Текст книги "Ироническая проза ч.2"

Автор книги: Роман Днепровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Неизвестный Ленин. Новые цитаты Ильича

В совецкие времена Максим работал художником-оформителем при горторге. «Горторг» – это, если кто не знает, городское управление торговли. По тем временам горторг, хотя официально и являлся, всего лишь, одним из подразделений государственно-партийной Системы, но был, тем не менее, структурой достаточно влиятельной и самостоятельной. Это, собственно, и неудивительно: понятно же, что тот, кто сосиски распределяет, тот и музыку заказывает.

 Ну, а Максиму в жизни просто повезло: он – натура тонкая и творческая, одухотворённая и ранимая, умудрился "вписаться" в эту, брутально-хамоватую систему совецкой торговли. Он там вывески всякие для магазинов делал, а в свободное время картины живописные писал. Мастерская – за счёт Горторга, то есть, бесплатно – а картины Максимовы , время от времени, выкупались руководством за "чёрный нал" и дарились затем всяким директорам гастрономов на юбилеи. Не бедствовал Максим, одним словом.

 Как уж он на эту хлебную должность попал – Бог весть. Должно быть, соблазнил какую-то торговую диву-примадонну – а она его и пристроила к месту, похлопотала перед руководством. Скорее всего, так и было... При этом, мало того, что Максим не бедствовал – так ведь, его мастерская располагалась, к тому же, на заднем дворе центрального городского гастронома. А это значило, что, как только в гастроном привозили дефицитные товары, Максиму тут же перепадала и баночка растворимого бразильского кофе, и коробочка шпрот, и колбаска, и ветчинка, и рыбка копчёная. Кто в стране совецкой жил – тот поймёт. Но и это ещё не всё: в любое время дня и года Максим имел возможность пересечь двор, зайти в гастрономический магазин – и безо всякой очереди тут же получить бутылку водки! А если надо – то и вторую! Днём ему продавщицы водку выдавали, а ночью – сторожа. Тем был наказ: водку художнику отпускать по первому требованию, ибо он – натура творческая, а водка для вдохновения зело пользительна. Впрочем, Максим сильно не наглел – а выпитая им водка затем списывалась, как разбитая при транспортировке. Ну, чем не жизнь? Разлюли-малина!

 Неудивительно, что Максим пользовался заслуженным авторитетом не только в дружном трудовом коллективе Горторга, но и среди друзей-художников и прочей творческой богемы: эти последние почитали за честь попьянствовать в мастерской Максима, почесать языками за Высокое Искусство под дефицитные закуски. Максим, правда, кого попало, на своей территории не принимал – и со временем вокруг его мастерской сложился не очень широкий круг творческой интеллигенции, которая и создавала своими высокоодухотворёнными разговорами творческое настроение при создании таких шедевров, как, например, вывеска для гастрономического отдела "Сыры – Жиры", или стенд "Социалистические Обязательства трудового коллектива магазина "ГАЛАНТЕРЕЯ"".

 Вот эти-то стенды с перечнем социалистических обязательств и были, что называется, "коньком" Максима! Всё, что касается Родной Партии И Правительства, он делал с подлинным вдохновением и высочайшим художественным вкусом и мастерством! Доске Почёта, которую Максим сделал для родного Горторга, завидовали даже в горкоме партии: у них ни такой Доски, ни таких художников отродясь не было!... Поэтому, нет ничего удивительного в том, что и из других городских ведомств к Максиму шли с "левыми" заказами – и он делал: то стенд "Никто не забыт – Ничто не забыто!" для Управления Капитального Строительства, то оформлял "ленинскую комнату" на каком-нибудь заводе, то ещё что... Руководство Горторга на эти его "левые" заработки смотрело сквозь пальцы...

