Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)

Медея захромала ко дворцу, и когда слуги у ворот закричали и удрали прочь, вломилась туда без церемоний. Там в зале она застала Пелия в ночном колпаке и впопыхах наброшенном парадном облачении, расспрашивавшего всех в растерянности, что творился. С ним были его четыре дочери, столь же ошарашенные, сколь и он. Феакийки ворвались в зал следом за Медеей и принялись как безумные танцевать на столах и скамьях, пока она сурово не призвала их к порядку. Затем статуя Артемиды, стоящая на салазках, была торжественно внесена Ифиас и девами Рыбами и поставлена на стол перед Пелием. За ними во дворец пытались проникнуть целые толпы народу, но Медея всех выставила и заперла дверь на засов.

Она резко и гортанно обратилась к Пелию на варварском греческом со следующими словами:

– Пелий, Пелий, Пелий, я – главная жрица Артемиды Медведеподобной, Владычицы Озера, Отыскивающей Лошадей, Охотницы, Богини Доброй Славы, только что прибывшей в Иолк из порождающей гигантов земли Гипербореев. Я и мои девы за одну ночь, усевшись в ряд на спины пары крылатых змеев, промчались через Друидскую Галлию и над высокими Альпами, через суровую Истрию и Эпир, и через плодородную Фессалию, а Богиня сидела позади нас в своей повозке, подбоченясь и торопя нас вперед. Ты спросишь, что за дела у Богини здесь? Так слушай, я тебе это открою. Слушайте, говорю вам, и не суетитесь, вы, четыре стройные царевны, что столпились вокруг престола Пелия. Не суетитесь, говорят вам!

Она перепугала дочерей Пелия, метнув у них над головами серебряное яблоко, а оно треснуло, словно гром ударил, стукнувшись о стену позади них, и наполнило зал едким дымом. Царевнам показалось, будто белые змеи с пылающими глазами вьются в воздухе среди клубов дыма. Царевны обезумели от ужаса, но ни одна из них и пальцем не посмела шевельнуть, страшась худшего.

Медея продолжала:

– Богиня, титулы которой я вам назвала, мы в нашей стране называем ее Самотеей, обратилась ко мне не так давно и сказала: «Взгляни в свой хрустальный шар, старейшая и безобразнейшая из моих детей, и скажи мне, что ты там видишь». Глядя в шар, я ответила: «Богиня, я вижу все сущее. В этом стекле мне виден обитаемый мир на всем его протяжении, твои древние владения, лежащие, подобно светлому острову в кружащем потоке Океана». Она снова сказала: «Внимательно посмотри вновь, Коршуноликая, своим пронизывающим взглядом, и сообщи мне, где среди всех моих древних владений отыщется самый благочестивый царь!» Я искала пятьдесят дней и ночей, непрестанно глядя в стекло, пока наконец мой взор, который пространствовал вдоль восточного берега Греции от Лаконии и Арголиды через Аттику, Беотию и Локриду, не дошел до фтиотийского царства и не остановился, довольный, на богато крытом дворце в Иолке и на благообразном седобородом Пелии, сыне Посейдона. Я сказала богине Самотее: «Пелий – самый благочестивый царь среди живущих. Он перепосвятил тебе под именем Артемиды святилище, принадлежавшее до того отвратительной богине Нимфе, рискуя вызвать неудовольствие Нимфы и все же не прося у тебя награды. Он также сжег бесчисленные жертвы твоему величеству и почитает твое имя превыше имен всех существующих богинь, не исключая даже Геры, жены Зевса». Тогда Самотея ответила мне: «Хорошо, Крючконосая! Давай теперь подготовим нашу запряженную змеями колесницу, дабы пролететь через полмира в Грецию и подобающе наградить Пелия. Давай избавим его от ненавистной старости, наделим его тело вечной юностью, а его беспомощный член – мужской силой, дабы он мог править у себя в Иолке вечно, пережив всех монархов-соперников и всех своих подданных. Пусть он прижмет к груди молодую жену и породит от нее сыновей, более достойных, чем покойный Акаст, которого я бросила недавно на скалистые берега Ливии в наказание за неподобающее сыну бегство из дома…»

Затем, пока Пелий дивился, и все же сомневался – ибо он был хитрый старик, и его не так-то легко было обмануть – Медея напомнила ему многие странные факты из его жизни, которые выведала у Акаста, у Ясона, у Периклимена, сына Нелея, брата Пелия, и у Эхиона, сына Гермеса, который был обязан, как вестник, узнавать и запоминать все, что ни говорилось о частной жизни больших людей в Греции. И вот она сказала:

– Ты сомневаешься, Пелий, ты сомневаешься. Я читаю самые твои сокровенные мысли. Не сомневайся, сомневаться опасно. Однако богиня милостиво позволила, чтобы я представила тебе очевидное доказательство ее могущества, осуществив свое собственное преображение. Дитя, – обратилась она к Алкесте, старшей дочери Пелия и жене Адмета, – принеси мне чистой воды в жертвенном кубке из раскрашенной глины; ибо губы мои не могут касаться металла.

Когда Алкеста принесла воды в раскрашенном кубке, Медея поднесла кубок к образу Богини и взмолилась на языке колхов, который Пелий принял за Гиперборейский, будучи равно незнаком с обоими; и, казалось, пламя вырвалось из кубка, когда Медея глотнула немного шипящей воды. Она громко завопила метнулась в небольшую винную кладовую, находившуюся неподалеку, дверь которой стояла нараспашку. Затем заперла за собой дверь и снова ужасно завопила, так что слезы хлынули из глаз у каждой женщины. Вскоре дикие крики затихли, и вместо них раздался негромкий сладостный смех. Вышла Медея, молодая, красивая, златоволосая, без единой морщины на лице или на руках. Ибо остатками воды и ливийской губкой она тщательно вымылась, а свой желтовато-белый парик сорвала. Зрители испустили изумленный вздох.

Пелий сказал дрожащим от нетерпения голосом:

– Я не сомневаюсь больше. Делай со мной, что ни пожелаешь, Священная! Я согласен во имя Богини. Сделай меня снова молодым!

Медея, больше не хромая, подошла к Пелию и взглянула на него в упор. Она сужала зрачки, пока они не стали крохотными, точно зернышки сезама, а руки ее заколыхались перед его лицом, словно белые водоросли, которые мягко колеблются в текучей воде.

– Спи! – приказала она мелодичнейшим голосом.

Белая голова Пелия упала ему на грудь, и в один миг он крепко уснул.

– Уложите его на царское ложе! – приказала Медея.

Царевны подчинились, и она последовала за ними в спальню. Когда двери закрылись, она тихо сказала им:

– Дети, не бойтесь приказаний, которые я вам сейчас должна давать. Прежде, чем ваш отец сможет возродиться молодым, его надо сперва разрубить на куски и сварить в котле с волшебными травами. Это насильственное деяние должны совершить его родные и любящие дети, ибо ни у кого другого нет сил сотворить чудо. А теперь возьмите ножи и топорики и хорошо наточите их о точильные камни, дабы никакого безобразия не появилось на его новом теле от неровного или неудачного удара по старой плоти.

Дочери, которых звали Алкеста, Эвадна, Астеропея и Амфинома, дрогнули. Каждая поглядела на другую, ища поддержки, и все вместе отказались выполнить то, что им поручено.

Алкеста сказала:

– Я, Алкеста, против. Я никогда не пролью крови моего отца – нет, нет, даже если сам Отец Посейдон это прикажет.

Эвадна сказала:

– Я Эвадна. Я тоже против. Такова общая участь людей – старится. Не смогу я называть отцом человека, который будет выглядеть моложе меня; мои подруги осмеют меня. И легче для женщины терпеливо сносить хандру обидчивого старика, чем ярость упрямого юнца.

Астеропея сказала:

– Я, Астеропея, также против. Молодой отец приведет молодую мачеху, чтобы та нас тиранила. Сейчас дела таковы, что мы сами надзираем над царским хозяйством, предоставляя нашему отцу ведать только вином, вооружением и жертвенными орудиями; мы ведем вполне счастливую жизнь. С чего бы нам желать столь необычных перемен в наших делах?

