Текст книги "Ужасы. Замкнутый круг"
Автор книги: Роберт Рик МакКаммон
Соавторы: Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Стив Тем,Стивен Галлахер,Лоренс Стейг,Алекс Кироба,Черри Уайлдер,Грегори Фрост
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
Мы помогли друг другу забраться в кабину. Внутри синхронно с сиреной и огнями ревела сигнализация. Мика нигде не было видно.
– Где он? – спросил я.
– Бог его знает, – ответил Дэвид, изучая приборную доску, которая выглядела как часть кабины космического шаттла, – Он мог хотя бы оставить двигатель включенным.
– Может, он до этого не дошел.
Но Дэвид указал на пучок проводов, торчавший позади рулевой колонки.
– А это тогда что? – воскликнул он. – Спагетти с кетчупом? Проверь радио.
Я проверил.
– По-моему, не работает, – сообщил я.
Через минуту после нашего появления сигнализация отключилась и сирена смолкла. Тишина показалась мне почти болезненной.
К тому времени Дэвид нашел стартер и пытался завести мотор; первые две попытки закончились неудачно. Затем он подергал за провода, как ребенок, запускающий воздушный шарик, после чего, наверное, восстановился какой-то контакт, потому что с третьей попытки мотор под полом кабины мгновенно завелся. Через несколько секунд он заурчал, но затем, почти сразу, заглох.
– Мерзкая штука, – пробормотал Дэвид и попробовал снова, но двигатель упорно не желал оживать.
Дэвид тяжело откинулся на спинку водительского кресла. Я сказал:
– Может, мы сможем продержаться здесь.
– Печь не работает, – возразил он. – Тебе, наверное, кажется, что здесь тепло, но это после улицы. Если мы не заведем мотор, не вижу разницы, где сидеть – здесь или в том сарае.
Дэвид снова нажал на кнопку стартера, но безрезультатно.
– Вот тебе и причина, – вдруг сказал он, указывая на приборную доску. По-видимому, передо мной был датчик уровня горючего; судя по показаниям прибора, бак был почти пуст.
– У этих чудищ никогда не заканчивается бензин, – горько заметил Дэвид, видимо пытаясь передразнить Мика. – У них баки как цистерны. – И он с силой ударил по рулю, затем откинулся на спинку кресла с лицом темным, словно помятая слива.
В этот момент где-то во тьме загудел автомобильный сигнал.
Мы прислушались; вой ветра заглушил гудок, затем он донесся до нас снова. Сигнал шел откуда-то с шоссе.
– Пошли, – устало выговорил Дэвид и открыл дверь со своей стороны, чтобы вылезти наружу.
На этот раз он даже не вздрогнул от яростного порыва ветра. «Ну хорошо, – хотел было сказать я, – ты доказал свое, доказал, что ты не балласт, так почему бы теперь не посидеть и не отдохнуть немного», но вместо этого я неуклюже приподнялся и пополз наружу. Я был готов рухнуть и уснуть прямо здесь, на полу. Тогда я, скорее всего, умер бы во сне, после чего мой свежезамороженный труп был бы готов для морга, но в тот момент мне было все равно.
На полу кабины лежали перчатки на меху, принадлежавшие Мику.
Я протянул руку и подобрал их. Это была не галлюцинация, передо мной и в самом деле были перчатки. Должно быть, он снял их, чтобы сделать тонкую работу – замкнуть провода… Но как он мог бросить их здесь? У меня на руках были громоздкие лыжные рукавицы, но даже в них я почти не чувствовал пальцев от холода. Если Мик смог добраться до следующего брошенного грузовика, о чем, видимо, говорил сигнал, то вряд ли в ближайшее время ему придется играть на пианино.
Я выскользнул из кабины и повалился на снег с северной стороны гигантской машины. Дэвид ушел без меня, привлеченный сигналом, словно глубоководная рыба, попавшаяся на крючок. Гудки раздавались не так регулярно, но были слышны лучше.
Я чувствовал какую-то тревогу.
