Текст книги "Ужасы. Замкнутый круг"
Автор книги: Роберт Рик МакКаммон
Соавторы: Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Стив Тем,Стивен Галлахер,Лоренс Стейг,Алекс Кироба,Черри Уайлдер,Грегори Фрост
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
И этот запах. Или вонища, как выразился Генри. Он был не слишком силен, но чувствовался везде; вы никак не могли от него избавиться. Он напомнил мне о том дне, когда я собрался заменить унитаз у себя в лавке; его необходимо было оставить на ночь на улице, чтобы высох уплотнитель, и рабочий прикрыл канализационную трубу бумагой. И всю ночь, даже во сне, я чувствовал отвратительный запах разложения, распространившийся по дому.
На какое-то время, до обеда, дети отвлекли меня. Тридцать пять детей, отпущенных из школы на целый день, полны такого энтузиазма, что способны буквально свернуть горы. Я почти чувствовал, как их энергия пронизывает церковь, погруженную во враждебную тишину. Но эта тишина понемногу начала отвоевывать свои позиции… Во время ланча дети еще весело смеялись, расспрашивали, что это за большой дом неподалеку, но, как это ни странно, к работе они вернулись с неохотой, а затем начались всяческие капризы.
– Мисс, этот скотч не клеит!
– Сэр, у меня опять карандаш сломался.
Доринда, словно могучий и яростный смерч, не останавливаясь, носилась по церкви. Я начинал понимать, как тяжел труд учителя начальной школы. Но вскоре и она потеряла контроль над детьми. Несмотря на наши объединенные усилия, половина детей бросила работу; они стояли группками, с унылыми лицами.
Вдруг со стороны алтаря раздался душераздирающий вопль – одна из младших девочек кричала не переставая. Доринда бросилась туда, я вслед за ней. Девчонка, зажмурив глаза, терла лицо руками и визжала, как сошедший с ума паровозный свисток.
– Это паук, мисс. За головой вон того человека.
Дети указали на лежачую статую десятого лорда Тэттершема, казалось, вырезанную из куска особенно бледного и отвратительного сыра «чеддер». На лице лорда застыла глупая довольная ухмылка.
– Фу ты, просто паук…
Генри щелкнул пальцами за ухом десятого лорда, и паук упал на пол. Мы уставились на него, разинув рты; он был невиданных размеров. Генри поднял ботинок, подкованный гвоздями…
– Стой, – вмешался я. – Это же обыкновенный паук – разве что необычно большой и толстый, наверное, дедушка-паук!
Раздались негромкие нервные смешки; я подобрал с пола насекомое и пустил его по рукаву куртки.
– Они очень полезны, – сказал я. – Если бы не они, нас бы всех мухи насмерть закусали. – И я понес паука на улицу, приговаривая: – Пошли, Юстас.
Мне показалось, что необходимо в этот момент отогнать страх, предотвратить жестокость. Когда я вернулся, дети снова взялись за работу и весело щебетали.
– Спасибо, – сказала Доринда. – Знаете, из вас получился бы неплохой учитель.
– Благодарю, – ответил я. – Но дело в том, что я хороший торговец. За Юстаса можно получить фунт от любителей коллекционировать сушеных пауков.
Она посмотрела на меня так, словно наполовину поверила, затем со смехом отвернулась. Это тоже было неплохо. Хотя мне показалось, что смех ее звучал немного наигранно.
Я направился к двери проверить свои вещи – фотоаппараты и сумку со всякими приспособлениями. Я также взял с собой аптечку первой помощи и два больших фонаря. Я подготовился к осаде – у меня были два объемистых термоса с кофе и коробка батончиков «Марс». Я понятия не имел, чего здесь можно ожидать, но был уверен, что кончится все это плохо.
Я заметил памятную доску на стене.
Памяти Томаса Дора,
почтенного и усердного школьного учителя,
мирского проповедника и благотворителя этого прихода.
Он публично обличал грехи
и молча шел по пути добродетели.
Он оставил все свое состояние
на религиозные трактаты для бедных.
Эта доска воздвигнута
на средства его скорбящих друзей и учеников.
