода в холодильнике! Ну, едем?

 И они поехали. По пути заехали к Лёшке на дачу, взяли удочки (всё остальное взяли ещё в городе) – лопату для копки червей, конечно же, не взяли. Но это уже мелочи: главное – они, как настоящие рыбаки, ехали на рыбалку с удочками! Вот теперь фиг, кто в электричке подумает, что наши студенты едут на природу валять дурака! Всё – честь по чести: парни едут с удочками – значит, на рыбалку собрались, на Серьёзное Мужское Дело. Они ведь – не турьё какое-нибудь, не физики-лирики всякие, они – серьёзные люди, заправские рыбаки и без пяти минут архитекторы, молодые специалисты.

 Хорошо ещё, что они догадались взять с собой палатку, спальные мешки и слегка помятый, страшно закопчёный чёрный алюминиевый котелок – без этих девайсов их образ Настоящих Рыбаков выглядел бы незавершённым. Об этом уже позаботился Мишка, третий участник данного мероприятия. Этот Мишка прежде раза два со старшекурсниками в походы ходил, в настоящем зимовье ночевал, поэтому считал себя опытным путешественником.

 Пригородная электричка доставила друзей на станцию Дачная. Здесь они спешились и отправились по направлению к Олхе. Вообще, речка Олха – это одно из любимых мест отдыха иркутян и жителей города-спутника Шелихова: небольшая речушка, сбегающая с гор, стремительно несётся по Олхинскому плато, по долине имени самой себя меж двух рядов лесистых гор – а затем впадает в полноводный и коварный Иркут, который, в свою очередь, впадает в Ангару. Места на олхинских берегах живописные, и если летом пройти по извилистой тропинке, которая тянется вдоль берега, то обязательно, то тут, то там будешь натыкаться на яркие палатки отдыхающих и прогоревшие костровища – свидетельства того, что кто-то на этом месте уже отдохнул по полной программе. А в кустах возле костровищ непременно отыщутся и бутылки из-под водки, и пустые консервные банки, и прочие приметы того, что данное место располагает к душевным многодневным посиделкам под гитару у костра.

 Друзья брели по тропинке вдоль реки вверх по течению, постоянно цепляясь удочками за прибрежный кустарник и всецело доверяясь рыболовному чутью Куколкина. Дело в том, что, когда они покинули электричку и вышли на олхинский берег, Лёха задумчиво огляделся по сторонам, и заявил:

 – Идём выше по течению! Здесь – не рыбное место!

 – А по-моему, очень даже рыбное... – задумчиво произнёс Юрка. Он произнёс это только для того, чтобы показать, что и он – не лох какой-нибудь, что не лыком шит и кой-чего в рыболовных делах смыслит: одна мысль о том, что он сел в калошу, задав этот свой дурацкий вопрос про бурение лунок под июньским солнцем, не давала ему покоя. Но Куколкин опять срезал Юрку своими глубокими познаниями в данном вопросе:

 – Балда! Какое же оно – "рыбное"? Это же Фестивальная поляна! Здесь каждый год барды всякие свой фестиваль авторской песни проводят! Они здесь три дня подряд так голосят, что рыба пугается и уходит отсюда на всё лето! Так что, идём выше!

 Аргумент про бардов был весомым: Юрка и Мишка сразу же вспомнили Эдика Зольмана – вечного студента, неспешно учившегося на архитектурном факультете Политеха уже девятый год, и причислявшего себя к бардам. Когда на студенческих вечеринках в общаге Эдик брал в руки гитару и начинал петь неизменную свою песню "Милая моя, солнышко лесное!", в комнату неизменно врывалась комендантша и кто-нибудь ещё с целью спасти того, кого, по их мнению, здесь убивают самым гестаповским способом. Мишка и Юрка никогда прежде не бывали на фестивале авторской песни, но после слов Куколкина живо представили себе эту картину: вот здесь, на этой поляне, сидит полсотни Эдиков Зольманов – и каждый из них поёт песню "Милая моя, солнышко лесное". М-да...