 И вот однажды к Максиму обратился его старый приятель и однокурсник, работавший художником в центральном городском кинотеатре:

 – Макс, выручай! – хрипел в трубку простуженный друг, – послезавтра – 7 ноября, у нас в кинотеатре праздничный вечер будет – а у меня главный стенд не готов! Простудился, понимаешь... Сделаешь? Вот и отлично! Рассчитаемся! Фотографии для стенда у меня в мастерской заберёшь – я позвоню, тебя пустят – а оформите его надо следующим образом... – Максим записывал инструкции карандашиком на бумаге, – ну, и ленинскую фразу про кино, в качестве заголовка поставь! Ладно, старина, поправлюсь – сочтёмся! Бывай!

 На следующий день Максим забрал в мастерской приятеля необходимые для создания стенда фотографии передовиков городского  кинофронта, и приступил к созданию стенда. Он работал увлечённо и с огоньком: к полуночи стенд для главного городского кинотеатра был готов, и Максим наводил на него последний глянец, время от времени подходя к столу, за которым с полседьмого сидели двое друзей, и пропуская с ними рюмочку – для вдохновения.

 Оставалось лишь наклеить буквы заголовка – знаменитую ленинскую цитату о том, что из всех видов искусств для нас важнейшим является кино – и тут выяснилось, что эта крылатая фраза Вождя, красовавшаяся в каждом, даже самом занюханном кинотеатришке, вылетела у Макса из головы.

 – Так! "Кино – главнейшее из искусств"? Нет, не то!... А как же? Как?!!!... – Максим -одил вокруг стенда туда-сюда, и бормотал себе под нос разные варианты, – "Кино для нас – самое важное из искусств"? Нет! "Искусство – самое важное из кин"? Нет, ч-чёрт, не то, не то! Эй, вы, мастера культуры! – обернулся он к собутыльникам, – чего там Ленин про кино говорил? Не помните?

 – Гы... Ик! – откликнулся поэт Гена. Этот Гена был "свободным поэтом" – то есть, таким поэтом, которого нигде не печатали и которому приходилось работать то дворником, то грузчиком – а к Максиму он приходил только для того, чтобы выпить и пожрать на халяву, – Ик! Про к-кино Владимир Ильич говорил, да... Он и про театры тоже говорил, и про музей всякие...

 – Да без тебя знаю, что говорил! – огрызнулся Максим, – а что? Что конкретно?

 – Ну-у, – протянул Гена, – говорил, что там, мол, много хороших фильмов показывают... Что они с Надеждой Константиновной любят в кино ходить... наверное...

 – А'гхиглупо! – взвился сидевший в уголке Валерик, подражая ленинским интонациям, – А'гхиглупо, това'гищ поэт! Владими'г Ильич Ленин говорил, что из всех искусств для п'голета'гиата важнейшими являются Кино, – Валерик взмахнул ручонкой, подхватывая недопитый стакан, – Вино, – и опрокинул содержимое стакана в себя, – и Домино! Ве'гной до'гогой идёте, това'гищи! – и, поклонившись, словно со сцены после окончания спектакля, плюхнулся на свой стул.

 – Точно! – радостно заорал Максим, – Точно! Валерка, скажи-ка ещё раз – только по-нормальному – я запишу!

 Валерик встал и вновь произнёс слова Вождя Мирового Пролетариата, старательно копируя ленинские интонации. Максим записал всё это на бумажку, после чего вытащил на свет Божий ящик, в котором у него хранились загодя вырезанные из пенопласта объёмные буквы, и принялся наклеивать крылатую фразу Вождя на стенд.

 – У-ух! – наконец-то приземлился он в своё кресло, – готово! Эй, Геныч, проснись! Давай-ка, сгоняй к сторожу – пусть выдаст ещё пару пузырей – скажешь, что я послал! А то я смотрю, вы тут уже всю бутылку приговорили, сволочи. Кстати, можешь и сторожа пригласить посидеть с нами...

