Текст книги "Ироническая проза ч.2"

Автор книги: Роман Днепровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

 Потом только мы сообразили, что собака решила, будто новый жилец куда-то уводит её от хозяев – и сиганула от него, как только представилась возможность. А бедный Захар ещё два часа бегал по всей Набережной с поводком, искал её, звал...

 Когда он вернулся, на нём лица не было – а тут ещё мы с женой решили подшутить над ним. Не со зла, по глупости – но шутка вышла достаточно жестокая:

 – Так, – спросил я ледяным тоном, – а где собака?

 – Однах-то, это... Убежала... – выдавил Захар, – я бегал, искал... Нету, однах-то...

 В это время наша Колбаса подала голос из глубины квартиры – и в следующий момент уже выскочила в прихожую.

 – Ах ты!... Собаха!... – напустился на неё Захар, – Убежала! Домой пошла одна, да! А я-то!... – и вот он уже рухнул на пол, и они с Жулей начали бороться: это игра у них была такая – они делали вид, что борятся. Захар, кажется, был счастлив больше всех – он смеялся, как ребёнок – а Жулиха, играя, прыгала вокруг, урчала, делала вид, что хочет наброситься. Им было весело – а нам с женой было очень стыдно за свою злую шутку.

 ...А ещё в тот год Захар умудрился прославиться на весь околоток, и завоевать себе репутацию какого-то сверх-свирепого нинзи. Дело в том, что квартира, в которую мы переехали, долгое время стояла пустая – никто не хотел покупать жильё в полублагоустроенном деревянном доме конца XIX века – а палисадник под нашими окнами облюбовали местные алкаши. Там, среди одичавших кустов вишни и жасмина, они с удовольствием распивали спирт, который покупали у марамоек и разводили водой с колонки.

 Так случилось и в один из дней той осени 2004 года: алкоголики расположились под окнами нашей гостиной, присели на завалинку, выставили на импровизированный "столик" бутылку, разложили закуску... В следующий момент в калитке палисадника появился Захар; в руках у него был берёзовый черенок от лопаты.

 – Здесь низзя! – закричал он ханорикам, направляясь к ним и размахивая черенком.

 – Э-э, т-ты чо, узкоглазый? – пьянчуги собирались, было, вступить в переговоры и доказать своё неоспоримое право пить среди этих кустов в любое время дня и года – но наш камердинер в переговоры вступать не собирался.

 – Низ-зя! – крикнул он ещё раз, и увесистый черенок взметнулся у него над головой. Р-р-раз!!! – и во все стороны посыпались осколки стекла и полетели спиртовые брызги – это лопатный черенок со всей силой опустился прямёхонько на бутылку. И-и р-раз! – это дубина в руках Захара вновь взметнулась вверх, занесённая для следующего удара:

 – Здесь низь-ззя!!! – в третий раз крикнул он – и испуганные алкаши, тяжело переваливаясь в стороны, как могли, рванули прочь. Убежав на безопасное расстояние, они принялись орать:

 – Нехристь! Понаехали тут на русскую землю!... Вали в свой Китай, Шаолинь долбаный, чёрт китайский!...

 Больше в нашем палисаднике они не разу не появились. Но это ещё не всё: когда, полгода спустя, я выловил-таки, нашего водопроводчика и притащил его к нам менять стояк, то в самый последний момент, увидев, куда я его привёл, он упёрся рогом и отказывался входить в дом:

 – Не пойду!!! – орал взрослый мужик, и трясся от страха, – здесь же сумасшедший китаец живёт!!! Он же убьёт меня!!! Осенью чуть не убил уже: выскочил с мечом – и стал свою кунг-фу показывать! Р-раз! – и чуть мне бошку не отрубил! Не пойду!!!...

 Если бы Захар услышал, что его опять приняли за китайца, то он бы, конечно же, если и не зарубил бы сантехника самурайским мечом, то уж сказал бы ему много нелицеприятных слов о его, сантехника, происхождении. Его, Захара, регулярно принимали за китайца – и ему это совершенно не нравилось. Но Захар не мог этого услышать, так как незадолго до этого он уехал в свою родную деревню – и с тех пор мы лишились нашего камердинера.