 – И как они тут живут-то, после этого?... – задал вопрос Юрка.

 – Кто? Барды? – отозвался Лёха Куколкин.

 – Да нет, не барды, – Юркин голос был полон сочувствия, – медведи всякие, волки там... рыси, расомахи разные... белочки, зайчики... Бедняги!

 – Они каждый год топятся от отчаяния! – решил подшутить над другом Лёха, – особенно медведи! Во-он ту белую скалу видишь? Вот с неё-то они бросаются с горя в Олху, целыми семьями!

 Юрка поверил Лёхе, и впал в чёрную меланхолию.

 ...Наконец, минут через сорок петляния по тропинке, повторявшей все изгибы реки, цепляния удочками за кусты ивы, и рассказов об уничтожении бардами популяции бурых медведей, друзья дошли до места, которое показалось Лёхе рыбным.

 – А как ты узнал, рыбное это место, или нет? – опять полез со своими вопросами Юрка.

 – Рыбацкая интуиция! – гордо ответил Куколкин, которому, на самом деле, уже надоело петлять вдоль берега.

 – А твоя "рыбацкая интуиция" не подсказала тебе, что нам нечем червяков копать? – подал голос Мишка, – лопату-то взять забыли!

 – Ну т-ты даёшь! – Мишкин вопрос на мгновение застал Куколкина врасплох, но он тут же нашёлся, – ты только представь, что бы о нас подумали люди в электричке, если бы увидели, что мы на рыбалку с лопатой едем! Они подумали бы, что ты рыбу из реки выкапывать собрался, гы-гы-гы! Ты б ещё бур для бурения лунок во льду с собой захватил! И вообще, – продолжал Лёшка, непроизвольно воспроизводя интонации кого-то из преподавателей, – настоящий рыбак червей копает перед рыбалкой на своём огороде, и складывает в баночку! Только я решил, что это дело муторное, да и времени много на него уйдёт – поэтому, в качестве приманки будем использовать хлеб и кусочки колбасы!

 – А разве рыба клюёт на колбасу? – это опять полез со своими вопросами Юрка.

 – Студент, – презрительно бросил другу Куколкин, – вот лично Вы колбасу любите? – Юрка кивнул, – ну, а рыба чем хуже Вас? Считаю вопрос закрытым!

 ...Солнце клонилось к закату, и скоро должно было окончательно провалиться за горный перевал. Уже был разведён костёр; уже, после неоднократного поминания чьей-то матери и разных половых органов, была поставлена палатка. Друзья сидели у костра и отмечали успешную сдачу сессии и перевод на следующий курс. Удочки были закинуты в воду, укреплены на специальных рогульках, а их нижние концы придавлены камнем: Лёха Куколкин сказал, что беспокоиться не стоит – мол, как только начнётся вечерний клёв, ребята сразу услышат всплеск поплавка, который рыба потянет в воду.

 Уже, кажется, не только разлили, но и выпили по третьей, и даже собирались опрокинуть по четвёртой – как вдруг, до слуха рыболовов донёсся какой-то странный звук. Нет, это не был всплеск воды от уходящего в глубину поплавка – это трещали кусты ивы: кто-то пробирался по тропинке. А в следующий момент к лагерю рыболовов, один за другим, вышли пятеро или шестеро парней: все – как один, в небольших кепочках, в кирзачах с подвёрнутыми голенищами, с папиросками в зубах – одним словом, в каждом из них угадывался тот самый типаж, в котором горожанин безошибочно распознаёт деревенского жителя.

 Это и были деревенские – парни из находившегося неподалёку посёлка Большой Луг. Деревенские смотрели на друзей с какой-то недоброй улыбкой – а те под их взглядами невольно съёжились: силы были явно неравные, а кроме того, наши студенты слишком хорошо помнили позапрошлогоднюю поездку в колхоз и своё первое знакомство с представителями данного типажа населения Родины.

 – Ну чё? – наконец, спросил один из деревенских, – рыбку ловите?

