Текст книги "Всадник авангарда"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Когда он проснулся, время уже подходило к двум часам дня, пора было заняться делом. Мэтью поплелся к рукомойнику и сполоснул лицо, подумав при этом, что один кувшин жидкости – удобство, но в больших количествах она так же легко могла оборвать нить его жизни, как пожар от пороховых бомб, взрывавших Нью-Йорк.

Он выждал еще десять минут. Потом взял ключ и тихо вышел в коридор, остерегаясь встречи с двумя рыжими мерзавцами. Их не было. Мэтью направился к двери Смайта в дальнем конце коридора и тихо, почтительно постучал – на всякий случай. Не получив ответа, вставил ключ в скважину и проник в комнату.

С интересом – и некоторой благодарностью – он отметил, что комната Смайта и не так просторна, как у него, и не имеет выходящего на океан балкона – здесь балкон выходил в сад. Наверное, об этом попросил сам Смайт из-за дискомфорта, перенесенного им во время плавания.

Как бы там ни было, комната оказалась не так хороша, как у Мэтью. Решатель проблем взялся за дело – за проблему, к которой не видел подходов. Листов пергамента на столе было в избытке – исписанных строками не только из «Цимбелина», но и из других пьес Барда.

Последние недели Смайт писал много. Мэтью проглядел ящики стола и ничего интересного не обнаружил. Ящики комода – аналогично. Внимание привлекла небольшая коллекция глиняных трубок, но ни в чашках, ни в мундштуках свернутых записок не было, насколько он мог определить. Мэтью просмотрел одежду Смайта – дело достаточно интимное. Мылся он реже, чем хотелось бы Мэтью, и одежда заскорузла от пота, на воротниках рубашек образовались грязевые кольца. Но ничего криминального, кроме скверных привычек нечистоплотного человека.

Проверил чулки и туфли – тоже занятие не из приятных.

Заглянул под кровать, под матрасы, пододвинул стул – посмотреть сверху на балдахин. Поискал за комодом, под чугунными ножками стойки умывальника.

Проверил все возможные места, где можно что-либо спрятать, и снова посмотрел на листы пергамента.

Оставить на открытом месте, подумал он. Если где-то в этих листках записана шифровка, зачем давать себе труд их прятать?

Мэтью взял несколько листов, проглядел. Ничего такого, что можно бы расшифровать. Просто у человека много свободного времени, девать некуда, вот он и пишет. Вот, кстати, строчка, авторская ремарка из «Цимбелина», которую читал ему Смайт: «Среди грома и молний, сидя на орле, спускается Юпитер и пускает огненную стрелу». Эта ли ремарка навела профессора на мысль о названии нового оружия? Как сказал Смайт? А, да: «Это основа, на которой будет создаваться оружие».

Основа. Что-то… обыкновенное, что стало необыкновенным?

Гром и молния, подумать только. Молнию мечет Юпитер, царь богов. Профессор наверняка отождествляет себя с Юпитером. А что случается, когда молния ударяет в землю?

Конечно, пожар. Но нет… Нет, сперва, еще до пожара… Взрыв.

Мэтью вышел на балкон. Отсюда ему было видно, как в дали серела тонкая полоска дыма, поднимающаяся не иначе как из форта на том конце Маятника. Запретный форт, а нарушителям запрета – смерть. Место, решил Мэтью, где создается «Цимбелин».

Потому что он понял, что такое «Цимбелин». Он ведь даже его попробовал, на самом деле. Оказалось весьма горячо и остро.

Основой оружия будущего был порох. Профессор Фелл создавал новый и более действенный, более мощный порох. Такой, который в малых количествах может разнести в клочья дом, а крышу забросить в царство Юпитера. Да, в Нью-Йорке «Цимбелин» применили с отличным эффектом. Мэтью кивнул, глядя на дымную полоску. Естественно, что процесс производства и конечный продукт надо держать подальше от огня. Но что в нем нового? Какой ингредиент делает его сильнее или лучше, нежели обычный порох?

Мэтью знал и это.

Некто Соломон Талли в Больших Доках плакался о своих потерях: «но что-то очень нечисто с этим постоянным грабежом сахара».

– Еще как нечисто, – прошептал Мэтью Корбетт. Глаза его стали серо-стальными.

