Текст книги "Ироническая проза ч.2"

Автор книги: Роман Днепровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Время ЧУ

 Было у меня в жизни однажды такое «Время Чу»: дала мне Судьба шанс начать карьеру молодого комсомольского функционера. Думаю, если бы я тогда его использовал, то сейчас сидел бы в Госдуме,  получал бы нехилую зарплату, кутил бы с девочками на Лазурном Берегу, делал бы публичные заявления и, конечно, воровал бы – а почему бы и нет? И смотрел бы в глаза всяким бюджетникам и прочим многодетно-одиноким-пенсионерам честным и открытым комсомольским взглядом. Да, скорее всего, так оно всё и было бы...

 Те, кто учился в школе в семидесятые-восьмидесятые годы минувшего столетия, конечно же, помнят, что среди прочих школьных маразмов, была тогда ещё и такая "пятая трудовая четверть".

 Формально, эта "пятая трудовая четверть" должна была выглядеть даже интересно. Вроде бы, школьники должны были что-то там садить-поливать-выращивать на пришкольном участке, или обал... обла... овладевать навыками какой-нибудь профессии, вроде ученика столяра, или помощника продавщицы, или ещё какого-нибудь фасовщика готовой продукции на шефствующем над школой предприятии.

 Я не знаю. Может быть, в других школах всё это и было именно так. Но не в нашей. В нашей школе никаких опытных пришкольных участков не было, а из всех шефствующих предприятий я помню только деревообрабатывающий заводик на Конном острове, да магазин "Гастроном №1". На лесозаводе производственная практика у нас была, начиная с седьмого класса, в течение всего учебного года, и единственное, чему могли научить нас, мальчишек, тамошние мастера, это виртуозному мату. Ну, а "Гастроном №1" запомнился тем, что нас туда однажды гоняли, чтобы мы помогали на субботнике – кончилось это тем, что Женька Беспалов спёр в подсобке бутылку водки и какие-то продукты. Был небольшой скандал...

 Мне от этой "пятой трудовой четверти" всегда удавалось отлынивать, но летом 1987 года она, всё же, свалилась на меня в знойном августе, словно снег на голову. Наша новая классная руководительница была человеком, что называется, старой закалки" и твёрдо руководствовалась принципом "все должны делать то, что делают все, и никто не должен отлынивать от того, что делают все" – и с этим спорить было бесполезно.

 К нашему обоюдному удовольствию, вторым "злостным отлынивальщиком" от "пятой трудовой четверти" из нашего класса оказался ни кто иной, как мой друг Бегемот. Была ещё девочка Юля из параллельного класса – и для нас с ней эта самая "пятая трудовая четверть" закончилась взаимным лишением друг дружки девственности – но об этом мы распространяться не будем... Остальной же контингент "отлынивальщиков" состоял из мальчишек, которые были младше нас на два года, и перешли в тот год из шестого класса в седьмой – человек десять или двенадцать их было. И как-то так получилось, что мы с Бегемотом "явочным порядком" и "по умолчанию" оказались в роли начальства над этими мальчишками. Кому-то же ведь надо быть начальством? распределять и принимать выполненную работу, отмечать отсутствующих?... отчитываться перед вышестоящим начальством о проделанной работе?... А ведь ещё кто-то должен отвечать за агитационно-идеологическую составляющую, осуществлять связь с комсомолом, выпускать "боевой листок" – кто-то же должен и этим заниматься, правда?

 Обладавший представительной внешностью Бегемот умел напускать на себя начальственный вид, распределять работу, отмечать отсутствующих и отчитываться перед начальством. Я умел рисовать "Боевой Листок". Девочка Юля из параллельного класса вообще ни фига не умела (то, что она умела в свои пятнадцать лет, к делу не относится), но, в силу возраста, была для нас с Бегемотом "классово-близким" элементом – из параллельного же класса, всё-таки! Таким образом, мы составили Руководящий Триумвират, и, засучив рукава, приступили к работе.

 Дальше я не буду использовать термин "пятая трудовая четверть", а буду называть вещи своими именами. То, чем мы занимались летом в школе, называлось ёмким словом "ОТРАБОТКА" – вот этот-то термин я и буду использовать, тем более, что таковой она и была, по сути.