 – А чё – нельзя? – в тон ему, с вызовом в голосе, который свойственнен обречённым, взвился Лёха Куколкин.

 – А то, – уже более миролюбиво ответил парень. Он подсел к костру, большущей грязной лапой захарапил бутылку с водкой, неторопливо отхлебнул из неё, и, похлопав лёху по плечу, произнёс:

 – А то, чувак, что хана вам всем! Слыхал? Сегодня же – День Колхозника! Там, – указывая куда-то в кусты, – сегодня деревенские перепились, и сейчас они идут сюда! И всем туристам, которые попадаются им по пути, вставляют пистон – никого не щадят! Их там – человек тридцать-сорок, все с ружьями и топорами. Понял? – парень очень серьёзно посмотрел на Куколкина, – так что, сматывайтесь-ка, пока не поздно, отсюда! Мы сами-то еле от них ушли! Во как! Ну, ладно, – повернулся он к остальным, – идём, что-ли? Надо остальных людей предупредить, кто отдыхать на Олху приехал. Пошли, что-ли!...

 И парни двинулись дальше по тропинке, следуя за своим вожаком. Перепуганные насмерть студенты не сразу и заметили, что предупредивший их об опасности благодеятель так и унёс в своей огромной лапище их бутылку.

 Летний вечер сразу же потерял всю свою прелесть и очарование: всё вокруг сразу стало каким-то серым, мглистым – это от реки стал подниматься вечерний туман. Солнце, которое, видимо, подслушало разговор, не захотело быть свидетелем грозившего с минуты на минуту начаться избиения младенцев, и предпочло спрятаться за горный хребет. В молчании наши рыбаки просидели минут десять. Наконец, Юрка, который первым вышел из оцепенения, спросил:

 – Ч-чего делать будем?

 Ответом ему был треск ломаемых кустов: кто-то, сметая всё на своём пути, ломился сюда по прибрежной тропинке. Не дожидаясь, пока этот "кто-то" выломится на берег и учинит над ними расправу, все трое, как по команде, подскочили – и, с не меньшим треском, ломанулись в сторону, противоположную от реки.

 Сколько и куда они неслись по этим кустам, парни не помнили и сами. Наконец, сообразив, что погони, вроде, нет, упали на землю. Все трое тяжело дышали, и у всех троих вертелась в голове одна и та же мысль: слава Богу – ушли!...

 В довершение всех бед, начал накрапывать дождик: несколько его капель уже упало за ворот горе-рыболовов. Эти капли, кажется, немного привели их в чувство.

 – Вроде, не слыхать ничего? – осторожно спросил Юрка.

 – Да, кажется, прошли мимо, – стараясь придать голосу побольше уверенности, отозвался Куколкин, – наверное, увидели, что никого в лагере нет, да и прошли мимо!

 – Ага! – подал голос Мишка, – разгромили наш лагерь, да и пошли дальше! А ну, идём смотреть, чего они там устроили – не дай Бог, порвали мою палатку! Она же финская, мне её по блату доставали! – и первый поднялся на ноги и отправился в сторону лагеря.

 ...Лагерь встретил их почти потухшим костром. Но, кроме потухшего костра, вроде, всё было на месте: палатка стояла на своём месте, брошенные возле неё рюкзаки были на своих местах – только удочки зачем-то были сброшены со своих рогулек, и, если бы не прижимавшие их на берегу камни, давно бы уплыли вниз по течению.

 – Вроде, всё в порядке, – констатировал Мишка, которому переживания за судьбу своей жёлто-зелёной финской палатки добавили решительности, – эй, Юрка, Лёха! Давайте, приводите в порядок костёр! Эти деревенские козлы, похоже, нас разыграли – а сами спёрли у нас бутылку водки! Но это фигня: у меня ещё есть, сейчас достану!

