Текст книги "Ужасы. Замкнутый круг"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

Соавторы: Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Стив Тем,Стивен Галлахер,Лоренс Стейг,Алекс Кироба,Черри Уайлдер,Грегори Фрост
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Вернувшись домой, он с облегчением устраивается на полу, укладываясь с пьяной осторожностью и уставившись в потолок. Мохнатый длинноногий паук спускается по стене, Макс наблюдает за ним, но не испытывает ни малейшего желания прихлопнуть его, как обычно. Благодаря боли или упадку сил он научился испытывать сострадание – живи и жить давай другим, – во всяком случае, это потребовало бы слишком многих усилий. Звонит телефон, но ему не хочется отвечать, хотя потом его внезапно осеняет. Он объясняет пауку, что, может быть, кому-то плохо и надо с кем-нибудь поговорить. Он заставляет себя подняться, бормоча, я ведь не эгоист какой-нибудь. Макс? О, вот это сюрприз, Нэнси, какого черта ты звонишь? Макс, с тобой все в порядке? У тебя какой-то странный голос. Это потому, что я самстранный – ну да ладно, ты по делу звонишь или в приступе человеколюбия? Он смотрит на паука, подмигивает ему и садится на диван. Макс, не надо так. Она прерывисто вздыхает, а Макс молчит. Я не передумала, Макс, но вчера, уходя, ты выглядел как-то странно, и я за тебя беспокоюсь. Вот уже второй раз за полминуты ты называешь меня странным – это уже существенно. Он снимает кроссовки. Не надо так, Макс, – я правда за тебя беспокоюсь, и мы можем остаться друзьями. Мы можем остаться друзьями, повторяет он, словно эхо, и стягивает носок, вытаскивая зацепившуюся за ноготь шерстинку. Ты этого хочешь, Нэнси? Молчание затягивается. Нет, я не этого хочу – мне тебя не хватает, даже после всего, что ты натворил. Он перестает разглядывать пальцы на ногах. И я тебя правда люблю, но этого мало, потому что существует еще кое-что помимо любви. Например? Ну такие важные вещи, как доход и честолюбие. Я и делал важные вещи: вспомни, как ты приходила домой смертельно уставшая, а я тебя утешал, и ты рассказывала мне то, чем нельзя поделиться больше ни с кем на свете? Макс… И я честолюбив: разве я не стремлюсь к тебе – и разве может быть большее честолюбие, чем желание заполучить тебя? Снова пауза. Вообще я могу стать другим, правда. Ну, не знаю, Макс. В ее голосе что-то изменилось, и Макс подался вперед. Просто скажи, что хочешь попытаться, потому что, если мы попытаемся оба, может, что-нибудь и получится, но, ради бога, не ставь на нас крест. Она тяжело дышит, кажется, даже плачет и бормочет что-то, но он не понимает что. Что ты говоришь? Это все кровь – трудно говорить, когда столько крови. Он молчит. Ладно, мы попытаемся, – она всхлипывает, – но не надо ничего обещать.

Вернувшись из кинотеатра, он ложится прямо на пол и наблюдает за тем, как над ним медленно вращается потолок, и с надеждой смотрит на телефон, воображая, как резкий звонок вот-вот нарушит тишину. Он закрывает глаза и, может быть, засыпает ненадолго, потом открывает глаза, встает и плетется в крошечную кухню, где крошечные тараканы бросаются в укрытие, когда загорается свет. Покрытый известковым налетом водопроводный кран протекает, и капли падают в раковину, забитую грязной посудой. Под раковиной стоят емкости со всякими чудодейственными чистящими средствами, и он берет одну из бутылок – вот хорошо было бы очистить жизнь, словно засорившийся слив, – читает предостерегающую красную надпись на этикетке и, неохотно поставив бутылку назад, возвращается в гостиную, падает на диван и вопросительно смотрит на телефон.

– Пять минут, – говорит он вслух, – я даю тебе пять минут.

