355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Рик МакКаммон » Всадник авангарда » Текст книги (страница 2)
Всадник авангарда
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 11:35

Текст книги "Всадник авангарда"


Автор книги: Роберт Рик МакКаммон


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

– Ради нас не стоит торопиться обратно, – сказал Грейтхауз вслед колышущемуся парику.

Эта небольшая сумятица смутила музыкантов, танцоры сбились с шага и стали налетать друг на друга, как обоз телег, у которых колеса надломились. Вместо воплей возмущения, типичной реакции Винсента на подобное безобразие, зазвучал смех – медный, серебристый. Так куется истинная дружба бешеных малиновок Нью-Йорка!

Музыканты решили дать инструментам отдохнуть, танцоры потянулись в соседний зал за яблочным сидром и сладкими пирогами. Берри подошла к Грейтхаузу и Мэтью и сказала с великодушием, которое невозможно было не оценить:

– Ты отлично танцевал! Лучше, чем дома.

– Спасибо. Мои ноги с тобой не согласны, но все же спасибо.

Она бросила быстрый взгляд на Грейтхауза и снова сосредоточила внимание на своем предмете.

– Сидра? – спросила она.

– Одну минуту.

Мэтью сам понимал, что он держится не слишком компанейски. Но дело было в том, что он только что увидел чету Мэллори – демонически-привлекательного джентльменистого доктора Джейсона и его черноволосую красавицу-жену Ребекку. Они стояли у противоположной стены и делали вид, что увлечены беседой, но на самом деле следили за ним.

Эта пара кажется не спускала с него глаз, куда бы он ни шел – со времени его возвращения после истории со Слотером.

У нас есть общий знакомый, – сказала однажды Ребекка Мэллори Мэтью на тихой приморской улице. Муж ее молча наблюдал. – И он был бы не против с вами познакомиться.

Когда будете готовы, – сказала ему женщина, – где-то через неделю-другую, мы будем рады вашему приходу. Вы придете?

А если нет? – спросил Мэтью, отлично зная, какого именно знакомого имеет в виду Ребекка Мэллори.

Зачем нам эта враждебность, Мэтью? Где-то через неделю, через две. Мы накроем стол и будем вас ждать.

– А я бы с радостью с тобой сидра выпил, Берри! – сказал Ефрем Оуэлс, проталкиваясь мимо Мэтью поближе к девушке. Глаза за толстыми стеклами очков казались круглыми. Сын портного одевался просто и элегантно – черный костюм, белая рубашка и белые чулки. Белые зубы парня сверкнули в несколько ошалелой улыбке. Хотя ему едва исполнилось двадцать, в каштановых волосах уже проглядывали седые нити. Он был высок, тощ, и к нему очень подошло бы слово «долговязый». Превосходный шахматист, но сегодня был настроен только на игру, покровителем которой выступает Купидон. Он явно лелеял надежду, что Берри снизойдет к нему и даст возможность лицезреть то, как она пьет сидр и ест торт с глазурью. Ефрем был влюблен. Нет, не просто влюблен, подумал Мэтью. Он был одержим этой девушкой. Он говорил о ней непрестанно и желал знать все обстоятельства ее жизни, и еще – замолвил ли Мэтью за него словечко, и сказал ли, как много может заработать денег умелый портной, и прочая подобная чушь. Среди поклонников со странностями у Берри был выбор – между Ефремом и эксцентричным, но превосходно знающим свое дело городским коронером Эштоном Мак-Кеггерсом.

– Ну… – Берри произнесла это так, будто эта тема важна не только сама по себе, но и ставит перед ней весьма непростую задачу. – Если вот Мэтью…

– Давай, – перебил Мэтью, не дожидаясь, пока слюна с языка Ефрема капнет ему на рукав. – Я вернусь через несколько минут.

– И отлично! – произнес Ефрем, возникая рядом с Берри, чтобы сопроводить ее в другую комнату. Она пошла рядом, потому что Ефрем ей нравился. Не в том смысле, в котором ему хотелось бы, а просто Мэтью считал его хорошим другом, и верность этой дружбе она в Ефреме ценила. Берри вообще признавала дружбу одной из величайших добродетелей мира.

Когда Ефрем увел Берри, Хадсон Грейтхауз слегка оперся на трость, склонил голову набок и усмехнулся Мэтью, причем усмешка тоже была малость перекошена.

