Текст книги "Всадник авангарда"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

Взвизгнул свисток – достаточно громко, чтобы прорезать какофонию цыганских скрипок.

Потом еще раз, сильнее, требовательнее. И следующий раз – столь же настойчиво.

– Что за черт?

Взгляд Лиллехорна стал искать источник неприятного звука. Мэтью, Нэк и Берри тоже стали оглядываться. Заинтригованная, подошла группа зевак. Мэтью увидел Мармадьюка Григсби, старого щелкопера и редактора листка «Уховертка». Он стоял за спиной своей внучки, глаза за стеклами очков на лунообразном лице вытаращились от любопытства. Свисток надрывался все пронзительнее.

– Вон там, сэр!

Нэк показал на ту сторону Док-стрит, чуть к востоку от сгоревшего склада.

Рядом с коричневой кирпичной стеной склада, где хранились бочки смолы, якоря, цепи и прочее корабельное имущество, стоял Бенедикт Хэмрик. Усиливающийся ветер трепал его бороду и плащ, а Хэмрик дул в свой свисток, будто посылал в атаку роту гренадеров. И указывал на какую-то надпись на кирпичах.

Мэтью устремился к нему следом за Лиллехорном. Нэк, пыхтя, практически наступал ему на пятки.

– Мэтью! – окликнула его Берри, но он не остановился, хотя ему показалось, будто она предостерегает его не ходить туда – почему-то.

Вокруг Хэмрика выстроилась группа людей, и он резко прекратил свистеть и показал худым искривленным пальцем на два слова, написанные на стене на высоте человеческого роста. От потеков белой краски слова казались похожими на ползущих пауков.

Первое слово было «Мэтью».

Второе – «Корбетт».

Сердце Мэтью забилось с перебоями, а рука Хэмрика переместилась и показала на него.

Лиллехорн взял фонарь у ближайшего горожанина и направил свет прямо Мэтью в лицо. Главный констебль шагнул вперед, еще сильнее сощурившись, будто напряженно рассматривал предмет, который видит впервые.

Мэтью не знал, что делать или что сказать.

– Да, – произнес главный констебль и кивнул сам себе. – Я раскопаю, в чем тут дело. Можете не сомневаться, сэр.

Глава четвертая

– Я был бы искренне рад услышать объяснение всему этому, – произнес мужчина в сиреневом платье с голубыми кружевами вокруг ворота. В наступившем молчании слегка улыбнулись накрашенные губы. Глаза под тщательно завитым и причесанным париком, подведенные синевой, переводили свой взгляд с одного человека на другого. – Только прошу вас, – сказал мужчина, поднимая руки в белых шелковых перчатках, – говорите не все сразу.

Гарднер Лиллехорн прокашлялся – быть может, немного взрывообразно. В руках он держал треуголку цвета тыквы – такова была сегодня его цветовая гамма.

– Лорд Корнбери! – начал он. – Факты именно таковы, как я изложил.

Мэтью подумал, что он слегка нервничает, но вообще-то всякий, кто смотрел в лицо Эдуарда Хайда, лорда Корнбери, губернатора колонии Нью-Йорк и кузена самой королевы Анны, чувствует, как у него завтрак в кишках ворочается.

– Изложили, – согласился изящно одетый мужчина за письменным столом, – но не обнаружили в них никакого смысла. – Пальцы в белых перчатках переплелись. От вида этой лошадиной физиономии могло бы треснуть любое зеркало. – Этот косноязычный дурень тоже ничего толкового не сообщил. Что это за история с красными фонарями, вторжением голландцев и украденной из лодки рыбой?

Хупер Гиллеспи рассказал все, что знал, перед тем, как зашататься и рухнуть на пол от нервного возбуждения. Его вынесли из кабинета лорда Корнбери на брезентовых носилках. А показания? Мэтью подумал, что им тоже пригодятся носилки, иначе их не вынести. Четвертый из присутствующих сложил губы трубочкой и издал неприличный звук.

– Желаете высказаться, мистер Грейтхауз? – осведомился губернатор.

– Я желаю высказать претензию, – ответил Грейтхауз.