Он не соображает, что кто-то стучит в дверь, пока не слышит собственное имя. Максвелл Гриффин! Полиция Лос-Анджелеса. Пожалуйста, откройте дверь!

Он было поднимается, чтобы открыть, но потом рассуждает, если не ответить, то они, пожалуй, уйдут – он ведь ждет звонка от Нэнси через пять минут, – и вновь опускается на диван.

Максвелл Гриффин!

Макс смотрит на телефон и ждет, но телефон не звонит.

Пер. Т. Казаковой

РЭМСИ КЭМПБЕЛЛ
Пой, это поможет

Писательская карьера Рэмси Кэмпбелла длится около пятидесяти лет (он продал свой первый рассказ Августу Дерлету в шестнадцать), так что его с полным правом считают «лучшим из ныне живущих представителей британской вейрд-фикшн».

Обладатель Всемирной премии фэнтези и Британской премии фэнтези, Кэмпбелл написал множество рассказов и романов, среди которых можно отметить роман «Полуночное солнце» («Midnight Sun») и повесть «Бедствующие призраки» («Needing Ghosts»), которую автор назвал самой странной из своих работ. Произведения Кэмбелла публиковались в журнале «Weird Tales».

Несмотря на то, что рассказ «Пой, это поможет» впервые появился в антологии «Книга мертвых» («Book of the Dead»), эта исполненная черного юмора история кардинально отличается от сюжетов фильмов Джорджа Ромеро.

Все, должно быть, разъехались в отпуска. Что ж, если они, в отличие от него, могут себе это позволить, Брайт за них весьма рад. Сейчас, днем, были хорошо видны почти все квартиры в высотке напротив, но никаких признаков жизни на первых двух этажах не наблюдалось. Возможно, жильцы поголовно распевают псалмы, в последнее время несущиеся отовсюду. Приведя себя в приличный вид и удостоверившись в этом перед зеркалом, Брайт двинулся к лестнице.

Лифты не работали. Из грязного окошка на исписанной непристойностями железной двери застывшей между этажами кабинки на Брайта уставился некто – наверное, мастер-ремонтник. Размытое его лицо так напугало Брайта, что он был просто счастлив, увидев на третьем этаже людей. Откуда они явились, не из здания ли по другую сторону улицы, где не горел свет прошлой ночью? Женщина, к которой они пришли в гости, явно проигрывала им соревнование по ширине улыбки. Секунда – и хозяйка нехотя отступила вглубь квартиры, а Брайт услышал звяканье снимаемой накидной цепочки.

Библиотека располагалась в цокольном этаже его дома, но для начала он побрел мимо запертых и опломбированных магазинчиков к центру занятости. Судя по объявлениям, печатник никому не требовался, а обучение новым специальностям предлагалось лишь людям моложе тридцати. Они нуждались в работе больше, чем он, даже если и не имели семью, которую надо обеспечивать. Пришлось снова повернуть к библиотеке, насвистывая по пути военный марш.

Юные искатели заработка уже закончили просматривать газеты. Брайт начал с «желтой» прессы, оставив серьезные издания на потом, хотя даже в них намекалось на то, что подлунный мир так и кишит болезнями, преступлениями, распущенностью и войнами. Хорошие новости – это не новости, говорил он сам себе, но последняя девушка, за которой он ухаживал, прежде чем совсем закоснеть в холостяцких привычках, находилась где-то там, и для нее мир просто обязан был быть лучше. И все же неудивительно, что большинство читателей приходят в библиотеку за фантастикой, а не за новостями. Он предположил, что улыбающаяся пара, заполняющая вложенные в книги формуляры, возьмет их на дом, хотя мельком увиденные Брайтом названия не показались ему соблазнительными. Потом он довольно долго наблюдал, как пара удаляется, пока дым далекого костра не скрыл их из виду.