 До начала нового учебного года оставался месяц, бригада штукатуров-маляров заканчивала побелку-покраску, на всех этажах в нос бил запах свежей масляной краски, ацетона и прочие строительные ароматы. В школьных коридорах громоздились одна на другой, парты – их вытащили из классов, чтобы не мешали побелке-покраске. Вот эти-то парты – сваренные из стального уголка, с крышками и сиденьями из тяжеленных ДСП-плит – и предстояло втаскивать обратно в классы и расставлять рядами. Это и был наш "фронт работ".

 Не обманывайтесь, господа: мы не занимались логистикой – мы руководили. Каждый день мы являлись с утра в наш "штаб", усаживались за  письменные столы, и приступали к Руководящей Работе.

 Бегемот расчерчивал тетрадный лист и вписывал в него колонкой фамилии семиклассников, прибывших на погрузку парт. Девочка Юля усаживалась на  подоконник, подставляя коленки солнцу – творчески вдохновляла нас на трудовые подвиги. Я делал "Боевой Листок": если знать, как грамотно взяться за эту работу, то её можно делать хоть целый день подряд, и никто не сможет упрекнуть тебя в безделии. Первые часа два с половиной я выписывал по трафарету заголовок. Затем полагался отдых, и мы бежали за пышками в "Колосок". Наконец, подкрепившись, мы отправлялись "на объект": шли контролировать семиклассников, которые, пыхтя и обливаясь потом, таскали парты. Раздав Ценные Руководящие Указания и подзатыльники, мы возвращались в Штаб, где я очень быстро – минут за тридцать – вписывал в свой "Боевой Листок", что сегодня учащиеся героически загружали парты, ставил – от фонаря, разумеется! – имена отличившихся, рисовал одну-две карикатуры, и старательно выводил в нижнем углу свою фамилию.

 К этому времени семиклассники заканчивали валять дурака на погрузке парт, и спускались в наш Штаб, чтобы Бегемот отметил их присутствие в своём кондуите. Был среди них один парнишка с необычной фамилией Чубурсаев. Фамилия – как фамилия, и, наверное, где-нибудь в Казани или Уфе людей с такой фамилией – пруд пруди, и ни у кого из тамошних жителей она не вызывает удивления. Но для нас фамилия эта звучала очень необычно, и это не могло остаться без последствий:

 – Фамилия! – сурово, не поднимая головы,  спрашивал Бегемот, водя начальственной шариковой ручкой по списку.

 – Чубурсаев! – отвечал Чубурсаев.

 Бегемот погружался в изучение фамилий в списке, а потом, так же не поднимая головы, сурово бубнил:

 – Нет такого!

 – Как это – "нет"? – недоумевал Чубурсаев, – ну посмотри внимательнее, я – Чубурсаев!

 – Чубурсаев, – принимался бормотать на весь Штаб Бегемот, подражая мультяшному Крокодилу Гене, который, если помнит читатель, тщетно искал упоминание о чебурашках в Энциклопедии, – Чумаданы... Чубурашки... Чубоксары... – а затем безапелляционным тоном выпаливал в лицо пареньку:

 – А никаких чубурсаев нет!

 Бурное веселье охватывало всех, кто присутствовал в Штабе – за исключением, конечно же, Чубурсаева. Он норовил вырвать у Бегемота его кондуит – а тот продолжал разыгрывать из себя невозмутимого бюрократа:

 – Ну что делать, если тебя нет в списках?! Чубуреки и чубурашки есть – а вот чубурсаев никаких нет!

 – Ладно, – подавал я голос из-за своего стола, – иди сюда! Я тебя сейчас впишу! – Диктуй по буквам, чтобы ошибок не было! – и тут же под диктовку начинал вписывать чёрными крупными буквами фамилию мальчишки в этот самый "Боевой Листок" – в аккурат, под красным заголовком "ОНИ ПОЗОРЯТ НАШ КОЛЛЕКТИВ!"

 – Да кого я позорю-то?! Ты что делаешь?! Кого я позорю?! – орал несчастный мальчишка.

 – Наш коллектив! – парировал я, – бегаешь тут, орёшь, отвлекаешь ответственных товарищей от важных дел. Каких-то ещё чубурсаев придумываешь...

 Конечно, в своём списке Бегемот честно отмечал этого Чубурсаева, но не раньше, чем заканчивалось это представление. И изо дня в день весь "Штаб Пятой Трудовой Четверти" бурно веселился одной и той же шутке:

 – Чубуреки... Чумоданы... Чубурашки... Чубоксары...