Сегодня он не опирался на трость, она была заброшена на правое плечо. Мэтью заметил темные впадины под смоляными глазами. Он подумал, что нынче ночью Хадсон тоже сражался с огнем, только со своим собственным, когда был разбужен пожаром и криками в коттедже Эбби Донован, и это куда более интимное пламя его здорово опалило. – Как свидетель, дающий показания о репутации Мэтью, я…

– Почему вы здесь, сэр? – перебил сидящий за столом. Мэтью знал, что перебивать этого человека – значит провоцировать его на резкость, пусть даже по отношению к лорду в платье.

– Я здесь, – прозвучал ответ, опасно близкий к фырканью, – потому что в то время, когда я находился в нашем офисе, главный и неподражаемый констебль Нью-Йорка вломился туда и практически арестовал моего партнера. Потащил его сюда «на слушание», как он это назвал. Вот я и пришел – по собственной воле.

– Боюсь, что я не мог бы ему помешать, – сказал Лиллехорн.

– Никто не мог бы мне помешать, – поправил Грейтхауз, мрачно взирая на губернатора в платье. – Я не знаю, что случилось этой ночью, и Мэтью тоже не знает. Да, его имя было написано на стене напротив пожара. Но он не имеет к этому никакого отношения. И не может иметь, потому что танцевал в таверне Салли Алмонд, когда это здание… взорвалось или что там с ним произошло.

– Этой ночью устраивали танцы? – с горестной интонацией вопросил лорд Корнбери у Лиллехорна. – Мы с женой любим танцевать.

– Танцы простонародья, милорд. Уверен, это не те, что вам по вкусу.

Мэтью с трудом подавил страдальческий вздох. Действительно, его сюда привел Лиллехорн, уведя из офиса агентства «Герральд», дом номер семь по Стоун-стрит, с полчаса назад. Чтобы как-то отвлечься от происходящего идиотизма, Мэтью уставился в окно справа, откуда открывался неплохой вид на город вдоль Бродвея. Перед самым рассветом прошел небольшой снег, и сейчас в сероватом свечении утра крыши были белыми. По Бродвею в обе стороны катились, погромыхивая, телеги. Горожане в теплых зимних плащах спешили по своим делам. Шпиль церкви Троицы был очерчен белым, и белые одеяния покрыли надгробные камни на ее кладбище. Сити-Холл на Уолл-стрит щеголял белой глазурью поверх своей желтой кондитерской краски, и Мэтью задумался о том, что сейчас поделывает в своем личном мире чудес на чердаке Эштон Мак-Кеггерс. Стреляет из пистолета по манекенам, чтобы потом измерить диаметр пулевых отверстий?

– Почему же так получается, что там, где оказывается кто-то из вас, сразу происходит какое-нибудь… – Корнбери помолчал, постукивая пальцем по подбородку, словно вызывал нужное слово, – безобразие? Какая-то беда, – быстро добавил он, заметив приближение бури, назревающей на физиономии Грейтхауза, – как будто вы ее притягиваете?

– Наш бизнес, – ответил Грейтхауз, – в том и состоит, чтобы оказываться там, где беда. А ваш, я вижу, – рассиживаться здесь и обвинять Мэтью Корбетта в том, в чем он ни сном ни духом!

– Попрошу вас выбирать выражения, сэр!

Но протест Лиллехорна прозвучал как робкая девичья просьба.

– Я никого не обвиняю, сэр. – Корнбери, когда ему было нужно, умел возвыситься над собеседником. Точно так же сегодня гордо вздымалась его грудь, но Мэтью решил не задерживаться на этом предмете ни глазом, ни мыслью. – Я просто пытаюсь разобраться, почему там было его имя. В частности: кто написал его краской на стене. А также: для какой цели? Вы должны признать, что ситуация весьма странная. Сперва этот… этот Гиллеспи едва не падает замертво, доказывая мне, что видел красный фонарь, призывающий к нападению голландскую армаду, а потом… как же выразился? «Наделал глупостей» этой пушкой, а призрак Устричного острова украл у него треску.

– Трех макрелей и полосатого окуня, – поправил Грейтхауз.

– Не важно, в данном случае это несущественно. Затем сгорает дотла этот склад, и на стене дома напротив – имя вот этого молодого человека. И еще скажу вам, сэр, что сегодня утром в этом кабинете первым побывал Джоханнис Фииг, со своим адвокатом, требуя денежного возмещения. Речь шла о весьма солидной сумме.

– Денежное возмещение? – На грозовое лицо Грейтхауза страшно было смотреть. – От кого? От Мэтью? Фииг со своим цепным адвокатом ни гроша от него не получат, пока я жив!