Библиотека заканчивала работать в девять. Обычно к этому часу Брайт давно уже сидел дома, слушая радио, или записи Элгара и Веры Линн, или так любимые его отцом пластинки с танцевальной музыкой, но нынешний день отчего-то не располагал к одиночеству. Он читал об эволюции, пока библиотекарь не начал демонстративно громко кашлять и с грохотом передвигать книги на полках.

Лифты по-прежнему стояли; обе выходящие в вестибюль размалеванные створки были распахнуты, выставляя напоказ хитросплетение толстых, облепленных тьмой и ржавчиной кабелей. Уже на втором этаже задыхающийся, хватающийся за немногочисленные еще не выдернутые из ступеней штыри перил Брайт замедлил шаг. Несколько теплящихся пока лампочек были так густо забрызганы краской из баллончика, что напоминали тлеющие угли угасающего костра. Шайки теней прижимались к стенам, словно выжидая подходящий момент для нападения. Приглушенные напевы гимнов заставляли еще сильнее чувствовать одиночество. Должно быть, они исполнялись по телевизору, так как слышны были из многих квартир.

На пятом этаже зиял пустотой лифтовый проем. Провода в шахте шевелились – если, конечно, подъем не помутил зрение Брайта. С трудом добрался он до своей площадки – там двери лифта тоже были открыты. Едва головокружение прекратилось, Брайт рискнул ступить на край неосвещенной шахты. Никакого движения, и на кабелях ничего – кроме днища замершего на верхнем этаже лифта. Мужчина повернулся к своей квартире. Его поджидали двое.

Очевидно, они только что позвонили и теперь глядели на дверь, заторможенно потирая руки. На них были черные футболки, просторные комбинезоны и сандалии на босу ногу.

– Чем могу быть полезен? – поинтересовался Брайт.

Они обернулись одновременно, выставив руки так, словно нарочно демонстрируя, какими серыми выглядят их ладони при свете испачканной лампы. Худощавые вежливые лица уже улыбались.

– Спроси лучше, чем мы можем быть полезны тебе, – произнес один.

Брайт так и не понял, кто именно заговорил, поскольку обе улыбки даже не дрогнули. Кстати, эти двое могли быть и женщинами, несмотря на коротко подстриженные волосы.

– Можете отойти от моей двери и пропустить меня, – сказал Брайт.

Они смотрели на него так, будто ничто из того, что он мог бы сказать, не заставило бы их прекратить улыбаться – глазами большими и круглыми, точно засунутые под веки старые монеты. Когда Брайт вытащил ключ и шагнул вперед, они отступили, но ненадолго. Едва ключ скользнул в замок, Брайт ощутил, что пара приблизилась, хотя и не слышал ни шороха. Он толкнул дверь, открыв ее ровно настолько, чтобы протиснуться самому. Гости двинулись следом.

– Эй, эй! – Он резко развернулся в тесной прихожей и ухватился за створку. Слишком поздно. Посетители проникли в квартиру, громыхнув дверью о стену. Они казались еще более безликими, чем раньше. – Какого дьявола вы творите! – рявкнул Брайт.

Улыбки на миг ожили, словно пришельцы уже не раз слышали подобное.

– К дьяволу мы отношения не имеем, – сообщили высокие голоса, один чуть громче другого.

– И, надеемся, ты тоже, – добавил один, в то время как его спутник лишь задвигал губами.

Похоже, они не договорились, кто станет говорить, а кто закроет дверь. Тот, кто стоял ближе к петлям, двинул створку локтем, захлопнув ее и едва не прищемив своего спутника, который, неуклюже ввалившись в проем, притиснул товарища к дверям. А они забавные, подумал Брайт, так и быть, пусть поболтают. К тому же выглядят визитеры достаточно безобидно, по крайней мере до тех пор, пока они ничего не разбили.

– Много времени я вам уделить не могу, – предупредил он.