Именно сахар стал новым ингредиентом в созданной профессором формуле смерти. Какие-то химические компоненты сахара, обработанные и введенные в процесс. Для изготовления своего «Цимбелина» профессор использует сахар – это и есть основа, на которой профессор надеется создать не только совершенные орудия, работающие на новом порохе, но и источник доходов, равного которому не знала история.

И вот он, Мэтью, ищет предателя или двух, поставивших безопасность Англии выше власти или богатства профессора. Вот уж воистину мир перевернулся вверх дном.

Пора было уходить.

Он сложил на столе все в точности так, как было, поскольку счел, что у Смайта повышенное внимание к нарушениям заведенного порядка. Использованный в качестве подставки стул он вернул туда же, откуда взял. Все остальное выглядело нормально. Но никаких улик против предателя сегодня ему не удалось обнаружить, – а может, не только сегодня. Мэтью вышел, закрыл за собой дверь и повернул ключ в замке.

– Эй! – окликнул его кто-то из коридора. – Вы что там делаете?

От этого голоса Мэтью вздрогнул и обернулся, кладя ключ в карман. Широкими шагами направлялся к нему Адам Уилсон, человек-невидимка.

– Спейд, я спросил вас: что вы тут делаете? – Голос был тощий и вялый, под стать владельцу, но по-своему назойливый. Водянисто-голубые глаза смотрели на Мэтью из-за квадратных стекол очков. – Вы пытались проникнуть в комнату Эдгара?

Мэтью понял, что финансист не видел, как он выходит из комнаты Смайта, а видел только, что стоит возле двери. Выглядело, наверное, так, будто Мэтью дергает дверную ручку.

– Да, я постучал в дверь Смайта.

– А мне показалось, сэр, что вы пытались войти.

Мелкие зубы между бескровными губами Уилсона смыкались при произнесении слов так, будто злобно откусывали куски воздуха.

– Я… да, наверное, я подергал ручку. – Мэтью пожал плечами, будто говоря, что такова его природа. – У нас со Смайтом вышла в библиотеке небольшая дискуссия… я надеялся на продолжение.

– Правда?

Сказано было то ли с насмешливым безразличием, то ли с легкой тенью подозрения.

– Да, – ответил Мэтью. – Правда.

– У Эдгара сейчас встреча с профессором, – был ответ. Голубые глаза прищурились: – А что с вами случилось, сэр? Вид у вас – краше в гроб кладут.

– Видели бы вы эту лошадь после того, как я ей дал сдачи!

– Вы упали с лошади?

– К сожалению, да. Сегодня утром.

– Гм. – Уилсон отступил на два шага, оглядел Мэтью с головы до ног. – Надеюсь, ничего себе не повредили?

– Кроме гордости, – ответил Мэтью с напряженной улыбкой, от которой тут же стрельнуло болью в нос.

– Чувство юмора у вас не пострадало, – сказал Уилсон совершенно серьезно. – Я бы сказал, что сейчас вам лучше найти кровать, нежели искать компанию.

– В моей профессии эти две вещи неразрывно связаны.

– Ага. – Мелкий уродливый рот шевельнулся в улыбке. – Ну, как скажете.

Уилсон наклонил голову, согнул плечи, что могло сойти за поклон вежливости, и повернулся было уходить.

Но решатель проблем наконец что-то зацепил и не собирался отпускать так сразу.

– Извините меня, мистер Уилсон, но… почему вы назвали мистера Смайта просто по имени?

– Потому что его так зовут.

Ответ был дан с каменным лицом.

– Разумеется, но… это указывает на определенную близость отношений. На дружбу, я полагаю. Принадлежность к одной, как вы сказали, компании. Я заметил вчера за ужином, что в обращениях друг к другу соблюдается весьма жесткий формалитет. Очевидно, это показатель дистанции, которую мы обязаны держать друг с другом относительно наших дел. Тогда почему же вы говорите «Эдгар», а не «мистер Смайт»? Не потому ли, что вы… гм… общаетесь друг с другом вне поля зрения профессора?

– Вы сами знаете, что это было бы нарушением запрета.

– Знаю. Но я также знаю, что вам привычно называть его по имени. Вы подружились в Лондоне?