 А случилось это так. Где-то, в начале зимы на моём горизонте возник, скажем так, человек из прошлого. Когда-то мы были знакомы, даже одно время были у нас с ним какие-то бизнес-отношения – правда, друзьями мы с ним не были: так, обмыли в ресторане несколько удачных сделок – и всё. Да и давно это было – ещё в самом начале девяностых. Потом этот человек исчез с моего горизонта – я и забыл о нём, а он вдруг нарисовался. И не просто нарисовался, а стал активно искать дружбы, постоянно говорил то об одном, то о другом – словно, пытался нащупать тему, которая может быть мне интересно. И, признаюсь, что-то нехорошее в этом его дружеском энтузиазме было, настораживающее, что-ли.

 Вот однажды, приехав к нам в очередной раз, человек этот принялся расхваливать нашу собаку – Жулька у нас, если кто не знает, собака охотничья – а потом плавно перевёл разговор на охоту: повёл речь о том, какие у него замечательные карабины, да какие гладкостволки, да неплохо бы и на охоту сгонять... Из меня охотник – как гаишника виоланчелист: никогда этим делом не интересовался – а камердинер наш, смотрю, загорелся: слушает моего собеседника внимательно – а потом и в разговор вступил. Наш гость и рад, что разговор поддержали: начинает что-то ещё говорить – и постоянно в беседе ко мне аппелирует – а Захар с ним спорить начал, что-то доказывает. Я и не заметил, как мой vis-a-vis полностью на разговор с Захаром переключился, обо мне забыл. А кончилось всё тем, что он и говорит:

 – Решено! В пятницу беру машину, стволы, покупаю боеприпасы – и едем к тебе в Алагуй! – потом ко мне поворачивается: – Роман, ты же тоже с нами едешь? – я отрицательно машу головой: езжайте, мол, сами коз гонять – а у меня дел полно, да и не любитель я...

 И они уехали в пятницу, как и договорились. А в понедельник приезжает ко мне этот любитель охоты – один, без Захара – и предъявляет мне претензию:

 – Твой бурят, мало того, что ужрался по дороге в свой Алагуй и заблевал мне машину, так он ещё меня сначала куда-то не туда завёз – семьдесят километров пришлось по зимнику, где только лесовозы ходят, возвращаться! А пока до его этого Алагуя доехали – стемнело уже, он из машины вылез, сказал ждать его – и исчез! Я всю ночь в машине сидел – по всей деревне темнота, и куда твой Захар делся, не знаю! А утром стартанул я оттуда, не стал его искать – ну его с его охотой!

 Рассказав всё это, мой странный знакомый уехал, и больше с тех пор я его не видел. Что ему было нужно от меня, не могу понять до сих пор...

 А Захар пожаловал в Иркутск только к Пасхе.

 – Что у вас там с этим персонажем случилось, давай рассказывай! – говорю я ему, – и с чего он говорит, что ты у него в машине нажрался? Ты же, вроде, не пьёшь?...

 – Тёмный он человек, – говорит Захар, – хитрый, однахо. Нехороший. Мы поехали, он говорит: "Выпей, Захар", водку даёт, бутылку. Я выпил малех-малехо, он пиво даёт бутылку: "Выпей, Захар". Я пиво люблю, хорошо выпил, много. Голове хорошо стало. А он спрашивает. Про тебя спрашивает, много спрашивает, однах-то. Кто к тебе ходит, спрашивает. Чем ты занимаешься, однахо, спрашивает. Ещё спрашивает, пьёшь ты водку, или не пьёшь. И мне говорит: "Пей, Захар, пиво! Пей, Захар, водку" – а он опять спрашивает про тебя. Хитрый он, плохое хочет сделать, однахо...