Они попытались протиснуться в гостиную одновременно. Затем в проем тяжело шагнул один, за ним, качнувшись, вошел другой, и они принялись разглядывать комнату. Возможно, пустота их глаз означала, что пришельцы сочли обстановку бедноватой: диван, заваленный мятой одеждой Брайта, моментальные снимки, сделанные им во Франции, Германии и Греции, фотопортрет его последней девушки, который она подарила ему, в отдельной рамке – копия газетной статьи, набранной им незадолго до сокращения, о том, какой будет жизнь через сто лет, когда продвинутые технологии позволят людям лучше контролировать собственную жизнь. Неодобрение гостей было обидным, но гораздо больше хозяина смутило то, как парочка выглядит при свете его люстры: серые с головы до пят, словно с них давно пора смести пыль.

– Кто вы? – требовательно спросил он. – Кто вы и откуда?

– Это не имеет значения.

– …чения, – согласился второй, и они закончили почти хором: – Мы лишь сосуды Слова.

– Тогда выкладывайте, – буркнул Брайт, не присаживаясь, чтобы и им не пришло в голову оккупировать стулья: бог знает, сколько они тогда проторчат здесь. – У меня еще куча дел, а время позднее.

Они повернулись к нему – всем телом, словно не умея иначе. И голос заговорившего, слетевший с застывших в улыбке губ, прозвучал еще напряженнее, чем прежде.

– Что ты называешь своей жизнью?

Разве у них есть причина чувствовать превосходство над ним? Серость, накрепко въевшаяся в их плоть, намекала отнюдь не на тяжкий труд, а скорее на абсолютное бездействие, да и в маленькой комнате пахло затхлостью.

– Я веду честную жизнь и не сетую на то, что пришлось уступить дорогу тем, кто умеет работать на новых машинах. Жить мне еще долго, и времени, чтобы все наладить, достаточно.

Пришельцы смотрели так, будто хотели заразить его своим безразличием, чтобы в этом безразличии он принял то, что они предлагают. Вид их растянутых улыбками лиц завораживал, так что потерявший чувство времени Брайт аж подскочил, когда один из гостей заговорил:

– Жизнь твоя пуста, пока ты не впустил его.

– А что, вас двоих недостаточно? Кого еще требуется впустить на сей раз?

Фигура слева сунула в карман комбинезона подрагивающую руку. На грубой ткани ниже пояса выпятился плоский прямоугольник, и на свет появилась видеокассета с фотографией какого-то священника на обложке.

– Мне не на чем ее посмотреть, – заявил Брайт.

Гости принялись медленно вращаться, озирая комнату.

Впрочем, описавшие полный круг улыбки остались неизменными. Парочка, должно быть, заметила, что его радио является также и магнитофоном, поскольку теперь тот, кто стоял по правую руку, протягивал хозяину уже аудиокассету.

– Послушай, пока не поздно, – провозгласили они в унисон.

– Как только выпадет минутка. – Брайт пообещал бы еще и не то, только бы избавиться от этих окостеневших улыбок и тошнотворной сладковатой вони.

Он открыл дверь в прихожую и отпрянул, пропуская спотыкающуюся парочку. Задержав дыхание, он подождал, пока незваные гости прошаркают к выходу, нащупают проем и перешагнут порог, и облегченно вздохнул, только когда дверь за ними захлопнулась.

Похоже, дезодоранты претили их вере. Брайт распахнул окно и высунулся в ночь за глотком свежего воздуха. Большая часть окон дома напротив оставалась темна, точно просочившаяся сквозь стены чернота затопила этажи. В это время можно было ожидать и побольше огней. Зато звучал не один приглушенный псалом – или, возможно, один, только разные его части. Интересно, где он мог видеть физиономию проповедника с кассеты?

Когда дым костра принялся царапать горло, Брайт закрыл окно, поставил гладильную доску и включил утюг. Он провозился с бельем около получаса, но так и не вспомнил, где читал об этом священнике. Ладно, пусть он сам напомнит о себе. Прихватив радио, Брайт уселся в кресло у окна.