 – Разыграли, говоришь? – недоверчиво спросил Юрка, – а кто тогда, по-твоему, наши удочки сбросил? – к этому времени не только закончился кратковременный дождик, приведший наших друзей в чувство, но и костёр, получивший свежую порцию топлива, уже ярко горел, освещая лагерь. И в его свете друзья увидели сброшенные с рогулек удочки – но и не только их: на самой стремнине Олхи, прямо напротив их лагеря, из воды торчала какая-то бесформенная коряга. Раньше этой коряги здесь – все трое помнили это точно! – не было.

 – А это что за хрень? – спросил Куколкин, указывая на корягу, – течением, что ли, притащило? – нервные переживания последнего получаса требовали выхода энергии, и Лёха инстинктивно схватил валявшийся под ногами камень, и метнул в корягу:

 – Получай!

 Пример оказался заразительным: уже в следующую секунду все трое метали камни в принесённую течением корягу:

 – Вот тебе, сука, за "День Колхозника"! – орали парни, – да мы сами, кому захотим, пистонов в задницу навставляем!!!

 – Только не убивайте! Пожалуйста! – вдруг подала голос коряга, – у меня деньги есть, часы – возьмите! Чекушку отдам – только отпустите, не убивайте! Не надо!!!...

 За свою недолгую, но бурную жизнь студенты-архитекторы видели всякое. Слышали всякое. Но никогда ещё не приходилось им видеть говорящие коряги – и никогда никто не рассказывал им о том, что коряги могут просить пощады, обещая за это отдать часы, кошелёк и чекушку. Онемевшие, стояли парни на берегу, и таращились на голосившую корягу, которая вдруг зашевелилась, и, обернувшись мужиком, стала выходить из реки.

 – Только не бейте, пожалуйста! Я вам всё отдам – только не бейте! Я старый уже – а вас много, это не честно так! Отпустите!...

 ...Минут через десять, когда вылезшего из воды дядьку удалось успокоить и убедить в том, что никто его не будет бить – а для этого пришлось влить в горемыку полстакана припасённой Мишкой водки – голый ниже пояса мужик сидел с друзьями возле костра, сушил свои штаны и кирзачи, и рассказывал:

 – Я тут в леспромхозе работаю, в Большом Лугу. Сегодня у меня выходной, решил по вечеру порыбачить – взял чекушку, да и пошёл бережком – у меня тут любимое местечко есть, там обычно и удочки прячу. Иду – а навстречу наши идут, деревенские парни. Увидели меня, и говорят: " -Зря ты, дядя, в ту сторону идёшь! Там студенты из города понаехали – человек тридцать или сорок их будет! У них сегодня праздник – "День Студента" – так они всех избивают и калечат! Мы сами, мол, от них еле ушли – а тебя они, вообще, насмерть запинают!" Ну мне, понятно дело, страшно стало – но я иду: думаю, не дай Бог мои удочки найдут – поломают же! Удочки у меня фирменные, телескопические – это слово мужик произнёс с особой гордостью, – зять по блату достал!

 – Иду я, значит – и вдруг слышу треск! "Ну, всё! – думаю, – хана мне!" Заскочил сдуру в Олху, и стою – думал, не заметят! Так и стою: сначала-то тихо было – а потом опять треск! И камни в меня полетели! Я сначала-то терпел – а как мне ваш каменюга по бошке угодил – так я и взмолился: думаю, ну не совсем же звери! Отдам им деньги, часы, чекушку – чёрт с ними! Зато, может, жив останусь...

 Рассказывая всё это, мужик постоянно трогал огромную шишку от Юркиного камня, которая вздувалась прямо на глазах. А трое незадачливых рыбаков ощущали себя не лучше: их тоже, будто бы, камнем по бошке шарахнуло. Вот ведь, оказывается, у деревенских тоже есть какой-то свой юмор. И этот юмор им, будущим строителям городов, вовек не постичь!...