– Раздуй свое пламя, – посоветовал он. – Что с тобой творится?

Мэтью пожал плечами:

– Просто настроение не праздничное.

– Так сделай его праздничным, Боже ты мой! Это ведь мне уже больше никогда танцевать не придется. И я тебе скажу, что в молодые годы умел кое-чем неслабо тряхнуть. Так пускай его в ход, пока он у тебя есть!

Мэтью уставился в пол – иногда ему трудно было смотреть Хадсону в глаза. Поддавшись жадности, Мэтью допустил ошибку – и Слотер получил возможность на них напасть.

Грейтхауз отлично приспособился ходить с тростью, а иногда и без нее неплохо вышагивал, когда чувствовал себя жеребцом, а не клячей, но четыре ножевые раны в спине и последующее пребывание в колодце, где он лишь чудом не утонул, могут довольно сильно состарить человека и открыть ему глаза на горькую истину о его смертности. Да, Грейтхауз был человек действия, тертый калач, он знал все ловушки, поджидающие на опасных путях, но в том, что по лицу Грейтхауза время от времени пробегала какая-то тень, и глубоко посаженные черные глаза казались еще чернее, а морщин вокруг них становилось больше, Мэтью все-таки винил себя. Впрочем, этот ослабленный Хадсон Грейтхауз все равно был силой, с которой надлежит считаться, если кто-то рискнет ее испытать. А решились бы немногие.

У него было красивое лицо с резкими чертами, серо-стальные волосы, перевязанные на затылке черной лентой. Был он на три дюйма выше шести футов, широк в плечах и в груди, да и в выражениях тоже не знал удержу. Он умел завоевать аудиторию, и в свои сорок восемь – столько ему исполнилось восьмого января, – обладал практическим опытом человека, привыкшего выживать. И этот опыт у него был задействован, потому что ни раны, ни трость не заставили его бросить работу в агентстве «Герральд», равно как и ничуть не снизили его привлекательность для жительниц Нью-Йорка. Вкусы у него были самые простые, о чем свидетельствовал серый костюм, белая рубашка и белые чулки над слегка обшарпанными ботинками, которые были горазды, случись что, дать пинка или прищемить хвост. «Мистеру Винсенту надо бы благодарить судьбу, – подумал Мэтью, – что он отделался словесным оскорблением», потому что с тех пор, как Мэтью спас Грейтхаузу жизнь, тот стал ему ближайшим другом и горячим защитником.

Но некоторые шероховатости в их отношениях до сих пор оставались.

– Ты действительно такой дурак? – спросил Грейтхауз.

– Пардон?

– Не строй из себя полного идиота. Я говорю о девушке.

– О девушке, – повторил Мэтью машинально. Он глянул, все ли еще пребывает в центре внимания доктора Джейсона и красавицы Ребекки, но чета Мэллори изменила позицию и теперь вела беседу с румяным сахароторговцем Соломоном Талли – обладателем искусственных челюстей швейцарской работы, на пружинках.

– Да, о девушке, – повторил Грейтхауз с некоторым нажимом. – Ты что, не видишь, что она устроила это специально для тебя?

– Что устроила?

– Это! – Сердитая гримаса Грейтхауза могла испугать кого угодно. – Так, теперь я окончательно убедился в том, что ты слишком много работаешь. Я ведь тебе это уже говорил? Оставь себе время на жизнь.

– Работа – это и есть моя жизнь.

– М-да, – ответил суровый собеседник. – Прямо вижу, как это вырезают на твоем надгробии. Мэтью, ну серьезно! Ты же молод! Ты сам понимаешь, насколько ты молод?

– Как-то не думал об этом.

Ага! Снова Ребекка Мэллори на него смотрит. О чем она думала, Мэтью не знал, но ясно было, что ее мысли связаны с ним. Конечно, из того, что выяснилось после смерти Слотера и Такк, было очевидно, что Мэллори как-то связаны с персонажем, постепенно становящимся черной звездой его личного небосклона. Персонажа звали профессор Фелл. Он являлся императором преступного мира в Европе, в Англии, и в Новом Свете искал место, откуда было бы удобно протянуть хватательные щупальца. Как у его символа, осьминога.

У нас есть общий знакомый, сказала ему Ребекка Мэллори.