MDCCCX
Блаженны мертвые, покоящиеся в Господе [44]44
Измененная цитата из Библии: «Блаженны мертвые, умирающие в Господе» (Откр., 14:13).
[Закрыть]
Раздался грохот планшета, звон разлетевшихся в стороны скрепок и визг: «О мисс, он порвал мой рисунок!»
– Томас Дор, где же ты? – пробормотал я. – Нам бы не помешало сейчас подкрепление.
Но в ответ не раздался удар грома, не разверзлась могила, лишь разнеслись по церкви крики: «Генри отнял у меня резинку, сэр».
Я сделал все, что было в моих силах; я носился взад-вперед со своей вспышкой и фотоаппаратом, снимая, как все работают; я разливал кофе, раздавал шоколадные батончики. Но с каждым разом я видел все меньше детей, занятых работой. Они под различными предлогами покидали церковь и с несчастным видом торчали на крыльце; камень попал в туфлю; нужно в туалет; у кого-то кружилась голова, кого-то тошнило. Я бессчетное число раз водил их в туалет в особняк. Детей заинтересовали бабочки, выставленные в холле. Когда новость о бабочках достигла церкви, число желающих отправиться в туалет выросло до невероятных размеров; можно было подумать, что среди нас свирепствует эпидемия холеры или дизентерии.
В конце концов мне пришлось заключить с ними сделку. Я пообещал детям, что, если они закончат свою работу и все за собой уберут, я устрою небольшую экскурсию к бабочкам.
– Это взятка, – прошипела Доринда, когда мы вошли в комнату с шелковичными червями.
– Вы хотите нормальную выставку или нет? – прошипел я в ответ, хватая Генри за руку как раз в тот момент, когда он запихивал трех живых червей в пачку из-под сигарет (это несмотря на то что все витрины были заперты…).
Должен признаться, я с радостью смотрел, как очертания Тэттершемской церкви исчезали в сумерках в зеркале заднего вида, когда я, словно озабоченная овчарка, ехал домой вслед за микроавтобусом. Я был рад, что ничего дурного не произошло, хотя микроавтобус был набит хлопавшими крыльями парусниками.
Дети с довольным видом высыпали из автобуса на школьном дворе. Всю дорогу домой они напевали строчки из старых популярных песенок – верный признак того, что с ними все было в порядке.
– А куда он вас сегодня ведет, мисс? – во весь голос поинтересовался Джек Харгривз.
– Что ты имеешь в виду? – возмутилась Доринда.
– Вы в кино идете, да? С вашим парнем. Я хочу сказать, что, если он не жадный, сегодня в «Рокси» фильм с Элвисом.
– Это ковбойский фильм, мисс, – «Люби меня нежно».
– О, такой чудный фильм, мисс, – его в конце убивают, – хором воскликнули девочки.
– Там мокрухи полно, – хором закричали мальчики.
– Давайте я подвезу вас домой, – тактично сказал я Доринде, видя, что она готова взорваться.
Высаживая ее у ворот, я спросил:
– Так как насчет старины Элвиса?
Она пригласила меня в субботу в Мирсден, на стипль-чез; весь день лило как из ведра. Худшего наказания я не могу себе представить.
На этом вся история могла бы закончиться, но в воскресенье дождь продолжал идти, и я весь день провел в фотолаборатории, проявляя пленку, отснятую в церкви. Фотографии оказались удивительно четкими благодаря вспышке, и я, чтобы порадовать Доринду, напечатал их размером десять на восемь дюймов. Они будут прекрасно смотреться на стенах класса, думал я. Единственное, что не давало мне покоя, – это какое-то лицо, выглядывавшее из-за надгробия. Оно оказалось на одном из снимков. Лицо принадлежало не мне и, разумеется, не Доринде. Оно было слишком уродливым. И, поскольку человек был лысым, это не мог быть никто из учеников.