 ...Когда поэт Гена принёс требуемое, и друзья разлили водку по стаканам, Максим произнёс:

 – Ну, давайте, мужики! За него – Макс кивнул в сторону стенда, на котором сверху был укреплён пенопластовый ленинский профиль и красовалась фраза Вождя – за товарища Крупского! За кормильца нашего! Ведь сколько ж нашего брата-художника с него кормится, за портреты да за бюсты огребает!

 – Ум-мнейший б-был ч-ч-человек! Мат-тёрый ч-человечище! Ик! – поддержал Макса уже дошедший до кондиции поэт Гена, – с-сколько к-к-книжек нап-писал – в жисть не прочесть!

 – Это уж точно! – весело усмехнулся Максим, – не прочесть – и не запомнить, чего он там наболтал – про кино, про вино... про баб...

 – А вот интересно, – вдруг оживился Генка, – а г-говорил он что-нибудь п-про баб?

 – Конечно! – откликнулся из своего угла актёр Валерик. Он встал, оттянул пальцами в стороны фалды пиджака, и произнёс на-гора фразу, вновь старательно копируя ленинскую интонацию: – Создание п'гинципиально новой, социалистической бабы является одной из пе'гвооче'гедных п'гактических задач совецкой власти! Ура това'гищи! – и вновь поклонился.

 – Ни фига себе! – Генка даже на стуле подскочил, – а когда это он такое говорил? Я н-не слышал раньше...

 – Это он не говорил, а писал – в Закрытом Письме к Съезду партии, – пояснил Макс, который уже понял, что Валерика понесло на приколы и импровизы, – только это письмо потом Сталин засекретил! Вам в университете про него не рассказывали, конечно...

 – Из-за баб з-засекретили, да? – спросил Генка, но Максим оставил его вопрос без ответа – он, хохоча, обратился к Валерику:

 – Ну-ка, Лерыч-Валерыч, процитируй-ка нам, что там Вождь про гомосексуализм говорил?

 – Гомосексуализм – раковая опухоль импе'гиализма! – тут же сымпровизировал Валерик, – взамен мелкобу'гжуазного, ста'го'гежимного гомосексуализма, мы должны 'газвивать новый, п'голета'гский гомосексуализм!

 – А про проституцию? – Макс уже ржал в полный голос, – что там Ильич про проституцию затирал?

 – П'гоституция, как фо'гма това'гно-денежных отношений, с пост'гоением коммунистического общества отом'гёт естественным об'газом! На смену ей п'гидёт д'гугая п'гоституция – основаная на доб'говольном волеизъявлении т'гудящихся масс!

 Макс аплодировал; поэт Гена хлопал глазами: для него Владимир Ильич Ленин и прежде был авторитетом – но Генка никак не ожидал, что Вождь пролетариата не оставил своим вниманием такие вопросы, как гомосексуализм и проституция. Выпитая водка и актёрское мастерство Валерика создавали у пьяненького Генки ощущение того, что всё произносимое – чистая правда.

 А Максима с Валериком уже несло дальше: макс требовал, чтобы друг выдавал ему ленинские фразы про представителей самых разных профессий – чабанов и каюров, бурлаков и газоэлектросварщиков, гробовщиков и врачей-проктологов, ветеринаров и служащих банков, почт и телеграфов. А Валерик, привыкший играть на сцене лишь мелкотравчатых сказочных злодеев в детских спектаклях, полностью перевоплотился в образ Вождя Мирового Пролетариата – и выдавал пулемётные очереди "ленинских цитат":

 – Сознательному т'гудовому чабанству для достижения полного раск'гепощения надлежит дать самый 'гешительный бой феодально-'геакционной байщине и п'гочим пе'гежиткам с'гедневекового муллизма!...

 – Элект'госва'гщики – пе'гедовой от'гяд элект'гификации и канализации всей ст'ганы!...

 – Мы должны создать новый, п'голета'гский об'гяд пог'гебения 'габочих и к'гестьян и воспитать нового, социалистического г'гобовщика!...