 Я слушаю, и удивляюсь: "-Э, нет, – думаю, – не подвела меня интуиция! Не случайно этот человек вдруг появился из прошлого – вот и Захар заметил, что что-то здесь не так!..." – а Захар продолжает рассказ:

 – Я думаю: напиться надо, однахо – чтобы лишнее не сказать. Напился водки с пивом, и уснул. Потом плохо было, совсем плохо. Потом опять уснул. Потом он будит меня: "-Где твоя деревня? Скоро будет?" – я смотрю в окно, и вижу: он куда-то на зимник свернул, там только лесовоз ездит. Говорю: "-Обратно надо ехать, однах-то!" Поехали обратно. В Алагуй приехали – темно уже. Я говорю: "-Жди! Сейчас к матери пойду!" Пошёл к матери – она видит, что я пьяный много совсем – повела в баню, на замок закрыла. Я стал спать. Про этого думаю: сам виноват! Зачем много водкой поил? Зачем пивом поил? Зачем всё про тебя спрашивал? Хитрый он, нехороший! Пусть, думаю, в машине мёрзнет – а я в тёплой бане спать буду...

 Захар смотрит на меня своими хитрющими азиатскими глазами, продолжает:

 – Ты с ним не дружи – он подлый! С Кулехом дружи – хороший человек! С майором Васильевым дружи – тож, хороший человек, однах-то! А с тем – не дружи, не надо! – а потом вдруг, в своей вечной манере, огорошивает меня просьбой:

 – Книги дай! – я ошалело смотрю на него, а он продолжает: – Которые написал, книги дай, однахо! Ты ж писатель! Я в деревне всем говорю: у писателя жил, камердинером – это слово Захар выговаривает медленно, с удовольствием – работал, а они не верят, дураки деревенские! Дай книги!

 – Захар, – совсем теряюсь я, – я же не писатель – я журналист. Да и нет у меня книг, не издал ещё ни одной... Ну, что я тебе дам? Разве что, статьи свои в газетах – да на принтере рассказы распечатаю...

 – Давай, однах-то! – радуется Захар, – Распечатай! Рассказы и статьи! И напиши на них ручкой, что Захару, камердинеру – опять смакует слово – от тебя... – я подписываю, как он просит, а он, тем временем, продолжает: – И про Эрастпетровича с Масой дай! Пусть читают в деревне, какой я тут Маса немножко бурятский был! – и улыбается.

 Отдал я ему всего своего Акунина – и "Азазель", и "Левиафана", и "Коронацию", и всё остальное. Эх, знал бы писатель Чхартишвили, как мы с камердинером его творчество в сельские ширнармассы несём!... А Захар, тем временем, начинает свой рюкзак распаковывать:

 – Подарки тебе привёз! Мясо! – и выкладывает на стол огромные куски баранины, – Мать моя послала! А это – от меня! – и тут же на столе появляется старый распаяный самовар, рога косули и небольшая иконка, – Вот! Богородица-икона, однах-то! Самовар – совсем старый, однахо, сломаный – как ты любишь! Рога – сам козу стрелял, в запрошлом году! Хотел ещё колову лошади привезти – череп, на счастье! Потом подумал: можт, не нада тебе? Не повёз. Если нада – привезу, однах-то... А это – собахе! Жуля! Жуля! На! – и высыпает перед вбежавшей в гостиную Жулихой целую гору сырых костей, – Спецальна ей собирал, морозил! Ешь, собаха!...

 Захар уехал в тот же день. С той поры он, время от времени, приезжает в Иркутск из своего Алагуя, в который приглашает нас с Машей, да мы никак собраться не можем. Приезжает – и привозит мясо, какое-нибудь старое стремя или упряжь: – Совсем старое, сломаное! Как ты любишь! – и, непременно, мешок сырых костей для Жулихи. И каждый раз спрашивает:

 – Книгу уже написал?

 Книгу я уже написал, и не одну. И нынче весной одна из них, наконец, выйдет. И я точно знаю, кому я обязательно по почте или с оказией отошлю самый первый экземпляр. Если сам адресат не нарисуется раньше – с мешком костей для Жулихи...