Доставая кассету из пластмассовой коробочки, он поморщился, нечаянно уколовшись острым углом. Пришлось пососать большой палец и, прикусив зубами, вытащить застрявшую под кожей пластиковую занозу. После этого Брайт сунул кассету в магнитофон и нажал «пуск», стараясь не обращать внимания на боль. Послышалось шипение, щелчок микрофона, и потом – голос. «Я отец Лазарь. Я открою вам истину».

Голос лился легко, словно вещал профессиональный диск-жокей, и казался совершенно бесполым. Нет, он явно где-то слышал это имя – ладно, палец саднит уже меньше, авось само вспомнится.

– Если истина известна тебе, – продолжил голос, – разве не захотел бы ты помочь ближнему своему, поведав ему ее?

– Как знать, – буркнул Брайт, виня голос за царапину.

– И если ты только что сказал «нет», разве не значит это, что ты не знаешь правды?

– Хо-хо, очень умно, – фыркнул Брайт. Отсутствие боли стало неожиданно умиротворяющим: казалось, покой, в котором он так нуждался, пришел лишь для того, чтобы не мешать голосу проповедника достигать слуха. – Ладно, выкладывай, – пробормотал он.

– Христос – вот истина. Он был словом, кое невозможно опровергнуть, хотя его и заставили претерпеть все муки. Почему обошлись с ним так, если не боялись правды? Он был истиной во плоти, он был рожден не во грехе сладострастия, и сам никогда не предавался похоти, и нам остается лишь стать сосудами истины, дабы призвать его вернуться, пока еще не поздно.

Пока еще не поздно вспомнить, где же он все-таки видел этого священника, подумал Брайт, если, конечно, он не начнет клевать носом – вон, уже все тело оцепенело.

– Оглянись вокруг, – говорил меж тем голос, – и увидишь, что скоро станет слишком поздно. Оглянись – и увидишь мир продажный, мир развратный, мир равнодушный, мир, близящийся к концу.

Занятное предложение. Если оглянуться и обвести взглядом окрестности, увидишь замусоренные тротуары, по которым ночью никто не ходит, кроме наркоманов, грабителей и пьяных. Но где-то дела обстоят лучше, сказал себе Брайт, с трудом повернув затекшую шею и посмотрев на фотографию в рамке.

– Хочешь ли ты, чтобы мир постиг такой конец? – воскликнул проповедник. – Разве не правда то, что ты желал бы изменить что-то, но чувствуешь себя беспомощным? Поверь мне, ты можешь. Христос говорит – ты можешь! Он страдал ради истины, но мы предлагаем тебе избавление от боли и начало вечной жизни. Возрождение тела уже началось.

Только не моего тела, вяло подумал Брайт. Поцарапанная рука казалась тяжелой, как все туловище. Так что когда он вспомнил, что не выдернул вилку утюга из розетки, это не показалось уважительной причиной для того, чтобы хотя бы пошевелиться.

– В грядущем мире да не будем мы ни мужчинами, ни женщинами, – произнес нараспев голос. – Плоть освободится от похоти, заслоняющей от нас истину.

Ну конечно, во всем виноват секс, мысленно хмыкнул Брайт, и в этот миг он вспомнил. «ЕВАНГЕЛИСТ – ВДОВЕЦ КОЛДУНЬИ ВУДУ» – гласил несколько месяцев назад заголовок таблоида. Священник отправился на Гаити, чтобы «обратить и спасти» народ своей жены, а она взяла и вернулась к своей старой вере, отказавшись отправиться домой с мужем. Разве газета не писала, что священник поклялся победить врагов их же методами? Да-да, он определенно заявил, что отныне нарекает себя Лазарем. Голос вроде бы стал громче, он гремел так, что динамик, должно быть, вибрировал.

– Слово Божье да заполнит твою пустоту. Ты двинешься вперед, дабы спасать ближних своих, и будешь вознагражден в Судный день. Человек создан, чтобы славить Господа, и так и было, пока женщина не соблазнила его в райском саду. Когда наш хвалебный хор донесется до небес, Спаситель вернется.