 – В'гачи-п'гактологи 'габотают на самом ответственном участке коммунистического ст'гоительства!...

 – Эксплуатация бу'глака бу'глаком недопустима, това'гищи! Мы должны создать новое общество, в кото'гом каждый человек мог бы почувствовать себя бу'глаком!...

 – Своев'геменная вакцинация и осеменение к'гупного 'гогатого скота – а'гхиважнейшая задача в деле пост'гоения коммунистического общества!...

 – и прочую ахинею в том же роде.

 Макс захлёбывался от хохота в своём кресле. Генка, на которого такое обилие "ленинских цитат" произвело, поистине, потрясающее впечатление, сначала просто сидел с открытым ртом, а потом осмелился спросить:

 – Э-э... а-а... А о поэзии Ленин что-нибудь говорил?

 – Нет! – отрезал Валерик, – такая ерунда Ильича не интересовала! Впрочем, есть одна цитата – но она вряд-ли тебе понравится: "Поэзия – п'годажная девка ми'гового импе'гиализма!"...

 – Д-да к-как... д-да п-поч-чему – п-продажная?... – Генка чуть не заплакал, – д-да я... д-да он... – на этих словах Генка налил себе полстакана водки, не закусывая, засадил – и тоненьким своим голосом запел:

 – Вста-авай, проклятьем заклеймё-он-ный...

 Через пять минут он срубился, и его уложили в уголке на диванчике – на том самом, на котором хозяин мастерской регулярно портил молоденьких продавщиц. А Макс с Валериком продолжали пить и обсуждать ленинское наследие до утра, пока разговор не перешёл на Крупскую – и на ней естественным образом не иссяк.

 *     *     *     *     *

 Эта история имела очень своеобразные последствия: во-первых, "свободный поэт" Генка бросил пить. Во-вторых, он забросил стихи. А в-третьих, через пару месяцев он ушёл в тайгу, прихватив с собой ружьё с патронами, соль, спички, топор, керосиновый фонарь – и Полное Собрание Сочинений Владимира Ильича Ленина. И тетрадочку с карандашом. Знакомым объявил, что уходит "изучать Ленина": хочет, мол, разобраться и понять, на каком этапе "мы с ленинского курса сбились". Случилось это в самом конце 1988 года – а осенью 1991 года Генка вышел из тайги, просветлённый и с исписанной тетрадочкой. Он там, в тайге, оказывается, разобрался-таки с ленинизмом, и решил выйти к людям, чтобы указать им Правильный Путь Развития!... А угодил в самую гущу свержения коммунистического строя, ошалел от трёхцветных флагов, развала совецкого союза и призывов вынести и закопать мавзолейное чучелко – и через две недели  снова превратился в отшельника. Правда, не по своей воле и не в таёжника: родственники на полгода определили "верного ленинца" в психиатрическую клинику – так что, его тетрадку с планом "верного ленинского курса" изучали уже не широкие массы, а узкий круг лечащих врачей. Мне его жаль: будучи поэтом, он иногда писал хорошие стихи...

 Ну, а художник Макс тоже завёл себе тетрадочку. В эту тетрадочку он, правда, стал выписывать не подлинные ленинские цитаты, а те перлы, что выдавал во время совместных пьянок другой его друг, актёр Валерик: у них с Валеркой эта "игра в Ленина", со временем, превратилась в своеобразную "фирменную фишку". Самое же интересное в этом – то, что ещё через какое-то время он стал украшать этими "ленинскими цитатами" Валеркиного производства ту самую наглядную агитацию, которую делал "налево". Я сам видел в его мастерской планшет "красного уголка" для морга, украшенный "ленинской" фразой " МЫ ДОЛЖНЫ ВЫРАБОТАТЬ НОВЫЙ, ПРОЛЕТАРСКИЙ ОБРЯД ПОГРЕБЕНИЯ РАБОЧИХ И КРЕСТЬЯН! ". А исполненный Максом медицинский стенд с "ленинской" же фразой про "архиважность своевременного осеменения и прививки скота" я несколько лет назад встретил в одной из районных ветлечебниц.