Мэтью не сомневался, что Мэллори знакомы с профессором Феллом намного лучше, чем он сам. Он в общем-то знал лишь то, что у этого человека множество коварных планов – некоторые из них Мэтью уже расстроил, – и что в какой-то момент профессор Фелл пометил жизнь молодого решателя проблем «картой крови» – кровавым отпечатком пальца на белой карточке. Это означало, что Мэтью ждет неминуемая гибель. Действует сейчас эта угроза или нет, он не подозревал. Может, неспешно пройтись через зал и спросить супругов Мэллори?

– Ты меня не слушаешь. – Грейтхауз сделал пару шагов и встал между Мэтью и красивой парой, скрывающей свои тайны. Мэтью ничего своему другу не рассказал: не было необходимости втягивать его в эту интригу. Пока что. Тем более нет ее и сейчас, когда великий Грейтхауз стал несколько менее велик и более человечен, убедившись в уязвимости своей плоти. – А если я правильно понимаю, о чем ты думаешь, так перестань об этом думать.

Мэтью посмотрел Грейтхаузу в глаза:

– О чем же?

– Сам знаешь. Что ты все еще несешь бремя, что ты обвиняешь себя и тому подобное. Что было, то было, и оно прошло. Я тебе не раз говорил, что на твоем месте поступил бы так же. Черт побери, – буркнул он с рычащими нотками в голосе, – я бы точно так поступил. А сейчас со мной все в порядке, поэтому забудь все и начинай жить. И не наполовину – полностью. Ты меня слышишь?

Он слышал. Грейтхауз был прав, пора отпустить прошлое в прошлое, потому что иначе оно испортит ему и настоящее, и будущее. Вряд ли он вот так, в одно мгновение, сумеет вернуться к полной жизни, и все-таки сейчас надо было ответить:

– Да.

– Хороший мальчик. В смысле, наш человек. – Грейтхауз подался чуть ближе, и глаза его отразили свет, в них блеснули чертенята веселья.

– Послушай, – сказал он тихо. – Девушка тебе симпатизирует. Ты сам это знаешь. Девушка очень милая и умеет расшевелить мужчину, если ты понимаешь, о чем я. И должен тебе сказать, она в этом смысле скрывает больше, чем показывает.

– В каком смысле?

Мэтью почувствовал, что губы его невольно расползаются в улыбке.

– В смысле любви. – Это было сказано почти шепотом. – Знаешь, есть поговорка: щель у милашки меж зубов – к жаркой схватке будь готов.

– Правда?

– Еще бы. Истинная правда.

– Хадсон, вот ты где!

Из толпы, шурша лимонными юбками, выбралась женщина с выражением приятного удивления на милом лице. Она была высокая и гибкая, а обильный водопад светлых волос, вопреки строгой моде, свободно рассыпался по голым плечам, что само по себе говорило многое и о ее натуре, и о будущем современных женщин. А на горле, во впадинке, имелась мушка в форме сердца. Мэтью подумал, что в далеком и давнем городке Фаунт-Ройяле такую бесстыдную женщину наверняка бросили бы в темницу, заклеймив как ведьму. И вряд ли она бы стала там отмалчиваться.

Женщина подошла к Грейтхаузу и обняла его за плечи, потом посмотрела на Мэтью теплыми манящими карими глазами и сказала:

– Это тот самый молодой человек.

Не вопрос – утверждение.

– Мэтью Корбетт, познакомьтесь с вдовой Донован, – представил ее Грейтхауз.

Она протянула руку без перчатки.

– Эбби Донован, – произнесла она. – На той неделе приехала из Лондона. Хадсон мне очень помог.

– Он из тех, кто помогает, – ответил Мэтью.

Похоже, его рука надолго запомнит на удивление твердое пожатие женщины.

– Да, но еще из тех, кто уходит. Особенно когда говорит, что сбегает за сидром и мигом вернется. Думаю, что «миг» для Хадсона означает несколько иной промежуток времени. Не тот, что для прочих людей.

Все это было произнесено с едва заметным намеком на улыбку. Карие глаза внимательно глядели на человека, о котором шла речь.

– Всегда был не тот, – признал Грейтхауз. – И останется таковым.

– Он и сам не тот, что другие люди, – добавил Мэтью.