– Нет. Но здесь мы стали друзьями. Потому что, как вам известно, это не первая наша конференция. – В глазах за квадратными стеклами появился недобрый блеск. – И если уж замечать подобные нюансы в отношениях, мистер Спейд, то я слышал, как мадам Каттер называет вас Натаном. Значит ли это, что вы и она… гм… в Лондоне вместе?

– Я с ней только что познакомился.

– Тогда, должен заметить, вы произвели впечатление. Или, точнее, обрели нового друга. – Верхняя губа дернулась, открыв зубы. – Иногда, мистер Спейд, имя – всего лишь имя, и не имеет никаких темных значений.

– Темных значений? Почему вы выбрали такое выражение?

– Ни Эдгар – мистер Смайт, если вам угодно, – ни я не нарушаем заданного профессором кодекса поведения. Да, это правда, я действительно получал сообщения от мистера Смайта относительно «Цимбелина» и денег, необходимых для хранения его на складе в Лондоне. Равным образом я посылал сообщения ему, но лишь через курьера, назначенного профессором Феллом. Так что, как видите, руки над столом.

От этого заявления Мэтью едва не расхохотался, но смог сдержаться:

– Мне даже думать не хочется о том, что кто-то мог оказаться нечестным.

– И как бы вы на это отреагировали? Добились бы для нас наказания, если мы действительно поддерживаем социальные отношения, не связанные с профессиональными занятиями?

– Что вы делаете вместе? – спросил Мэтью. – Ходите в… – Он вспомнил штучку из одного выпуска своей любимой «Лондон газетт», – «рейкхелл-клубы»?

Где, как писали в газете, могут подать роскошный ужин из восьми блюд и редких вин, а потом клиенту до волдырей надирает задницу женщина в сапогах со шпорами, умеющая работать бичом. Мэтью представил на этих сатурналиях Смайта с Уилсоном, связанных, вероятно, своими похотливыми интересами. Один завывал бы, будто у него полные легкие горящих углей, а другой бы сально улыбался, наслаждаясь причиняемой болью.

– Молодой человек, – холодно сказал Уилсон, – смирите ваши необузданные фантазии, а лучше приберегите подобные предположения для ваших шлюх и клиентов. – Он начал отворачиваться от Мэтью с перекошенным от злобы или отвращения лицом, но остановился. – С этой штукой на носу у вас смехотворный вид, – ущипнул он напоследок и направился к себе в комнату.

Мэтью подождал, пока Уилсон отопрет дверь и скроется за нею, и только потом вернулся в свое обиталище.

Глава двадцать пятая

Когда прозвенел обеденный колокольчик – в одну сторону по коридору, потом в другую, – Мэтью дал часам – свече погореть еще пятнадцать минут, потом надел несколько подсевший сюртук от серого в полоску костюма и был готов к выходу в свет. Если хоть сколько-то повезет, то Таккеры валяются пьяные или – хотя об этом даже думать противно, – весь день по-братски пополам терзают Штучку и понятия не имеют, что Натан Спейд восстал из могилы.

Время явить себя публике бодрого и пышущего здоровьем.

Мэтью отмылся и побрился, причесал волосы. Вполне приличный вид – но есть нюанс. Проходя мимо зеркала, он подумал, что с нашлепкой на носу выглядит нелепо, и потому содрал примочку. Под ней обнажилось синее, распухшее, с зелеными прожилками творчество Мэка и Джека. Сквозь этот горящий глиняный ком до сих пор не проникал ни один запах, но тут уж ничего не поделаешь. Темные круги залегли под глазами, две шишки на лбу стали темно-лиловыми. Павлин как есть, подумал он о себе. И еще хвост собрался распускать.

Он вышел из комнаты, спустился в банкетный зал, где вчера потерял голову Джонатан Джентри.

Все собрались в полном составе, кроме доктора без головы. И сидели все на тех же местах. Ели из тарелок что-то, похожее на густое красное варево из морепродуктов. Пупс, радостно хихикая, кормил Огастеса Понса. Смайт пил вино из стакана, а Саброзо – из бутылки. Почти невидимый Уилсон склонился лицом над тарелкой, будто собираясь втянуть ее ноздрями. Минкс Каттер сидела на стуле, прямая как игла. У Арии Чилени был бледный и утомленный вид, будто солнце острова высосало из нее силы. На лице Штучки не отражалось ничего. Она сидела, зажатая плечами братьев, одетых в оранжевые, под цвет волос, костюмы. В зубах у каждого брата торчал кусок хлеба. Матушка Диар кушала деликатно, но красные кружевные перчатки скрывали здоровенные руки работницы.