Последней заговорила Амфинома:

– Я, Анфинома, также против. Почему нашего отца надо разрубить на куски, словно старого барана, и сварить в котле? Для тебя было достаточно всего лишь глотнуть из кубка яростно шипящей воды и удалиться в винную кладовую, ты стала молодой, не пролив и капли своей крови.

Медея отпустила Алкесту, сказав:

– Алкеста, ты замужем. Удались из этого священного места. Только девам дозволено участвовать в священных обрядах Артемиды. – Ибо она увидела, что только Алкеста устрашилась жестокого деяния из любви и благочестия, в то время как остальные три ненавидели старика.

Когда Алкеста дала обещание молчать и удалилась, Медея сказала остальным царевнам:

– Я отвечу на все ваши возражения по очереди. Эвадна, не бойся, что придется звать молодого человека отцом. Боги вечно молоды, и я думаю, что Пелий никогда не сетовал, что его отец Посейдон куда здоровее его и все еще способен порождать сыновей и дочерей. Твои подруги тебя не осмеют, а станут уважать. Кроме того, если Пелий так часто обижается, так это потому, что он страдает от жестоких болей и недомоганий старости; я обещаю, что когда к нему вернется молодость, он станет столь же покладистым, сколь и вы. Астеропея, не страшись молодой мачехи. Пока Пелий нуждается в тебе, дабы ты управляла его делами, он никогда не согласится отдать тебя замуж; но как только он снова станет молод, обещаю, он найдет тебе великолепного жениха, достойного твоего происхождения, красоты и дарований. Ты станешь царицей, властвующей над богатой и населенной страной. Что касается тебя, Амфинома, ты должна понимать, что магический обряд, применяемый для омоложения стариков отличается от того, который применяют для омоложения старух; да и мое преображение не было никоим образом безболезненным.

Амфинома хранила молчание, не желая оскорбить жрицу.

Затем Медея сказала:

– Амфинома, ты говорила о старом баране, которого рубят на куски. Скажи-ка мне, а нет ли у вас во дворце старого барана, священного Овна Зевса? Принеси его мне из хлева. Я убью его, разрублю на куски и сварю в котле с волшебными травами. Ты увидишь, как он возрождается ягненком, благодаря червю жизни, который обитает внутри его позвоночника. Скоро он снова станет щипать обильную луговую траву и сочные побеги терпентина, от которых теперь отворачивается с усталым вздохом.

Амфинома ответила:

– Если ты сумеешь совершить такое чудо со старым овном Зевса я поверю, что ты сможешь сделать то же самое и с моим отцом. И тем не менее, я – благочестивая ахейская девушка. Сама я не совершу своими руками насилия, над овном из страха перед Отцом Зевсом.

Эвадна привела барана, шестнадцатилетнее животное с затуманенным взглядом, без передних зубов, покрытого паршой, с рогами невероятных размеров. Ежедневной обязанностью Амфиномы было кормить его молочной кашей, чистить его и убирать у него в стойле.

Медея повела вонючего старого барана в зал, где кипел на огне котел чистой воды, подвешенный на крюк над очагом, приготовленный, чтобы в нем сварили обычную похлебку из баранины и ячменя на завтрак царским домочадцам. Это был тот самый котел, на котором Геркулес оставил вмятину кулаком, если его наполнить до краев, он вмещал пятьдесят галлонов воды. Медея удалила из зала всех, кроме трех незамужних царевен. Она велела им запереть все двери и задвинуть засовы. Затем, творя длинные молитвы по-колхски, она разрубила барана на куски топором из черного обсидиана и побросала их в котел вместе с ароматными травами и корой из пакетиков, которые извлекала один за другим из расшитого мешочка, висевшего у нее сбоку на поясе. Она принялась напевать, помешивая в котле деревянной ложкой, пока, наконец, испустив радостный крик, не провозгласила по-гречески:

– Смотрите, смотрите! Старая кляча поднимает голову! Преображение началось!

Она посыпала на горящие головни какого-то порошка, так что головни яростно затрещали и ярко вспыхнули. Кроваво-красный свет озарил зал, вода в котле забурлила, и густой пар скрыл очаг из виду. Когда пар рассеялся, послышалось внезапное блеяние, и шестимесячный ягненок с едва проросшими на лбу рожками в испуге запрыгал и заскакал по залу и побежал к Амфиноме, словно к матери. Амфинома в изумлении воззрилась на ягненка, а затем побежала к котлу. В нем не осталось ничего, кроме какого-то месива да нескольких намокших клочков старой шерсти.

Медея снова обратилась к трем царевнам:

– Эвадна, Астеропея и Амфинома, вы стали свидетельницами чуда. Перестаньте же колебаться, повинуйтесь желаниям своего отца и выполняйте приказы Артемиды. Будьте уверены, что, когда вы так поступите, поэты не позабудут ваши имена. И все же ударьте все вместе, дабы ни одна из вас после не претендовала на славу той, что нанесла первый удар. И оставьте целым спинной хребет между бедер и ребер, ибо там обитает червь жизни.

Они решительно вернулись в спальню, каждая – с острым топором в руке, взятым из оружейной, примыкающей к залу, они наточили лезвия о точильный камень, передавая его из рук в руки, и вскоре Медея услышала хряст, которого она так ждала, и пронзительный вопль пробудившегося от сна Пелия.

Аргонавты, задремавшие в полдень в дубовых чащах Метоны, были разбужены Линкеем:

– Взгляните, товарищи! – кричал он. – Красный дым поднимается из дымового отверстия пелиева дворца!

Они выскочили из укрытия, побежали к «Арго», спустили его на воду и вскоре уже яростно гребли к иолкскому берегу. С оружием в руках они попрыгали на берег и обнаружили, что главные ворота города не охраняются, ибо Медея отдала приказ, чтобы никто не преграждал путь Богине, которая вернется через те же ворота, в которые вошла, и вновь займет свое место в повозке, влекомой змеями. Аргонавты вбежали в ворота и припустили по главной улице – молча, словно выдрессированные охотничьи псы.

Горожане дивились их появлению, но никто не преградил им дороги, ибо они появились внезапно, и только когда они скрылись из виду, один сосед повернулся к другому и, едва дыша, спросил:

– Ты видел то же, что и я? Ты видел бледных вооруженных призраков аргонавтов, промчавшихся вместе с Ясоном, сыном Эсона и Акастом, сыном Пелия во главе? Как это? Разве ночь призраков не кончилась с зарей, как мы полагали?

Когда аргонавты вступили во дворец, сама Медея открыла им дверь зала и вскричала:

– Увы, аргонавты, вы вернулись слишком поздно, чтобы спасти Пелия от гибели. Три его дочери стали отцеубийцами. Они варварски изрубили его в мелкие кусочки и теперь варят в котле, столь же беззаботно, как если бы готовили баранью похлебку для своего царского завтрака.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Руно возвращено Зевсу

В тот вечер аргонавты пировали в зале Пелия после того, как хорошо окурили его серой и арабским ладаном и обрызгали стены внутри и снаружи очистительной водой. Три топора и большой котел они посвятили богине Персефоне, в святилище которой за городом нашли убежище три преступные царевны. Никто не посмел ничего сделать с Медеей, но все женщины и мужчины, за исключением Ясона, избегали ее взгляда и общества, они даже бледнели, если ее тень пересекала им дорогу. Однако, она доставила им большое удовольствие, когда они сидели за десертом, встав и прилюдно побудив Ясона добровольно отказаться от престола Фтиотиды в пользу его двоюродного брата Акаста. А мог ли он поступить иначе? Разве он однажды не заявил при свидетелях на многолюдном жертвоприношении, что не претендует на богатства своего дядюшки? Царь без богатств, – сказала она, – это все равно, что наконечник копья без древка, и поскольку Акаст по доброй воле не уступит свое наследство, будет ли благоразумно или пристойно для царя Ясона ходить оборванным и выпрашивать корки и мясные объедки со стола своего богатого двоюродного брата? Кроме того, хотя она и не присутствовала в царской спальне, когда ударили топоры, она не может рисковать вызвать неудовольствие некоего духа, поселившись в Иолке. Ясон погрузился в мрачные раздумья и сперва не отвечал. Но когда товарищи играючи забросали его хлебными корками и мясными объедками, он ответил, что последует ее совету, хотя ему горько отказываться от того, что принадлежит ему по праву, выказав тем самым пренебрежение к своему отцу Эсону и деду Кретею; и в награду за свое великодушие он призвал своих товарищей помочь ему, если потребуется, возвести на престол Эфиры Медею и его самого. Это все они пообещали сделать единогласно, ибо они боялись гнева Медеи в случае отказа.

На следующий день, сидя на фтиотийском престоле в великолепной короне, облачении и с увенчанным головой овна скипетром Афаманта, который сам Ясон вложил ему в руку, царь Акаст призвал к священному молчанию и провозгласил приговор о вечном изгнании из Иолка Медеи, Аталанты, Ясона, Идаса, Кастора, Поллукса и Периклимена, как либо подстрекателей к убийству его отца, либо соучастников, а также и самих убийц – трех царских сестер. Этот приговор не вызвал удивления, поскольку не по-сыновнему было бы провозглашать любой другой; он проявил заметную мягкость, позволив всем виновным оставаться в Иолке, пока не состоятся погребальные игры в честь Пелия. Акаст торжественно открыл игры в тот же день, и когда они должны были начаться явился Геркулес, вернувшийся недавно с острова Гесперид с корзиной, полной священных апельсинов, которые ему велено было принести царю Эврисфею. Аргонавты сразу же столпились вокруг него, целуя его большие грязные колени и приветствуя его как своего спасителя от гибели в Ливийской пустыне. Он с удовлетворением показывал им апельсины, говоря:

– Понюхайте их, пожалуйста, товарищи. Они даруют долгую жизнь, но не касайтесь и не берите в руки священных плодов.

Геркулес не был пьян и еще не обедал, но любезен был необычайно: ибо оракул Артемиды сообщил ему, что скоро он, наконец, породит дочь. Казалось, он позабыл само имя Гиласа, ибо он ни разу не упомянул мальчика; они тоже старались о нем не заговаривать. После того, как он попировал во дворце часок другой, он согласился председательствовать на играх.

Теламон Эгинский дальше всех метнул кольцо, Мелеагр – дротик, Эвфем Тенаронский победил в гонках колесниц, запряженных парами. А Пелей выиграл состязания по борьбе, ибо Кастор, который иначе стал бы победителем, состязался вместо этого в гонках колесниц, запряженных четверками: Пелей дважды поверг наземь Ясона диким броском, называемым «летящая кобыла» – ибо теперь, когда «Арго» благополучно вернулся домой, ему уже не было надобности беречь или жалеть своего капитана. Четырехконная упряжка Кастора обогнала все упряжки его фессалийских соперников, и все же состояла эта упряжка только из фессалийских коней, а ни одна на свете порода не превосходит их даже лаконийская. В этих бегах участвовал также коринфянин Главк. Он был двоюродным братом Медеи, так как приходился сыном Сизифу. Неизвестно, почему его упряжка перепугалась у первого столба, и он вылетел из колесницы, а кони набросились на него и стали вырывать у него большие куски мяса. Некоторые говорят, что коней взбесил дух Пелия, другие, что Главк чем-то оскорбил Посейдона, Покровителя Коней, но общее мнение таково, что Медея отравила коней травой гиппоманес, боясь, что Главк может стать ей помехой в Коринфе, если когда-нибудь заявит претензии на престол Асопии. Словом, Главк был убит, и дух его с тех самых пор скитался по Коринфскому перешейку, забавы ради пугая коней на состязаниях четырехконных упряжек на Истмийских играх.

Поллукс выиграл в кулачном бою, но слишком легко, чтобы доставить удовольствие зрителям познатнее, хотя простонародье ревело от восторга при виде крови, брызгавшей из носов и ртов его неопытных противников. Геркулес весело вступил в состязание по вольной борьбе, и Алкест, которого он уважал, уговорил его сохранить жизнь своему противнику, кентавру Нессу, когда Геркулес сломал тому ногу и три ребра, и Несс был отдан ему на милость. Фалер Афинский выиграл состязания лучников, выстрелив по соломенной кукле, свисавшей с дерева и болтавшейся на ветру, пронзив ей горло с первого же выстрела.

В беге состязались Аргей и Меланион, младшие сыновья Фрикса, а также два чужака – фокиец Ификл и некто Неотей. Ификл пришел первым, намного обогнав других. Он был минием, и эта его победа ввела таким образом в заблуждение некоторых поэтов, которые описали его, как аргонавта, но аргонавтом он не был. Вдобавок, то не был Ификл, единоутробный брат Геракла или Ификл, дядя Кастора и Поллукса, что также утверждалось. Потребовался бы целый флот, чтобы разместить всех героев, которым тщеславие их потомков приписало блистательное звание аргонавтов.

Аталанта выступила в состязаниях по прыжкам, но когда Акаст отмерил участок для прыгунов, и песок был вспахан, измельчен и выровнен, Аталанта выразила протест. Она заявила, что эту задачу следовало взять на себя Геркулесу, что Акаст, хотя он и царь Фтиотиды, не имеет права вмешиваться в приготовления к любым состязаниям. Геркулес послушно отмерил новый участок, дальний конец которого лежал на обычном расстоянии пятидесяти футов от линии старта, а ближний – на середине этого расстояния. Но пятьдесят футов, отмеренные Геркулесом, оказались в полтора раза длиннее акастовых, ибо Акаст был коротконог. Справедливость возражения Аталанты вскоре подтвердилась, когда она допрыгнула до самого конца участка, обозначенного Геркулесом; соверши она столь длинный прыжок с края участка, отмеченного Акастом, она бы вылетела далеко за его пределы и сломала лодыжки о каменистую землю, не разровненную мотыгами. Такой удивительный прыжок не был чем-то необычным для Аталанты, которая привыкла поддерживать гибкость ног с помощью танца ягодиц, подпрыгивая вверх-вниз на смазанной жиром коровьей шкуре и попеременно ударяя по каждой ягодице второй ногой, она могла проделать такое тысячу раз или больше, в то время как обычный атлет соскользнул бы с коровьей шкуры при первом же прыжке.

Борьба на мечах на кургане Пелия состоялась между иолкцем по имени Плий и аргонавтом Аскалафом, сыном Ареса. При состязаниях такого рода часто случается, что один из бойцов пытается вызвать восхищение толпы, нападая на другого с ненужным пылом, и тогда игра превращается в серьезную схватку. В тот раз Плий по глупому ранил Аскалафа мечом в мясистую часть бедра, чуть-чуть не задев гениталии, и боль настолько разъярила Аскалафа, что он отплатил противнику, рубанув того наотмашь, и отсек ему у запястья руку. Плий умер от потери крови, продолжая биться левой рукой и отказавшись позволить друзьям перевязать его ужасный обрубок. Смерть его вызвала всеобщее удовлетворение, поскольку Плий не имел родственников, способных за него отомстить, а дух Пелия вдоволь напился крови, хлынувшей потоком, как засвидетельствовал зоркий Линкей.

К закрытию игр внезапно прибыл Орфей. Ему теперь постоянно нездоровилось, и голос у него был уже не таким, как прежде. Тем не менее, он спел длинную, исключительно сладостную песнь о плавании «Арго», не истолковывая благоприятно несчастливых или не вызывающих доверия происшествий, как делали с тех пор многие поэты, и был со всеобщего согласия увенчан душистыми лаврами. Он сохранил, словно залив медом, несколько великолепных деталей, которые были бы иначе забыты даже самими аргонавтами. Однако додонские жрецы впоследствии сетовали, что в песне его содержится некоторое неуважение к Зевсу, и запретили ему вновь ее исполнять под страхом зевсова гнева; так что сохранились только отрывки из нее.

Когда игры закончились, аргонавты совершили свое последнее плавание вместе, пройдя вниз по Эвбейскому заливу, пока не добрались до города Опона. Там они высадились, поручили свой корабль заботам опиев и зашагали по холмам, пока не дошли до Копайского озера и до прославленного беотийского города Орхомена, где поклонились своему предку Минию у его ослепительно-белой гробницы. Из Орхомена они двинулись к горе Лафист, и там, наконец, Медея от имени Прометея, возвратила Руно дубовому образу Овна в святилище близ вершины; другие же принесли обильные жертвы и пропели гимны. Однако Зевс не выказал какого-либо знака довольства или благодарности, ни даже отдаленного раската грома, что привело всех в замешательство. Они-то рассчитывали на особую милость, веря по-глупому, что раз уж Зевс неотвратимо наказывает своих приверженцев за любое наносимое ему оскорбление, намеренное или случайное, то он и отплатит благодарностью за оказанные ему услуги.

Геркулес прибыл туда с ними по дороге в Микены, куда нес священные апельсины, и хотя он не поднимался на гору Лафист, именно он, а не орхоменец Аскалаф или кто-либо еще, заставил совет Орхомена восстановить сыновей Фрикса в их правах на наследство их деда Афаманта, и тем самым осуществил обещание Ясона. Сыновья Фрикса хорошо угостили Геркулеса за его доброту.

Затем последовало первое расставание аргонавтов – те, кто был родом из Фессалии и Фтиотиды, двинулись пешком на север, обняв со слезами своих товарищей, с которыми они разделили столько опасностей. Но Геркулес, Ясон, Аргус и остальные наняли беотийских гребцов и повели «Арго» вниз по Эвбейскому проливу. Они обогнули Аттику и высадили Фалера на берег в Афинах, где почтительно приветствовали царя и царицу Архонтов, и все вместе прошли к святилищу Афины, дабы смиренно поблагодарить ее за ее неустанную заботу. Затем они снова взошли на борт и, миновав остров Саламин, подошли к Коринфскому перешейку.

Ясон вытащил корабль на берег в Кинхерах и послал вперед Эхиона, как своего вестника, чтобы тот объявил народу Эфиры о прибытии их законной царицы Медеи. Это задание доставило Эхиону удовольствие, поскольку он желал превратить в правду тот вымысел, который его отец Гермес вложил в его уста, когда он сошел с корабля на Царский Мол в Эа. Его задача оказалась тем легче, что Коринф поразили в то лето засуха и мор, почти как он говорил, и эфирцы устали от сурового правления ахейского узурпатора, который называл себя Коринфом.

Эхион встал на рыночной площади и сообщил эфирцам, что Ясон, прославленный сын Эсона, раздобыл Золотое Руно и, повинуясь велению оракула, доставил на родину Медею, светловолосую чародейку, дочь Ээта, чтобы она стала их царицей, и что, уступив по доброй воле другим свои права на престолы Лемноса и Фтиотиды, Ясон согласился жениться на Медее и стать их любящим царем. Далее Эхион сказал им, что Кастор и Поллукс, Аталанта и Мелеагр, Меламп и Периклимен, Идас и Линкей и сам великий Геркулес уже на пути из Кенхер с оружием в руках, чтобы обеспечить восстановление справедливости, пусть и с запозданием, в отношении имени Ээта. Эфирцы выслушали его с радостью и немедленно восстали. Узурпатор Коринф бежал, а население устремилось к берегу, чтобы приветствовать царственную пару.

Единственное, о чем сожалел Эхион, – это о том, что жителей Асопии Коринфской, бывшего царства Сизифа, никакими средствами невозможно было уговорить восстать против Креона, их властного ахейского государя, дабы тем самым двойное царство воссоединилось, как он напророчил; ибо Креон женился на Главке, дочери Сиифа, и правил от ее имени.

Ясон решил посвятить «Арго» со всеми его веслами и оснасткой богу Посейдону в благодарность за огромную волну, которая спасла их от скал Ливийского побережья. Поэтому он отвел корабль на восток от Кенхер к самой узкой части перешейка, где «Арго» вытащили на берег, поставили на катки и покатили в глубь суши к ограде Посейдона. Там Аргус простился со своим прекрасным кораблем, став последним, кто его покинул.