Крушение Веры, или Любовь Буржуя

Был у меня когда-то друг; был – потому, что лет десять, как уехал из родного города куда-то на Дальний Восток – не то, во Владивосток, не то в Хабаровск. А уехал по той только причине, что почувствовал, что Иркутск стал для него тесен, что здесь он достиг уже всего, чего возможно достичь, а дальше бизнес развиваться в тесных рамках города уже не сможет. Вот и уехал... Иногда мы переписываемся с ним через «ОдноКвасЬников», даже созваниваемся – но, крайне редко: слишком занятой он человек... Правда, постоянно зовёт к себе, обещает место пресс-секретаря или начальника отдела развития. Но я, почему-то, не еду.

 В 1992 году Антону было двадцать шесть, он только что закончил Университет. Но к этому времени, он уже был владельцем собственного небольшого издательства, цеха по производству пиломатериалов и нескольких коммерческих киосков, торговавших водкой-сигаретами-шоколадками и прочими товарами повышенного спроса. Кажется, это он открыл в городе первый магазин сэконд-хэнда – и, кажется, он же первый завёз в город столь популярные у Настоящих Мужчин зажигалки "Zippo" и карманные фляжки под вискарь. В те же годы он носился ещё и с идеей наладить в городе линию по производству шампуня:

 – Ну подумай, старик, чем плохо будет, если у Иркутска будет собственный шампунь? – всякий раз спрашивал он меня во время наших разговоров – а я, смеясь, отвечал ему в таком духе, что да, мол, единственное, чего не хватает родному городу для полного счастья – это шампуня местного производства – с остальным-то, дескать, всё уже давным-давно решено, и полный порядок.

 И вдруг Антон меня, да и не только меня, но и всех наших общих знакомых, здорово удивил:оказалось, что наш Деловой Человек... влюбился! Причём, влюбился по-настоящему, по-серьёзному. Нет, на его делах это никак не отразилось: он продолжал мотаться по всему городу, по всем своим "точкам" на своей "японке" неизвестной мне породы, продолжал принимать заказы на пиломатериалы и полиграфическую продукцию, торговать "сникерсами" и "распутиным", возить в Иркутск сэконд и зажигалки, убеждать всех в необходимости запуска линии по производству шампуня, но... но разговор об этой, вожделенной для него, производственной линии всё чаще стал переключаться на другой, не менее вожделенный для Антохи, предмет:

 – Скажи мне честно, старик, – начинал он меня пытать каждый вечер, когда мы усаживались за столик в баре Дома Актёра, – что во мне не так? Почему Вера бегает от меня? Ведь она знает, что я её люблю – а я вижу, что и я ей симпатичен. Так, в чём дело, в конце концов?! Скажи мне: может, я – урод, или ещё что? может, одеваюсь как-то не так?... – и, глядя на элегантного красавца Антона, я не знал, что ему и ответить.

 Вера, объект его воздыханий, работала в одном из иркутских театров, и почти каждый вечер приходила сюда же, в "домактёровский" бар – не зря же и мы с Антохой каждый вечер оказывались здесь же, за одним из местных столиков – а больше в Иркутске начала девяностых, собственно, и пойти-то было особо некуда. Получилось так, что Антона с Верой познакомил именно я, и именно в этом самом баре – и вот теперь, следуя пословице: "ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным", был вынужден ежевечерне сопровождать сюда нашего Делового Человека и выслушивать его драматические монологи.

 Отчасти, Антон сам был виноват в том, что Вера вела себя по отношению к нему несколько странно. Чего стоила, хотя бы, та история с букетом? Дело было так: она провинциалкой была, наша девушка Вера, а в Иркутске жила на съёмной квартире, на окраине города, в девятиэтажке. На седьмом этаже. А Антон узнал её адрес, и решил признаться ей в любви достаточно оригинальным способом: закинуть ей в окно букет цветов с признательным любовным письмом. В окно седьмого этажа, ага – в этом-то и был весь фокус его затеи. И он нанял для этого дела какого-то альпиниста-спасателя, и тот в назначенный день и час с утра пораньше залез на крышу девятиэтажки, в которой жила Вера – с букетом и спрятанным в нём письмом – и, закрепив страховку, стал спускаться к окну...