Мэтью спустился по лестнице с таким видом, будто каждая ступенька принадлежит ему. Штучка увидела его первой. Выражение ее лица не изменилось, хотя, быть может, глаза чуть расширились, что заметил один лишь Мэтью.

Потом его увидели остальные. Джек и Мэк Таккеры подавились своими кусками хлеба, зеленые блестящие глаза на лисьих мордах стали огромными. Джек выскочил из-за стола, и кресло опрокинулось у него за спиной. Мэк лишь наполовину приподнялся и схватился рукой за горлышко бутылки – не то в качестве опоры, не то в качестве оружия.

– Какая вас муха укусила? – хрипло рявкнула Матушка Диар, и из-под кружева заученных манер проступило грубое сукно природной сути.

– Простите за опоздание. – Мэтью обошел стол и занял свое место напротив Минкс и рядом с Арией. С облегчением заметил, что от вчерашнего убийства не осталось и следа. Он сел и улыбнулся всем присутствующим: – Всем добрый вечер.

Таккеры посерели, как мокрая бумага. Переглянулись, пораженные, потом посмотрели на Мэтью с чем-то, похожим на страх.

– Садитесь, джентльмены, – сказал им Мэтью. – Я не кусаюсь.

– Что у вас с лицом? – спросила Минкс.

– Ерунда. Упал случайно. – Он потянулся к горшку с варевом, стоящему на столе, и наложил жаркого себе в тарелку. – На вид – объедение.

Вкуса, впрочем, не было никакого – он не почуял запаха ни одинокой перчинки, ни рыбьего плавника, мелькнувших у него в ложке.

– На лестнице? – спросила Матушка Диар. – Вы к врачу не обращались?

– Нет, отлежался у себя в комнате. – Он обратил улыбку к двум хмурым братьям. – Пожалуйста, не надо стоять ради меня.

Мэк первым опомнился и криво ухмыльнулся, только ртом, но не глазами.

– Подними стул, Джек. Неуклюжий ты.

Мэк сам опустился в кресло, чуть скаля зубы. Из бутылки, которая оказалась у него в руке, Мэк сделал глоток, опорожнивший ее наполовину.

– Неуклюжий, – повторил Джек. Он был оглушен, будто получил удар головой полбу. – Черт побери, неуклюжий. – Поправив кресло, он сел и улыбнулся Матушке Диар фальшиво и натянуто. – Извините за бардак. Не знаю, что на меня нашло.

Мэтью расправил салфетку на колене:

– Хорошие манеры – вещь неоценимая, – сказал он и посмотрел на Матушку Диар. – Вы согласны?

– Разумеется. Хорошие манеры могут ввести человека во множество домов… и вывести из множества затруднений, – ответила она и кивнула ему, будто понимала, что именно он имеет в виду.

– Вы весь день просидели в комнате? – спросила Ария.

Глаза у нее были красные. Хотя вряд ли Джентри был ее белым рыцарем и героем ее романа, его смерть, очевидно, не оставила женщину равнодушной и по крайней мере нарушила послеобеденный сон.

– Не совсем весь, – вмешался Уилсон своим раздражающим почти-шепотом. – Совсем недавно он выходил. Разве не так, мистер Смайт?

– Именно так, мистер Уилсон, – ответила бочка гравия.

– Интересовался кое-чем, – сказал Уилсон.

– Книгами, – подтвердил Смайт. – Весьма любознательный молодой человек.

– Вы что, загадками изъясняетесь? – спросил Саброзо.

Голос у него был несколько нетвердым. На сюртуке светлого костюма появились винные пятна. Мэтью подумал, что Смайт и Уилсон – возможно, братья по поискам самой грязной дыры Лондона, где можно просадить несколько фунтов в качестве платы за боль, – имитируют стиль общения Таккеров.

– Да нет, не загадками, я думаю. Просто обиняками.