– Давайте, – спокойным тоном предложил Корнбери, – выслушаем нашего молчальника. Мистер Корбетт, вам есть что сказать?

Мэтью все еще таращился в окно, наблюдая за падающими хлопьями. Ему хотелось бы оказаться где-нибудь за тысячи миль от этой дурацкой комнаты. После того, как он стал убийцей, все на свете представлялось мелким и несущественным. Дурацким, да. Не раз его посещала мысль, что профессор Фелл определил жизни не только Лиры Такк и Тирануса Слотера, но до некоторой степени и его тоже. Мэтью теперь не тот, каким был раньше, и непонятно, сможет ли обрести дорогу к себе прежнему.

– Мистер Корбетт? – еще раз окликнул его Корнбери.

– Да? – Тут до Мэтью дошло, чего от него хотят. Что-то у него шестеренки в мозгу сегодня туго ворочаются. Но три часа тревожного сна за сутки – от этого даже самый исправный мозг забьется пылью. Он потер лоб, где остался серповидный шрам от медвежьего когтя – вечным напоминанием, что защита невинных иногда обходится недешево. – А, да, – пробормотал он, еще не до конца придя в себя. – Я танцевал в таверне Салли Алмонд… нет, – поправился он. – Я стоял у стола, который перевернулся. Все разлилось и рассыпалось. Там был Ефрем. Девушка эта, Опал. Она поранила пальцы о стекло.

Возникла короткая пауза.

– О силы небесные! – Губернатор посмотрел на Лиллехорна. – Он, случайно, не родственник этому несчастному Гиллеспи?

Приложив некоторое усилие, Мэтью сосредоточился и направил свой рыскающий корабль на верный курс.

– Я не имею к пожару никакого отношения, – сказал он с неловкой горячностью. – Да, мое имя было написано на стене. Кем-то. – «Может быть, даже не одним кем-то, – подумал он. – Но Мэллори были на танцах, когда загорелся склад. Каким образом они могли бы это сделать, да и в чем тут смысл?» – Очевидно, кто-то хотел меня… вовлечь? Или здесь иной мотив? Потому что у меня десятки свидетелей, и кроме того: каким нужно быть идиотом, чтобы расписываться в поджоге склада? И для чего мне поджигать склад канатов? – Он подождал ответа, не дождался и снова повторил: – Зачем?

– Слушайте его! – воскликнул Грейтхауз, верный друг.

В комнате повисло молчание.

Сопровождаемый шорохом жатого муслина, лорд Корнбери поднялся на ноги, обутые в туфли на каблуке. Он подошел к окну, направил взгляд подведенных глаз на танец белых хлопьев, что летели, сыпались и штопором вились из серой пелены туч.

Несколько подумав, губернатор произнес низким голосом, совсем не подходящим к его наряду:

– Будь оно все проклято! Я тут ничего не понимаю.

Не ты один, подумал Мэтью.

После напряженной минуты размышления (хотя с тем же успехом это могла быть случайная и бесцельная мысль, вроде того, какой пояс к какому платью подходит), лорд Корнбери обернулся к главному констеблю.

– Вы можете разобраться в этой истории, Лиллехорн?

Единственный раз в жизни главный констебль подобрал правильные слова для ответа:

– Не уверен, сэр.

– Хм. – Решение было принято. Взгляд, под которым становилось неловко, перешел с Мэтью на Грейтхауза: – Вы двое – решатели проблем. Решите эту проблему.

– Мы бы с удовольствием, – ответил Грейтхауз без малейшего колебания, – но наша работа подразумевает гонорар.

– Тогда – ваш обычный гонорар. Уверен, что городским сейчас не представят ничего заоблачного. – Поднялась рука в перчатке: – Теперь послушайте меня внимательно перед тем, как я вас отпущу. Если окажется, что вы подстроили эту ситуацию, чтобы хорошенько растрясти мой карман, я сварю ваши яйца в кипящем масле, а потом отрежу тупым ножом. Вы меня поняли?

Грейтхауз пожал плечами – по-своему показывая, что да. Мэтью задумался, где бы у Корнбери мог быть карман.

– Проваливайте, – велел лорд-губернатор всем троим.