Во-первых, я думал об оставленных перчатках. Во-вторых, я знал, что никто не доверит большой трейлер и его груз стоимостью не меньше четверти миллиона водителю, который вылезет и пойдет по обочине с консервной банкой, чтобы добыть топлива. И радио – радио должно работать, хотя бы давая только белый шум, вроде той снежной пелены, что кружилась за окнами.
Я осматривал грузовик, когда споткнулся о тело Мика. Он лежал лицом вниз, и его почти замело снегом, отчего у меня на миг возникла безумная мысль, будто он на самом деле жив и просто спрятался в сугробе от ледяного ветра. Но, прикоснувшись к нему, я почувствовал, что тело затвердело, как мокрая простыня, вывешенная на улице зимой. Когда я наконец перевернул его на спину, то увидел, что из-под подбородка Мика торчит кусок железной арматуры, видимо извлеченный из опоры моста. Прут прошел сквозь горло, словно кто-то наколол голову, собираясь жарить ее на костре. Глаза убитого были полуоткрыты и превратились в куски льда. В голой руке он по-прежнему сжимал короткий лом, защитное орудие, которым он так и не сумел воспользоваться.
Это произошло около больших бензобаков, за кабиной. Баки были разрезаны, бензин вытек и ушел в снег. В прямом смысле разрезаны – их не просто проткнули или продырявили чем-то острым, я увидел четыре параллельные царапины, словно нанесенные когтями.
Дэвид остановился и смотрел на меня, но он был слишком далеко, чтобы разглядеть, что я делаю, я едва видел его – серый призрак, сгусток дыма. Он поманил меня за собой широким жестом, словно пытаясь поймать что-то в воздухе. Я крикнул: «Нет! Не ходи туда! Это не он!» Но Дэвид лишь прокричал в ответ что-то неразборчивое, отвернулся и двинулся дальше, и буран поглотил его.
И откуда-то издалека донесся вой, брачный зов какой-то кошмарной сирены, измазанной бензином, с выгнутой спиной и длинными железными когтями, готовыми впиться в жертву.
Я бросился бежать вслед за ним.
Я называю это бегом, хотя уйти мне удалось недалеко. Думаю, энергии, потраченной мною на то, чтобы сократить расстояние между мной и Дэвидом, вполне хватило бы, чтобы снабдить электричеством небольшой городок. Но я не смог его догнать. Он даже не оглянулся. Я увидел, как он попытался поймать нечто, пролетавшее мимо, и у меня на миг остановилось сердце, но, думаю, это был один из пластиковых конусов или другой подобный мусор, попадающийся на дороге. Сейчас Дэвида не могли бы отвлечь от его цели даже обнаженные монахини, танцующие в воздухе, потому что он увидел второй грузовик.
Грузовик.
Он был гораздо более старым, чем первый, и не таким большим. Он стоял у дальнего края барьера, передом ко мне; выглядел он так, словно его сильно занесло на льду, после чего он остановился, затем водитель покинул его, и его наполовину замело снегом. У него был какой-то зловещий вид, казалось, он приготовился к прыжку; двигатель работал, из трубы валил дым, бледные фары светились, как глаза больного, прикованного к постели. Дэвид протянул руку и постучал по дверце кабины, чтобы его впустили. Я остановился у барьера и мог только смотреть. Сирена смолкла. Дверь открылась. Внутри горел свет, но стекла запотели и были залеплены снегом, поэтому можно было разглядеть лишь какой-то смутный силуэт. Дэвид уже поставил ногу на ступеньку и почти поднялся, но я понял, что что-то насторожило его. Распахнутая дверь загородила его от меня, и внезапно он исчез – его с невероятной скоростью втащили внутрь; затем дверь захлопнулась и свет погас. Из кабины понеслись пронзительные, непрекращающиеся жуткие крики; я поморщился, зная, что ничего не могу сделать. Вспомнив длинные разрезы на бензобаке, я молился лишь о том, чтобы для Дэвида все закончилось побыстрее.
Но это продолжалось еще долго.