 Так что, верной дорогой идёте, товарищи! Верной, мать вашу, дорогой...

Мы в кривом эфире! Оставайтесь с нами!

Радиостанций было две: «I – Radio» и «Волна – В». Причём, последняя возникла только благодаря тому, что КГБ СССР перестал глушить «вражьи голоса»: мощный передатчик-"глушилка" остался «бесхозным», и его быстренько приватизировали через родственников. Полагаю, большинство частных музыкальных радиостанций в России возникло именно так...

 Интернета тогда не было. Трудно поверить, но в начале 90-х Интернета НЕ БЫЛО. Не было форумов, чатов, социальных сетей. "Одноклассников" не было, "ВКонтакте" не было... Живого Журнала тоже не было. А вот радио – было. И радио работало Интернетом: приёмники, настроенные на волну той или другой музыкальной радиостанции, были включены круглые сутки – а в студии круглые сутки сидели звукорежиссёр и ведущий (слова "ди-джей" тогда тоже не было). И у них в студии стоял телефон. Если хочешь сделать музыкальную заявку и передать привет – то звони, и передавай свой привет в прямом эфире. Те, у кого не было домашних телефонов, бегали звонить в прямой эфир из автоматов за углом – так как сотовых тогда тоже не было.

 Некоторые радиослушатели так "подсаживались" на волну музыкальных радиостанций, что сидели у приёмников сутками. В основном, сидели осенью-зимой-весной. Это были разные хиппи-панки и прочие неформалы-маргиналы. А ещё в числе постоянных радиослушателей были ночные сторожа, дежурные милиционеры, дежурные врачи, таксисты – и все прочие, кому по долгу службы, или в силу каких-то других причин, не спится в ночь глухую.

 Ночью многие звонили, уже будучи "под градусом". Помните анекдот о том, как пьяница приставал к радиоприёмнику: "-Давай, братишка, ещё вот эту споём"? Помните? Так вот, здесь было то же самое: радиослушатель сидел на кухне с приёмником, бутылкой водки и телефоном, пил водку, звонил, общался в прямом эфире с ведущим, заказывал песню... Потом звонил опять, опять общался, снова заказывал... Иногда он уходил до киоска – за второй бутылкой, но перед этим он звонил в студию, предупреждал, что он, такой-то (имя рек) пошёл до ларька – и если он не вернётся, то пусть считают его радиослушателем – и пусть знают, как он любит ведущего, радиостанцию и человечество. Иногда слушатель больше не возвращался...

 Ведущий ночного радиоэфира и звукорежиссёр тем временем очень часто тоже пили водку – прямо за пультом. Пока звучала песня, они успевали закончить вторую бутылку водки, и начать третью – а потом ведущий ещё умудрялся совершенно трезвым голосом пообщаться в прямом эфире с очередным слушателем, и объявить очередную композицию – а звукорежиссёр умудрялся правильно вывести звук. Иногда звукорежиссёр возвращался к "поляне" у пульта, забыв отключить студийный микрофон – и тогда слушатели на фоне исполняемой песни слышали, что происходит в студии...

 Некоторыми "хитами" слушатели так "доставали" ведущих и звукорежиссёров, что те уже начинали их ненавидеть – и слушателей, и хиты. Ненавидели по-тихому, или громко. Ненавидеть по-тихому – это значит, говорить разные гадости про любимые народом музыкальные композиции, и про тех, кто их слушает. Когда звукорежиссёр забывал выключить студийный микрофон, то из динамиков своих коротковолновиков слушатели слышали, например, такие "шедевры":

 – А сейчас по просьбе бригады авиадиспетчеров Иркутского аэропорта мы передаём их любимую песню "Стюардесса по имени Жанна" в исполнении Владимира Преснякова-младшего! Удачного вам дежурства, дорогие авиадиспетчеры – и пусть на ваших радарах не будет ни одного НЛО!