 Дело было ранним утром, в воскресенье. Чёртов альпинист спустился, куда надо – и метнул свой букет в окно. Букет задел за край рамы, отлетел в сторону, и свалился вниз. Но это ещё не всё: промахнувшийся альпинист хотел, было, вернуться на исходную позицию, спуститься за букетом и повторить операцию сначала – да не тут-то было! – что-то там в его страховках перекрутилось, запуталось – и этот альпинист повис, как зрелый банан, на уровне восьмого этажа, покачиваясь на верёвках. А когда он решил повторить попытку подъёма, то он саданул ногой в чьё-то стекло. Стекло, конечно же, вылетело – а жители квартиры, конечно же, подумали, что это к ним с утра пораньше лезет грабитель. Ну, и милицию вызвали...

 Будь Антон там, на месте происшествия – он, конечно же, попытался бы уладить всё сразу. Я даже уверен, что он сам втащил бы запутавшегося альпиниста на крышу. Да вот беда: в это утро, доставив альпиниста к дому Веры, сам Антон скорее рванул в свой офис и засел у телефонного аппарата – ведь в спрятанном в букете письме он просил, чтобы она перезвонила ему. И он ждал телефонного звонка всё утро – и, наконец, дождался. Из милиции.

 Альпиниста снял вызванный жильцами злополучной квартиры экипаж. Этот же экипаж доставил бедолагу в отдел, и подверг допросу. С одной стороны, конечно же, хорошо, что букет, который тот так неудачно метнул, не попал в окно к Вере – и хорошо, что никто не подобрал его прежде, чем букет с письмом стали вещественными доказательствами. Как уж они там разрулили эту ситуацию, я, за давностью лет, и не помню. Но факт остаётся фактом: соседи (которым, кстати, Антон в тот же день застеклил выбитое окно и извинился перед ними) очень быстро разнесли эту историю по всему дому. И до Веры она тоже дошла. И, когда девушка немного остыла, она наградила Антона едким прозвищем "Погибший Альпинист" – по мотивам известного в те годы фильма.

 ...Вот мы и сидели теперь с Антохой, и гадали, что бы такое придумать, чтобы Вера изменила своё отношение к нему. И не придумали ничего лучшего, чем выставить меня в качестве посредника на двусторонних переговорах. И вот Антон встаёт и уходит из бара – а я остаюсь за столиком один, в ожидании предмета его обожания.

 Минут через тридцать-сорок Вера приходит в бар, видит, что я сижу один – а я приглашаю её за свой столик, и у нас начинается разговор. Естественно, об Антоне.

 – Понимаешь, – говорит мне Вера, – может, он и хороший парень, этот твой "Погибший Альпинист"... Да и за эту историю с цветами я на него не сержусь совсем – наоборот, прикольно даже! Но, вот смотри, – тут Вера стала очень серьёзной, – вот он, Антон твой, за один вечер здесь, в баре, оставляет, наверное, столько же, сколько у нас в театре уборщица или гардеробщица в месяц получает. А в театре, кстати, всё время зарплату задерживают, по месяцу, по два не платят... Людям в стране, натурально не на что жить – а эти капиталисты жиреют! Это же несправедливо! Вот и "Альпинист" твой – такой же! Подумаешь, "подвиг": нанять скалолаза, чтобы он девчонке в окно букет забросил, на седьмой этаж! Лучше бы он эти деньги какой-нибудь одинокой старухе отдал!

 – Но постой! – говорю я Вере, – ведь он же за эти деньги впахивается с утра до ночи! Он своим сотрудникам зарплату платит – и на пилораме, и в издательстве. Постоянно мотается по городу, всё время в Москву, в Китай, в Польшу за товарами гоняет!... Да он даже ночует в офисе, потому, что дома телефона нету, а ему в любое время могут позвонить! Это же – работа на износ...

