Текст книги "Ужасы. Замкнутый круг"
Автор книги: Роберт Рик МакКаммон
Соавторы: Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Стив Тем,Стивен Галлахер,Лоренс Стейг,Алекс Кироба,Черри Уайлдер,Грегори Фрост
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
– Я никогда не слышал таких криков.
– Все кончилось, – тихо произнес Нолон.
– Но что с ним произошло?! – воскликнул Гриссал и схватил стакан, похоже даже не заметив этого.
– И почему Риньоло так кричал, почему сказал, что все оказалось трюком, насмешкой над его мечтами, особенно эта «грязная тварь в земле»? Почему вопил «не хоронить его навечно в этой странной, ужасной маске?»
– Возможно, он запутался, – сказал Нолон и принялся разливать напиток из бутылки по бокалам слегка дрожащими руками.
– А потом он умолял убить его. Но он же не хотел этого, совсем. Скорее наоборот. Риньоло боялся… Вы знаете, чего он боялся. Почему же….
– Мне действительно нужно все это объяснять, мистер Гриссал?
– Наверное, нет, – тихо произнес тот, явно смутившись. – Он хотел сбежать, сбежать с чем-то.
– Именно, – спокойно пояснил Нолон, оглянувшись по сторонам. – Он хотел сбежать оттуда без разрешения вы-знаете-чего. Как бы это выглядело?
– Подало бы пример.
– Именно. Давайте же извлечем урок из ситуации и выпьем, прежде чем двигаться дальше.
– Я не уверен, что хочу этого, – сказал Гриссал.
– Я не уверен, что в этом случае у нас есть хоть какой-то выбор.
– Да, но…
– Тише. Сегодня наша ночь.
В освещенном окне дома на противоположной стороне улицы виднелась колеблющаяся тень. Вечерний легкий ветер пронесся по маленькому парку, и зеленое пламя свечи отблесками замерцало на двух безмолвных лицах.
Пер. Н. Кудрявцева
ЧЕТ УИЛЬЯМСОН
«Сочувствий к другому научи…» [30]30
Строка из стихотворения Александра Поупа «Всеобщая молитва» («The Universal Prayer», 1738).
[Закрыть]
Чет Уильямсон родился в Ланкастере, штат Пенсильвания, в настоящее время живет в Элизабеттауне с женой Лори и сыном Колином. Первый рассказ Уильямсона был опубликован в 1981 году, и с тех пор его произведения появлялись в «The New Yorker», «Playboy», «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», «Twilight Zone», «New Black Mask» и многих других журналах и антологиях.
Первый роман Уильямсона «Душевная буря» («Soulstorm») увидел свет в 1986 году, за ним последовали «Деревня снов» («Dreamthorp»), «Пепельная среда» («Ash Wednesday»), номинированный на премию Брэма Стокера, которую присуждает Американская ассоциация писателей жанра хоррор (Horror Writers Association), «Всадник низин» («Lowland Rider»), «Дилемма Маккейна» («McKain's Dilemma») и «Царствование» («Reign»). Повесть («Исповедь святого Иакова» («The Confessions of St. James») вышла в составе антологии «Ночные видения. Выпуск 7» («Night Visions 7»).
В рассказе «Сочувствию к другому научи…» автор по-новому раскрывает традиционную тему вампиров. Повествованию придают увлекательность основанные на собственном опыте Уильямсона зарисовки театрального мира Нью-Йорка.
Кевин описывал ее как вампиршу, и я, глядя на нее, был вынужден признать, что он прав. По крайней мере у нее было лицо вампирши – высокие, как у модели, скулы, огромные блестящие глаза. Черные как смоль волосы резко оттеняли белизну кожи, совершенно гладкой, почти светящейся. Однако, насколько мне известно, вампиры не носят футболок «Данскин» и широких брюк в стиле Энни Холл, а также не ходят на прослушивания в бродвейские театры.
В то утро безукоризненно чистый холл отеля «Ансония» был забит толпой из двухсот человек, у каждого из которых в одной руке были зажаты фотографии и резюме, а в другой – сценарий «Трамвая „Желание“». Джон Уэйднер руководил возобновлением постановки в «Театре на Площади», и каждый нью-йоркский актер, обладавший членским билетом Актерской ассоциации и хотя бы немного разборчивым бруклинским произношением, счел своим долгом явиться на прослушивание. Роль Стэнли Ковальского уже получила новая итало-американская звезда, обладавшая в большей мере наглостью, чем талантом, но остальные роли еще не были заняты. Я надеялся сыграть Митча или Стива или хотя бы выступать в качестве замены, мне нужна была какая-нибудь работа, чтобы заплатить за квартиру.