 А затем – после секундной паузы:

 – Олег, раздолбай! Ну, включай уже эту "летучую проститутку" этим грёбаным диспетчерам! Зззадолбали они уже звонить!... Сорок минут назад от них уже заявка была, чтоб у них все самолёты рухнули!... Ну, вывел звук? Вздрогнем!

 И – уже на два голоса, под звон стаканов:

 
 -Под крылом самолёта о чём-то поёт
 Стюардесса по имени Жанна! Гыгыгыгыгы!!!.....
 

 А ещё через секунду – страшным шёпотом:

 – Олег, урод! Мать твою!.... – это означало, что ведущий только сейчас заметил, что над пультом продолжает светиться красным тревожным светом табличка "МИКРОФОН ВКЛЮЧЁН!" Как правило, после этого в студии сразу же отключался не только микрофон, но и телефон – дабы избежать звонка авиадиспетчеров, оскорблённых в самых лучших чувствах – а в эфир после этого на часок-другой запускались какие-нибудь малоизвестные композиции в стиле хард-депрессионистского рока.

 У некоторых слушателей телефонов не было, и они писали письма своим любимым ведущим. Так, Андрея заваливал письмами некий Жэка-Винт, сидевший в местном СИЗО. Жэка-Винт писал о тяжкой доле российского зэка, писал Андрею, что тот – лучший ведущий и "самый клёвый пацан на всём радио", и просил передать для него композицию "рок-группы" "На-На".  Андрей пересказывал эти письма в эфире примерно так:

 – И вот мы вновь получили письмо от нашего постоянного слушателя Евгения Винта, который волею судьбы, находится сейчас в иркутском следственном изоляторе. Безусловно, тяжела арестантская доля – но и худа без добра не бывает: за то время, пока Евгений находится за стенами СИЗО, мы с ним уже успели крепко подружиться, и стать настоящими друзьями – а это многого стОит. И я хочу передать для моего друга композицию в исполнении его любимой группы!

 Однажды Жэка-Винт прислал письмо, в котором сообщал, что через своих братков передал на волю подарок для Андрея, и что братки в скором времени должны ему этот подарок передать. Нельзя сказать, что это сообщение уж так сильно обрадовало Андрея, но всё же, было любопытно, что это за подарок такой... И Андрей, естественно, озвучил всё это в эфире: " – Ставший моим другом Евгений Винт пишет нам, что он отправил для нашей редакции подарок. Евгений, мы все с нетерпением ждём твоего подарка – а пока прими и ты наш подарок: для тебя звучит..." Звучала, естественно, композиция той самой "рок-группы"...

 На следующий день с вахты раздался звонок в студию. Вахтёр просил, чтобы Андрей спустился на проходную – здесь ему привезли, мол, какую-то посылку. А Андрея в этот день, как назло, не было на работе... Вахтёр же настаивал, чтобы кто-нибудь спустился за посылкой – так как доставители отказываются оставлять её на вахте, и согласны передать только из рук в руки... В студии повисла тяжёлая тишина – а потом директор радиостанции принял героическое решение идти за посылкой сам. Когда он вернулся минут через пять, то имел очень бледный вид, а в руках его был тяжёлый свёрток сантиметров 40 на 60, толщиною ещё сантиметров в пять-семь. Он молча положил свёрток на сейф, и рассказал нам о том, как происходила передача подарка.

 На вахте его встретили два, средних размеров, кинг-конга, одетые в спортивные костюмы и кроссовки, поверх которых были надеты длиннополые пальто с белыми офицерскими шарфами, и большие, плоские, как блин, кепки.

 – Ты, что-ли, Андрюха, друг Жэки-Винта? – подозрительно спросил один из них.

 – Нет, ответил директор, – я – директор этой радиостанции, а у Андрея сегодня выходной. Давайте вашу посылку, я передам ему завтра...