Наконец крики смолкли. После долгой паузы я увидел, как дверь кабины приотворилась, словно мышеловка. В заснеженную мглу упала узкая полоска света. Я взглянул на окна кабины – они были залиты алой жидкостью, как кувшин блендера; кровь начала медленно стекать вниз, осевший на стекле пар смывал ее. Я еще немного подождал, но не заметил никакого движения.
Я рассчитывал свои шансы добраться до заправочной станции. То, что до сих пор казалось совершенно невозможным, теперь выглядело как заманчивая и вполне достижимая цель. Ведь я уже преодолел большую часть пути, разве нет? Теперь, когда я мельком увидел то, что ожидало меня в случае задержки, мне внезапно ужасно захотелось идти вперед.
Первым делом необходимо было пересечь проезжую часть, чтобы оказаться как можно дальше от грузовика. Теперь я уже ничем не мог помочь Дэвиду, не было смысла оставаться здесь, под фонарями, которые освещали меня даже в снежную бурю. Я наискосок пересек заснеженное поле, когда-то бывшее скоростным рядом; я превратился в спотыкающееся на каждом шагу, замерзшее существо, внутри которого бился ужас. Внезапно сирена завыла снова.
Это обрадовало меня, это было очень кстати. Если те, кто сидит в кабине, нажимают на кнопку, значит, они не вышли на охоту за мной, и именно это мне было нужно. Я пытался вспомнить дорогу – ведь мне уже приходилось ездить здесь. Я решил, что сейчас должен выйти на возвышенный, открытый и изогнутый участок дороги, идущий над водохранилищем, затем дорога должна была свернуть в холмы, где располагалась заправка. Но в любом случае я не мог почти ничего рассмотреть – снегопад усилился. Даже в лучшие времена крупногабаритные грузовики попадали в аварии на этом участке, а сейчас время явно было не лучшее. Я решил, что нужно как следует смотреть под ноги. В хорошую погоду я смог бы разглядеть огни фабричного городка, расположенного внизу, в нескольких милях от дороги, но теперь вид застилала плотная снежная пелена. Я представил себе, что держу одно из этих пресс-папье с рождественскими сценами, из тех, что встряхивают, чтобы внутри взметнулся снег, но в моем сувенире была еще крошечная фигурка Дэвида, колотившего по стеклу и беззвучно звавшего на помощь. Я мысленно встряхнул шар еще раз, и внутренность его окрасилась в розовый цвет.
Глупо, я знаю – я не был виноват в их гибели, и, уж разумеется, не я толкнул Дэвида в объятия того, что ждало в кабине. Но, наверное, если увидишь, как кто-то умирает смертью, примерно схожей с тем, что бывает, когда попадаешь в турбину самолета, это не может хоть немного не воздействовать на воображение. Может быть, это объясняет кое-что из того, что произошло позже.
Но мне почему-то кажется, что дело тут было не в воображении.
Звук сирены у меня за спиной становился тише. Гудки были теперь более длинными, они походили на стоны пойманного в капкан животного, уставшего вырываться. Прекрасно, замечательно, думал я, просто сиди там и гуди, и в этот момент метель немного утихла и передо мной выросла темная фигура.
Это оказалась моя тень, я отбрасывал ее на снежную стену за обочиной, так что казалось, будто силуэт парит прямо в воздухе. Обернувшись, я заметил, что некто в кабине грузовика водит перед собой прожектором из тех, что вращаются на подставке. Этот прожектор светил прямо на меня; луч скользнул мимо, и я понял, что нахожусь слишком далеко, чтобы меня можно было заметить. И наверное, я был настолько облеплен снегом, что даже вблизи меня трудно было разглядеть.
Но облегчение это оказалось преждевременным – через несколько секунд прожектор наткнулся на линию моих следов, пересекавшую заснеженное поле. Яркий свет, падавший под небольшим углом, высветил его, не оставляя никаких сомнений. Прожектор перестал вращаться, и через мгновение сирена смолкла.
Воцарилась тишина, которая мне не понравилась, – она была полна неопределенной угрозы.
А затем дверь кабины открылась, и тот, кто там сидел, спрыгнул на снег.
Не знаю, что я ожидал увидеть. Что угодно, только не это. Она была маленькой, тонкой. Легкое летнее платье было изорвано и покрыто пятнами, пряди грязных, пыльных волос свисали на лицо. Руки ее были обнажены, но она, казалось, не замечала холода и ветра. Она двинулась к тому месту, где мои следы сворачивали с обочины на проезжую часть, и я знал, что мне надо разворачиваться и бежать, но не мог сдвинуться с места. Она шла по снегу босиком, не оставляя следов; я увидел, как она наклонилась, перелезая через барьер, и прикоснулась к нему, словно перебиралась через ограду где-то за городом в конце весны.
Наконец я бросился бежать. Передо мной мелькнули смутные очертания одного из пластиковых конусов, уносимого ветром, и в следующий момент он ударил меня. Я упал на землю. Я попытался встать, но, казалось, мои нервные окончания были выдернуты из своих гнезд и перепутаны так, что сигналы от мозга не доходили к конечностям.
Она приближалась, и я слышал ее легкую поступь даже сквозь вой ветра.
Она подошла и встала надо мной. Кожа у нее была белой, как мрамор, сквозь нее просвечивали голубые жилки; лица ее я не видел, потому что прожектор светил ей в спину. Я мог разглядеть лишь остатки ее волос, развеваемые ветром вокруг безжалостной черной бездны, которая смотрела на меня.
– Луи, – прошептала она.
«Луи? – подумал я. – Какой еще, мать его, Луи? Послушайте, леди, я точно не Луи». Я открыл рот, чтобы сказать нечто подобное, но у меня вырвался лишь жалкий, едва слышный хрип. Ветер прекратился, стало тихо, а затем мне показалось, что глаза на ее раздавленном лице загорелись, словно факелы; она наклонилась ко мне, и я почувствовал их жар. Дыхание, от которого несло разложением, опалило мою онемевшую от холода кожу. Теперь я разглядел, что ее волосы были облеплены цементом, местами пряди вырваны. Кожа походила на кожу ощипанной куропатки, которая слишком долго провисела в подвале.
– Луи, – снова произнесла она, на этот раз с какой-то кошмарной нежностью, и взяла в свои мертвые руки мою онемевшую, как у мертвеца, голову.
Я с ужасом понял, что она собирается меня поцеловать. Передо мной разверзлась черная бездна, ревущая, словно самолет, летящий прямо в ад, и я хотел было закричать, но вместо этого лишь намочил штаны.
Она замерла в нескольких дюймах от моего лица и отпустила мою голову. Я решил – все, до нее дошло, что я не тот, кого она ищет.
Она подняла руку, я увидел ее пальцы и понял, каким образом ей удалось продырявить топливный бак. Я закрыл глаза, потому что понял, что это конец. Я не открывал их, ждал, ждал, ждал, и, прождав столько, что за это время можно было просмотреть «Конана-варвара», я рискнул разлепить один глаз и взглянуть вверх.
Она еще была близко, но не смотрела на меня. Казалось, она к чему-то прислушивалась. Я, в свою очередь, тоже прислушался, но не услышал ничего, кроме свиста проводов над головой.
А потом до меня донесся тонкий, одинокий вой автомобильного гудка.
– Луи? – сказала она. И начала подниматься.
Вот что я узнал об этом позднее. Луис Робсон работал менеджером в строительной компании и ездил на «мерседесе», а она была ученицей кассира в супермаркете. Как она умудрилась вбить себе в голову, что он бросит жену и сбежит с ней, – это одна из вечных загадок вроде той, почему старые машины ездят лучше после мойки и покраски. Должно быть, как-то раз он пообещал ей нечто подобное, и она прокручивала его слова в памяти снова и снова. Наконец однажды вечером он велел ей ждать его с упакованными чемоданами и готовым к отправке прощальным письмом. Она должна была встретиться с ним на стройке его компании неподалеку от нового шоссе; он сказал, что подъедет и просигналит о том, что все в порядке, автомобильным гудком. Но ей пришлось ждать этого сигнала очень долго – когда она пришла на стройку, он уже ждал ее там в темноте с гаечным ключом. Он бросил ее, еще живую, но без сознания, в опалубку для опоры моста, которую наутро должны были залить бетоном, отправил туда же ее дешевый чемодан и опустил приготовленное ею письмо в почтовый ящик, не догадываясь о том, что в нем упоминается его имя. Это произошло пять лет назад.
Не знаю, может быть, ее просто привлек сигнал, а может быть, в темной, кишащей червями яме, в которую превратилось ее сознание, осталось место для чего-то еще, кроме этой навязчивой идеи. Она неуклюже выпрямилась и, словно покинутый корабль, дрейфующий к далекому маяку, направилась туда, откуда раздавался сигнал сирены.
Когда она вышла на дорогу, ковш снегоочистителя ударил ее.
Ее разорвало на кусочки, как глазное яблоко в вакууме, ковш и ветровое стекло снегоочистителя забрызгало чем-то липким, как смола, и вонючим, как нечистоты. Клочки гнилой кожи разлетелись в радиусе ста ярдов и дождем посыпались на снег с негромкими шлепками. Она была полностью уничтожена, останки ее невозможно было собрать так, чтобы получилось хоть что-то, отдаленно напоминающее человеческое тело. Машина остановилась, и я увидел вылезающих из нее людей в ярко-оранжевых жилетах, удивленных, не понимающих, что произошло, и я с трудом встал на колени и замахал руками над головой.
– С вами кто-нибудь есть? – спросили они меня, когда все мы оказались внутри, и мне дали термокружку с огненным кофе. – Здесь никого не было?
Я сказал им, что заметил какую-то птицу, врезавшуюся в ковш, и все произошло так быстро, что никто не смог придумать лучшего объяснения. Они назвали мне свои имена – те, что были написаны на кружках в хижине, которую они были вынуждены временно покинуть. Я сказал, что больше никого не видел. Тогда один из рабочих спросил меня, давно ли я иду по дороге, и я ответил, что целую вечность.
– Знаете, полиция вмешалась и закрыла дорогу до утра, – сказал рабочий. – Мы не собирались выезжать, но кто-то расслышал ваш сигнал, когда ветер на минуту перестал выть. Вы хоть понимаете, как вам повезло?
Я поднял голову от дымящегося кофе. Нас качнуло – огромные колеса с цепями начали превращать снег в грязь, мы разворачивались, направляясь на базу, и кто-то уперся рукой в переднее сиденье, чтобы не упасть. Когда прекратится снегопад, они найдут Мика и Дэвида, но я скажу, что в первый раз их вижу и ничего о них не знаю. Действительно, понимал ли я, как мне повезло?
– Нет, – ответил я. – Думаю, что нет.
Пер. О. Ратниковой
АЛЕКС КИРОБА
Распад личности
Алекс Кироба родом из Лос-Анджелеса. Он дважды публиковал свои произведения в литературном журнале «West/Word», издаваемом на курсах писательского мастерства Калифорнийского университета. Недолгое время Кирова состоял в религиозной секте, руководители которой пытались убедить его, что в одной из предыдущих жизней он был Эдгаром Алланом По. Писатель утверждает, что на него оказали большое влияние произведения Камю, Достоевского, Оруэлла и Чарльза Буковски.
«Жизнь у меня до того скучная, – жалуется Кирова, – что меня развлекает даже чтение фамилий в телефонной книге».
В настоящее время он работает над своим первым романом.
Алекс Кирова признается: «Я, конечно, не Клайв Баркер или Рэмси Кэмпбелл, но кое-что смыслю в хорроре». И это смелое заявление находит подтверждение в представленном ниже душераздирающем рассказе о распаде личности.
Они в спальне Нэнси. Она забралась под одеяло в своей длинной фланелевой ночной рубахе, на крошечные ножки натянуты толстые шерстяные носки. Нэнси почесывается, словно кошка, устраиваясь поудобнее на ночлег. Макс только что проделал пятьдесят приседаний и стоит при тусклом свете ночника, стягивая с себя черные плавки, оставившие на теле красные полосы. Его вялый пенис и обвисшая, сморщенная мошонка слиплись, а кожа от холодного воздуха пошла пупырышками, и, укладываясь в постель рядом с Нэнси, он ощущает запах собственной мочи. Нэнси уже лежит на животе с закрытыми глазами, подобрав под себя руки. Через мгновение она открывает глаза, и ее серая с зеленым радужка возбуждает его – странно, какие мелочи могут возбудить человека, – но сегодня в ее пристальном взгляде читается что-то непривычное.