– У тебя вид, пацан, будто тебя малость потрепали, – сказал Мэк, запуская жирные пальцы в волосы Штучки.

И как будто соединенный с ним общими нервами Джек сделал то же самое со своей стороны. Штучка еще несколько секунд смотрела на Мэтью, потом снова стала молча – и со всем возможным в ее положении достоинством – есть жаркое.

– Потрепали, – сказал Джек со свистящим смешком.

– И вид у тебя хреновый-хреновый, – добавил Мэк.

– Хрен на ножках, – подхватил Джек.

– Джентльмены? – Огастес Понс отвернулся от ложки в руках Пупса. Молодой человек попытался вложить ложку в губы Понса, но его усилия встретили запрещающий взмах руки. – У мистера Спейда хотя бы, – с видом превосходства произнес Понс, – имеются некоторые ограничения цветовой гаммы. Оранжевого он себе не позволил.

Сезар Саброзо расхохотался пьяным смехом, по лицу Минкс Каттер пробежала мимолетная улыбка. Со стороны братьев Таккеров признаков веселья обнаружено не было.

– Закрой хлебало, козел жирножопый! – рявкнул Джек и подался к Понсу. В глазах у него пылала жажда убийства – Мэтью хорошо знал этот огонь.

– Не забываться! – Голос Матушки Диар звучал очень по-матерински – если чья бы то ни было мать способна загнать тебе кол в голову двумя словами. – У нас цивилизованное собрание, джентльмены! И леди, – добавила она ради соблюдения этикета. – Все мы – братство, и вести себя должны соответственно. Ясно? – Она глянула на Таккеров взглядом, способным резать сталь. И повторила в ответ на их молчание: – Ясно?

Джек был постарше – если учитывать минуты рождения и седину, но младший, Мэк, оказался умнее и дипломатичнее. Это он кивнул и сказал:

– Совершенно ясно, Матушка Диар.

– Неужто у меня такая толстая попа? – спросил Понс у Пупса, сделав обиженное лицо.

Юноша нахмурился, поднес ложку ко рту партнера и возразил:

– Да ничего подобного! Она просто совершенство!

Понс довольно улыбнулся и принял подношение.

Сидящие за столом затихли, и в зале на самом деле воцарилось некое грубое подобие цивилизованности. В основном все молчали, и только Понс и Пупс перешептывались между собой да иногда раздавался смех или восклицание, выпущенное в воздух Сезаром Саброзо.

– Но сейчас вы уже хорошо себя чувствуете? – ожила вдруг Ария Чилени.

Она положила руку на локоть Мэтью, внимательно глядя на молодого человека, и в сапфировых расширенных глазах светился один лишь вопрос, только что ею заданный, а пальцы сдавливали кожу его руки.

– Да, вполне.

– Я смотрю, вы упали очень неслабо!

Прозвучало как восхищение геройским подвигом.

– К счастью, – ответил Мэтью с быстрой и напряженной улыбкой, – мне повезло уберечь себя от более серьезных повреждений.

– Очень повезло. – Минкс рассматривала его поверх бокала. – Натан, похоже, ваша жизнь защищена какой-то магией?

Адам Уилсон слегка демонстративно кашлянул, услышав имя вместо фамилии, но Мэтью бровью не повел.

– Магией? Не думаю. Но что мне везет – не сомневаюсь.

– Дьявольское везение, – буркнул Мэк себе в тарелку.

– Ад не принимает, – согласился Джек.

– Выплевывает, – сказал Мэк.

– Выблевывает, – уточнил Джек.

– Как всегда мололи херню, так и продолжаете, – сказала мадам Чилени.

Она не снимала руки с рукава Мэтью и даже начала поглаживать пальцами. Мэтью успел увидеть, что Минкс и Штучка заметили это и тут же сделали вид, что не смотрят.