 – Не, а ты точно передашь? – с плохо скрываемой угрозой продолжал допрос посланец нашего дарителя, – сам не вскроешь?

 – Да зачем я её буду вскрывать?! Передам в целости и сохранности! А пока – в сейф положу...

 – Смотри... Если вскроешь – хана тебе, лошок! Жэка всё равно узнает, а мы тебя найдём, и в асфальт закатаем! Врубаешься?

 – Да понял я всё! – уже нервничал директор, – ничего с вашей посылкой не произойдёт! А если не верите – сами завтра приезжайте, и передавайте её получателю лично в руки!

 – Не, лох, ты не понял! – осклабился бандит, – ты УЖЕ подписался, что передашь сам! САМ подписался, понял?! Так что, если чо – сыщем тебя быстро!...

 ...До обеда следующего дня к опасной посылке никто не подходил. Да и к сейфу, на котором она лежала – тоже. А потом пришёл Андрей, ничего не подозревающий о свалившемся на него счастье.

 – Вон там, на сейфе, подарочек тебя ждёт, – угрюмо промолвил директор радиостанции, – от дружка твоего тюремного. Открывай...

 Андрей стал распаковывать свёрток. За тремя или четырьмя слоями запаянного целлофана оказался ещё ворох газет. Когда Андрей снял их, то у него в руках очутился обрезок деревянной доски размером 40Х60Х5 сантиметров. На одной стороне этой доски, залитый толстым слоем мебельного лака, был изображён групповой портрет "рок-группы" "На-На" – контур был выжжен с помощью выжигательного прибора, а остальное раскрашено масляными красками и залакировано. Снизу красовалась трогательная дарственная надпись...

 – Всем – шампанского! – замогильным голосом произнёс директор, – сейчас выходи в эфир, и благодари своего фаната за подарочек. Скажи, что всё получил в целости и сохранности. А потом – быстро – за алкоголем! Нервы нужно поправить всей редакции. И не вздумай оставить этот "шедевр" в студии! Не хватало нам ещё такой дряни!...

 – А мне-то эта пакость – зачем? – растерялся Андрей.

 – Спроси об этом у своего Жэки-Винта! – огрызнулся директор.

 Андрей унёс подарок радиослушателя домой – и ещё долгое время использовал его в качестве разделочной доски для мяса.

 В другой раз редакцию навестил ещё один радиослушатель – отличник боевой и политической подготовки, который регулярно присылал нам письма с заявками исполнить что-нибудь из классики отечественного рока. Его письма дышали армейской брутальностью, были исполнены чувства собственного достоинства – было видно, что они написаны рукой опытного вояки, коротающего последние сто дней до приказа о дембеле за прослушиванием наших радиоэфиров. Но когда ЭТО вошло в студию, никто не поверил своим глазам: перед нами стоял лопоухий мальчишка в зелёной форме новобранца, которая была ему явно, велика. В руке у него была авоська, а в авоське – две бутылки "Жигулёвского"...

 – Здравствуйте, – робко сказал он – я вам письма писал. Я из Зелёного...

 – А-а! – заорал Антон Тихонов, ведущий вечернего и ночного эфира, – отличник боевой и политичяской подготовки! Заходи! Есть спирт – будешь?

 Увидев накрытый возле пульта стол, солдат опешил: мало того, что рядом с находящимся на импровизированном студийном столе алкогольным изобилием две его бутылки "Жигулёвского" выглядели просто смешно – по нему было видно, что он и в самом страшном сне представить себе не мог, что вечерне-ночное вещание его любимой радиостанции происходит ВОТ ТАК. Но уже минут через тридцать парнишка свыкся с тем, что после каждой песни звукорежиссёр Олег совершенно пьяным голосом орал: "ЦЫЦ!!!"  – а Антон выходил в эфир, и совершенно трезвым голосом вещал очередное пожелание, и объявлял наш номер телефона – и следующую песню.