 Закончив свои дела в школе, мы с Бегемотом запирали Штаб, и шли отчитываться о проделанной работе в Кировский райком комсомола, куда относили и наш "Боевой Листок". Зав. сектором по работе со школьниками была очень симпатичная девушка Наташа Сомойлова. Ей-то мы и сдавали "Боевой Листок", а потом пили чай с печеньками, вели какие-то разговоры. Примелькались мы за месяц в райкоме комсомола уже настолько, что в конце концов Наташа спросила нас:

 – Мальчишки, а вы –  комсомольцы? Нет? Вообще, пора бы уже – девятый класс, всё-таки! Давайте, пишите заявления, райком даст вам аттестацию...

 Мы обещали подумать. Говорили что-то насчёт того, что не достойны такой чести. Наташа подбадривала и настаивала:

 – Да вы что?! Как это – "не достойны"?! Так слажено организовали работу Штаба – лучше всех в районе! Ваши Боевые Листки, между прочим, городской комитет комсомола к себе забрал! Давайте, пишите заявления – будем вас принимать! И вообще, такие активные секретари первичных комсомольских организаций, – это был очень явный намёк, – нужны именно сейчас, когда в стране идёт Перестройка!...

 Мы вновь обещали подумать, взяли бланки заявлений... Не хотелось огорчать хорошего человека...

 ...Начался новый учебный год. На линейке, которая состоялась в первых числах сентября, мы с Бегемотом были неожиданно для себя награждены Почётными грамотами Кировского райкома комсомола. А наша новая знакомая, инструктор райкома Наташа в своём коротком выступлении хвалила нас и ставила всем в пример.

 И быть бы нам с Бегемотом комсомольцами, наверное – тем более, что тут уже за нас взялись и наша классная руководительница Александра Ивановна, и школьный комитет ВЛКСМ – но что-то у них (или – у нас?) не заладилось... Знаете, почему мы тянули волынку с этим вступлением в комсомол? А всё очень просто: нам, попросту, лень было всем этим заниматься – штудировать Устав, заучивать наизусть историю комсомольской организации, учить что-то про награды комсомола... И, чтобы от нас с этим делом отвязались, мы решили пойти ва-банк:

 – Нам нельзя вступать в комсомол, отвечали мы с серьёзным видом в ответ на все вопросы, и дальше огорошивали собеседников совершенно дикой информацией: – Дело в том, что мы – франкмасоны! Мы уже вступили в Орден Рыцарей-Тамплиеров, и принесли страшную клятву: больше ни в какие организвции не вступать! И расписались кровью! Так что, с комсомолом – сами понимаете, облом-сЪ!...

 Школу мы закончили в 1989-м году, и сразу же поступили в ВУЗы: я – в Университет на журналистику, а Бегемот – в Политех. Через год Бегемот отчислился, загремел на два года в армию, затем вернулся, восстановился. Затем мы оба закончили свои Alma Mater, но со студенческими привычками завязали не сразу. А главной среди них была – пить крепкие и слабоалкогольные напитки в скверах и парках города, прямо на лавочках. А также – искать приключений на свою голову. И если ты, дорогой читатель, не можешь припомнить ничего подобного из своей собственной биографии, то значит, что ты или кривишь душой, или никогда не был молодым.

 Пересекшись в очередной раз с Бегемотом где-то в городе, мы отправились в тенистый парк на Набережной – нарушать безобразие путём злоупотребления вовнутрь алкоголя в общественном месте. Мы очень быстро злоупотребили, и вскоре нам стало хорошо – настолько, что нам хотелось любить всех людей, и мы были готовы набить морду любому, кто осмелился бы препятствовать нашей любви к человечеству.

 Сотрудник ППС появился на нашем горизонте неожиданно. Он быстро приближался к той самой лавочке, на которой пикниковали мы.

 – Ну всё, – философски сказал Бегемот, – приплыли... Сейчас поедем в райотдел на Фурье, там будет протокол, два часа в обезьяннике, штраф – finita la Comedia! Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал...

 А страж порядка, между тем, вдруг замедлил ход. Затем остановился и радостно заорал:

 – БА!!! ЧУБУРЕКИ!!! ЧУБОКСАРЫ!!! ЧУМОДАНЫ!!! Привет, парни! Сколько лет, сколько зим!...