Трапеза продолжилась тарелками вареных ракушек и жареной на гриле меч-рыбой, а закончилась рисовым пудингом, леденцами в виде различных морских животных и предложением сладкого шерри и золотистого портвейна. В процессе перемен блюд и напитков Ария Чилени придвигалась к Мэтью все ближе и ближе и в какой-то момент стала тереться ногой о его ногу, вылакав к тому времени вина не меньше, чем весит сама. При этом она начала хлюпать носом, говоря что-то про этого паразита Джонатана Джентри. Похоже, что по крайней мере один человек сожалел о Джонатане Джентри (при всех его недостатках). Сапфировые глаза подернулись внезапной грустью, и на них даже жалко было смотреть. Но это продлилось недолго, потому что Ария была определенно женщиной, живущей одним моментом, и момент Джонатана Джентри – краткий и неяркий – пронесся долгим вздохом между двумя бутылками. И тут же пальцы женщины снова стали обрабатывать руку Мэтью, а нога под столом заерзала по его лодыжке, и Ария засмеялась в ответ на галантные шуточки Понса, засмеялась деланно и резко, и в этом смехе слышался ужас при мысли о том, что придется спать одной, чтобы не разбудить соседа по постели внезапным ночным воплем. Мэтью нелегко было смотреть ей в лицо. Да и всем собравшимся тоже, но все время ужина он чувствовал на себе взгляды Минкс Капер и Штучки. Одна пара глаз резала его на кусочки, чтобы легче было переварить, а другая, похоже, задумалась о том, каков мог бы быть вкус свободы в том славном новом мире, что он берется ей предоставить.

Наконец Мэтью покончил с последним морским коньком – шумно разгрыз его, к вниманию тех, кто был в курсе, – извинился и встал из-за стола, пожелав доброй ночи Матушке Диар, которая, кажется, правила на этом насесте. Нелегко было вырваться из копей Арии под ее печальным взглядом поверх —…надцатого бокала вина. Мэтью повернулся к ней спиной и направился вверх по лестнице…

…только для того, чтобы тут оказаться настигнутым Минкс. Она схватила его за руку, тесно прижалась и спросила:

– Так что с тобой стряслось на самом деле?

– Лестница, – ответил он. – Упал. Случайно.

– Врешь.

– Если ты еще чуть сильнее повиснешь на мне, я и с этой лестницы могу сверзиться.

Он шел вверх, но она не отставала.

– Ты мне нужен.

Мэтью сделал большие глаза:

– Пардон?

– Поедешь утром со мной? Хочу тебе кое-что показать там, где киты играют. Это важно. Приходи в конюшню ну, скажем… в восемь утра?

– Не может, блин, такого быть! – заревел Джек Таккер, и винный бокал разлетелся на полу брызчатой смертью.

Мэтью шел дальше, не оглядываясь, и Минкс рядом. Они прошли коридор со скелетами морских тварей, направляясь к главной лестнице.

– Не думаю, что мне дадут лошадь, – сказал Мэтью.

– Что так?

– Плохо себя вел.

– Не понимаю? – нахмурилась она.

– Очевидно, я кого-то здесь оскорбил, конюху запретили меня обслуживать.

– Снова чушь. Если тебе нужна лошадь, я возьму ее для тебя.

– Тогда хорошо. – Он остановился у подножья центральной лестницы и посмотрел на Минкс с нейтральным выражением на лице. – Ладно, встретимся у конюшни в восемь. А в чем дело?

– Дело в том… – она глянула налево и направо, проверяя, что никого поблизости нет. Потом вдруг наклонилась вперед и поцеловала Мэтью в губы. Долгим, уверенным поцелуем, и хотя Мэтью был изумлен этим внезапным действием, он не отстранился.

– Хорошо, – сказал Мэтью, когда поцелуй закончился и Минкс глянула на него слегка увлажненными золотистыми глазами. – Это как-то касается… нас?

– В восемь утра, – напомнила она и направилась вверх по лестнице, не ожидая Мэтью. Через несколько секунд она остановилась и обернулась еще раз. – Если, – добавила она.

– Если что?

– Если до этого не увидимся.

Минкс еще на несколько секунд задержала на нем взгляд, потом пошла наверх и скрылась в коридоре второго этажа.

Губы у Мэтью горели.

Черт побери! – думал он. – Кому бы такое в голову могло прийти?

Принцесса клинков – и увлечена им? Он ведь в этой компании самый тупой нож!

И все же… у него есть молодость и есть манеры.

И все равно юноша был ошарашен, и потому совершенно врасплох застал его тихий женский голос:

– Натан?

Он обернулся к Штучке – она стояла совсем рядом.