– Мне ли не знать, – ответила дама и улыбнулась так, что почти засмеялась.

При этом между передними зубами обнаружилась щель, по сравнению с которой зазор у Берри смотрелся как малая трещинка в земле рядом с каньоном. Мэтью был настолько шокирован собственной мыслью о том, что могло бы эту щель заполнить, что густо покраснел и вынужден был, скрывая это, промокнуть лоб платком.

– Да, здесь действительно тепло, камин рядом, – отметила вдова Донован, которая, подумал Мэтью, наверняка своего незабвенного сожгла между двух простыней в уголья. Но как бы там ни было, сейчас пусть Грейтхауз проявляет отвагу на пожаре, потому что женщина стояла к нему очень близко и жадно смотрела на его лицо, и Мэтью удивился, как жарко может пройти неделя для одних и при этом сохранить ледяные синие глаза у других.

– Извини нас, – сказал, помолчав, Грейтхауз. Переступил с ноги на ногу – наверное, надо было переставить трость. – Мы сейчас уходим.

– Тогда, конечно, не смею задерживать, – ответил Мэтью.

– Что вы! – возразила женщина, приподнимая светлые брови. – Когда Хадсон решит уйти по-настоящему, остановить его невозможно.

Всего неделя! – подумал Мэтью. А он-то тут еще мрачно раздумывает над инвалидностью великого человека! Может быть, Грейтхауз и лишен возможности танцевать – в вертикальном положении. Но в остальном…

– Доброй ночи, – сказал Грейтхауз, и со своим новым котенком – на самом деле кошкой, потому что ей было явно слегка за тридцать, но сохранилась она для своего возраста просто идеально, – двинулся прочь, и пара шагала настолько синхронно, насколько вообще могут идти два человека не на военном параде. Мэтью в голову немедленно пришла мысль о некоторых видах салюта, и он снова покраснел, но тут женский голос рядом тихо произнес:

– Мэтью?

Он обернулся. Если он и ожидал увидеть здесь это лицо, то никак не раньше чем наступит какой-нибудь невообразимый двадцать первый век.

Глава третья

Девушка сцепила перед собой руки – либо нервничала, либо это была мольба.

– Здравствуй, Мэтью, – сказала она с дрожащей улыбкой. – Я сделала, как ты велел. Приехала искать дом номер семь по Стоун-стрит. – Она проглотила слюну. Синие глаза, которые просто искрились энергией тогда, сейчас казались робкими и запуганными, будто она была уверена, что он все забыл. – Ты не помнишь меня? Я…

– Опал Дилайла Блэкерби, – поспешил сказать Мэтью.

Конечно, он помнил. Она состояла в штате прислуги в «Парадизе» (бархатной тюрьме для стариков, как она ее назвала), которой заправляла Лира Такк в обличии Джемини Лавджой. Если бы не Опал, страшная суть пансиона Лиры Такк до сих пор оставалась бы тайной, и Тиранус Слотер не лежал бы сейчас в могиле. Так что честь и слава этой храброй девушке, которая всерьез рисковала жизнью, чтобы ему помочь.

Он взял ее за руки, улыбаясь при этом как можно теплее.

– Давно ты здесь? В смысле, в Нью-Йорке?

– Всего один день, – ответила она. – Да и то не весь. Приехала утром. Помню, ты говорил мне приехать к этому самому дому номер семь, но я как-то робею сразу туда сунуться. Так я принялась спрашивать у людей, кто там живет и вообще, и мне один прохожий назвал твое имя. Потом я увидела объявление насчет этих вот танцев и подумала… – Она пожала плечами, безнадежно запутавшись в объяснениях, почему она здесь.

– Понимаю.

Мэтью помнил, что в «Парадизе» эта девушка жаждала тепла, и, быть может, в холодный зимний нью-йоркский вечер думала обрести толику этого тепла в таверне, где устраивают танцы. Тогда он в благодарность за помощь дал ей золотое колечко с красным камешком – то ли рубином, то ли нет. Оно было взято из спрятанного клада Слотера, погоня за которым едва не привела Мэтью и Грейтхауза к гибели.