Лето в деревне

Порт-Байкал – маленькая умирающая деревенька на берегу озера, у самого истока Ангары. Прежде, до того, как была построена плотина Иркутской ГЭС, от Иркутска до Порта-Байкал шла железнодорожная ветка, а от самого Порта начиналась, собственно, Кругобайкальская железная дорога – очень интересное, и даже уникальное для России инженерное сооружение. Правда, после строительства плотины, железнодорожная ветка, соединяющая Порт-Байкал с губернским городом, была демонтирована, а насыпь, на которой прежде лежали рельсы и шпалы, попала в зону затопления – сейчас над ней плещутся волны Иркутского водохранилища. Для составов, идущих по Транссибу, построили объездной путь по Олхинской долине – а старая Кругобайкалка оказалась тупиковой веткой: более ста километров железнодорожных путей с многочисленными тоннелями, галереями, виадуками и подпорными стенками тянется по самой кромке прибрежных скал до посёлка Култук – но ходят здесь только туристический Ретро-поезд, да «матаня» – дрезина, поддерживающая связь между Портом-Байкал и ещё несколькими умирающими деревеньками с «большой землёй».

 Попасть в Порт-Байкал можно двумя путями. Можно сесть на слюдянскую электричку, проехать около сотни километров до станции Слюдянка – а оттуда, дождавшись этой самой "матани", прогреметь ещё сотню километров по старой железной дороге. Но можно поступить и иначе: сев в рейсовый автобус, идущий из Иркутска в село Лиственичное, с комфортом проехать семьдесят километров по Байкальскому тракту – а там пересесть на старенький паром "Иван Бабушкин", который курсирует между левым и правым берегами Ангары – и через двадцать минут сойти на берег уже в Порту-Байкал.

 Я понимаю, господа: закусывать коньяк копчёным омулем – это моветон, поэтому, садясь на паром, мы всегда берём в дополнение к копчёному омулю не коньяк, а шкалик водки – и обязательно на палубе "Бабушкина" поднимаем тост: "За тех, кто в море!" – это у нас традиция такая. Об этой нашей традиции знает и капитан "Бабушкина" – ему паромная билетёрша рассказала – и всегда капитан, завидев нас с мостика, давал два длинных и два коротких гудка, и махал нам рукой: мол, мысленно с вами! Ну, а билетёрша... она всегда знала, что мы и её обязательно угостим.

 ...Порт-Байкал ещё жив, хотя ему было бы самое время умереть где-нибудь в середине восьмидесятых (то есть, во времена, когда ещё существовал обрыдший всем совецкий союз). Выручили дачники: иркутское бомондьё стало покупать здесь домики и участки – и теперь Порт-Байкал превратился в нечто, подобное подмосковному посёлку Переделкино. Размах, конечно же, не тот, но главное – тенденция...

 Мы с женой и собакой Колбасой на поводке, покинув борт корабля-парома "Иван Бабушкин", десантировались на берег. Июльское солнце печёт немилосердно, и мы даже ещё не знаем, где и у кого будем снимать угол, а в данный момент нас занимает только одна мысль: ИСКУПАТЬСЯ!

 Плещемся в Байкале – в небольшой живописной бухте рядом со старыми пакгаузами (они пустуют, кажется, ещё с гражданской войны), а с берега слышим голос:

 – Роман! Маша! Вы?!

 – Мы самые! – отвечает супруга, выбираясь на крошечный островок – остатки волнолома.

 – То-то, я смотрю – Колбаса ваша по воде рассекает!... Вы у кого остановились?

 – Ни у кого ещё, – это я из воды голос подаю, – только что приехали, купаемся пока, а место постоя ещё не определили.

 – Отлично! – кричат с берега, – Значит, у нас будете жить! У нас, как раз, сегодня баварцы уезжают, гостевой домик освободится! – и тут я узнаю нашу собеседницу: мать моего друга, трагически погибшего несколько лет назад, профессор права, ведущий цивилист... А я тут, понимаете ли, в одних трусах перед ней плаваю...

 – Роман, ты наш номер дома помнишь? – кричит, меж тем, моя собеседница, – запоминай адрес: улица Горная...