– Желаю вам удачи, джентльмены, – сказал Лиллехорн вослед решателям проблем, спускающимся по ступеням. Львиной головой трости он постукивал себя по ладони. – Я буду внимательно следить, чтобы расследование шло честь по чести.

– Вам бы лучше следить за Принцессой, – ответил Грейтхауз, имея в виду весьма сварливую жену Лиллехорна. – Из надежных источников мне было известно, что она в тесных отношениях с доктором Мэллори, и на сей раз вовсе не по медицинским причинам.

Он улыбнулся Лиллехорну в лицо мимолетной кошачьей улыбкой. Его заявление напоминало о случае в октябре, когда Мод Лиллехорн тайно посещала красивого доктора Джейсона для поправки «женского здоровья», каковая поправка включала употребление нездоровых доз листьев коки.

Выйдя на улицу, друзья запахнули плащи, спасаясь от пронизывающего холода и клубящихся хлопьев снега, и направились в сторону Бродвея.

– Это правда? – спросил Мэтью, натягивая на уши шерстяную шапку. – Мод Лиллехорн, – напомнил он Грейтхаузу. – У нее с доктором роман?

Грейтхауз поморщился. Под черную треуголку забивался снег.

– А сам ты как думаешь? Будь ты Джейсоном Мэллори, стал бы зариться на Принцессу? Тем более, если бы тебе еженощно грела шишку красотка-жена?

– Думаю, что нет.

– А я знаю, что нет. Сказал просто, чтобы дать Лиллехорну пищу для размышлений. Пусть слегка напряжет мозги, ему пойдет на пользу.

«Насчет разогрева шишки, – подумал Мэтью, – как там поживает веселая вдова?» Но решил, что добродетель проявляет себя в молчании. Кроме того, все его мысли сегодня вращались вокруг поджога склада, и для привольных шуточек в голове не оставалось места.

– Пошли пройдемся, – сказал Грейтхауз, хотя как раз этим они и занимались. Мэтью понял, что таким образом партнер сообщает о необходимости продумать и проговорить серьезные вещи, и потому они блуждали по городским улицам в надежде набрести на какой-нибудь ответ.

Несмотря на то, что снег падал, кружился и белил кирпичи, булыжники, бревна и землю, Мэтью сказал себе, что сегодняшний цвет Нью-Йорка серый на сером. Серый туман, стелящийся по самой земле, серые тучи над серыми зданиями. Из множества труб поднимался утренний дымок, уносясь с ветром к оголенным зимним лесам на той стороне реки, в Нью-Джерси. Туда-сюда почти в полном молчании двигались по улицам телеги, лошади фыркали, пуская пар, сидели на козлах сгорбленные кучера в тяжелых грубых плащах и потрепанных непогодой шляпах. Под ногами хрустел снег, трость Грейтхауза сторожко ощупывала скользкий путь.

Они свернули на Бивер-стрит – Грейтхауз первым, Мэтью следом, – и направились к Ист-Ривер. Навстречу им мелькнул ярко-красный зонтик, и на миг Мэтью подумал, что под ним должна быть Берри, но это оказалась высокая и красивая Полли Блоссом, владелица розового дома вечерних дам на Петтикот-лейн. На самом деле, говоря по правде, дам также утренних и дневных.

– Здравствуй, Мэтью, – сказала Полли с вежливой улыбкой и кивком.

Летом Мэтью оказал ей некую услугу, касающуюся одной овечки из ее стада, и таким образом получил, как она это назвала, «сезонный абонемент» в ее заведение, хотя он пока еще не исследовал эту территорию. Потом она обратилась к Хадсону, улыбка сделалась несколько порочной, ресницы вздрогнули.

– И вам доброе утро, – сказала она и миновала его, слегка толкнув бедром. Мэтью подумал, что хорошо бы тоже завести себе трость и делать вид, что тебе ужасно необходимы чай и женское сочувствие.

– Промолчи, – велел Грейтхауз, когда они пошли дальше, и Мэтью промолчал. Но ему подумалось, что иногда в те вечера, когда старший партнер занимался, как считалось, разоблачением тайн, ему случалось разоблачаться самому.