– Я очень рад тебя видеть, – искренне сказал Мэтью. Внимательно оглядев юную особу, он увидел, что она несколько изменила свой облик – сняла металлические колечки, обрамлявшие нижнюю губу и правую ноздрю. Девушка она была невысокая, худощавая да жилистая, и когда Мэтью в первый раз ее увидел, она чуть из туфель не выпрыгивала от какой-то, образно выражаясь, непристойной энергии. Сейчас ее угольно-черные волосы были зачесаны назад и украшены скромным черепаховым гребнем. Синие глаза, когда-то горевшие огнем желания затащить Мэтью за церковь «Парадиза» ради свидания в лесу, несколько потускнели, – как понял Мэтью, от подозрения, что ей не место ни здесь, ни в номере седьмом по Стоун-стрит. Одета она была в серое платье с белым воротником, не слишком отличавшееся от униформы в «Парадизе», и Мэтью стало любопытно, использовала ли она золотое кольцо и красный камешек. Он готов был уже задать этот вопрос, как ад сорвался с цепи – или по крайней мере та его часть, что располагалась в соседней комнате. Раздался страшный треск, звон бьющегося стекла, хор испуганных выкриков женскими и мужскими голосами. Первой мыслью Мэтью было, что внезапно провалился пол или же пушечное ядро пробило потолок. Он бросился смотреть, что произошло, а Опал побежала за ним.

Пол был цел, никакого дымящегося ядра не влетело из сумрака ночи, но некая катастрофа точно разразилась. Стол с большой стеклянной чашей сидра, глиняными кружками и тарелками «цвета индейской крови», на которых лежали куски торта с глазурью, опрокинулся, как лошадь со сломанной ногой. По половицам лужами растекся яблочный сидр. Под ногами дам и кавалеров чавкало месиво изуродованной выпечки. Повсюду валялись осколки стекла и фарфора. Беспорядок просто невообразимый.

– Вот честное слово! – донесся исполненный страдания голос Ефрема Оуэлса. – Я едва дотронулся до стола, я никак на него не опирался!

А рядом с ним стояла Берри, краснея до корней волос, и глаза у нее потемнели. Мэтью знал, о чем думает девушка: снова до нее дотянулось – как перчатка мистера Винсента – ее злосчастье, которое постигло стольких ее ухажеров и так испортило жизнь ей самой. Сейчас вот оно стукнуло по бедняге Ефрему. И еще как стукнуло! Столь застенчивому человеку, который готов быть где угодно, только не в центре внимания, это представлялось, конечно, кошмаром. А он ведь так хотел произвести на Берри впечатление! Мэтью больно было даже думать об этом, не то что видеть.

– Да ничего страшного, сейчас все приберем! – заявила Салли Алмонд, уже пославшая служанку за тряпками и полотенцами.

Но Мэтью видел, как дрожат у Ефрема за стеклами очков слезы стыда. Он двинулся вперед, жестом утешения взял друга за локоть, но был энергично отодвинут в сторону плечом Опал Делайлы Блэкерби. Она вошла прямо в лужу сидра, наклонилась над полом и принялась собирать осколки битого стекла в передник собственного платья.

– Опал! – воскликнул Мэтью, проталкиваясь к ней. – Ты что делаешь?

Она подняла глаза на него, потом на Салли Алмонд, которая тоже ошеломленно смотрела на нее. Потом встала, держа передник с осколками. Глаза у нее стали бессмысленными, будто девушка не понимала, где находится.

– Ой! – сказала она Мэтью. – Извините. Я просто… я ведь… мне привычно убирать, если что разобьют. Я, ну понимаете… всегда так делаю…

– Здесь вы гостья, – сказала ей Салли. – А не служанка.

– Да, мэм. – Опал смущенно потупилась. – Извините меня. Только… я не очень-то знаю, как быть гостьей.

Она все еще держала подол платья с кусками стекла, и когда подошла настоящая служанка с пучком тряпок собрать разлитый сидр, Опал потянулась за тряпкой. Служанка настороженно отодвинулась.

– Опал! – сказал Мэтью, твердо беря ее за локоть. – Тебе здесь не нужно убирать за кем бы то ни было. Пойдем, не будем мешать.

– Но… Мэтью, – возразила она, – это же моя работа. Это я делала только вчера, в таверне на большой дороге. Ну, в смысле… я же никогда не занималась ничем другим. Ой! – Она посмотрела на пальцы правой руки – там была кровь. – Кажется, я слегка порезалась.

Мэтью не замешкался, доставая из кармана платок.