Оно почти спряталось среди резких теней, порожденных вспышкой; человек наблюдал, как две девочки переводят на бумагу медную табличку с надписью, вделанную в пол. Девочки были поглощены своим занятием (или притворялись, что поглощены) и, очевидно, не подозревали, что за ними подглядывают. Мне почему-то казалось, что лицо это не принадлежит живому человеку; я бы сказал, что это маска с одной из могил, только темные глаза были живыми – они блестели, смотрели. Лицо это не выходило у меня из головы, пока я проявлял и печатал фотографии. Я все время подходил к сохнувшему снимку и разглядывал неизвестного; думаю, я старался найти какое-то разумное объяснение его появлению – игра света на куске полуразрушенной статуи, порождение моего воображения, обман зрения. Но оно смотрело, оно смотрело, отрицать это было невозможно, смотрело злобным, голодным взглядом. Мне не понравилась мысль о том, что лицо – плод моего воображения; я всегда придерживался здравых взглядов и не страдал навязчивыми идеями.
В среду я приехал в школу с фотографиями; дети обрадовались, увидев меня, Доринда тоже – и, как это ни странно, сама директриса. Дети все это время заканчивали работы, начатые в церкви, и стены были увешаны пестрыми рисунками. Казалось, вернувшись в школу, они снова обрели свою буйную энергию, и в результате получилась лучшая выставка, какую когда-либо видели в школе. Работы были такими интересными, что пригласили школьного инспектора. Меня представили ему: это был бесцеремонный молодой человек, который пришел в бурный восторг от моих снимков и заявил, что управляющие школьными делами редко проявляют такой интерес к учебному процессу, а затем предложил перенести выставку в фойе здания администрации графства. Я решил, что он, вероятно, ищет способ подобраться к Доринде, но его энтузиазм казался неподдельным, и директриса была на седьмом небе.
Я указал на странное лицо на фотографии. Доринда настаивала, что это игра света. Но Джек Харгривз возразил:
– Ага, сэр, он там был. Старикашка этот. Он ничего не говорил, просто шастал в тени, подсматривал за девчонками, грязный старый тип. Я подумал, что это сторож.
Директриса бросила на Доринду очень странный взгляд, и та слегка побледнела. Инспектор торопливо сменил тему и снова принялся расхваливать рисунки с косоглазыми херувимами и прекрасное изображение надгробия, над которым трудился Генри. Сверху стояла статуя скорбящей женщины, закутанной в плащ, в стиле Регентства, на плите была высечена надпись:
Памяти Мэри Крейг,
женщины образцового благочестия и благоразумия,
покинувшей этот бренный мир в возрасте 29 лет,
но успевшей приобрести
– Это нужно закончить, – сказал инспектор.
– Не могу, сэр, – это все, что мы успели скопировать. В конце пришлось торопиться.
– Жаль, – произнес инспектор, – Незаконченный рисунок определенно нельзя вывешивать в здании администрации.
Я заметил, что Генри бросил взгляд на Джека Харгривза; мне показалось, что в нем отражается неподдельное отвращение. Лишь позднее я понял, как сильно я ошибся.
В понедельник утром телефон у меня в магазине зазвонил, возвещая о неприятностях. Это была директриса, и даже по телефону я понял, что губы ее крепко сжаты и что она трясется от ярости.
– Вам лучше всего приехать немедленно, мистер Эшден! Я с самого начала знала, что из этой затеи с церковью ничего хорошего не выйдет. По-моему, нужно собрать совет управляющих, но, мне кажется, сначала надо поговорить с вами.
Я преодолел милю до школы за рекордное время. Директриса, ожидавшая у входа, сразу же на меня набросилась. Губы ее действительнобыли крепко сжаты, и она действительнотряслась. Она повела меня в холл, где располагалась выставка Доринды, которую пока не перенесли в администрацию. Дрожащей рукой директриса указала на большой рисунок, висевший в центре. Это было изображение надгробия времен Регентства, выполненное Генри и Джеком Харгривзом; леди в плаще по-прежнему походила на увядший лист салата, но надпись была закончена:
Памяти Мэри Крейг,
женщины образцового благочестия и благоразумия,
покинувшей этот бренный мир в возрасте 29 лет,
но успевшей приобрести
ту зрелость духа, что не зависит от числа прожитых лет.
MDCCLXXX
К несчастью, поверх этой строгой надписи огромными неровными буквами были выведены другие слова. Слова «прелюбодейка», «блудница» и «публичная девка».
– Вот, – заявила директриса, – что выходит из опрометчиво устроенных экспедиций.