 – Это – работа на себя! – отрезала Вера, – он хочет быть богатым – вот и вкалывает! А кому вокруг от этого польза? Опять же, людей спаивает, через свои киоски. Я же знаю, что он и водкой торгует... Нет, ты не подумай: он, наверное, неплохой парень – но с капиталистом я связываться не хочу. Вот был бы он таким, как все нормальные люди, работал бы на нормальной работе...

 – На нормальной работе, – говорю, – это там, где гроши с задержкой в два месяца платят? – самого уже зло берёт: и за друга обидно – я же знаю, как он вкалывает! – и Веркина глупость начинает раздражать. Но – держусь: в конце концов, моя задача – сватовство, а не политический диспут.

 – На нормальной работе, – повторяет Вера, – а не так... "купи-продай". Без лёгких денег.

 Не стал я ей ничего больше говорить про то, насколько "лёгкие" у Антона деньги: по-быстрому закончил разговор, попрощался и ушёл. Антон ждал меня в своей машине на соседней улице – и там, в машине, я всё ему рассказал, слово в слово. Деловой Человек выслушал, не перебивая, а когда я закончил, сказал только: " Я подумаю над всем этим" – и повёз меня домой.

 ...Через четыре дня Верка позвонила мне ни свет, ни заря – и устроила форменную истерику:

 – Твой альпинист совсем рехнулся! – орала она в трубку, – он сегодня заявился ко мне делать предложение!...

 – Поздравляю, – говорю, – полагаю, ты ему отказала?

 – Да уж, конечно! – орала Вера в трубку, – сначала-то, дура, едва не согласилась! А он, придурок, знаешь, что отколол? Он сказал, что продал свой цех по переработке древесины – мол, это ему больше неинтересно! – и заявил, что хочет все деньги, типа, пожертвовать театру! Типа, чтобы долги по зарплате выплатили!...

 – Так, ты же, вроде этого и хотела? – попытался вставить я, но Верка не слышала, и продолжала орать:

 – Этот кретин сказал, что уже договорился с кем-то о продаже своих киосков и магазинов, прикинь?! И тоже, видите ли, хочет бабки пожертвовать куда-нибудь! Тоже мне, меценат нашёлся, Дягилев недоделанный!!!... Передай ему, что я больше видеть его не хочу, и пусть знает: меня вот так не купишь, всеми этими их бизнесменскими штучками! Понял?!

 – Вера, подожди, – я чувствовал, что, кажется, совсем зря передал Антону наш разговор с ней, – но ведь ты же сама говорила, что если бы он был простым парнем, который живёт от зарплаты до зарплаты, то тогда...

 – Да ты сдурел! – рыдала Вера, – я в Иркутск из Тулуна не для того переехала, чтобы всю жизнь в нищете жить! Я, если хочешь знать, свою квартиру хочу – устала уже углы снимать! А он?! На что мы с ним жить будем? На его издательство копеечное? На календарики, которые он печатает?... – последние слова Верки потонули в слезах.

 Чувствовал я себя после этого разговора гадко. Весь день гадко было. А вечером звонит Антон:

 – Старичок, подчаливай в бар – только не в Дом Актёра, а в "Интур" – посидим, поговорим, выпьем немного – я сегодня без машины... – голос у него, вроде, весёлый – но растерянный какой-то.

 – Ладно, – говорю, – через час подскочу.

 Через час мы уже сидели за столиком, и Антоха опять вёл свой драматический монолог:

 – Нет, я вообще ничего не понимаю! Помнишь, ты мне пересказал тот разговор с Верой? – я кивнул, – так вот, я подсчитал, прикинул... Думаю: ну сколько они там, у себя в театре получают? Копейки же... И денег на зарплату у них нет. Думаю: продам-ка я свой цех по древесине, дам им денег – пусть выплатят своим актёрам, бутафорам всяким, гардеробщицам. Вера же об этом говорила?... Потом, думаю: от киосков тоже, в принципе, выхлоп не очень большой – больше суеты и езды. Думаю, продам-ка эти киоски – уже и покупателей нашёл – часть денег в издательство вложу, а на остальное квартиру куплю – ну, чтобы своя была... Пришёл сегодня к Вере: так и так, говорю – вот деньги, мы их можем прямо сейчас в театр ваш увезти, в качестве благотворительной помощи... А она... Ничего, короче, не понимаю: стала на меня орать, вытолкала меня... Чего ей надо-то?