– У меня только минута, – сказала она со спокойствием скрываемого присутствия духа. – Они меня будут искать. Я хочу, чтобы ты знал: когда я увидела тебя сегодня в воде, то… поняла, что должна тебе помочь. Почему – не знаю. Должна – и все. Не знаю, кто ты и почему ты здесь, но… хочу тебе сказать спасибо за то, что думаешь, будто можешь меня выручить.

– Я могу. Если ты мне позволишь.

Темные глаза смотрели на него, красивое лицо – лицо создания иного мира – принадлежало сейчас ему.

Он это чувствовал. Она отдавала ему до капли все свое внимание, она принадлежала ему вся. Через несколько секунд это переменится, когда послышится стук сапог в коридоре, переменится, но сейчас…

– Может быть, и можешь, – сказала она, и тут раздался топот сапог.

Мэтью не хватило бы духу схватиться сегодня с этими мерзавцами. Он отвернулся от Штучки, она опустила голову и пошла навстречу хозяевам, а Мэтью взбежал по лестнице через ступеньку. Сердце ныло, нос пылал. Достав из кармана ключ, Мэтью вставил его в замочную скважину и хотел повернуть, но дверь приоткрылась, и Мэтью понял, что у него гость.

Он медленно открыл дверь. Закатное солнце играло на тройном подсвечнике, стоящем на комоде.

– Закройте дверь, Мэтью, и заприте ее, – велел профессор Фелл из белого кресла с высокой спинкой.

Мэтью стоял неподвижно – от неожиданности.

– Сделайте, как я сказал. Это будет разумно.

Невозможно было не согласиться.

Мэтью закрыл дверь и запер ее. Потом встал спиной к ней, плотно прижавшись, а фигура в маске телесного цвета и таких же перчатках сидела, удобно вытянув ноги и положив их друг на друга. Сегодня профессор был одет в темно-синий строгий костюм, белую рубашку с каскадом оборок спереди и темно-синюю треуголку с черной лентой.

Молчание затянулось. Профессор Фелл рассматривал потолок. Трещинки изучает, подумал Мэтью.

Лишенное черт лицо профессора обратилось к нью-йоркскому решателю проблем.

– Сегодня вы попали в беду.

Это была констатация факта. Сухая, как рыбьи кости в собрании скелетов этажом ниже.

– Мелочь, – отмахнулся Мэтью.

– Гм. С балкона библиотеки исчезла статуя морского конька. Пропали также шнуры портьер. И на пьедестале статуи стояла бутылка. Что вы мне можете об этом рассказать?

– Ничего. – Мэтью пожал плечами. Сердце билось как яростный барабан. – Особенного.

– Прикрываете своих врагов? Зачем?

– Я свои дела устраиваю сам.

– Это восхитительно. Глупо, быть может, но… восхитительно. Сядьте, прошу вас, у меня шея из-за вас болит.

Мэтью сел в кресло за письменным столом, как накануне вечером. Повернулся, желая видеть императора преступного мира целиком. К нему пришел вопрос, и Мэтью вскинул его в воздух, как огненный клинок:

– Можно ли вас спросить… почему вы никогда не открываете лица?

Там, под покрывалом, рот слегка засмеялся, или показалось?

– Я так красив, – ответил профессор, – что мог бы остановить само время, чтобы ангелы обожали меня подольше. Или же я так уродлив, что мог бы остановить сердце любой твари, чей взор упал бы на меня. Или – что наиболее правдоподобно – я просто человек, которому нравится жить без лица.

– Понимаю, – сказал Мэтью.

– Вы хотите знать еще что-нибудь?

– Очень многое. Но не думаю, что вы мне скажете.

– Вы говорите с уверенностью, хотя вам куда более свойственно сомнение.

– Я готов к тому, – сказал Мэтью, глядя на свечи, распространявшие равное количество света и теней, – чтобы вы меня просветили.

Голова под покрывалом едва заметно кивнула. Пальцы в перчатках переплелись.

– Во-первых: что вы узнали?

– Немногое. – Но ему показалось, что профессор Фелл ценит его мнение, и он поправился: – Кое-что. Об Адаме Уилсоне и Эдгаре Смайте.

– Говорите, – попросил профессор.

– Конечно, это всего лишь мое мнение.

– Да. Именно за него вам и платят. Говорите.