Она повела меня в свой кабинет. Инспектор был там, выглядел он слегка бледным перед лицом такого бурного приступа женского гнева. Здесь была и Доринда – она сильно раскраснелась и имела вызывающий вид.
– Вы спрашивали мальчиков… об этом? – осведомился я.
– Разумеется нет.
– Могу я их увидеть? – спросил я как можно более спокойно. – Мне кажется, пора прекратить выставлять себя в дурацком свете.
– Что вы хотите этим сказать, мистер Эшден?
– Я хочу сказать, что подобные слова редко входят в словарь школьника двадцатого века.
Инспектор кивнул; он был неглуп. Директриса поняла намек, и Генри был вызван в кабинет.
– Генри, – начал я, – скажи мне, ты знаешь, что означает слово «блудница»?
Генри осторожно оглядел наши лица; он был стреляным воробьем и за милю чуял неприятности. Затем на лице его отразилось искреннее недоумение.
– Это когда кто-то заблудился? – предположил он.
– А «публичная женщина»?
– Ну, которая выступает перед публикой? – На лице его мелькнула ухмылка.
– Нет, Генри.
– Тогда не знаю, сэр. – Лицо его снова стало замкнутым.
– А скажи мне, Генри, как бы ты назвал… женщину… которая берет деньги за то, что идет с мужчиной?
На лице мальчишки появилось выражение неподдельного ужаса. Такие слова никогда не произносились в этой святая святых.
– Можешь отвечать, Генри, – произнесла директриса, едва шевеля губами.
– Э-э… шлюха, мисс. Девка с панели. Или подстилка. – Глаза его стали совершенно круглыми, сверкнули белки.
– Итак, если ты не знаешь, что такое «блудница», Генри, то зачем ты написал это слово на изображении могилы?
– Потому что оно было там написано, когда мы с Джеком пришли туда в субботу, сэр. Мы не знали, срисовывать его или нет, но решили, что это какое-то официальное звание.
Когда мы с инспектором бежали к машинам, я обогнал его на полных десять ярдов…
– Никогда за сорок лет моего служения Господу я не видел ничего подобного, – гремел преподобный Эрнест Лейси. – Стоит ради блага прихода впустить в церковь детей, и вот что происходит. В наше время дети…
– А вы можете предположить, – перебил его я, – как в наше время дети могли забраться так высоко? Я хочу сказать, есть ли здесь лестница, которой они могли бы воспользоваться?
Молодой полицейский сержант, которого Лейси привел с собой, глубокомысленно кивнул.
– Лестницы нет, – ответил преподобный Лейси. – Должно быть, они принесли ее с собой.
– На велосипедах?
– Это работа взрослого человека, сэр, – сказал сержант. – Это видно по размаху, по высоте букв. – Он встал на скамью и потянулся. – Высокий парень – почти как я. Это не дети, преподобный.
– Отвратительно.
– Генри, – спросил я, – а этот лысый старик был здесь, когда вы приезжали во второй раз?
– Ага, – ответил присмиревший Генри. – Болтался вокруг, пялился на нас. Но ничего не сказал. Я решил, что он нас выгонит, но он молчал. Его интересуют только девчонки… И еще, по-моему, он со сдвигом. – Генри покраснел и смолк.
– Почему ты так решил, Генри?
– А можно я шепотом скажу, сэр? – Он подошел ближе. – Джек Харгривз заметил, что он в одной рубашке, рваной, грязной. Решил, что он один из них,сэр.
– Один из кого, Генри? – неприятным тоном переспросила директриса.
– Беглый сумасшедший, сэр, – солгал Генри. – Псих.
– Псих или нет, – сказал сержант, – но если это дело рук взрослых, это преступление. А теперь извините меня, преподобный отец, я соберу вещественные доказательства. После этого здесь можно будет навести порядок.
Он подошел к могиле и соскреб в небольшой конверт немного черной краски, которой были выведены мерзкие надписи. Я заметил, что краска еще не высохла – она легко сошла с белого мрамора. Сержант, принюхавшись, сморщил нос.