Я оказался в очереди рядом с Кевином Маккуинном, весельчаком, певцом и танцором, с которым мы играли в театре «Джонс Бич» два года назад. Это был приятный парень, совсем не склонный к смене деятельности.
– А я и не знал, что это будет мюзикл, – улыбнулся я ему.
– А как же! Ты разве не слышал об арии Стеллы? – И он негромко запел: – Я буду вечно повторять – Сте-ел-ла… [31]31
«Я буду вечно повторять – Мария…» – строка песни из мюзикла «Вестсайдская история».
[Закрыть]
– Я серьезно. Ты решил податься в драматические актеры?
Он пожал плечами:
– У меня нет выбора. В наши дни мюзиклы – сплошь рок, оперы или рок-оперы. Никаких больше мягких туфель в «Суини Тодде».
– «Суини Тодда» закрыли сто лет назад.
– Это потому, что у них кончились мягкие туфли.
А затем появилась она со своими бумагами и сценарием; она села на пол и прислонилась спиной к стене так грациозно, словно весь отель принадлежал ей. К изумлению Кевина, я был покорен немедленно.
– Забудь об этом, – сказал он, – Она съест тебя заживо.
– Неплохая перспектива. Кто она?
– Ее зовут Шейла Ремарк.
– Дурацкий псевдоним.
– Это ее настоящее имя, по крайней мере она так говорит. И я ей верю.
– И как она?
Кевин улыбнулся, но не так широко, как позволяло ему подвижное лицо.
– Ну, могу сказать вот что: ставлю двадцатку, что она получит любую роль, какую захочет.
– Правда?
– Эта девчонка – феноменальная актриса. Видел прошлым летом «Лира» в парке? – Я кивнул. – Она играла Гонерилью.
– Ах да. – Я удивился тому, что не вспомнил ее имени. – Она была хороша.
– Ты сказал «хороша», а я говорю – феноменальна. И критики тоже.
Я хорошо помнил представление. Обычно Корделия отнимала у двух злых дочерей Лира внимание публики, но на спектакле, который я видел, все взгляды были устремлены на Гонерилью. Актриса не переигрывала, не перебирала с эффектами. Она просто (хотя, если вы актер, это, наоборот, сложно) была дьявольски правдоподобна. Здесь не было и следа игры, никаких условностей, которыми пользуются даже лучшие исполнители, абсолютно никаких попыток произвести впечатление, только истинные, неподдельные эмоции. Я вспомнил, что тогда мог назвать ее игру лишь одним словом – божественно. Как глупо, подумал я, забыть ее имя.
– А что еще ты о ней знаешь? – спросил я у Кевина.
– Немногое. Разбивает сердца. Любит, а потом бросает. Этакая вампирша, Теда Бара. [32]32
Теда Бара (1885–1955) – американская актриса, звезда немого кино, носила прозвище Вампирша.
[Закрыть]
– Ты когда-нибудь с ней работал?
– Три года назад. В «Оклахоме», [33]33
«Оклахома!» – первый в истории мюзикл, впервые поставлен на Бродвее в 1943 г.
[Закрыть]в «Алленберри». Я играл Уилла Паркера, она пела в хоре. Хороший голос, танцевала немного, но актриса из нее тогда была никудышная. Настоящая позерша, понимаешь? Черт его знает, понять не могу, что с ней произошло.
Я хотел было спросить Кевина, не знает ли он, где она училась, но он внезапно напрягся. Проследив за его взглядом, я заметил человека с сумкой танцора, приближавшегося к нам по коридору. Он был высоким, худощавым, светлым шатеном с неопределенными чертами. Трудно описать лицо, на котором не отражается ни малейший оттенок чувства. Вместо того чтобы сесть на пол, как все мы, он остался стоять в нескольких ярдах от Шейлы Ремарк, на которую он смотрел не отрываясь, но без видимого интереса. Она подняла голову, увидела его, слегка улыбнулась, затем вернулась к своему сценарию.
Кевин наклонился ближе ко мне и прошептал:
– Если хочешь узнать побольше о мисс Ремарк, нужно расспрашивать вон того парня, а не меня.
– Почему? Кто это такой?
Человек не отводил взгляда от девушки, но я не мог сказать, что выражает этот взгляд – страсть или гнев. В любом случае я восхищался ее самообладанием: она не обращала на него никакого внимания.
– Его зовут Гай Тэйлор.
– Тот, который играл в «Энни»?
Кевин кивнул:
– Он здесь три года. Переходит туда-сюда. Когда-то был в той же труппе, с которой я выступал. Мы раньше вместе выпивали. Он был весельчаком, даже в трезвом виде. Но стоило ему выпить – и по сравнению с ним Эдди Мерфи выглядел, как Дэвид Меррик. [34]34
Дэвид Меррик (1911–2000) – американский театральный продюсер.
[Закрыть]Он мог заставить решетки на окнах расколоться от смеха.
– Он был ее парнем?
– Они жили вместе три или четыре месяца, в прошлом году.
– И разошлись, как я понимаю.
– Хм… Я про это мало что знаю. – Он покачал головой. – Примерно неделю назад я наткнулся на Гая на прослушивании в «Круге трех». Я был ужасно рад его видеть, но он вел себя так, словно едва знает меня. Я спросил, как его девушка, – я ее не встречал, но слышал о ней, – он сказал мне, что живет один, и я не стал углубляться. Порасспросил кое-кого, и мне сказали, что она его бросила. Чуть не погубила. Должно быть, он это тяжело переживает.
– Вот тебе и любовь.
– Ага. Поэтому я и не связываюсь с женщинами.
Затем мы с Кевином заговорили о чем-то другом, но я не мог оторвать взгляда ни от Шейлы Ремарк, которая словно преследовала меня, ни от бессмысленного лица Гая Тэйлора, глазевшего на девушку с видом вялого, глупого сторожевого пса. Я подумал: а может, он укусит любого, кто осмелится заговорить с ней?
В десять, как и было запланировано, очередь начала двигаться. Когда я подошел к столу, ассистент режиссера по кастингу, какой-то очередной подхалим, взглянул на мои бумаги, потом на меня; очевидно, ему понравилось увиденное, и он велел мне вернуться в два на чтение. Кевин, стоявший после меня, удостоился лишь кивка и фразы: «Спасибо, что пришли».
– Дьявол, – сказал Кевин, когда мы выходили, – Нельзя было вставать в очередь сразу за тобой, я совсем не похож на мачо. То есть я хочу сказать, они знают хоть что-нибудь о Теннесси Уильямсе, бога ради?
Когда в два часа я вернулся в «Ансонию», там уже ждали более тридцати человек; мужчин было вдвое больше, чем женщин. Среди дюжины актрис я заметил Шейлу Ремарк, по-прежнему уткнувшуюся в сценарий и не замечающую ничего вокруг. Здесь был и Гай Тэйлор – как и утром, он стоял, прислонившись к стене. Он держал в руках текст, время от времени заглядывал туда, но в основном смотрел на Шейлу Ремарк, которая, как мне показалось, была совершенно безразлична к его взглядам, а может быть, вообще не замечала их.
Глядя на этих двоих, я размышлял о том, что из этой девушки получится потрясающая Бланш, по крайней мере, если судить по внешности. В ней была некая хрупкость, нечто эфемерное, ускользающее, что так прекрасно передала в фильме Вивьен Ли. Джессику Тэнди, которая первой сыграла эту роль, я видел только на фотографиях, но мне она почему-то всегда казалась похожей на лошадь. Шейлу Ремарк при всем желании нельзя было бы назвать лошадью. Она выглядела, словно драгоценный фарфор, и, должно быть, на какой-то миг на моем лице отразилось восхищение, потому что, отведя взгляд, я заметил, что Гай Тэйлор уставился на меня своими проклятыми бессмысленными глазами. Меня раздражало его, как мне казалось, собственническое выражение, но отчего-то оно встревожило меня, и я не смог ответить ему яростным взглядом. И снова принялся за сценарий.
Через несколько минут какой-то человек лет пятидесяти, который был мне незнаком, вышел к нам.
– Итак, мистер Уэйднер отклонит некоторые кандидатуры без прослушивания. Те, кто останется, должны подготовиться к чтению одной из двух сцен. Первыми мы заслушаем дам, желающих получить роль Бланш, и джентльменов, претендующих на Митча. Как вам уже говорили сегодня утром, дамы – сцена десятая, мужчины – шестая. Можно пользоваться текстом. Начинаем.
Семь женщин и пятнадцать мужчин, среди них мы с Гаем Тэйлором, последовали за этим человеком в бывший бальный зал с высоким потолком. В одном конце помещения располагалось возвышение, на котором стояло несколько деревянных стульев. В десяти ярдах перед этой импровизированной сценой виднелись четыре складных режиссерских стула. Еще в пяти ярдах за ними были выстроены четыре ряда из десяти таких же скрипучих деревянных стульев, что стояли на сцене. Мы вошли и расселись под взглядом режиссера, Уэйднера.
– Сожалею, что мы не в театре, – сказал он, – там сейчас установлены декорации, которые нельзя убрать даже ради прослушивания. Придется работать здесь. Начнем с мужчин, для разнообразия.
Он кивнул помощнику режиссера, который, бросив взгляд на планшет, произнес:
– Адамс.
Это был я. Я поднялся, сжимая в руке сценарий. На чтениях я всегда пользовался текстом, если это было разрешено. Текст дает уверенность в себе – ведь, когда пытаешься читать по памяти и вдруг забываешь какие-то строки, чувствуешь себя, словно пень.
– Дамы, кто-нибудь, будьте любезны, прочтите с мистером Адамсом за Бланш в сцене шестой, – попросил Уэйднер.
Несколько девушек тут же подняли руки, чтобы исполнить сцену, к которой они не подготовились, но взгляд Уэйднера уже был прикован к Шейле Ремарк.
– Мисс Ремарк, если я не ошибаюсь? – Она кивнула. – Мои поздравления по случаю удачного исполнения роли Гонерильи. Вы сможете прочитать сцену шестую? Обещаю, это не повлияет на мои впечатления от вашей десятой сцены.
«Дерьмо собачье», – подумал я, но она грациозно кивнула, и мы поднялись на скрипящий деревянный помост.
Вы когда-нибудь играли в пьесе перед животным или шустрым маленьким ребенком? Если да, то вы представляете ощущения актера, который не в состоянии привлечь к себе даже слабое внимание аудитории. Именно так я чувствовал себя, исполняя сцену с Шейлой Ремарк. Дело было не в том, что я читал плохо, наоборот, это было лучше, чем читать с суфлером или вторым помощником режиссера, – на ее слова я мог реагировать. Ее Бланш была такой реальной, что я не мог, в свою очередь, не быть реальным, и я играл хорошо.
Но не настолько хорошо, как она. Это были день и ночь.
Она не пользовалась книгой, но знала все реплики и движения наизусть. И, как я уже сказал о ее Гонерилье, совсем не было заметно, что она играет. Она говорила и двигалась на этой дрянной сцене так, словно она с рождения была Бланш Дюбуа из «Мечты», проживающей на Елисейских Полях, в Новом Орлеане, в 1947 году. Уэйднер не перебил ее ни через несколько реплик, ни через несколько страниц, как это обычно делают режиссеры, он позволил ей легко и без усилий доиграть сцену до конца, когда я, все еще держа в руках текст, поцеловал Бланш Дюбуа в «лоб, глаза и, наконец, в губы», а она выдохнула: «Как быстро внял Господь… бывает же!» [35]35
Пер. В. Неделина
[Закрыть]И вот все было кончено, Бланш Дюбуа исчезла, и остались только мы с Шейлой Ремарк на помосте и люди, молча смотревшие на нас снизу вверх. В улыбке Уэйднера я заметил изумление. Но он был поражен не моей игрой. Я читал хорошо, но она была великолепна.
– Благодарю, мистер Адамс. Большое спасибо. Прекрасно. У нас есть ваше резюме – да. Спасибо. – И он кивком велел мне спуститься с платформы. – И вам спасибо, мисс Ремарк. Хорошая работа. И раз уж вы здесь, будьте добры, прочитайте для нас сцену десятую.
Она кивнула, и я остановился у выхода. Десятая была чертовски сложной сценой – той, где Стэнли и выпившая Бланш остаются одни в квартире, – и я обязан был увидеть, как она играет ее. Я шепотом попросил у человека, который пригласил нас, разрешения остаться, и он кивнул молча, словно слова могли разрушить чары, околдовавшие всех присутствующих. Я сел рядом с ним.