Но все же оказался недостаточно быстр.

– Мисс, минуточку, дайте-ка я посмотрю!

И на глазах Мэтью произошло нечто такое, что ему даже в голову бы не пришло предположить.

Синие глаза Опал Делайлы Блэкерби встретились с карими глазами Ефрема Оуэлса, и почти слышен был отчетливый хлопок, будто сосновая шишка треснула в горящем камине. Мэтью был уверен, абсолютно уверен, что Ефрем просто выказывает свойственное ему джентльменство, да еще при том винит себя, что девушка порезалась, но тут стало ясно, что это далеко не все. В этот миг произошел какой-то обмен, узнавание, быть может, что-то… в общем, сильный был миг, и Мэтью увидел, что у девушки, только и умеющей что прибираться, и столь долго искавшей хоть малейшего тепла, затрепетали ресницы, а застенчивый молодой сын портного, любящий играть в шахматы и отчаянно желающий заронить хоть что-то в сердце некоей особы, слегка покраснел и хотел было отвернуться, но Опал протянула ему руку, и он прижал платок к порезу, а тогда снова посмотрел ей в глаза, и Мэтью увидел улыбку – едва заметную, застенчивую, и Ефрем сказал:

– Сейчас перевяжем.

– Да ерунда, – ответила Опал, но не стала отнимать руки.

Мэтью глянул на Берри, которая тоже заметила этот обмен словами и взглядами и едва заметно кивнула, будто говоря: «Даст Бог, что-то и получится».

И в этот миг Мэтью ощутил, что мир вздрогнул.

Точнее говоря, вздрогнул пол. Почувствовал это не только Мэтью, потому что разговоры стихли, а Берри моргнула удивленно – значит, она тоже почувствовала. Половицы заворчали, как старые бурые львы, просыпающиеся ото сна. Потом от резкого удара распахнулась входная дверь, на пороге явилась фигура в сбившемся черном пальто, из-под съехавшего на сторону пожелтевшего парика смотрело искаженное страданием лицо Гиллиама Винсента.

– «Док-Хауз-Инн» взорвали! – крикнул он.

Тут же, забыв о беспорядке и танцах, все высыпали на Нассау-стрит. Мэтью вынесла толпа, он оказался рядом с Джоном Файвом и Констанс, его невестой, а Берри прижало толпой к юноше. Все глядели в сторону причалов, на облака дыма, на клубящееся в ночи ухающее пламя.

– Господи Иисусе! – воскликнул Гиллиам Винсент.

Он побежал по Нассау-стрит на юг, направляясь к очагу пожара – где-то кварталов за девять отсюда. Парик свалился, обнажив бледный череп с кустиками седых волос, замерших в растерянности, словно ошалелые от огня солдаты на пустынном поле боя. Винсенту при всей его суетности парик был менее дорог, чем любимый «Док-Хауз-Инн», его царство, где он пестовал горделивую манеру и надменный прищур. Поэтому стряпчий припустил так, будто на ногах крылья выросли, крича на ходу:

– Пожар! Пожар! Пожар!

Город быстро подхватил тревожный крик. По прежнему опыту Манхэттен знал, что пламя – враг грозный и разрушительный. Мэтью подумал, что если действительно каким-то образом «взорвали», по выражению Винсента, именно «Док-Хауз-Инн», то от его спящих постояльцев мало что осталось.

Огонь выбрасывал в воздух желтые и оранжевые щупальца. Темные султаны дыма затмили бы лик луны, но луна уже была скрыта тучами.

– Люди, вперед! – крикнул кто-то, призывая хватать ведра и бежать к колодцам, расположившимся неподалеку. Некоторые перед этим вернулись в таверну Салли Алмонд за пальто, шарфами, перчатками, шапками, треуголками. Мэтью снял с крюка свой касторовый плащ, натянул серые перчатки и шерстяную шапку, кинул на Берри быстрый взгляд, говорящий: «по-видимому, танцы придется отложить», и поспешно вышел с прочим народом, – кто-то широко шагал, а кто-то бежал к месту огненной катастрофы.