Они уже шли по Квин-стрит, направляясь к Док-стрит и Большому причалу, где стояли оснащенные корабли, тихо поскрипывая своими веревочными колыбелями. Но даже в такую зимнюю непогоду продолжалась работа приморской колонии, потому что недавно прибывшие корабли все еще стояли под разгрузкой у причала, а также грузились несколько готовящихся к отходу при ближайшем отливе. Как в любой день года, здесь кипела бурная деятельность, выкрикивались команды. Кто-то сложил костер из деревянных обломков, и несколько человек встали вокруг, греясь, пока их не позвали на работу. Веревки с железными крючьями перетаскивали тяжести, ездили подводы, готовые принять или вывалить груз. И, как всегда, здесь сновали бродячие музыканты со скрипками и бубнами, выманивая монетки у плавающих и путешествующих любителей музыки, хотя сегодня и музыка у них была серая и грустная – соответствующая пейзажу, созданному Господом в Нью-Йорке в это утро.

Мэтью и Грейтхауз дошли до места, где между мачт и корпусов виднелись туманные берега Устричного острова. Грейтхауз остановился, глядя на этот непрекрасный остров, и Мэтью тоже придержал шаг.

– Любопытно, – заметил Грейтхауз.

– Общее замечание? – спросил Мэтью, когда продолжения не последовало. – Я бы сказал, что более чем любопытно. Я бы сказал, что мое имя, написанное на стене перед горящим зданием, представляется абсолютно загадоч…

– Призрак Устричного острова, – перебил Грейтхауз. – Ты ведь знаешь легенды о нем?

– Слышал, что о нем болтают.

– И, естественно, ты сообразил, что этот призрак стали замечать лишь в последние два месяца. Когда настали холода. Ему нужна одежда и нужна еда. Хотя он, не сомневаюсь, умелый охотник и рыбак. Но, видимо, дичь там стала осторожнее, а береговая рыба ушла подальше в океан, спасаясь от холода? И теперь нужна лодка, чтобы ловить рыбу на глубокой воде?

Мэтью молчал. Он точно знал, о чем именно говорит Грейтхауз – эта мысль тоже приходила ему на ум. На самом деле она уже утвердилась там процентов на девяносто.

– Он сильный пловец, – продолжал Грейтхауз. – Может быть, никто другой и не сумел бы доплыть туда отсюда, но Зед доплыл. Я не сомневаюсь, что он и есть призрак.

И снова Мэтью промолчал. Он тоже всматривался в остров, оставленный своим наблюдателем. Теперь им целиком и полностью владел Зед, пусть всего лишь на короткое время. Освобожденный раб – владеет землей в колонии, принадлежащей короне! Потрясающе.

Прошлой осенью Мэтью был свидетелем того, как массивный, немой и изуродованный шрамами Зед, поняв из языка рисунков Берри, что он теперь свободен, бегом направился к дальнему концу ближайшего причала и прыгнул в воду в радостном забытьи. Зед был рабом и находился в распоряжении Эштона Мак-Кеггерса, пока Грейтхауз не заплатил за его свободу и не получил на него вольную от лорда Корнбери. Заинтересованность его в Зеде не была сугубо альтруистической: по рисунку шрамов Зеда Грейтхауз понял, что он происходит из западноафриканского племени га – самых яростных и искусных воинов на земле, и решил обучить Зеда и сделать из него для Мэтью телохранителя. Эта задумка не осуществилась, потому что огромный воин вознамерился либо вернуться в Африку, либо утонуть по дороге. Но теперь становилось ясно, что путешествие Зеда на время прервано, и сам он засел в дебрях Устричного острова, в каком-нибудь логове, которое для себя соорудил, и размышляет, как здоровенному, чернокожему, немому, изрезанному шрамами и абсолютно бесстрашному сыну Черного континента последовать за звездой, манящей его на родину.

Пусть даже Зед не слишком много знает о мире, подумал Мэтью, но ведь он не может не понимать, как далеко он сейчас от того места, куда рвется. Значит, Зед украл себе одежду, ест рыбу и ждет в своем убежище благоприятных перемен. Такова была, по крайней мере, теория Мэтью, и хотя они с Грейтхаузом ее не обсуждали, Мэтью было приятно, что тот пришел к тому же заключению.

– Странная штука вышла с твоим именем на стене, – сказал Грейтхауз, переходя наконец к текущей проблеме. Разговор на эту тему уже возникал, но сейчас они впервые обсуждали ее как профессиональные решатели проблем, получившие заказ от губернатора – и, естественно, горожан, которые и будут им платить гонорар.