– Наш Стэнли Ковальский должен был присутствовать сегодня здесь, чтобы читать с Бланш и Стеллами, но ему помешала встреча на телевидении, – несколько раздраженно объяснил Уэйднер. – Поэтому, если кто-нибудь из вас, джентльмены, желает сыграть с мисс Ремарк…
Среди актеров не нашлось ни одного идиота. Никто не поднял руки. Я услышал, как Уэйднер сказал:
– Ах, мистер Тэйлор.
Внутри у меня что-то сжалось. Я не знал, почему он выбрал Тэйлора – из чистого злорадства или потому, что не знал об их отношениях, а может быть, это было совпадение, он просто заметил знакомое лицо. В любом случае, подумал я, ничего хорошего из этого не выйдет. По тому, как напряглись плечи нескольких актеров, я понял, что они были такого же мнения.
– Не поможете нам?
Тэйлор медленно поднялся и взошел на сцену к девушке. Насколько я мог судить, на лице его не отразилось раздражения, и в больших, влажных глазах Шейлы Ремарк я не заметил недовольства. Она улыбнулась ему, как незнакомому человеку, и села на стул лицом к зрителям.
– С любого места, – произнес Уэйднер. Голос его звучал озабоченно. В нем не было нетерпения – только озабоченность.
Шейла Ремарк опьянела. Именно опьянела, за долю секунды. Все ее тело приняло позу, характерную для алкоголички. Взгляд затуманился, рот приоткрылся, словно разрез, небрежно проведенный поперек остатков лица, испещренного морщинами и изуродованного мешками, оставленными спиртным. Она произносила свои реплики так, как никто до нее не произносил, и любой зритель мог поклясться, что эти слова порождены мозгом самой Бланш Дюбуа, одурманенной алкоголем, что это не просто текст, который существует на бумаге уже сорок лет, текст, произносимый голосом актрисы.
Она закончила разговаривать с воображаемым зеркалом, и Гай Тэйлор в качестве Стэнли Ковальского подошел к ней. Бланш заметила его, заговорила с ним. Но, несмотря на то что она обращалась к Стэнли Ковальскому, ей отвечал Гай Тэйлор, Гай Тэйлор, читающий печатные строчки без малейшего следа эмоций. О, выражениеу него было, я ясно видел нюансы, ритм реплик, их значение. Но это выглядело так, как будто Элеонора Дузе исполняла дуэт с электрическим синтезатором. Она уничтожила его, и я подумал о своем выступлении, надеясь, что того же самого не произошло со мной.
На этот раз Уэйднер, надо отдать ему должное, не позволил им доиграть до конца. Как бы ни был ужасен Тэйлор, я не посмел бы отрицать реальность исполнения Шейлы Ремарк, прервав ее, но Уэйднер сделал это, во время одного из длинных монологов Стэнли о его кузене, который открывал пивные бутылки зубами.
– Отлично, хватит, – сказал Уэйднер. – Довольно. Благодарю, мистер Тэйлор. Думаю, на сегодня с вас достаточно. – Он отвернулся от актера. – Мисс Ремарк, если вы не возражаете, мне хотелось бы услышать вас еще раз. Так, посмотрим… мистер Карвер, прочтите, пожалуйста, роль Стэнли.
Карвер, парень из хора, у которого не хватало силенок для такой роли, шатаясь, с бледным лицом поднялся на платформу, но я не остался, чтобы посмотреть, как с ним разделаются. Я уже достаточно насмотрелся для одного дня на то, как отрывают крылышки мухам, и направился к лифту еще прежде, чем Тэйлор успел сойти со сцены.
Я как раз нажал кнопку, когда заметил его, выходившего из бального зала с сумкой через плечо. Он медленно направился по коридору ко мне, и я взмолился, чтобы лифт приехал побыстрее и мне не пришлось бы заходить туда вместе с ним. Но лифты «Ансонии» видели лучшие времена, и, когда я вошел в кабину, Тэйлор был в десяти ярдах. Я придержал дверь. Он вошел, двери закрылись, и мы остались вдвоем.
Тэйлор мгновение молча смотрел на меня.
– Вы получите роль Митча, – без выражения произнес он.
Я смущенно пожал плечами и улыбнулся:
– Там еще осталось много желающих.