Из домов вываливались люди – многие во фланелевых халатах, с голыми ногами, невзирая на холод. Качались в руках фонари – зимний слет летних светлячков. Ночная стража беспомощно суетилась, металась туда-сюда, размахивая символами власти – зелеными фонарями, но толку в этих символах было чуть. На углу Брод-стрит и Принс-стрит Мэтью едва не столкнулся со старым Бенедиктом Хэмриком, отставным солдатом с длинной белой бородой, достававшей до отполированной пряжки ремня. Хэмрик расхаживал вокруг, дуя в пронзительный жестяной свисток и адресуя невразумительные указания всем и каждому, кто согласился бы его слушать. Только вот войск у него никаких не было, и командовать он мог лишь в своих фантазиях о Колдстримском гвардейском полку.

При всей своей будничной разболтанности, – неряшестве купцов, лошадином навозе на улицах и рабах на чердаках, – в критические моменты Нью-Йорк делался целеустремленным, словно носорог. Как муравьи разворошенного муравейника вскипают вокруг пробоины и принимают оборону, так же поступают и манхэттенцы. Из домов и сараев споро явились ведра. По Брод-стрит прогремела нагруженная пожарным инвентарем телега. Прямо на месте создавались бригады, вооружались ведрами и растягивались в цепи к колодцам – не прошло и нескольких минут после выкрика Гиллиама Винсента. По цепям пошла вода, все быстрее и быстрее. Потом линия разделялась на две и на три, и несколько ведер разом выплескивались в огонь, который, как оказалось, пожирал вовсе не «Док-Хауз-Инн», а склад на Док-стрит, где сплетались и хранились корабельные снасти.

И огонь был очень горяч. Пламя с белой сердцевиной – ему хватало жару опаливать брови и дышать в лица тех, кто стоял слишком близко. Даже Мэтью, работая с другими взбудораженными муравьями на квартал севернее, чувствовал волны жара, прокатывающиеся над головой пыльными буграми. Работа шла лихорадочная, ведра летали туда-обратно, как только позволяли напряженные мышцы, но очень скоро стало очевидно, что склад обречен, и поливать надо окружающие его строения, чтобы предотвратить худшее. В какой-то момент явился старый Хупер Гиллеспи, орущий о нападении голландцев, но на него никто не обратил внимания, и он умчался прочь, чертыхаясь, строя мрачные рожи и плюясь в сторону гавани.

Рухнула последняя стена склада, вопли и крики стали громче. Роем взлетали искры и медленно опускались на землю, где их затаптывали сапогами. От промокших стен соседних домов валил пар, но их продолжали упорно поливать. Шли часы, и самую южную часть города удалось отстоять, но фабрикант канатов Джоханнис Фииг рыдал над кучей дымящегося пепла.

Наконец утомительная работа завершилась. Владельцы таверн вытаскивали бочки эля и срывали с них крышки – ты не можешь знать, когда тебе понадобится пожарная бригада, и прозорливее слыть добрым гражданином, чем мелочиться в такие моменты насчет оплаты. Мэтью взял деревянную кружку и в компании прочих, вырванных из объятий теплых постелей борцов с огнем, пошел к дымящимся руинам.

Кроме дыма, не осталось почти ничего. Мэтью видел и других, бродящих среди пепла, пинающих ботинками угли и потом еще раздавливающих для верности. Запах едкого дыма, жаркой пыли окутывал легкие ворсистой фланелью. Те, кто оказался ближе прочих в борьбе с огнем, бродили почерневшие как головешки, едва ли не сваренные, и устало кивали, когда какая-нибудь добрая душа вкладывала им в руки кружки эля.

– Вот это и правда веселый момент, да?

Мэтью обернулся посмотреть, кто говорит, хотя и без того уже узнал голос Гарднера Лиллехорна, прозвучавший жужжанием осы, ищущей, куда бы ужалить.

Костлявый главный констебль нынче был совсем не в своем щегольски-идеальном виде, потому что светло-зеленый, цвета остролиста, сюртук, отороченный у воротника и на манжетах алой каймой, был весь измазан пеплом. Манжеты, увы, безнадежно запачкались, а белая рубашка приобрела цвет нечищеных зубов. Треуголка под цвет сюртука потемнела от гари, красное перышко на ней обуглилось до черного огрызка. Полосы пепла лежали на вытянутом бледном лице с узкими черными глазами, вздернутым острым носом, идеально подстриженной черной эспаньолкой и черными же усами. И даже серебряная львиная голова на рукояти эбеновой трости казалась обожженной и грязной. Лиллехорн отвел взгляд от Мэтью и стал осматривать толпу.