 – Я помню, Наталья, Николавна, – отвечаю я из воды, – через полчасика к вам и поднимемся!

 – Отлично! – отвечает Наталья Николавна, – а я тогда иду самовар ставить!...

 С местом постоя всё само собой вышло: не пришлось ходить по дворам и торговаться с деревенскими жителями. В маленьком, но уютном гостевом домике наших друзей мы провели целую неделю.

 ...Утро первого дня омрачилось сценой жестокого кровавого насилия: собака Колбаса задавила местного цыплёнка. Этого цыплёнка она, очень гордая собой, принесла нам. А за забором-штакетником стояла хозяйка удушенной дичи, деревенская баба, которая голосила на всю улицу:

 – Собака!... Цыплёнка!... Убила!...

 – Хватит орать, – говорю ей, – иди сюда, заплачу я тебе за твоего петуха.

 Баба проворно шмыгнула в калитку и засеменила в мою сторону. Я выдал ей сотню – красная цена умученному цыплёнку была рублей пятнадцать-двадцать – после чего шустрая бабёнка вознамерилась отобрать у Колбасы её добычу.

 – Э, нет! – говорю, – оставь собаке тушку! Я тебе за неё уже заплатил – вот и ступай восвояси.

 ...Эх, если б я только знал, что это – только начало!... Впрочем, не будем забегать вперёд.

 Посёлок Порт-Байкал своей планировкой напоминает треугольник. Вернее, не сам треугольник, а его контур: две стороны этого треугольника – берег Байкала и берег Ангары, а третья – небольшая горная седловина, по которой через рощицу бежит тропинка. Эта тропинка соединяет улицу Горную (название, кстати, очень даже оправдывает себя!) с ангарским берегом. Если выйти из посёлка и немного пройти по берегу Ангары, по сохранившемуся участку старой железнодорожной ветки, то минут через пять взору откроется очень печальное зрелище: кладбище старых кораблей, стоящих на приколе в ожидании автогена. На это-то корабельное кладбище мы и отправились с женой, едва спала жара: я, по наивности, надеялся отыскать и утащить с какого-нибудь корабля колокол-рынду или штурвал, а если повезёт – и то, и другое. Наивный мальчик...

 Ближайший корабль – "Александр Суворов" – стоял возле причальной стенки, прижимаясь к ней правым бортом, а остальные корабли стояли борт о борт, или прижимались носом к корме соседа. Никаких трапов на ьерег сброшено не было: попасть на борт "Суворова" можно было только по вертикальным ступенькам, к этому борту приваренным. Я полез, а жена с Колбасой на поводке, осталась на берегу. Колбаса, увидев, что хозяина черти понесли чёрт знает, куда, принялась дёргать поводок и материться на своём собачьем языке: в те годы она ещё была совсем молоденькой, и в её памяти были свежи воспоминания о беспризорной жизни (если кто не знает, чистопородную собаку породы курцхаар я подобрал на улице), и она очень боялась опять потеряться.

 Я принялся осматриваться на борту корабля, заглянул в рубку – естественно, никакого штурвала там не оказалось (как я узнал позже, существует такая традиция: штурвалы и рынды с кораблей дарят капитанам, когда те выходят на пенсию), прошёлся по каютам и прочим судовым помещениям – а когда вышел на палубу, увидел радостную Колбасу. В следующий момент из-за борта судна показалась голова супруги. Когда жена поднялась на палубу, я услышал совершенно фантастическую историю:

 – Это не собака, а какой-то альпинист! – рассказывала мне Маша, – представь себе: она вырвала у меня из рук поводок, рванула к кораблю – и полезла по ступенькам наверх! Ступеньки – вертикальные! Корабль всё время бортом бьётся о стенку! Если бы эта лопоухая обезьяна сорвалась со ступенек, то её бы в лепёшку заплющило там, внизу, между бортом и причалом!...

 У меня едва волосы дыбом не встали, едва я представил эту картину: карабкающуюся по вертикальному борту корабля собаку. А она, счастливая, носилась по палубе, знакомясь с новым для неё пространством – и радовалась, что всё семейство снова в сборе.

 – Давай-ка привяжем её за кнехт, – говорю жене, – а то, здесь ничего нет, и я собираюсь осмотреть остальные корабли.

 Так и сделали, не смотря на все Колбаскины протесты.

 ...А на втором корабле меня ждал сюрприз. Сюрприз имел около двух метров роста, блондинистую шевелюру, огромные кулачищи и лет 25 – 26 от роду. На старом судне сюрприз выполнял функции сторожа, и звался, как позже выяснилось, Димкой.

 – Чё надо? – недружелюбно спросил Димка.

 Я, как мог, постарался объяснить – и Димка, к моему удивлению, сразу же понял, чего мне надо.

 – А я-то думал, что ты – вор! – обрадовался парень, – думал, что за цветным металлом сюда полез!

 – За ним самым, – отвечаю ему, – и полез. За рындой...

 – Ну, рынду здесь не найдёшь! Рынды и штурвалы – их сразу снимают, да капитанам дарят, которые раньше на этих судах ходили. А так – чё тут есть?... Разве что, звонки электрические. Если хочешь – можешь свинтить.

 В это время на палубу вышла грудастая деваха – Димкина подружка.

 – А ты чё людей в гости-то не зовёшь? – обратилась она к Димке, а затем обернулась ко мне:

 – Здрассьте! Меня Марина зовут, у меня сегодня день рождения! Пойдёмте к нам в каюту – посидим, познакомимся, выпьем!

 Это приглашение прозвучало настолько как-то по-детски наивно, и было сделано так искренне, что отказываться было нельзя.

 – Сейчас, – говорю, – присоединимся к вам: я не один – со мной жена и собака.

 Я помог Маше перебраться с корабля на корабль, отвязал от кнехта и взял в повод возмущённую Колбасу, и мы отправились в гости к нашим новым знакомым. В капитанской каюте, приспособленной Димкой под сторожку, обнаружилась ещё одна пара.

 – Вот! – гордо представил нас с Машей сияющий Димка, – городские! Они пришли штурвалы воровать, а мы их тоже в гости пригласили! Надо им налить!

 На этом месте мне стало немного страшновато: зная, что деревенские жители – люди не особо богатые, я мог предположить, что пьют здесь далеко не французский коньяк... Так и оказалось: налитая нам с Машей в гранёные стаканы жидкость оказалась обыкновенным спиртом, разбавленным водой. Я выпил за знакомство и за здоровье именинницы, а Маша лишь сделала вид, что пригубила – и поставила стакан на стол.

 – Ну вы, парни, и дураки! – напустились девчонки на Димку и его приятеля, который был представлен нам в качестве Шурика, – ну чё теперь городские о нас подумают? Что мы совсем дерёвня, да?!

 – Не, а чё не так-то? – не поняли парни.

 – "Чё-чё"! Через плечо! Тоже, додумались: городской девушке спиртяги налить! – и, обернувшись к Маше, девушка Марина произнесла:

 – Ты, Маша, эту гадость не пей! Ты стакан мне дай, – Маша протянула стакан этой немного смешной поселянке, и та вылила спирт в свой стакан, выпила его – а в Машин стакан налила вина, которое подала ей подруга:

 – Ты, Маша, вино пей! Вот, Людка – она кивнула на подругу, – специально вина купила, мы уже одну бутылку выпили – вкусное вино! Теперь ты пей, ладно?

 ...Посиделки с туземными жителями затянулись до темна. Бог с ним, со спиртом: вкусная домашняя закуска – отварная картошка, солёная и жареная рыба, свежие овощи и квашеная капуста – прекрасно примирили с необходимостью время от времени выпивать немного алкогольного суррогата. Ну, а для наших новых друзей мы были – не побоюсь сказать – какими-то пришельцами из параллельного мира! Они постоянно задавали нам вопросы о городской жизни – а наши ответы всякий раз вызывали и удивление, и даже недоверие.