 – Денег, – говорю ему, – ей надо. Твоих денег. Твой лесопильный цех ей нужен, и твои "комки". И твой магазин с сэконд-хэндом. Ну, и ты... впридачу. И как же мы сразу не поняли-то?...

 – Так, – говорит Антон, – я вообще запутался. Объясняй, давай.

 Ну, и объяснил ему, как мог. Про то, что девушка приехала из посёлка Тулун, что сбежала в областной центр от нищеты, что живёт на съёмной квартире. Что мечтает о богатстве – но в глазах окружающих хочет выглядеть этакой поборницей всеобщей справедливости. Что жадная она до чужих денег, и что все её рассуждения о нищих театральных билетёршах и одиноких старухах – один сплошной кураж и показуха. И – зависть. Что Вера – обычная ханжа и лицемерка. Совецкая ханжа и лицемерка.

 – Вот дура-то! – смеётся Антон, – сама себя, получается, и наказала! Это же целый спектакль получился, под названием "Сокрушение Веры"! – и начинает бурно веселиться на весь бар – и другие посетители на него оглядываются.

 А я сижу, и мне неудобно. Неудобно – потому, что получается так, что это я подтолкнул друга к тому, чтобы он продал налаженный бизнес, и остался ни с чем.

 – Послушай, – говорю я ему, – а дальше-то что? Ведь получается, что ты свой древесный цех продал, и киоски... Как дальше-то?

 – Цех? Киоски?... – Антон продолжает смеяться, – да ерунда! Я уже и сам подумывал, чтобы от них избавиться – не моё это! Лучше, в издательство вложусь сейчас – денег на это, в аккурат, немного осталось.

 – Почему "немного"? – спрашиваю, – ты что, вообще за копейки всё продал? Там же у тебя оборудования – на миллионы! На двадцать издательств хватило бы...

 – Почему "за копейки"? – обижается Антон, – нормально продал, не продешевил. А то, что осталось после театра – я же от Верки, дуры этой, поехал в банк, сделал на их счёт благотворительный перевод – вот остаток этот в развитие издательства и вложу. В аккурат, хватит.

 – Так ты ещё и театру?... – договорить я уже не мог – настолько был ошарашен.

 – Ну да, – спокойно отвечает он, – я же обещал, да и не убудет с меня. Старик, пойми, – мой друг весело смотрел на меня, – деньги в бизнесе – это не самое главное. Главное – знать, как их заработать. Да я вообще сейчас могу продать всё, и деньги нищим раздать – и через полгода у меня денег будет в пять раз больше, чем сейчас! Так что, в порядке всё – давай лучше ещё рас заказ повторим! – и Антон направился к стойке.

 ...Издательство он продал через полтора года – стал скупать ценные бумаги. Не акции АО "МММ" и "Хопра", а акции каких-то реальных предприятий. Доходы тоже вкладывал в какое-то производство. Ещё через год он полностью раззорился – а потом вдруг очень быстро поднялся, создав турфирму. Потом продал турфирму, и уехал на пару лет в Швецию или в Финляндию – не помню уже... Потом ненадолго вернулся в Иркутск, какое-то время занимался строительством и грузоперевозками, получал какие-то государственные подряды... Потом уехал на Дальний Восток. Сейчас у него какое-то совместное предприятие с австралийцами, и ещё какая-то компания. Нормальный такой, преуспевающий буржуй: иногда созваниваемся – он зовёт к себе, предлагает должность пресс-секретаря или начальника отдела развития. Я не еду.

 А постаревшая театральная дива Вера так и живёт на съёмной квартире. Одна. Недавно я видел её на улице: она стояла и раздавала прохожим газеты КПРФ. Я не взял. Зачем?...