Брайт чувствовал себя опустошенным, потерявшимся. Если поддаться голосу, силы наверняка вернутся, так не доказывает ли это, что проповедник глаголет истину? Но, похоже, голос собирается вытеснить всю его жизнь и угнездиться на ее месте. Брайт смотрел на фотографию, вспоминая прощание на автобусной станции, последний поцелуй и касание ее ладони, свет фар, превративший почки на придорожных деревьях в изумруд праздничного фейерверка, когда автобус исчезал за перевалом, – и тут понял, что голос священника умолк.

Он уже решил, что перехитрил пленку, когда хор грянул псалом, преследовавший его весь день. Пустота внутри побуждала присоединиться, но нет, он не станет, пока силы окончательно не покинут его. Брайту удалось всосать нижнюю губу, прикусить ее и жевать, хотя боль совершенно не ощущалась. «Вдо-вец-ву-ду, – тянул он про себя, перебивая гнетущее повторение церковного гимна. – Вдо-вец-ву-ду». Он пытался держать псалом на расстоянии, хотя песнопение звучало оглушительно и прямо в мозгу, когда услышал посторонний звук. Открылась входная дверь.

Он не мог пошевелиться, не мог даже окликнуть вошедшего. Онемение, источником которого стал большой палец, разлилось по телу, приковав Брайта к креслу. Он слышал стук захлопнутой двери, слышал, как молчаливые пришельцы натыкаются на что-то в прихожей. На дюйм приоткрылась дверь в комнату, потом широко распахнулась – и в гостиную ввалились двое в комбинезонах.

Брайт понял, кто это, едва услышал скрип двери. Гимн на кассете, видимо, служил сигналом, сообщающим, что с жертвой покончено – что Брайт стал таким же, как они. В прошлый раз они испортили замок, вяло догадался он. Брайт казался неспособным чувствовать или реагировать, даже когда тот, кто был крупнее, склонился над ним, оттянув ему веко, – вероятно, чтобы убедиться, что глаза новообращенного пусты, и Брайт увидел вблизи растрескавшиеся уголки серых растянутых губ. На миг Брайт решил, что глаза гостя сейчас вывалятся из иссохших глазниц прямо на него, но позыва уклониться не возникло. Возможно, он узнавал в пришельце будущего себя – но разве хотя бы это не означало, что ему еще не конец?

Серая фигура завершила осмотр и сделала звук погромче. Наверное, слова должны были заполнить его голову, но Брайт по-прежнему мог выбирать, о чем думать. Он не настолько опустел, он привнес в мир свою частицу добра, он отступил, дав шанс кому-то другому. То, что привез святоша с Гаити, – чем бы это ни было, – умертвило тело Брайта, но не вполне справилось с его разумом. Неотрывно глядя на фотографию, он думал о том дне, когда они с нейотправились в горы. Брайт желал бы полностью отдаться эмоциям, но тут из кухни появился второй чужак, неся самый острый из имевшихся в хозяйстве ножей.

Они не заставят Брайта страдать – уверяла пленка. На пришельцах ведь не видно ран. Или увечья скрыты одеждой? «В грядущем мире да не будем мы ни мужчинами, ни женщинами». Наконец-то Брайт догадался, отчего гости казались бесполыми. Он попытался отпрянуть, когда тот, кто регулировал громкость, взял утюг.

Чужак не сразу нашел ручку и сперва ухватился за раскаленную подошву. Брайт увидел, как пергаментная кожа на пальцах сворачивается, точно обуглившаяся бумага, но пришелец как будто ничего не заметил. Перехватив утюг половчее свободной рукой, он ждал, когда его спутник, тяжело шагая, подойдет к Брайту. Лезвие ножа сверкало.

– Пой, это поможет, – произнес тип с ножом.

И хотя Брайт никогда не был особенно религиозен, никто еще не молился истовее, чем он в эту секунду. Он молил Всевышнего о том, чтобы, когда первый из зомби доберется до него, он чувствовал так же мало, как и они.

Пер. В. Двининой