Мы оставили его в церкви и поехали обратно в школу; всю дорогу директриса испускала вздохи, словно дракон, остывающий после того, как дышал огнем. Доринда издавала едва слышные самодовольные звуки, похожие на требование извинений от начальства.
Звонок у двери магазина зазвенел, когда я варил кофе. Вошедший оказался молодым сержантом из церкви; он был в форме. Я предложил ему чашечку; он принялся расхаживать по моему магазину, разглядывая вещи.
– Это все уже оплачено, сержант, – предупредил я резко, но как бы в шутку.
– Не волнуйтесь, сэр, – успокаивающим тоном ответил он. – Я сам немного занимался старинными вещами. Прекрасные венские часы… вижу, стоят двадцать фунтов.
Я поднял брови.
– Для вас – девятнадцать, сержант. Или это взятка полицейскому при исполнении обязанностей?
Как ни странно, он рассмеялся и достал чековую книжку.
– Боюсь, я не обычный сержант; у меня по всем предметам «отлично». Это не дает покоя моему суперинтенданту. Он думает, что во мне есть нечто сверхчеловеческое. Сначала он отправил меня в Брэмшилл-колледж, [45]45
Брэмшилл-колледж – главное учебное заведение в Великобритании, готовящее кадры для полиции.
[Закрыть]чтобы от меня избавиться, а теперь держит в штаб-квартире, чтобы я разбирался с благородными или со всякими чудными делами, вроде этого случая в Тэттершеме.
– Значит, дело получило продолжение?
– О да. В некотором роде. Мы знаем, что у него есть ключ от церкви.
Я издал удивленный возглас.
– Викарий нанял женщину, чтобы вычистить памятник, затем закрыл церковь; он думал, что у него единственный ключ. Неделю спустя он заглянул туда – оказалось, шутник снова взялся за свое. Он был там еще трижды за последние две недели. Я провел несколько бессонных ночей в ризнице, но, пока я сидел там, ничего не произошло. В первую ночь, когда меня не было, надписи появились снова.
– Вам не позавидуешь, – сказал я. – Отвратительное место. Не хотел бы я провести там ночь в одиночку даже за жалованье суперинтенданта.
– Я был не один, сэр, – криво усмехнулся он. – Со мной был местный бобби.
– И что он об этом думает?
– Ничего. Он новенький – в прошлом году перевели из Строппинга. Боюсь, деревенские бобби сейчас не те, что прежде. Я хотел попросить вас поехать со мной и осмотреть здание еще раз, сэр, если вы не возражаете. Мне нужно ваше профессиональное мнение.
– Вы же знаете, что это не дети.
– Знаю.
Перед тем как уйти, я сунул в карман фотографии, сделанные в церкви. Точнее, одну из них.
Я смотрел на интерьер церкви в ужасе. Казалось, все могилы были осквернены.
Уильям Трентон,
служивший викарием в этом приходе в течение сорока лет,
неутомимый поклонник церковной музыки.
Музыка его очаровывала слух,
а мягкость его манер завоевывала сердца.
MDCCCV
На могиле дрожащей рукой, словно в ярости, было выведено:
Вор, вымогатель, верни десятину,
из-за которой ты погубил Джека Бартона
На надгробии леди Непоколебимой Добродетели и Великого Милосердия нацарапали:
Она распутничала с собственным сыном
Я ходил от одного надгробия к другому.
– Отвратительно! – воскликнул я. – Но не так уж глупо. Кажется даже, что он все о них знал. Свихнувшийся краевед?
– Забавно, что вы это сказали. Я порылся в церковных архивах. Был такой фермер по имени Джон Уилберфорс Бартон, умер в тысяча семьсот восемьдесят третьем году. Лишился земель, покончил с собой, и его запретили хоронить в освященной земле. А леди, о которой это написано, – у нее был сын, который так и не женился. Она его пережила. Так что все надписи имеют смысл. Как будто он знал этих людей лично.
– Все могилы осквернены?
– Он оставил нетронутыми плиты Викторианской эпохи… и учителя, Дора.
– Ах да, столп добродетели, я помню. Но и до него когда-нибудь очередь дойдет.