 По-моему, в тот вечер во время эфира отмечался чей-то день рождения – постоянно кто-то приходил, кто-то уходил, и в студии всё время было полным-полно народу. Чувствуя, что алкогольный запас иссякает, Антон решил немного оторваться от пульта, и прогуляться до ближайшего ларька. Я составил ему кампанию.

 Дорога до круглосуточно торговавшего алкоголем киоска, как и сам процесс покупки алкоголя, прошли без приключений. Но на обратной дороге Антон вдруг заявил, что ему срочно нужно... по важному делу... на пять минут... Мы в этот момент шли через сквер, и Антон нырнул в густую заросль кустарника. Я вышел на тротуар, и стал ждать.

 Тем временем, мимо проезжал "бобик" с дежурным милицейским экипажем. Зачем-то они остановились метрах в пяти от меня, и милиционеры вышли из кабины – моя личность явно, не привлекла бы их внимания – видно было, что они намерены заняться каким-то своим делом – если бы не Антон. Он ещё не показался из кустов, но вечернюю тишину уже нарушил его радостный вопль из кустов:

 – Старина! Я только что стихотворение сочинил! Вот слушай:

 
 Как хорошо быть журналистом,
 Всегда с собой носить блокнот -
 Но кто не с*ал в кустах тенистых,
 Меня, конечно, не поймёт!
 

 Тут же все трое членов дежурного экипажа развернулись в нашу сторону. Антон выходил из кустов, застёгивая ремень... В следующий момент нас уже положили на капот милицейского «УАЗа», и двое милиционеров проверяли содержимое наших карманов – а третий стоял, наставив на нас автомат. Внезапно у Антона из кармана выпало что-то большое и круглое, и покатилось под ноги автоматчику. Это была бензиновая настольная зажигалка, сделанная из кожуха гранаты-"лимонки". Зачем Антон постоянно таскал её с собой – Бог весть... Ни слова не говоря, нас затолкали в машину, и «УАЗ» рванул с места.

 И тут мы услышали из радиоприёмника, установленного в машине, голос нашего гостя-солдата, который передавал приветы военному городку "Зелёный", и в частности – старшине такому-то...

 – Идиоты! – заорал Антон, – они что, солдата этого за пульт пустили?! Да Олег сдурел!

 – Да нормально парнишка ведёт! – вдруг откликнулся водитель экипажа, – армейские байки травит... Прикольно! Он у них – новенький какой-то, основных-то их ведущих я знаю, – продолжает милицейский водила, и называет наши фамилии. – Тоже, нормальные парни, весёлые!...

 – Вообще-то, это мы и есть! – вставляю я свои пять копеек, – и вообще-то, у нас сейчас эфир – а вы нас задержали, везёте куда-то...

 – Да чё ты врёшь?! – тут же возмутился тот самый автоматчик, которому под ноги прикатилась антонова зажигалка, – ща ка-ак врежу!...

 – Документы покажите! – бесцветно-официальным голосом приказал старший экипажа.  Мы достали свои удостоверения и пропуски с фотографиями.

 – Точно! – подтвердил старший, – они! То-то они орали, что это только журналисты срут в кустах!... Ну ладно, где тут ваше радио?

 – Да уже квартал проехали! – отвечаю, – поворачивать надо обратно...

 ...Когда мы – вместе с доставившим нас экипажем – ввалились в студию, наш солдат продолжал передавать в прямом эфире приветы сослуживцам. Он вошёл во вкус. Пришлось, едва ли, не за уши, оттаскивать его от микрофона... Помогло только то, что кто-то спросил его, до скольки часов он в увольнительной – а когда оказалось, что он уже опаздывает к отбою, милицейский экипаж вызвался добросить его в часть. Тогда им ещё заливали в бак не два литра бензина на всё дежурство.

 В благодарность мы передали для них какую-то песню. Праздник под названием "Вечерний прямой кривой эфир" продолжался...