– Но они не будут играть с ней.А вы читали хорошо.
Я согласно кивнул:
– Она помогла мне.
– Могу я, – произнес он после паузы, – дать вам небольшой совет? – Я кивнул. – Если они дадут вам роль Митча, откажитесь.
– Это почему? – рассмеялся я.
– Она наверняка будет играть Бланш. Как вы думаете?
– И что?..
– Вы слышали, как я сегодня читал.
– И что?..
– А вы видели меня на сцене?
– Видел в «Энни». И в «Автобусной остановке».
– И?..
– Вы хорошо играли. На самом деле хорошо.
– А как насчет сегодняшнего дня?
Я уставился себе под ноги.
– Скажите. – Я взглянул на него, сжав губы. – Дерьмово, – произнес он. – Совершенно ужасно, верно?
– Не так уж плохо, – возразил я.
– Это она сделала. Она забрала у меня все. – Он покачал головой. – Держитесь от нее подальше. Она может сделать это и с вами.
Первое, что вы узнаете, когда выбираете своей профессией театр, это то, что актеры – дети. Я говорю это, прекрасно сознавая, что я сам таков. Наше эго достигает гигантских размеров, но наши чувства нежны, словно орхидеи. В каком-то смысле это идет от того факта, что людей других профессий не отвергают по личным причинам. Писателей не критикуют – критикуют конкретный роман или новеллу. Заводские рабочие или белые воротнички теряют работу из-за недостатка знаний или опыта. Но для актера все по-другому: то, как он выглядит, как он говорит, как двигается, определяет, скажут ли ему «да» или «нет», и неприятие его имеет глубоко личные корни, как у детей, когда те называют друг друга «жидом» или «жирдяем». И часто эта детская ранимость переносится в другие взаимоотношения. Суеверия? Бурная фантазия? Этим актеры наделены в избытке. Поэтому, когда Тэйлор начал обвинять Шейлу Ремарк в крахе своей театральной карьеры, я понял, что ему просто невыносима мысль о том, что он потерял свое дарование, хотя вовсе не она украла его у него.
Двери лифта открылись, я вышел.
– Подождите! – воскликнул он, выходя вслед за мной. – Вы мне не верите.
– Послушай, дружище, – раздраженно сказал я, оборачиваясь, – я не знаю, что там между вами было, и не хочу знать, ясно? Если она испортила тебе жизнь, мне очень жаль, но я актер, мне нужна работа, и, если мне ее дадут, я ее приму!
Лицо Тэйлора осталось бесстрастным.
– Позвольте мне угостить вас выпивкой, – предложил он.
– О боже…
– Вам нечего бояться. Я не буду буйствовать. – Он выдавил улыбку. – Как вам кажется, разве я буйствовал? Разве я повышал голос?
– Нет.
– Тогда прошу вас. Я просто хочу с вами поговорить.
Я вынужден был признаться себе, что он возбуждает у меня любопытство. Большинство актеров говорили бы с жаром о том, что так много для них значит, но Тэйлор, как это ни странно, походил на живого мертвеца, словно жизнь для него представляла собой прямой скучный коридор.
– Хорошо, – сказал я. – Ладно.
Мы молча шли по Бродвею. Когда мы добрались до «Чарли», была половина четвертого, в баре царило затишье. Я присел на табурет, но Тэйлор покачал головой.
– Сядем за стол, – предложил он. Мы заняли столик и заказали выпивку.
Выяснилось, что он тоже любит бурбон.
– Боже, – выговорил он после большого глотка. – Холодно.
Да, было холодно. Зимы в Манхэттене никогда не были мягкими, и ветер, проносившийся по улицам, пронизывал насквозь все, кроме стали.
– Ну хорошо, – начал я. – Мы здесь. Вы купили мне выпить. И что теперь? Вы хотите мне что-то рассказать?
– Хочу. И когда я вам это расскажу, вы можете уйти и поступить, как захотите.
– Так я и сделаю.
– Я не буду пытаться остановить вас, – продолжал он, словно не слыша меня. – Это меня не касается. Это ваша жизнь и ваша карьера.
– Давайте ближе к делу.
– Я познакомился с ней прошлым летом. В июне. Я знаю Джо Пэппа, он пригласил меня на вечеринку после премьеры «Лира», и я пошел. Шейла была там с каким-то парнем, я подошел к ним и представился, сказал ей, как мне понравилась ее игра. Она поблагодарила меня, весьма любезно, весьма дружелюбно, ответила, что несколько раз видела меня на сцене и что ей понравилась моя работа. Тогда мне показалось странным то, что она вот так сразу, с напором накинулась на меня. Эти ее огромные, влажные, чувственные глаза буквально пожирали меня. Но ее парню было все равно. Казалось, ему вообще все вокруг было безразлично. Он просто стоял рядом и пил, пока она говорила, потом сел и продолжал пить. Позднее, когда мы стали встречаться, она рассказала мне, что он поэт. Разумеется, нигде не издавался, сказала она. По ее мнению, с точки зрения техники его стихи были не совсем хороши, но очень эмоциональны. «Богаты чувством» – вот как она выразилась.
Я отправился смотреть «Лира» во второй раз, сходил еще несколько раз, и с каждым представлением она производила на меня все большее впечатление. Во второй вечер поэт ждал ее, но на третий она уходила одна. Я уговорил ее пойти выпить, мы разговорились, прекрасно поладили. Она сказала, что между ней и поэтом все кончено, и в ту ночь она очутилась в моей постели. Мне было хорошо с ней, она казалась приятной, страстной, но не требовательной. После нескольких свиданий, нескольких совместных ночей и пробуждений я предложил ей жить вместе, без всяких обязательств. Она согласилась и на следующих выходных переехала ко мне.
Но я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Я никогда не любил ее. Я никогда не говорил ей, что люблю ее, не давал ей этого понять. Мне нужны были от нее только компания и секс, больше ничего. Мне было хорошо с ней, ее было приятно целовать, держать в объятиях, жить с ней, но я не любил ее. И я знаю, что она не любила меня. – Он махнул официанту, принесли новую порцию. Мой бокал был еще наполовину полон. – Так что я не… не жертва безответной любви, понимаете? Я просто хочу, чтобы вы это поняли.
Я кивнул, и он продолжал:
– Это началось через несколько недель после того, как она стала жить у меня. Она захотела играть со мной в игры, так она сказала. Играть в театр. Ну, вы знаете, нарочно делать или говорить что-то, чтобы вызвать у меня определенные эмоции. В большинстве случаев она не сразу давала мне понять, что она делает. Она наблюдала, сможет ли заставить меня стать ревнивым, или сходить с ума, или впасть в уныние. Или сделать меня счастливым. А потом она смеялась и говорила, что пошутила, что просто хотела посмотреть на мою реакцию. Ну, я считал, что все это чушь собачья. Я решил, что это скорее упражнения в технике, чем целенаправленные попытки изводить меня, и в каком-то смысле я ее понимал, понимал ее желание оказаться лицом к лицу с чувствами, исследовать их. Но все же я думал, что это обман, вторжение в мое личное пространство. Она делала это не часто, раз, может, два в неделю. Я время от времени пытался провернуть то же самое с ней, но она никогда не поддавалась, просто смотрела на меня как на ребенка, решившего поиграть во взрослые игры.
Потом это коснулось секса. Пока мы занимались любовью, она называла меня другими именами, рассказывала мне грустные истории из своей жизни, пробовала все, чтобы вызвать у меня различные реакции, вспышки гнева. Иногда… – Он опустил взгляд и одним глотком осушил свой бокал. – Иногда я… кончал и плакал одновременно.
Официант проходил неподалеку, и я сделал знак принести еще по порции.
– А почему вы не ушли от нее?
– Это было… как я уже говорил, она не делала так все время. И она мне нравилась. Иногда я даже не замечал, как она начинала всю эту чепуху, и она это понимала. Однажды она принялась проводить свои опыты, когда я был в стельку пьян, и пару раз экспериментировала надо мной, когда я просто сильно выпивал. Но мне было все равно. А потом наступила зима.
После того лета я работал мало. Несколько вечеринок в городе, кое-что читал за кадром. Деньги были неплохие, но я только танцевал и пел, простое чтение, никаких ревю. И вот в начале декабря Харв Пирсалл приглашает меня на пробы к «Ахаву». Помните, это мюзикл, который закрыли после предварительных просмотров? Он хотел, чтобы я читал роль Старбека, в той сцене, где Старбек планирует застрелить Ахава, чтобы спасти «Пекод». Это была хорошая сцена, сильная сцена, и вот я вышел и все провалил. Все провалил к чертовой матери. Я был совершенно невыразителен, как в своих рекламах «понтиака». Но там это не имело значения – там мне не нужно было вкладывать в слова эмоции – просто продать товар, и все. Но теперь, когда я должен был чувствовать что-то, выражать что-то, – я не смог. Харв спросил меня, все ли со мной в порядке, я пробормотал что-то о плохом самочувствии. Он пригласил меня прийти на следующий день, и все повторилось.
В тот уик-энд я отправился в «Сент-Марк» посмотреть Шейлу в первой постановке сезона – это был новый перевод «Медеи», выполненный каким-то аспирантом Нью-Йоркского университета; она получила заглавную роль. Они репетировали без конца целый месяц, гонорар был смешной, но она относилась к этому с большим энтузиазмом. Пэпп был там в тот вечер, и он попросил прийти Принса. Перевод был дерьмовым. Никаких декораций, туники вместо костюмов, дрянное освещение. Но Шейла…
Он допил свой бурбон, выплюнул лед обратно в бокал.
– Она была… совершенна. Все эмоции были реальны. Должны были. Ведь она взяла их у меня. Не смотрите на меня так. Я сразу понял, что вы обо мне думаете. Что я параноик, завидую ее таланту. Но когда я начал размышлять о случившемся, то понял, что это единственно возможный ответ.
Она так нежно обходилась со мной после этого, улыбалась мне, держала меня за руку, представляя своим друзьям, а я чувствовал себя тупым и безжизненным, как тот поэт, в компании которого я ее встретил. Еще тогда я заподозрил, что она сделала, но ничего не сказал об этом. На следующей неделе, когда я попытался найти того поэта, я узнал, что он уехал из Нью-Йорка в родной городок. Я отправился в Линкольн-центр, [36]36
Линкольн-центр
[Закрыть]в хранилище видеозаписей, и просмотрел «Короля Лира». Я хотел увидеть что-нибудь, какое-нибудь несоответствие, что-то не то.Черт, я не знал, что ищу, но знал, что пойму это, когда увижу.
Он покачал головой.
– Это оказалось… невероятно. На пленке не было и следа игры, которую я помнил. Вместо этого я видел плоское, безжизненное, любительское исполнение, ужасное в сравнении с игрой остальных. Я не мог поверить своим глазам, просмотрел запись снова. То же самое. Тогда я понял, почему она никогда не ходила на пробы для рекламы или кинофильмов. Это не… проявлялось на пленке. Она могла обмануть людей, но не камеры.
После этого я вернулся в квартиру, рассказал ей о своем открытии. Это были не мои догадки, не теория, тогда я уже знал. Понимаете, знал.
Тэйлор замолчал и заглянул в пустой бокал. Я подумал, что, наверное, совершил большую ошибку, отправившись с ним в бар, потому что он наверняка был параноиком и явно мог впасть в буйство, несмотря на свои заверения в обратном.
– И что… – Вместо «что» у меня получилось «што», но я выдавил свой вопрос, пока он махал официанту – тот поднял бровь, но принес еще выпивки. – И что она ответила? Что вы ей сказали?
– Она… подтвердила это. Сказала, что я прав. «В каком-то смысле», – сказала она. В каком-то смысле.
– Ну… – Я потряс головой, чтобы мысли прояснились. – А может, она имела в виду то, что просто изучала вас? Но это далеко не то же самое, что красть эмоции, верно?
– Нет. Она украла их.
– Это глупо. Глупо. У вас же остались чувства.
– Нет. Я хотел… когда я во всем убедился, я хотел убить ее. Та улыбка, которой она улыбалась мне, как будто я был бессилен что-либо вернуть, как будто она запланировала это в тот момент, когда увидела меня, – вот что вызвало у меня желание убить ее. – Он взглянул на меня своими пустыми глазами. – Но я не сделал этого. Не смог. Не смог достаточно разозлиться для этого.
Он вздохнул.
– Она уехала от меня. Но меня это не расстроило. Я был рад. Настолько, насколько мог чувствовать радость после того, что она сделала. Я не знаю , какона это сделала. Думаю, она научилась этому от кого-то. И не знаю, смогу ли я их когда-либо вернуть. О нет, не отнять у нее. У нее – никогда. Нет, сам. Построить их в себе каким-то образом. Эмоции. Чувства. Может быть, однажды и смогу.