– Есть одна странная вещь… – Сержант в смущении смолк. – Я показал надписи эксперту по почерку, графологу. Суперинтендант меня чуть не убил, когда узнал, сколько стоило пригласить его из Мункастера. Я заставил всех детей из того класса написать по несколько строчек. Он их изучил – поэтому я и знаю, что это не дети, – и сказал одну забавную вещь. Почерк показался ему очень старомодным. По-видимому, в каждом веке существует свой тип письма… – Он смолк.
– Вы хотите сказать, что он похож на почерк юных джентльменов Георгианской эпохи, которые выцарапывали свои имена на скамьях в Ньюхерсте во время длинных проповедей… – И я тоже замолчал.
Мы взглянули друг на друга в полутьме нефа, затем пожали плечами и сменили тему. Если бы мы этого не сделали, история Доринды была бы иной.
Я извлек свою фотографию с лысой головой, наблюдающей за тем, как рисуют девочки. Я решил, что раз уж наш разговор коснулся такой безумной темы, то можно не бояться заговорить о незнакомце.
– Что вы об этом скажете, сержант?
– Я сам хотел спросить вас об этой фотографии. Вообще-то, я считал, что мальчишки все придумали, чтобы выкрутиться из неприятностей. Свихнутый старикашка, если это действительно старикашка, – это вполне может быть кусок мрамора, рука статуи или что-то в этом духе…
– Давайте подойдем к тому месту, откуда я сделал снимок.
Мы подошли. Среди могил на том месте, где на снимке виднелась голова, ничего не было.
– Это могло быть что угодно. Может, кто-то из детей оставил на выступе пакет с сэндвичами. Он выглядит помятым… помятым и в то же время раздутым – похож на репу. Это может быть даже голова кого-то из детей.
– Лысыйребенок?
– Возможно, так упал свет от вспышки, и кажется, что он лысый. Но если там действительно кто-то был, не хотелось бы мне встретиться с ним ночью в темном переулке.
Мы нервно рассмеялись. Затем сержант сказал:
– Вы не возражаете, если я заберу это? Я сделаю несколько копий. Может быть, кто-нибудь из местных узнает его. Например, те, кто побывал в Музее мадам Тюссо.
И мы снова невесело рассмеялись.
И на этом разговор закончился.
Должен сказать, что официальное открытие нашей выставки в здании администрации скорее походило на вечеринку. Это происходило в дни, когда в средствах не было недостатка; обслуживание было превосходным, виски лилось рекой. Выставка выглядела великолепно; они одолжили у меня негативы и отпечатали фотографии размером квадратный метр, с сильной резкостью; и дети выглядели гораздо более прилежными и трудолюбивыми, чем на самом деле. Но работы были хорошие и хорошо оправлены, а в подходящей рамке любая картинка выглядит на миллион долларов.
Вы также должны вспомнить, что это происходило в те дни, когда детям редко разрешали покидать школу; думаю, графство хотело поощрить творческую работу в начальных классах. В тот вечер там было много учителей, инспекторов, организаторов и советников, и множество чиновников, которые пришли главным образом из-за виски (которое они пили с невероятной скоростью, не моргнув глазом, – должно быть, они обладали большим опытом в этом деле). Ученики 4-го «С» тоже были там; директриса привезла их из Барлборо на автобусе, в сопровождении четырех учителей. Дети выглядели невероятно опрятными; я даже не узнал их, пока они не заговорили.
Доринда, как я помню, приехала прямо из дома в своем белом «мини». Она выглядела счастливой и возбужденной. Вокруг нее образовалась толпа, все поздравляли ее или просто просили напомнить о себе отцу, и я не смог подойти к ней. Но я до сих пор помню, какой она была счастливой…
Обходя экспонаты, я наткнулся на своего полицейского сержанта, он выглядел джентльменом до кончиков ногтей в аккуратном твидовом костюме – теперь, разглядев табличку на его форме, я знал, что его зовут Майк Уоткинс.
– Как ваши венские часы?
– Прекрасно. В отличие от всего остального.
– Значит, так и не поймали своего сумасшедшего краеведа?
– Никто не узнал человека на фотографии. Хотя я заметил несколько чертовски странных взглядов. Вы знаете, мне пришло в голову вот что: ведь это началось после того, как четвертый «си» побывал в церкви.