– Что в первом есть капля жестокости, а последний не склонен к чистоплотности. – Мэтью замолчал, тоже переплетя пальцы, раздумывая, что говорить дальше. И решил, что поделится с профессором своим подозрением, чуть-чуть отдающим тем, что профессор жаждет найти. – Я думаю, что между ними имеется некая… ассоциация, не связанная с деловыми интересами. Мне кажется, они еще в Лондоне обнаружили, что в некотором смысле – родственные души.

– И на каком основании вы делаете такой вывод?

– На основании собственных инстинктов. На ощущении, что они подобны в некоем отношении, создавшем между ними связь. Я не знаю всех подробностей этой связи, но проявляется она в том, что Уилсон в разговоре о Смайте называет его по имени. И еще – на основании того факта, что они, мне кажется, ищут общества друг друга. Блюдут совместные интересы, или же у них есть общая тайна. – Лошади у Мэтью понеслись, и он решил отпустить поводья. – Я думаю, они нарушили ваш указ о недопустимости ассоциаций между членами вашего… – как же назвать? А, вот точное слово: —…парламента.

Профессор Фелл не шевельнулся, храня молчание. Какое-то время казалось, что он и есть тот, кем притворяется – автомат, ждущий заводного ключа. Потом он неуловимо-плавным движением сел прямее – Мэтью это напомнило скольжение змеи.

– Я ввел это правило, – ответил профессор, – ради безопасности. Если член моего, как вы цветисто выразились, «парламента» будет… как бы это сказать… выведен из дела слишком усердной марионеткой Закона, я бы не хотел, чтобы последствия затронули другие мои дела. Мои партнеры знают свое место и свое дело и знают, что от них требуется. Больше им ничего знать не положено. Процессом же в целом, самим…

Он замолчал, подыскивая слово.

– Осьминогом? – подсказал Мэтью.

– Да, спасибо. Этим занимаюсь лично я.

Голова в треуголке кивнула, шевельнулась странная ткань телесного цвета.

– У меня нет твердых доказательств, что Смайт и Уилсон встречаются в нарушение вашего декрета, – сказал Мэтью. – Только…

– Догадка? – спросил Фелл.

– Да, только догадка.

– Но ничего интересного в комнате Смайта вы сегодня не нашли?

– Ничего. – Он нахмурился. – Но опять же, я не знаю точно, чего я ищу.

– Я думаю, у вас может возникнуть мысль. И… полагаю, вы узнаете, когда найдете.

– Если найду, – поправил Мэтью. – Что может оказаться невыполнимым, учитывая недостаток времени.

– Времени столько, сколько есть. В его недостатке можете быть виновны и вы сами – ваше упрямство, с которым вы отказывались выполнять мой приказ должным образом.

Мэтью задрал голову, уставившись в безликую пустоту. Собрал все свое мужество и сказал:

– Я не люблю, когда мне приказывают – ни вы, ни кто-либо другой.

– Вот так-то! Смело сказано, сэр. То есть я несомненно должен сдерживать перед мистером Мэтью Корбеттом ту силу, что привела меня от моего скромного начала туда, где я сейчас?

– Человек под покрывалом, – ответил Мэтью. – Лицо скрыто, шаг осторожен, путь неясен.

– Путь неясен? Почему же?

– Пара предателей, – был ответ. – Две мухи в меду. И так трудно их выловить, что пришлось привлечь меня? Того самого, которому вы этим летом послали кровавую карту? Что, если бы меня убили ваши громилы, – где бы вы были сейчас?

– Я думаю, здесь внизу. В своих комнатах.

– И ходили бы кругами по этим комнатам, гадая, кому следующему отрезать голову? Мне думается, вам следует радоваться, что я ускользнул от кровавой карты. Потому что со мною, всадником авангарда, надежда у вас есть. А без меня – сплошная неясность.

Профессор какое-то время помолчал. А когда заговорил, то сказал, почти восхитившись такой четкой формулировкой:

– Ах.

– Что вы вообще делаете весь день? – продолжал Мэтью, бросая вызов судьбе. – Прячетесь в своих комнатах? Над чем-то работаете? Не может же быть, что вы живете ради этих коротких пьес, а потом целыми днями спите?

– Я редко сплю, – ответил профессор без всякого выражения.