 – Вот ты где работаешь? – спрашивал меня Димка.

 – На телевидении, журналистом, – отвечал я, а в ответ слышал удивлённое:

 – Да ну, врёшь!

 – Не, не врёт, – вставлял свои пять копеек Шурик, – я его, точно, по телеку видел несколько раз – только щас вспомнил, когда он сказал...

 – Круто! – отзывался Димка, – на настоящем телевидении! И как там? ПлОтят нормально?

 – Нормально, – говорю, – свою десятку с этого дела я имею...

 – Да ты чо?! – опять не верил Димка, – таких зарплат-то не бывает! Вот я в порту работаю – две с половиной тыщщи получаю, Шурику на железной дороге три тыщщи плОтят. А десять тыщщ – таких зарплат-то не бывает!...

 – Да ты чо, Димыч! – перебивала его Марина, – на телевидении-то мно-ого зарабатывают! Ты не говори, если не знаешь! – а затем, повернувшись ко мне, спрашивала уже с совсем иной интонацией:

 – Вот слушай... Скажи... А вот в Иркутске есть такая "Стратосфе-ера" – название ночного клуба Марина произнесла мечтательно, растягивая малопонятное слово, – вот ты там был, в этой "Стратосфере"?...

 Когда я ответил, что да, мол, несколько раз бывал я в ночном клубе "Стратосфера" по работе, и что я – не любитель ночных клубов, и по своей воле вряд-ли бы пошёл туда, мои акции сразу же взлетели вверх: как мне потом объяснила жена, с этого момента для Марины я стал не просто "городским", но Человеком, Который Был В "Стратосфере".

 ...Уже давно стемнело, и нам пора была отправляться восвояси. Вся честная компания стала уговаривать нас остаться ночевать на корабле, говоря, что здесь полно свободных кают, и даже обещая выдать нам постельное бельё, но мы вежливо отказались. Тогда Димка объявил, что доставит нас к месту нашего постоянного базирования на мотоцикле. Все остальные объявили, что тоже поедут нас провожать – тем более, что у них заканчивались запасы спирта, а пополнить их можно было только в деревне.

 Если бы мы с Машей были более внимательны, то мы бы ещё утром обратили бы внимание на то, что из себя представляют мотоциклы деревенских жителей. И ни за что бы не согласились на ночное мотопутешествие по здешним просёлкам. Но мы вовремя не обратили внимания на конструкционные особенности местных мотоциклов, и в Димкином предложении никакого подвоха не углядели. И то, что все остальные тоже собираются ехать провожать нас, тоже не насторожило нас. И мы согласились...

 Для начала, просто опишу, что представлял из себя этот рыдван. Димка вывел его откуда-то из темноты, из прибрежных кустов – и мы увидели, НА ЧЁМ нам предстоит сейчас добираться до деревни. Это был старый, совецкого ещё производства, "Урал", знавший лучшие времена: когда-то у него была коляска – но к тому времени, когда мы увидели это чудо, никакой коляски у трудяги-мотоцикла уже не было. Вместо коляски – вернее, на том месте, где она должна была находиться – была оборудована какая-то площадка из досок, к которой были приделаны бортики: внешне конструкция более всего напоминала укороченный гробик без верхней крышки. Внутри этого гробика стоял деревянный стул казённого вида, прикрученный к платформе верёвками. Но этого мало: вопреки моим ожиданиям, Шурик оказался "безлошадным" – а это означало только одно: ехать на димкином транспорте нам предстояло ВШЕСТЕРОМ. Вернее, даже всемером – включая сюда и собаку Колбасу.

 И мы поехали! Расположились мы так: Димка – на водительском месте, за ним – Марина и вторая девушка; на стул села моя Маша, я расположился у неё в ногах, а у меня в ногах заняла место Колбаса. Шурик же пристроился на запятках – он просто стоял на заднем краю этой платформы, держась руками за спинку стула. Старый "Урал" взревел двигателем, и рванул с места.