– Пойдем, – предложил – точнее, скомандовал – Грейтхауз, и они зашагали дальше под бушпритами стоящих у причала судов.

Трость Грейтхауза отмерила несколько шагов, и прозвучал вопрос:

– Мысли есть?

«Есть, – тут же подумал про себя Мэтью. – Есть мысль, что змея, замаскировавшаяся под доктора, и столь же рептильная его жена как-то со всем этим связаны, но никаких доказательств нет и даже интуиция не подсказывает, какие у них тут могут быть мотивы. Если ее, то бишь интуицию, не принимать в расчет, то я к решению этой проблемы не ближе, чем Зед к побережью Африки».

Поэтому он ответил:

– Ни одной.

– Кто-то тебя не любит, – сообщил Грейтхауз.

«И не один кто-то», – в который раз подумал Мэтью, стискивая зубы. Лицо сек холодный ветер. Сегодня клуб нелюбителей Мэтью Корбетта пополнился новыми членами.

Они дошли до корабля, который прибыл не больше часа назад, потому что сходни были опущены и команда сходила на берег, шатаясь и с трудом вспоминая, как ходить по твердой земле. Рядом стояла пара пустых телег, но груза к ним не несли. На одной из телег было написано красной краской: «Компания Талли». Имелся в виду, как известно было решателям проблем, Соломон Талли, торговец сахаром, владелец фальшивых челюстей, надутый и помпезный донельзя прыщ. Но порой, когда он рассказывал, как ездил на плантации сахарного тростника на Карибах, Талли бывал не слишком противен, потому что так ярко описывал солнечные дни и ясное небо, что в зимний день был желанным гостем в любой таверне. Сам он тоже здесь присутствовал, крупный и румяный, в коричневой треуголке и красивом теплом плаще цвета бронзы из тончайшего сукна, сшитом в мастерской Оуэлса на Краун-стрит. Соломон Талли – человек очень богатый, очень общительный и, как правило, очень довольный собой. Но сегодня последнего качества ему явно не доставало.

– Проклятье, Джеймисон, черт бы вас побрал! – бушевал Талли, обрушиваясь на несчастную, тощую и оборванную личность с бородой, будто выкрашенной плесенью двух различных цветов. – Я вам такие деньги плачу – за что? Вот за это?

– Виноват, сэр… виноват, сэр… простите, сэр… – лепетал несчастный Джеймисон, потупив глаза и будто стараясь стать меньше.

– Тогда ступайте и наведите порядок! Доклад ко мне на стол! И шевелитесь, пока я не передумал и не послал вас собирать вещи! – Джеймисон порысил прочь, а Талли взглянул на Мэтью и Грейтхауза. – Эй, вы! Вы двое! Подождите секунду!

Он оказался рядом прежде, чем они пришли к соглашению остановиться ли им или сделать вид, что не слышали.

– Будь проклят этот день! – бушевал торговец. – Вы знаете, сколько я сегодня денег потерял?

Фальшивые зубы, подумал Мэтью, со своей сработанной в Швейцарии механикой, может, и идеальны. Но они добавляют в голос Талли металлическое повизгивание. Интересно, не слишком ли у них тугие пружины, и если они вдруг сломаются, вылетят ли зубы изо рта, кусая воздух, пока не вцепятся во что-нибудь, на чем можно держаться?

– Сколько? – спросил Грейтхауз, хотя понимал, что делать этого не стоит.

– Очень много, сэр! – прозвучал жаркий ответ. Пар клубился вокруг головы Талли. Внезапно торговец заговорщицки подался вперед. – Послушайте, – сказал он тише, с умоляющей интонацией. – Вы же решатели проблем…

«Что-то на нас сегодня спрос», – подумал Мэтью.

– …не окажете мне услугу – кое о чем поразмыслить?

Грейтхауз прокашлялся. Словно предупреждающий раскат грома.

– Мистер Талли, мы за такую работу берем гонорар.

– Ну и ладно, черт с ним, с гонораром! Сколько вы сочтете справедливым! Только выслушайте меня, ладно? – Он сердито затопал ногами по настилу причала – как ребенок, у которого отобрали конфету. – Вы же видите – человек в беде?

– Хорошо, – сказал Грейтхауз – весь олицетворение спокойствия и твердости. – Каким образом мы можем вам помочь?