Он протягивает руку и большим пальцем надавливает на тугой клубок мышц возле правой лопатки: обычно это заставляет ее извиваться от боли и одновременно удовольствия, и она просит нажать посильнее. Им понадобилось несколько недель, чтобы приспособиться и освоить все потайные местечки на телах и в душах друг друга.
Сегодня она даже не шевелится, как будто он и вовсе ее не касался, потом стряхивает его руку и заявляет: отстань от меня. Он с тоской смотрит ей в глаза и думает: я это надолго запомню.
Сегодня уже два месяца, но они никуда не пошли вместе. Когда ты рядом, мне так уютно, что не надо никаких приключений. Она закрывает глаза. В этом месяце мне исполнится тридцать восемь лет, и мне уже не хочется повсюду таскаться и развлекаться. Мне хочется выйти замуж и родить ребенка, и я не намерена играть с тобой во все эти игры, потому что ты не тот мужчина, каким я хотела бы тебя видеть.
Он вглядывается в улыбчивые морщинки на ее неулыбчивом лице, закрывает глаза и чувствует, что она наблюдает за ним. Надо бы и ему что-то сказать, но в голову ничего не приходит. Он вздыхает, встает и начинает одеваться, и кожа вновь покрывается пупырышками, но он не чувствует холода. С твоей стороны глупо так поступать, ведь я еще не отремонтировал твою квартиру, говорит он, натягивая свитер. Это он так шутит: в следующие выходные он собирался покрасить стены в ее квартире.
Зашнуровав кроссовки и чувствуя спиной взгляд Нэнси, он направляется в кухню выпить стакан воды, потому что во рту внезапно пересохло. При резком свете лампочки без абажура, едва поднеся ко рту стакан с водой, Макс опирается на раковину, потому что вдруг ощущает, как в груди что-то обрывается. Тело тянет вниз, глаза слепит отблеск лампы на мойке, и он цепляется свободной рукой за сушилку с посудой, помытой сегодня вечером перед приходом Нэнси. Пальцы нащупывают шершавую ручку ножа, и это грубое ощущение как-то успокаивает. Он подносит нож к лицу, словно собирается поцеловать, и холодный блеск стального лезвия приводит его в себя, а стакан выскальзывает из руки и разбивается в раковине. За его спиной появляется Нэнси. Макс, с тобой все в порядке? Можешь переночевать на диване, если ты не… Он молниеносно разворачивается, и холодная сталь в его руке мелькает в воздухе. Вначале он видит, как ее серо-зеленые глаза округляются, словно два рта одновременно восклицают: о! Потом у нее под подбородком раскрывается в нелепой ухмылке еще один рот, и грудь, обтянутая фланелью, покрывается блестящей малиновой жидкостью. Ее руки, словно птицы, взмывают к этому новому рту, словно прикрывая нелепую улыбку, она поворачивается и, шатаясь, идет к двери, издавая странные, булькающие звуки, а он, все еще с ножом в руках, идет за ней и говорит, что все в порядке и что ей не стоит стесняться, потому что он ее любит.
Макс, медленно моргая, завязывает шнурки на кроссовках, все время ощущая на себе взгляд Нэнси. Он идет в гостиную, где на спинке дивана висит его куртка, а за ним идет Нэнси. Макс, тебе необязательно уходить сразу, если ты хочешь обсудить все это. Нет уж, слышит он странный, как будто чужой голос и, выйдя из двери, словно во сне, шагает по улице, пока не подходит к своей припаркованной машине. Он забирается внутрь и усаживается, соображая, что же ему теперь делать. Он пытается понять, что произошло, но его отвлекают ночная жизнь на улице, шум проезжающих мимо машин и голоса прохожих, звучащие так невнятно сквозь металл и стекло его машины, что он не может сообразить, на самом ли деле они существуют или в его воображении. Свет, тень и звук представляют собой фрагменты головоломки и никак не складываются в целое. Время идет – там снаружи, – но в его крошечной машине оно остановилось, и он воображает, что может сидеть здесь годами, не испытывая голода или потребности поп и сать.
Макс знает, что сейчас холодно, но он не ощущает холода. Когда я почувствую, что стало холодно, говорит он, обращаясь к темной, тихой машине, я включу мотор и поеду домой. Немного погодя, однако, холод начинает донимать его, скорчившегося во тьме, едва ли не физически ощутимый и в то же время недосягаемый, как радуга, но все, что при этом ощущает Макс, похоже на сосущую пустоту в груди. Он склоняется вперед, упираясь лбом в рулевое колесо, но это не помогает.
Макс заводит машину и выезжает на автостраду, направляясь на запад, и понимает, что машина едет как бы сама по себе. Его это нисколько не удивляет, но он задумывается, откуда она знает, в каком направлении ехать и как соблюдать правила движения. Ну разумеется – вот его слева обогнал «BMW», – все дело в огнях! Перед ним мелькает длинный ряд красных огоньков, маня за собой, а в зеркале отражаются яркие огни передних фар. На несколько мгновений он закрывает глаза в порядке эксперимента, потом открывает снова и – да, огни не дают ему сбиться с курса. Он расслабляется, включает радио, и зеленые цифры на экране поют для него – «С тобой как в раю», [12]12
Строка из песни Стиви Уандера «Love Light In Flight».
[Закрыть]– пока он мчится сквозь ночь. Кончается песня, и диджей бормочет что-то свое, а Макс все поражается тому, как управляют машиной огни. Он стискивает руль покрепче, чтобы ощутить сопротивление, потом ослабляет хватку, как будто убаюканный слаженным пением шин и дорожного покрытия, а затем делает резкий рывок влево. Машина перескакивает через две колеи, врезается в бетонный разделительный барьер и со скрежетом заваливается вверх колесами на встречную полосу. Еще не смолкло эхо от этого скрежета, а Макс уже видит сквозь треснутое лобовое стекло, как увеличиваются в размерах огни от передних фар, слышит визг тормозов, крики людей, и мощный удар разворачивает его машину на бок. Макс тоже лежит на боку, разбитый вдребезги так, что его удерживают лишь одежда и боль. Вспышка, жар, и он, с усилием повернув голову, успевает увидеть, как язык пламени жадно тянется к нему, лижет одежду и лицо, и ощутить запах собственной плоти, когда она горит, трескается и лопается, и тогда только понимает, что эта боль посильнее боли в груди от пустоты, и тогда он кричит.
Макс встряхивается и видит «тойоту», припаркованную впереди. Он включает зажигание и выезжает на автостраду, где берет направление на запад, следуя за красными огоньками задних фар других машин, пока не подъезжает к своему повороту, и вскоре уже оказывается в собственной захламленной квартире, с недоумением оглядываясь, словно очутился в незнакомом месте. Он бредет в темную спальню и, не зажигая света, тяжело опускается на постель, с трудом скинув кроссовки, прежде чем улечься на бок. Он чувствует слезы на глазах, но плакать, собственно, не о чем, и тогда он просто бессмысленно вглядывается в узкую полоску света из гостиной, пока не отключается полностью.
На следующее утро он просыпается рано, когда серый рассвет едва проникает сквозь жалюзи. Незачем вставать и суетиться, как обычно по будням, поэтому он просто лежит, наблюдая, как серый свет постепенно превращается в розовый, а потом в бледно-желтый, затем он встает и сообщает на работу, что заболел.
Той ночью Макс паркуется в квартале Венеция, под уличным фонарем, отбрасывающим чудной потусторонний свет, от которого тени сгущаются и приобретают зловещий вид. Он проходит по темной улице, заворачивает за угол и направляется в кинотеатр порнофильмов, каждой своей порой источая пары алкоголя, поскольку накачивался с самого утра крепким бургундским. Максу взбрело в голову, что стоит учинить побольше всякого непотребства, рано или поздно жизнь обретет смысл и цельность, а дыра в груди заполнится сама собой.
Макс сует в окно пятерку, получает назад два четвертака (так на так выходит, осеняет его безумная мысль, и он улыбается), толкает дверь и входит в кинотеатр. Это небольшое помещение, примерно на сто мест в десять рядов, с высоким потолком, пропитанное запахом сигаретного дыма и мужского любовного пота. Экран размером напоминает те, что размещаются над дверями школы, а на бледном экране мужчина с женщиной трахаются. По обеим сторонам экрана висят стереодинамики, из которых разносятся прерывистые стоны женщины почти синхронно с ритмическими движениями на экране, и музыка в стиле диско сопровождает проталкивание члена во влагалище. Макс нервно озирается, когда бледные в свете экрана лица зрителей оборачиваются к нему, как поворачивают головы кошки на звук открываемой жестянки с кормом. Высокое сексуальное напряжение ощущается как заряд электричества, густо пахнет дымом и потом, а из дальнего угла доносится ритмичное поскрипывание стула, явно недостаточно смазанного. Макс сидит посередине пустого ряда и за спиной слышит шепоты и вздохи гадюк, скрывающихся в стигийской тьме вокруг него, а подняв глаза на экран, видит, как Нэнси совокупляется с племенным жеребцом. Краем глаза он замечает, как с соседнего ряда поднимается привидение, обходит стулья и садится рядом с ним. Чужая рука грубо и торопливо лезет к нему в промежность пальцами, похожими на бледных червей, и, пока Макс, оторопев, смотрит на это, расстегивает ему молнию и сует руку внутрь, стискивая его бледного червя. Макс переводит взгляд к экрану, пытаясь вообразить, будто там Нэнси, чтобы обвинить ее в том, что происходит, но обнаруживает там какую-то блондинку, которая, выгнувшись и широко раздвинув ноги, демонстрирует свою дыру. Макс в замешательстве поворачивается к соседу и видит чудовищно искаженное мелькающими тенями лицо, подумав, что, пожалуй, и сам он выглядит не менее гротескно. Мужчина убирает руку, подмигивает ему со значением, поднимается и выходит в дверь под экраном, скрытую занавеской. Макс застегивает ширинку и тоже встает. Он неуклюже пробирается по проходу между рядами туда, где, как ему кажется, находится выход, но потом решает, что нет смысла противиться происходящему, будь, что будет, и тоже проходит за занавеску под экраном. Он оказывается в тесном помещении, освещенном только торговыми автоматами с кока-колой и конфетами, а перед одним из автоматов стоит электрический фонтанчик с водой, и возле него ждет мужчина с пальцами-червями. В дальнем углу находится туалет, и Макс решает, что именно туда они и направляются. Он открывает дверь туалета и в огненно-красном свете видит там двух мужчин, один из которых стоит на коленях и сосет член другого. При виде такого коленопреклонения Макс захлопывает двери, смущенный тем, что парень у поилки наблюдает за ним. Макс подходит к поилке и наклоняется, чтобы напиться, вообразив во рту прохладные струйки воды. Парень быстро подходит сзади, обхватывает его руками, молниеносно расстегнув и стянув с него джинсы вместе с трусами, пока Макс упирается рукой в край поилки и нажимает кнопку, и не успевает Макс напиться, как его партнер уже одной рукой грубо растягивает ему ягодицы, а другой втискивает в задний проход свой огромный член. Член не входит, тогда Макс слышит звук плевка – и дело пошло на лад. Пока парень долбит его в задницу, Макс озирается и видит симпатичного молодого человека, который наблюдает за ними, расстегнув ширинку и одной рукой стискивая собственный член, а другой держа у носа какую-то склянку. Нет, думает Макс, на самом деле меня здесь нет.
Макс сует деньги в окошко, получает сдачу и входит в кинотеатр, где пробирается на свободное место подальше от всех. Он проваливается в пьяный сон, а проснувшись, обнаруживает у себя на бедре чью-то руку. Он сбрасывает руку, словно дохлую рыбу, и уходит из кинотеатра.