– Это не они!
– Я знаю, что не они. Но все началось сразу после-как будто они потревожиличто-то. Что-то весьма неприятное. Я получил еще одно вещественное доказательство.
Все это время мы прохаживались по выставке. В тот момент нечто старинное, красивое и блестящее среди косоглазых херувимов и размытых копий могильных плит привлекло мой взгляд антиквара. Висячий замок, небольшой, изящный, отполированный до невозможного блеска.
– Погодите, – сказал я.
Мы вместе подошли ближе. Под замком висела записка, нацарапанная довольно небрежно и гласившая:
Сриднивековый зам ок.
Одолжено из Тэттершемской церкви из склепа дракулы
Дж. Харгривзом и Г. Уинтерботтомом
Замок был не «сриднивековым» и даже не средневековым. Это была элегантная георгианская вещица, украшенная орнаментом из переплетающихся крестов, – замок с решетки, окружавшей алтарь, под которым находился склеп.
Меня охватило ужасное предчувствие.
– Что там у вас за неприятное вещественное доказательство? – спросил я.
Сержант с неловким видом переступил с ноги на ногу.
– Помните, как я соскреб немного черной краски с первой оскверненной могилы? Я отправил ее в отдел судебной экспертизы, но они ничего не могли о ней сказать, поэтому послали ее в министерство внутренних дел. Хорошо, что я взял много.
– Ну и?.. – резко спросил я.
– Ну, и старый сэр Бернард Спилсбери выяснил, что это такое. Это была вовсе не краска – это остатки разложившихся тканей. Животных или людей, они не могут точно сказать… Они очень старые.
– Насколько старые?
Он сглотнул:
– Они считают, им несколько веков…
– О боже, замок, склеп… Кто-то, кто лично знал похороненных в этих могилах… Это безумие, сержант. Если мы о таком заикнемся, нас посадят в дурдом.
Он принял непроницаемый официальный вид – даже лучшие из них умеют это делать.
– У меня имеются доказательства, сэр, что неизвестное лицо или группа лиц проникли в склеп, вскрыли могилы и с помощью останков нанесли граффити на памятники. Все это является преступлением.
Словно из другого мира – из уютного мира хорошеньких девушек, разносивших напитки, из мира искусствоведов и советников, поглощающих виски, до нас донесся чей-то голос:
– Леди и джентльмены, в память об этом уникальном событии председатель совета графства, советник Нил Фогерти, вручит почетные грамоты детям, принимавшим участие в проекте.
Все шло гладко, пока не прозвучало имя «Харгривз Дж.» Но Харгривз Дж. не вышел вперед.
– Я уверена, он был в автобусе, – раздраженно произнесла директриса.
– Может, он пошел в…
– Продолжайте, – велела директриса.
Вручение грамот продолжилось до тех пор, пока не дошли до имени «Уинтерботтом Г.». Его тоже не оказалось в зале; после тщательного обыска гардероба и коридоров ни его, ни Харгривза Дж. так и не нашли.
– Где они? – шипела Доринда; она сразу сообразила отвести в угол старосту класса и трясла ее так, словно хотела вышибить душу.
В конце концов девчонка разревелась. К своему ужасу, мы узнали, что мальчишки сбежали из автобуса, попросив остановиться в Тэттершеме, чтобы сходить в туалет. В туалет отправились все дети; но Джек и Генри не вернулись в автобус. Другие отвечали за них во время переклички. Джек и Генри взяли с собой сэндвичи и фонари. Они собирались устроить в церкви засаду на лысого старика, который писал грязные слова.
В следующий момент Доринда уже бежала к своей машине; мы с сержантом гремели по коридорам администрации вслед за ней.
Мы почти догнали ее на стоянке; она уехала прямо у нас из-под носа.
– Возьмем мою машину! – крикнул я.
Так мы и сделали и, воспользовавшись объездной дорогой, чуть не обогнали ее у Селмерби. Но затем она скрылась в лабиринте извилистых дорожек для верховой езды, с которыми была знакома с детства. И среди этих дорожек ее «мини» оставил мой автомобиль далеко позади.