– Можете мне сказать, – ответил Талли, и то ли слеза показалась, то ли снег таял у него на щеках, – что это за пират за такой, отбирающий груз сахара и ничего другого не захвативший?

– Прошу прощения?

– Пират, – повторил Талли. – Который отбирает сахар. Мой сахар. Третий груз за несколько месяцев. И оставляет такое, что, казалось бы, любой морской разбойник немедленно должен бросить в бездонные трюмы собственной жадности! Например, столовое серебро капитана, или его пистолеты и боеприпасы, или любой ценный предмет, не прибитый к палубе гвоздями! Так нет же, этот морской волк забирает мой сахар! Бочки сахара. И не только у меня! Еще у Мики Бергмана из Филадельфии и у братьев Паллистер из Чарльз-Тауна! Так что подумайте, джентльмены, прошу вас… почему этой морской крысе вздумалось перехватывать мой сахар на пути из Барбадоса в Нью-Йорк? И один только сахар?

Грейтхауз в ответ мог лишь пожать плечами, поэтому на амбразуру бросился Мэтью.

– Быть может, хочет перепродать его? Или… – тут пришел черед Мэтью пожимать плечами, – испечь большой именинный торт для пиратского короля?

Еще не успев договорить, он понял, что это был не самый разумный поступок. У Грейтхауза случился непреодолимый приступ кашля, и ему пришлось отвернуться, а у Соломона Талли был такой вид, будто его самый любимый, преданный и верный пес вдруг помочился ему на сапоги.

– Мэтью, тут не до смеха, – сказал торговец, расставляя слова медленно и раздельно друг от друга, как надгробья на холодной земле кладбища. – Это вопрос жизни и смерти! – Сила, с которой были высказаны последние слова, извлекла изо рта Талли щелкающий и звенящий звук. – Боже мой, я теряю деньги горстями! Мне же надо кормить семью! У меня есть обязательства! Которых, как я понимаю, нет у вас, джентльмены. Но я вам скажу… нечто очень странное об этой ситуации, и можешь потом смеяться сколько влезет, Мэтью, а вы, мистер Грейтхауз, можете маскировать смех кашлем, но что-то очень нечисто с этим постоянным грабежом сахара! Не знаю, куда сахар уходит и зачем, и это меня волнует невероятно! Не понимаю, куда он девается, и это меня очень тревожит! Возникал ли у вас вопрос, непременно требующий ответа, иначе он вас сгрызет до печенок?

– Никогда, – ответил Грейтхауз, и его ответ прозвучал одновременно со словами Мэтью:

– Сплошь и рядом.

– Двуглавый ответ одноголового чудовища, – заметил Талли. – Так вот, я вам так скажу: это проблема, которую необходимо решить. Я не ожидаю, что вы поплывете на сахарные острова прямо сейчас, но не могли бы вы об этом подумать, и сказать мне, зачем это делается? А также что я мог бы предпринять для того, чтобы предотвратить это в следующем месяце?

– Это лежит несколько вне нашего поля деятельности, – сказал Грейтхауз, – но я бы предложил, чтобы команда взяла эти самые пистолеты и боеприпасы, очевидно, хранимые в рундуке, и с их помощью вышибла ту дрянь, что у пирата между ушами. Это, я думаю, решило бы проблему.

– Очень хороший совет, сэр, – ответил Талли с мрачным выражением и коротким кивком. – Наверняка команда примет его к сведению в своей водяной могиле, поскольку эти морские гады уже ясно показали, что пушки имеют преимущество над пистолетами в любой день, и даже в воскресный. – Он поправил треуголку указательным пальцем. – Сейчас я пойду домой выпить стаканчик горячего рому. И если стаканчик превратится в два, в три, а потом стаканчики выстроятся в очередь, то увидимся на следующей неделе.

С этими словами он развернулся и побрел под снегом к своему прекрасному дому на Голден-Хилл-стрит. Через секунду он превратился в неясный контур за стеной белых хлопьев, еще через секунду остались одни хлопья безо всякого контура.

– Насчет горячего рома он правильно высказался, – заметил Грейтхауз. – Заглянем в «Галоп»?

– Неплохо бы, – ответил Мэтью.

Может быть, там он сыграет партию в шахматы – чтобы заставить мозги работать.

– Наш человек, – одобрил Грейтхауз. Они бок о бок побрели в направлении Краун-стрит, и Хадсон уточнил: – Тебе и ставить.