 Перед нами стоял... Да-да, перед нами стоял тот самый мальчишка – Чубурсаев! Правда, теперь это был уже не мальчишка, теперь мы видели перед собой раздавшегося и вширь и ввысь милицейского старшину, который широко улыбался нам:

 – Вы чего тут – водку пьёте, что ли? Давайте, только осторожнее, бутылку спрячте, чтобы никто не прикапывался! У нас усиленное патрулирование, по случаю выходных. Если что – зовите, я здесь! – и он указал рукой на аллею.

 – Чубурсаев, ты – это... – подал голос Бегемот, – ты зла на нас не держи, ладно? Ну, за то, что мы тогда, в школе прикалывались над тобой...

 – Да вы – чего, спятили? – хохотнул наш старый-новый знакомый, – я до сих пор, как вспомню, так ржать начинаю! ЧУМОДАНЫ!... ЧУБУРАШКИ!... Ну ладно, бывайте! – и он двинулся прочь, – Если что – зовите!

 – М-да... – протянул Бегемот. В этот момент он, наверное, подумал о том же, о чём и я: будь на месте  этого парня кто другой – припомнил бы он нам эти чумоданы, показал бы нам та-акие невиданые прежде Чубоксары, до отвала бы нас в райотделе резиновыми чубуреками накормил... Всё-таки, хорошо, когда в полиции служат люди с добрым чувством юмора!

В ежовых рукавицах следствия

История эта началась тёплым мартовским вечером 1996 года в чахлом скверике возле Иркутского Дома Актёра. Тамошний дом-актёровский бар был в те годы своеобразным полюсом притяжения всей городской богемы; там, в баре, каждый вечер собиралась довольно пёстрая и весёлая тусовка – сиживали там и актёры, и художники, и журналисты, и всякие непризнанные гении-стихотворцы, и разные мутные личности, которых кто-нибудь приводил с собой за компанию. Ну и мы, наснимав за день сюжетов для своей передачи, двигали туда. Приятно, знаете ли, после долгого трудового дня, после всех этих синхронов с муниципальными чиновниками и стенд-апов на фоне очередного отремонтированного детского садика, посидеть и расслабиться в обществе коллег, выпить болгарского бренди «Плиска», закусив его квашенной капусткой с брусникой (именно так!) и сарделькой с картофельным пюре. И не упрекайте, не вздумайте упрекать нас за это! – мы и без вас знаем о том, что бренди не закусывают квашенной капустой, что это есть моветон. Но что прикажете делать? – поколесив весь день по городу на съёмочной машине, вечером уже чувствуешь себя настолько разбитым и голодным, что тебе уже несколько безразлично, каким алкоголем поднимать тонус и какими закусками утолять голод. Уже не до того, чтобы думать о правильных сочетаниях «выпивка-закуска». Да и не было в дом-актёровском баре в те времена ничего, кроме «Плиски», сосисок этих с пюре, да квашеной капусты с брусникой…

 Нередко бывало так, что в баре кто-нибудь нажирался в хлам, и тогда такую «жертву алкогольного фронта» выводили из бара охранники. Дальше – в зависимости от ранга «жертвы»: если пострадавший оказывался не только здешним завсегдатаем, но и известным и уважаемым в городе человеком, то его укладывали на диванчик в фойе, вызывали ему такси, или звонили домашним с просьбой приехать и забрать бедолагу. Если же социальный статус побеждённого алкоголем был не столь высок, то охранники помогали ему одеться и вежливо-вежливо под руки выводили на крылечко, предоставляя ему возможность самостоятельно искать путей возвращения под родной кров. Ну, а если перебравший гость и вовсе относился к категории каких-то случайных посетителей, то его тоже выводили на крылечко с тем, чтобы двигал восвояси – правда, делали это совсем не так вежливо, как с остальными. Ну, и наконец, припоминаю случай, как какого-то случайно залетевшего на огонёк клиента охранники просто-напросто выбросили из Дома Актёра – вынесли, держа за руки и за ноги, и, покачав немного, отправили в полёт до ближайшего сугроба. Случай этот потому и запомнился, что был единичным.

 В тот вечер какие-то случайные посетители сидели за дальним столиком и пили с нашими операторами. К слову, операторы раньше с ними и знакомы-то не были – просто, соседями по столику оказались (бар в тот вечер переполнен был). Вот сидели они там, сидели, дрызгали свой бренди – и, в конце концов, кто-то там что-то не то сказал, а кто-то сильно обиделся – ну, и… сами понимаете. Хозяйка бара позвала охрану, охранники быстро успокоили дебоширов: операторов-то они в лицо и даже по именам знали, поэтому и не тронули их – а вот гостей «с улицы» без лишних слов взяли под микитки и вывели вон – отправили вечерним воздухом дышать.

 А через час, когда бар стал закрываться, выяснилось, что те, которых охрана вывела вон, не просто ожидают своих оппонентов в скверике для продолжения диспута, но что они ещё и подняли боевой дух при помощи поллитровки водки, купленной в ночном ларьке. И диспут с операторами был тут же продолжен – с громкими криками, руко– и даже ногопомордеприкладством, с сорванными шапками и разодранными куртками. И происходило это всё на глазах всей трудовой богемы, что покидала бар. А мимо проезжал экипаж ППС.

 Дальше было вот что: «бобик» остановился, из него высыпали стражи порядка, которые стали винтить без разбора всех участников потасовки. Вот тут-то моя коллега Наташа и проявила свою гражданскую позицию: она безошибочно вычислила командира подразделения, которому тут же стала объяснять, что вот эти (указывая на операторов) ни в чём не виноваты, что на них напали вот эти вот (жест рукой в сторону операторских оппонентов) хулиганы, – и вот их-то и нужно винтить, запихивать в «воронок», везти в райотдел, запирать в обезьянник и т. д.. Но – не операторов, те не виноваты. В доказательство своей правоты Наташа заявила, что вот мы с Ромкой (жест рукой в мою сторону) были свидетелями всего этого безобразия, и готовы засвидетельствовать всё вышесказанное в официальном порядке, под запись в протокол. И таким образом, наши с Наташей данные (ФИО, место работы, домашний адрес) оказались вписанными в какую-то бумагу ППСовским лейтенантом, после чего все отправились по своим делам: задержанные поехали коротать ночь в кандее, освобождённые Наташкой операторы двинули отмечать это дело в сторону ночного ларька – ну, а мы по домам поехали.

 Недели через две я обнаружил в почтовом ящике повестку в N-ский райотдел, куда мне предлагалось явиться в качестве свидетеля по делу о драке возле Дома Актёра. Причём, пока эта повестка добиралась до меня, она успела «прокиснуть»: была помечена вчерашним числом. Я не стал заморачиваться, выбросил повестку, да и забыл о ней – у тележурналиста жизнь и без того полна событиями. Повестки потом приходили по почте ещё раза два или три – и их постигала та же участь, ибо, благодаря Почте России, они неизменно приходили уже тухлыми. Как выяснилось впоследствии, и Наталье эти повестки приходили, и к ней они попадали с опазданием на день-два – и она точно так же, как и я, с лёгким сердцем отправляла их в мусорное ведро, и тут же благополучно забывала о них.

 Но вот родная милиция ни о нас, ни о наших (вернее, Наталкиных) обещаниях дать свидетельские показания, не забывала – и, отчаявшись заманить нас к себе на рюмку чая посредством повесток, предприняла радикальные меры. Однажды утром, часиков, этак, в восемь, в дверь нашей квартиры позвонили. В следующую минуту меня уже будила мама: «Вставай скорее! Там менты какие-то приехали, тебя срочно требуют!...»

 Ничего не понимая, полусонный, натягиваю джинсы и рубашку, выхожу в прихожую. Стоит там хмурый оперативник – скажем так, Очень Кавказской Национальности – и сообщает мне, что раз я по-хорошему не реагирую на приглашения следователя такой-то, то он вынужден доставить меня в РОВД в принудительном порядке – поэтому, поскорее, пожалуйста, и паспорт не забудьте, уважаемый…

 Здесь я должен сделать небольшое – совсем-совсем небольшое! – отступление: те, кто знает меня давно, не дадут соврать, что требовать чего-то от меня раньше десяти, а то и одиннадцати часов утра бессмысленно, ибо до этого времени нахожусь я в полусонном состоянии и адекватно на происходящее реагировать не могу. Вот и здесь случилось то же: вместо того, чтобы на законном основании послать визитировавшего меня опера подальше, объяснив ему, что повестки они должны разносить сами и загодя, я плетусь умываться, на ходу жую какой-то бутерброд, запиваю его чашкой кофе (бесполезно! – никакой кофе меня не бодрит и не будит) и, одевшись, тупо следую за опером-кавказцем. В глазах туман, в голове дурман… С добрым утром, страна!

 Спускаемся мы по подъезду (и он бдит за мной, словно конвойная овчарка) – и, уже выходя из подъезда, сталкиваемся с соседкой Полиной Яковлевной. Эта Полина Яковлевна – тучная дама весьма и весьма преклонного возраста, ей бы дома сидеть, а не шляться ни свет, ни заря непонятно, куда и зачем – так ведь, нет же!... Как раз, когда мы с моим конвоиром выходили из подъезда, Полина Яковлевна совершает «полёт шмеля» на наледи перед подъездом, летит нам под ноги, едва не сбивая и опера, и меня – и орёт дурным голосом!

 Мы – поднимать старушку: опер – справа, я – слева. Веса в Полине Яковлевне – не меньше центнера, и от этой тяжести наши ноги на льду тоже немного разъезжаются. Держим бедолагу под руки, пытаясь привести её в вертикальное положение, ставим на ноги – а она голосит от боли и плачет. Всё понятно: перелом.

 Таким образом, и я, и мой утренний горсть попадаем в очень интересную ситуацию: стоя на скользкой наледи, мы удерживаем пожилую тучную даму в одном и том же положении; руки наливаются свинцовой тяжестью, ботинки скользят немилосердно, но ни опер-кавказец, ни я пошевелиться не можем: всякая попытка встать хоть чуточку устойчивее, или поудобнее перехватить пострадавшую, вызывают у неё дикие боли, о чём она тут же сигнализирует жалобными воплями.

 – Эй, Пэтья! – кричит в сторону своего «бобика» пришедший по мою душу опер, – давай, скарэй вызивай «Скорый помощь»! Скажи, чито тут чэлавэк нога паламал! Пуст скарэй прыезжают – а то этат старуха очень-очэнь тяжолий! Мы её долга дэржать нэ сможэм – а шэвэлить ей больна, да!

 И вот мы стоим. Вы думаете, мы просто так стоим? Ничего подобного! – мы стоим и общаемся с этим сыном Кавказских гор, надевшим форму российского милиционера. Переквалифицировавшись в атлантов, мы стоим и треплемся, чтобы как-то скоротать время. Сначала опер спрашивает, почему это я по повесткам к следователю не прихожу – а я отвечаю, что повестки приходят с опозданием, да и занят я, чтобы ещё о повестках этих помнить. А где я работаю, спрашивает опер. А я отвечаю, что на телевидении – и опер говорит, что вах! это круто, и у него есть коллега, тоже опер, который знает каких-то ребят с телевидения, и зовут этого его коллегу Стасом, и, может быть, я его тоже знаю? А я говорю, что прекрасно знаю этого Стаса ещё со школы, что виделись мы с ним буквально позавчера – вместе собак водили выгуливать… Тут опер проникается ко мне симпатией и предлагает познакомиться, и сообщает, что зовут его Рома – а я сообщаю, что меня тоже зовут Рома – и тогда опер говорит, обращаясь уже к Полине Яковлевне, которая висит между нами на наших руках:

 – Э, мать! Как тэбе павэзло, да! Между два Ромы стаишь, да! Э, слюшай! Давай, загадывай жэланий, да!

 – У-у-ю-ю-ю!... – воет в ответ Полина Яковлевна…

 …«Скорая» приехала только через сорок минут – они там, оказывается, сначала куда-то не туда приехали, потом ещё до нас добирались. И когда мы, наконец, передали злосчастную Полину Яковлевну с рук на руки санитарам, кавказский опер Рома уже считал меня закадычным другом (да это и неудивительно: ведь на протяжении последнего часа на нашу с ним долю выпало столько тяжестей – такое поневоле сближает!). Усевшись в «бобик», он тут же сообщил коллегам, что мы с ним – тёзки, и что я Стаса знаю, и что вообще я – «настаящий джигит» и его друг, и что сегодня вечером, после работы, мы идём обмывать знакомство в шашлычную, к его брату.

 А я сижу и нервничаю: времени – начало десятого, а в 9.30 я должен быть на работе, у нас съёмки заказаны, а телевидение – это конвейер, никто ждать меня не будет, опоздаю на съёмки – группа уедет без меня, и мои сюжеты медным тазом накроются. А, кроме того, я представляю, как я буду объяснять эти свои утренние приключения Наталье – и как она не поверит ни одному моему слову, и презрительно скажет: «Вечно у тебя, Ромка, то одно, то другое – только не работа». И, наверное, по-своему будет права. Поэтому я прошу оперов уже быстрее передать меня в ежовые рукавицы следствия – а то, я на работу опаздываю. И кавказский опер Рома говорит мне:

 – Нэ валнуйса! Всо нармальна будэт!

 И действительно, как только мы добрались до райотдела и вошли в кабинет к следователю, кавказский опер Рома закричал сидевшей за следовательским столом молодой сотруднице:

 – Лэна! Умалаю, да! Пабыстрэе атпусты чэлавэка! Он на тэлэвидэние работает, прэдставлаешь, да?! У нэго – сыёмка! Он Стаса знаэт, да! – и в голосе его при этом чувствовалось неподдельное уважение.

 Девушка-следователь вняла его просьбе – и уже через десять минут, дав свидетельские показания по поводу той драки, я на всех парах нёсся на работу, надеясь, что случится чудо и съёмочная группа дождётся меня.

 Чудо случилось: возле подъезда телекомпании стояла наша машина, тут же курили оператор и водитель. Едва завидев меня, они на два голоса начали орать:

 – Ну, где вас черти носят?! Ехать надо! Съёмки заказаны на полдесятого – а сейчас уже половина одиннадцатого! И где Наталья, в конце концов?!...

 Тот факт, что Наташа, как и я, опаздывает на съёмку на целый час, сам по себе, был из ряда вон выходящим: обычно за нашим редактором такая необязательность не числилась. Однако, рассуждать было некогда: нужно было ехать и снимать – в конце концов, на первую половину дня были намечены съёмки моих сюжетов, да и интервью, которое должна была записывать Наталка, я вполне могу записать и сам… Поэтому, не тратя времени, мы сели в старенький рафик (гос. номер 06-66 ИРО) и поехали. И снимали до обеда.

 А в обед, вернувшись на студию, я поднялся в редакцию, и увидел… Наташу: она сидела, вжавшись в кресло, какая-то очень-очень беззащитная, и нервно курила дамские сигареты, одну за одной. Едва я появился на пороге, она кинулась ко мне:

 – Ромка! Что сегодня было – ужас! За мной с утра милиция приехала! Они мне повестки присылали – помнишь, тогда они нас в свидетели записали из-за драки возле Дома Актёра? – а повестки всё время с опозданием приходили! Так они меня сегодня на машине под арестом в милицию привезли! Ужас! – Наташа едва сдерживала слёзы, – Они привезли меня в дежурную часть, там отобрали паспорт и сумочку, заставили всё из карманов достать, и посадили за решётку, представляешь? Я даже заплакала! Мне курить хотелось, прошу их: «Дайте хоть мои сигареты» – а они на меня орут! А в углу, в этой камере сидит какая-то грязная бомжиха, она достаёт откуда-то бычок, протягивает мне: «Покури, сестра!» – а сама такая страшная, я испугалась её, стала кричать… В общем, только час назад привели меня к следователю, она мне всего несколько вопросов дурацких задала, и говорит: «Всё, свободны!» – представляешь, хамство какое? Да они – вообще, беспредельщики и сволочи, просто звери какие-то!... – на последних словах Наташа уже всхлипывала. Для неё, академгородковской девочки-отличницы, университетской выпускницы-краснодипломницы, ведущей общественно-политических программ и «лица канала», это была первая в жизни встреча с сотрудниками «органов» в, так сказать, не парадной обстановке.

 Судите сами: мог ли я, после этого, рассказывать ей, как мы с кавказским оперативником Ромой целый час держали сломавшую ногу Полину Яковлевну и умудрились за это время сдружиться? Как этот же опер сказал мне: «Нэ бэспакойса, всо нармална будэт!», как мы договорились с ним сегодня вечером посидеть под шашлычок, как он орал на следовательшу, чтобы та не задерживала меня долго: «у чэлавэка – сыёмки, да! Он на тэлэвидэнии работаэт!...»? Но я зачем-то рассказал ей обо всём этом – думал, дурак, что развеселю её. И знаете, что я услышал в ответ?

 – Вечно у тебя, Ромка, всё шиворот-навыворот, – обиженным тоном изрекла Наталья, – даже в милицию умудряешься попадать, не как все нормальные люди…