– Мы потеряли ее, сэр, – сказал сержант Уоткинс. – Высадите меня у следующей телефонной будки, и я позову подмогу прямо к церкви.
Но я не в силах был остановиться. В голове не переставая звучали слова Генри Уинтерботтома о том, что, кем бы ни было существо, оно не интересовалось мальчиками. Оно смотрело на девочек.
В конце концов сержант Уоткинс взял дело в свои руки (на что он имел полное право) и выпрыгнул на каком-то перекрестке, когда я притормозил. По крайней мере, он был настолько любезен, что захлопнул за собой дверь, так что мне не пришлось останавливаться. Но минуты шли; я свернул не на ту дорогу и заблудился. Время уходило.
Прошло полчаса, прежде чем я подъехал к Тэттершемской церкви. Белый «мини» был припаркован у крыльца. В церкви было темно, в большом доме тоже; но в свете луны я заметил, что церковная дверь распахнута. Искусство Генри управляться с замками не изменило ему.
Я вбежал внутрь и оказался в полной темноте.
– Доринда?
В ответ раздался какой-то бессмысленный, животный всхлип.
– Доринда, ради бога! – крикнул я.
Затем я услышал звук – как будто кто-то полз среди скамей; к этому моменту я начинал различать очертания окон, но больше ничего.
Затем раздался дрожащий голос Генри:
– Осторожно, сэр. Мы здесь, в углу. Осторожно, он рыщет вокруг.
– Пусть только посмеет рыскать вокруг меня, – крикнул я, – и я разорву его на кусочки.
– Осторожно, сэр. Он весь скользкий, вонючий… Он как бы разваливается, когда до него дотрагиваешься.
О боже, свет. Где же выключатель? Я понял, что не знаю этого.
– Где выключатель, Генри? – Я направился к нему, медленно, крадучись, прислушиваясь к шороху в пространстве, разделявшем нас.
Доринда снова начала всхлипывать, тихо, бессмысленно.
– Они не работают, сэр, – пискнул Генри. – Наверное, свет вырубили.
Моя рука наткнулась на нечто вертикальное, твердое и цилиндрическое. Я понял, что это: один из посохов церковных старост, которые были установлены в торцах задних скамей. Я вытащил его, ощупал медную верхушку; она изображала епископскую митру; из нее получится неплохая дубина. Я почувствовал себя немного увереннее и двинулся дальше. Плач Доринды и тяжелое дыхание мальчишек приблизились. Шорох, издаваемый ползущим существом, тоже. Теперь до меня донесся запах; тот же запах, который стоял в этой церкви, только в тысячу раз более сильный. Запах смерти; я уже чувствовал его однажды, когда забрался в разбившийся бомбардировщик во время войны.
Я чуял его запах, я слышал его; но я нанес удар потому, что ощутил его присутствие, – правая сторона моего лица внезапно похолодела, когда он бросился на меня, как будто он изгонял тепло из окружавшего его воздуха…
Я никогда прежде не наносил такого мощного удара и надеюсь, мне больше не придется этого делать. Его было достаточно, чтобы убить человека, но я никогда не смог бы заставить себя ударить живое существо с такой силой. Я вложил в него весь свой страх, ярость, ненависть. И я понял, что посох угодил в основание шеи. Я словно ударил гнилой кабачок, внутри которого затрещало. На лицо мое брызнули холодные капли. Но я не услышал дрожи, стона боли или резкого вздоха; я ударил мертвое существо, и инстинктивно я оставил надежду убить его.
В следующую секунду посох выхватили у меня из рук с такой силой, что онемели пальцы. А еще мгновение спустя меня отшвырнули прочь, как куклу; я ударился о спинку скамьи так, что перехватило дыхание, и я даже решил, что спина у меня сломана. Даже сквозь пальто я почувствовал прикосновение огромных рук – они были холодны как лед. Я лежал на полу и слушал, как онопоползло мимо меня в тот угол, откуда раздавался плач Доринды.
Не знаю, как мне удалось подняться на ноги, но, когда я встал, снаружи, из нормального мира, до меня донесся вой полицейской сирены. Сквозь церковные окна проник холодный голубой свет автомобильных фар. И я увидел его . Это.