– Веселый момент, – повторил он. – Особенно для конкурентов мистера Фиига.

Мэтью почувствовал, что сзади кто-то подходит. Повернув голову, он увидел Берри. Волосы девушки растрепались на дымном ветру, на веснушчатых щеках – пятна сажи. Она была закутана в черное пальто. Когда Мэтью встретился с ней взглядом, она остановилась, вняв невысказанной просьбе не подходить слишком близко.

Почти в ту же секунду Мэтью отметил присутствие противного мелкого патрульного и столь же мелкого склочника Диппена Нэка. Сходство его с каким-нибудь ползучим хищником усиливалось от контраста с главным констеблем, который казался идеальным примером для подражания как в надменности, так и в ослиной тупости. Мэтью считал Нэка с его бочкообразной грудью и красной рожей хулиганом, хамом и трусом, который обращает свою дубинку лишь против тех, кто точно не даст сдачи.

– Что выяснилось? – спросил Лиллехорн у Нэка.

Это означало, что главный констебль недавно посылал своего верного клеврета на задание.

– Многие люди слышали, сэр, – ответил Ник в манере, которая казалась бы раболепной, не будь она столь фальшивой. – Да, сэр, многие! И все сходятся на том, что это пушечный выстрел! – И он, будто натирая до блеска проеденное червем яблоко, добавил: – Сэр!

– Пушечный выстрел? – Любопытство тут же развернуло Мэтью к неожиданной информации, как флюгер к ветру. – Откуда?

– У меня нет таких сведений, спасибо, что спросили.

Лиллехорн сморщил нос и осторожно промокнул его зеленым платком. Сквозь запах дыма пробилось резкое амбре крепкого одеколона.

– Некоторые говорят, что вон оттедова. – Нэк показал палкой на юг. – А потом эта штука взорвалась.

– Взорвалась? – спросил Мэтью. Именно так выразился и Гиллиам Винсент. – Почему вы так говорите?

– А ты сам посмотри, – ответил Нэк. Его рожа всегда была готова перекоситься в злобной гримасе. – Это что, по-твоему, нормальный огонь? Куски по всей улице разлетелись! – Он издевательски усмехнулся – специально для Лиллехорна. – Ты же у нас такой великий мозг.

Мэтью не сводил глаз с Лиллехорна, хотя уже появились цыгане и встали неподалеку, безбожно пиликая на скрипках, а их черноволосые девушки танцевали и выпрашивали монетки.

– Вы говорите, что это было сделано одним выстрелом из пушки?

– Я говорю, что был слышен пушечный выстрел. Корбетт, умерьте свое любопытство. Я уже послал людей проведать в гавани, действительно ли это был сигнал с Устричного острова. Сегодня город не расположен платить за ваши способности. – «Прекратите этот шум!» – заорал он на цыганских скрипачей, но пиликанье не уменьшилось ни на йоту.

Мэтью поглядел на закопченную равнину. Настоящие пушки стояли на стенах и внутри форта Уильяма-Генри, ныне форта Анны, в самой южной точке Нью-Йорка. Возле них круглые сутки дежурили пушкари, наблюдая за морем. Одиночная пушка на Устричном острове использовалась в качестве сигнала раннего оповещения при вторжении голландского флота, хотя коммерция и торговые выгоды сделали Лондон с Амстердамом постоянными компаньонами. Никто всерьез не ожидал вторжения голландской армады, стремящейся отобрать бывшие владения, но… почему же выстрелила пушка?

– Не имею ни малейшего понятия, – сказал Лиллехорн, и только тут Мэтью осознал, что задал вопрос вслух. – Но я досконально разберусь в этом вопросе без вашей так называемой «профессиональной» помощи, сэр.

Теперь Мэтью увидел еще одну любопытную деталь в этой пьесе, разыгранной вхолодную ночь. За спиной Лиллехорна, с фонарями в руках стояли мужественно красивый доктор Джейсон Мэллори и его прелестная супруга Ребекка – фонари освещали их лица. Они негромко разговаривали и смотрели на руины, но не показалось ли Мэтью, что они оба сейчас глянули в его сторону? Снова поговорили о чем-то и вновь посмотрели на него, а потом отвернулись и пошли прочь?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю