Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

Тогда Зевс сказал: «Я принимаю твое условие, жена, если ты согласишься, чтобы другая твоя ипостась, Амфитрита, уступила море моему призрачному брату Посейдону». Рея отвечала: «Я согласна, муж, если только оставлю за собой воды на протяжении пяти миль вокруг двух моих островов; ты можешь также править в небе вместо Эвриномы, владея всеми звездами и планетами, да и самим Солнцем; но Луну я оставляю за собой». И вот они ударили по рукам, заключив сделку и, чтобы показать свою власть, Зевс нанес ей гулкий удар по уху и сплясал грозный боевой танец, ударяя своей секирой из гром-камня по золотому щиту, так что гром зловеще прокатился по своду Небес. Рея улыбнулась. Она не отказалась по договору от своей власти над тремя самыми важными вещами: ветром, смертью и жребием. Вот почему она улыбалась.

Вскоре Зевс нахмурился и велел ей прекратить улыбаться и пойти изжарить ему быка, ибо он голоден. То был первый приказ, который когда-либо получала Рея, и она стояла в нерешительности, ибо сама мысль о жареном мясе вызвала у нее отвращение. Зевс снова ударил ее и прокричал: «Быстрее, жена, быстрее! Как ты считаешь, для чего я сотворил огонь, если не для того, чтобы ты им воспользовалась, когда надо жарить или варить мне вкусную еду?»

Рея пожала плечами и сделала как ей было велено, но он не смог сперва заставить ее разделить с ним угощение.

Затем Зевс, чтобы показать свою власть, смел большую часть рода людского потопом и вылепил из глины нового мужчину по имени Девкалион и новую женщину по имени Пирра и вдохнул в них жизнь. С их рождением завершился второй Век, и начался третий, Бронзовый. В Бронзовом веке Зевс породил многочисленных сыновей от Реи, которую переименовал в Геру, но не позволил ей долго держать их при себе. Как только они становились достаточно взрослыми, чтобы позаботиться о себе самим, он посылал своих жрецов с вымазанными мелом лицами, Наставников, выкрадывать их у нее по ночам; эти Наставники прикрепляли мальчикам фальшивые бороды и надевали на них мужскую одежду, посвящали в мужские умения и обычаи и объявляли сыновьями смертных женщин. Каждый раз Наставники сперва притворялись, будто сожгли мальчиков в пепел зевсовым Перуном, чтобы Гера не попыталась вернуть их. Гера улыбалась, слушая барабаны и бычьи рога, с помощью которых они изображали гром, ибо это был неумелый обман, да и не хотела она возвращения сыновей, во всяком случае, пока что. Вскоре должен наступить Железный Век, который начинается Ныне…

Аргонавты с удивлением слушали эту историю, и когда Орфей умолк, все хором вздохнули – шумно, словно прошуршал тростник. Идас спросил негромко, голосом, таким не похожим на его обычный грубый и неучтивый голос:

– Орфей, скажи нам, где расположен этот восточный остров?

Орфей ответил:

– Фракийцы называют его островом Янтаря, троянцы – Дарданией; но вы, греки, зовете его Самофракией. Святилище Богини расположено под крутой горой на северном берегу, берегу, к которому опасно причаливать даже в спокойную погоду. А теперь спите, братья. Завернитесь в свои одеяла, рано утром «Арго» коснется берега у ног Богини.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Великие самофракийские мистерии

На заре поднялся западный ветер и унес туман; сперва Линкей, а затем и остальные рассмотрели горы далеко на востоке. Аргус сказал:

– Это – вершины Самофракии; Тифий, ты сбился с курса.

Они повернули корабль, натянули парус и через два часа уже скользили по голубым водам вдоль скалистого северного берега острова. Жрец Дактилей по имени Фиот вышел, чтобы встретить их на берегу, одетый в церемониальное облачение. Он сказал им:

– Чужеземцы, добро пожаловать на наш остров, но только, если вы примете законы, которые хранят его святость. Я хотел бы вам сообщить (если фракиец Орфей, которого я вижу среди вас, вам этого уже не сказал), что на Самофракии не почитаются Олимпийские боги. Не признаем мы и никаких других богов, но только Великую Триединую Богиню, Верховную, Всемогущую и Неизменную – и шестерых божков, которые служат ей и которые образовались из останков старого Кроноса – а именно – пять Богов-Пальцев, Ее ремесленников и посланцев, и фаллического бога Приапа, Ее возлюбленного. Все вместе божества эти известны как Кабиры. Когда нога ваша ступает на Самофракию, вы возвращаетесь к истокам Истории. Здесь Зевс все еще Загрей – младенец, ежегодно рождающийся и ежегодно умерщвляемый. Церемониальные одежды и символы, которые некоторые из вас носят в честь Аполлона, Ареса, Посейдона или Гермеса, – для нас значения не имеют. Снимите их с себя, и пусть они останутся на корабле, сойдите на берег в одних штанах. Благословенные Дактили снабдят вас рубашками, когда настанет время, чтобы одеть вас, пока вы у нас гостите. Завтра все вы будете посвящены в Великие Мистерии Богини.

Аргонавты согласились выполнить все указания Фиота – все, кроме Аталанты, которая сказала:

– Я – женщина, а не мужчина. Каковы твои намерения в отношении меня, Фиот?

Фиот ответил:

– Ты носишь одежду и символы Девы Охотницы, но затянувшееся девство у зрелой женщины ненавистно Богине. Завтра ночью луна будет полная. Что же, иди, и пусть нимфы Совы посвятят тебя в свои святые таинства. Здесь, на Самофракии, нет браков, но только нимфейство.

Аталанта ответила:

– Я посвящена Артемиде Олимпийской, и поступить, как ты предлагаешь, означало бы – накликать на корабль проклятие, ибо она ревнивая богиня.

Фиот ответил:

– Артемида Олимпийская еще не родилась. Отложи свой лук и стрелы, охотница, распусти волосы, научись быть женщиной, как тебе положено.

Мелеагр поддержал жреца:

– Аталанта, делай, как говорит Фиот.

Она спросила его:

– Мелеагр, и тогда я должна остаться на этом острове на всю жизнь без тебя? Ибо, хотя то, что я делаю здесь, может и не рассердит Артемиду, что случится, когда мы возобновим наше плавание? Допустим, в моей утробе возникнет плод, и по возвращении в Калидон я произведу на свет дитя? Что тогда? Или это не рассердит Артемиду? Может ли дева-охотница кормить грудью ребенка и оправдываться, что он был зачат, когда Артемиды еще не было?

Мелеагр ответил:

– Несомненно, Артемида рассердится, как рассердилась на Каллисто, когда та родила дитя от Зевса. А что если из любви к тебе я соглашусь остаться здесь, на Самофракии? Разве здесь для нас будет достаточно земли? Разве мы не сможем жить здесь вместе до старости, счастливые любовью друг к другу?

Аталанта ответила:

– На Самофракии нет браков, а только нимфейство, и ни одна женщина не привязана ни к одному мужчине. Как тебя, так и меня могут призвать в общество, где все сочетаются друг с другом в честь Богини, и тогда жгучая ревность сожрет тебя, да и меня тоже. Нет, дражайший из мужчин, Самофракия для нас двоих не более доброе место, чем Лемнос.

Она осталась на корабле, погрузившись в задумчивость, а Мелеагр остался, чтобы ее утешить. Все остальные, кроме Гиласа, удалились в сопровождении Фиота, даже Геркулес, ибо Мелеагр поручился ему головой беречь Гиласа от несчастий, если Геркулес его оставит.

Фиот и его жрецы развлекали аргонавтов на крыльце святилища Дактилей гротескными танцами и шутовством; но не предложили им пищи и не позволили совершить кровавых жертвоприношений какому бы то ни было божеству. Когда Большой Анкей нетерпеливо спросил, не голодают ли на острове, Фиот ответил, что здесь всего в изобилии, но нынешняя ночь – ночь поста, подготавливающая к деяниям следующего дня. Говоря так, он дал испить каждому из них крепкого и горького снадобья, от которого они катались всю ночь, хватаясь за животы и рыгая, – все, кроме Геркулеса, у которого в брюхе и не кольнуло.

На заре начались Великие Мистерии. Первая часть предназначалась для богомольцев-мужчин. Незаконно открывать полную формулу девятисложного ритуала, который совершался в еловой роще, но о многом можно сказать, не нарушив приличий. Не секрет, что явилась сама Богиня Рея, вступив в тело Жрицы Реи. На ней была оборчатая в виде колокола юбка критского образца из полотна, цвета морского пурпура, и больше никакой одежды, не считая жакета с короткими рукавами, который не застегивался впереди и открывал во всем великолепии ее полные груди. На голове у нее был высокий колпак, увенчанный диском Луны и украшенный янтарем, а на шее – ожерелье из пятидесяти фаллосов, вырезанных из желтой слоновой кости. Глаза ее сверкали безумием, и явилась она аргонавтам, восседающей на троне, сооруженном из рогов, сброшенных критскими быками. Служителями ее были представители Дактилей, пятерых богов-Пальцев, и бога Приапа, ее возлюбленного. Вооруженная стража не давала приблизиться детям, женщинам и чужестранцам. Все новообращенные под страхом смерти хранили абсолютное молчание и были полностью обнажены; однако Орфей, так как он уже был посвящен, занял место среди музыкантов Богини, облаченный в белое одеяние, на котором была вышита изломанная золотая молния.

Сперва совершился обряд творения. Зазвучала музыка, и Богиня своими собственными руками нагромоздила круглый холм земли, налила воды в ров вокруг него и станцевала на нем; то был медленный ритмичный танец, имитирующий монотонное круговое движение созвездий, и она исполняла его с удивительной точностью. После томительного часа – или более – Богиня хлопнула в ладоши, приказывая музыкантам изменить мелодию, и вскоре снова затанцевала с огромным священным змеем, обвившимся вокруг нее. Она плясала все неистовей и неистовей, пока музыканты не вспотели и не застонали, пытаясь попадать в такт ее телодвижениям, а у аргонавтов глаза вылезли на лоб от ужаса. Наконец раздалось три громких повелительных удара в медный гонг, и все закрыли глаза, а змей между тем шипел и визжал. Богиня разразилась жутким смехом – и словно холодная рука Смерти схватила их сердца, а волосы встали дыбом у них на загривках, словно шерсть рассвирепевшего волка. Когда нежная флейта снова позволила им открыть глаза, змей исчез, и вскоре под торжественную музыку начался обряд Владычества. Дактили принесли Богине живого голубя – символ Неба; она важно шествовала и плясала, но вскоре свернула ему шею. Они принесли ей живого краба – символ Моря; она важно шествовала и плясала, и вдруг оторвала ему клешни. Они принесли ей живого зайца, символ Земли; она важно шествовала и плясала, а потом разорвала его в клочья.

Рея отдала свое первое распоряжение. Но мы не вправе его повторять.

Далее начался обряд любви. Рея взяла немного желудей и медовой воды и с нежностью предложила угощение своему возлюбленному с лицом рыбы – Приапу. Она танцевала с ним, сперва – надменно, но затем – все более и более пылко и бесстыдно. Затем, как и прежде, прозвучало три предупреждающих удара гонга, и все закрыли глаза, а в ушах у них тем временем звенел жуткий крик, как если бы совокуплялись гиены или орлы.

Когда снова зазвучала нежная флейта, Приап исчез, и богомольцы стали следить за обрядом Рождения. Рея стонала и вопила, а из-под ее юбки выкарабкался маленький черный теленок и с недоумением огляделся. Рея надела на него цветочный венок. Аргонавты сразу же узнали в нем младенца Загрея и попадали бы ниц в знак преклонения, но боги Дактили жестами велели им стоять.

Далее начался обряд Жертвоприношения. Нагие Дактили встали позади Реи, у каждого – по куску гипса в руках. Они терли эти куски один о другой и пудрили ими себе лица и тела, пока не стали белы, как снег. Затем они набросились сзади на теленка. Один схватил его за голову, а четверо остальных – за ноги, и, пока вокруг гремела музыка, они разодрали бога-младенца в клочья и окропили его кровью аргонавтов, чтобы ввергнуть их в безумие. Те устремились вперед и стали рвать в клочья изуродованную тушу, жадно поедая мясо вместе со шкурой и всем остальным. Так, отведав плоти бога, они стали подобны богам.

Рея отдала второе распоряжение, но мы не вправе его повторять.

Дальше начался обряд Омовения. Дактили дали аргонавтам по губке и очистительную воду в деревянных чашах; трижды они тщательно омывались до тех пор, пока и пятнышка крови не осталось ни на одном из них.

Затем начался обряд возрождения и памяти. Об этом нельзя рассказывать, но как безумно ревели воды в бесконечном туннеле!

Потом начался обряд Венчания. Возрожденные аргонавты были увенчаны гирляндами плюща, помазаны маслом и облачены в рубахи из пурпурного полотна. Рея наградила каждого поцелуем в губы и научила молитве, с которой надо обращаться к ней в случае опасности кораблекрушения; ибо змеехвостые ветры остаются в ведении Богини, а Зевс над ними власти не имеет.

О последнем обряде закон говорить запрещает, его нельзя даже называть.

Рея отдала третье и последнее распоряжение, и когда оно прозвучало, аргонавтов провели в пещеру позади ее трона, и там они мгновенно уснули.

Они спали до полуночи, когда почти закончилась последняя часть Великих Мистерий, предназначенная для женщин. Они были разбужены посланцем бога Приапа, который приказал им раздеться и повел их в рощу для посвящения, чтобы принять участие в финале. Большая полная луна сияла над ними, бросая на них тени деревьев. Нимфы Совы обошлись с ними безжалостно, выскакивая на них из нор в земле или из дуплистых деревьев, терзая их зубами и ногтями и получая от них наслаждение с исступленным безумием. Когда снова забрезжила заря, аргонавтам казалось, что они мертвы. Даже мощный голос Геркулеса превратился в шепот, исходящий из распухших и кровоточащих губ, и он с трудом выволок свою тушу из зарослей иглицы, в которые закатился. Но Дактили, исполненные сознания своего долга, прибежали, чтобы смазать их гадючьим жиром, собранным в листья дикой фиги, и дали им выпить жгучего сердечного средства. Орфей своими чарами снова навел на них сон в пещере, куда они пришли.

В полдень они проснулись отдохнувшими после того, что показалось им сном длиной в десять тысяч лет. Они надели свои штаны и, почтительно простившись с Фиотом, в молчании вернулись на «Арго». Но сперва преподнесли святилищу Дактилей пять бронзовых чаш для питья с серебряными ободками, которые там выставлены до сего дня. А Фиот наделил Ясона прощальным даром – волшебным средством против молнии, мазью, хитро составленной из волос, лука и сардиньих печенок. Но Ясон потерял ее до окончания плавания. Пока они шли, Орфей пел им песнь Кипариса и Орешника. В песне он дал им указания, как себя вести, когда они умрут, чтобы стать героями-прорицателями, а не влачить в подземном мире год за годом жизнь невежественных и дрожащих теней. Вот эта песня:

 
Когда сойдет потерянный твой дух
От света к тьме, все должен ты припомнить,
Что выстрадал ты здесь, в Самофракии,
Что выстрадал ты здесь…
 
 
Пройдешь ты через адские семь рек,
Чьи серные пары иссушат горло, —
И тут увидишь стройный Судный Зал,
Построенный из оникса и яшмы.
А слева черный зажурчит ручей
Под белым шелестящим кипарисом,
Ты избегай его: ведь он – Забвенье.
Пусть всякий сброд там пьет, а ты не пей,
Ты избегай его.
 
 
А справа в тайном плещутся пруду,
Звеня, форель и золотая рыбка,
Над ним растет орешник, Офиан,
Первичный Змей, колышется на ветках,
Язык его трепещет; и питаем
Тот пруд живой водой; а рядом – стражи.
Беги к тому пруду: то наша Память,
Беги к тому пруду.
 
 
Но спросят стражи, разглядев тебя:
«Кто ты такой? И что ты жаждешь вспомнить?
Неужто не боишься Офиона?
Иди к тому ручью под кипарисом,
А от пруда уйди!»
 
 
Ответь же им: «Я жаждой истомлен,
Напиться дайте. Я – дитя Земли
И Неба. Родом из Самофракии.
Янтарь сияет на челе моем,
Мое происхождение заметно,
Я чист. Я родич ваш: ведь я дитя
Тройной царицы из Самофракии.
Очищен я от прошлых дел кровавых,
Я ею в пурпур моря погружен
И к молоку припал я, как ребенок.
Напиться дайте: жажда истомила.
Напиться дайте!»
 
 
Но спросят стражи: «Что же твои ноги?»
Ответишь: «Привели меня сюда
Из долгого круговорота лет
К молчанью и к покою – к Персефоне.
Напиться дайте!»
 
 
Тогда плоды протянут и цветы
И поведут к орешнику густому,
Крича: «О, брат наш по бессмертной крови,
Пей – и Самофракии славу помни!»
И станешь пить.
 
 
И будешь пить громадными глотками…
Над призраками все вы господами
Окажетесь в угрюмой преисподней,
Героями на боевых конях,
Оракулами мудрыми в гробницах,
Что нимфы стерегут. Водой медовой
Окатят вам змеиные тела,
Чтоб пить могли вы.
 

Аталанте, Мелеагру и Гиласу аргонавты показались подобными богам, а не людям; слабый нимб светился над головой каждого. Но когда они взобрались по лесенке на корабль и оделись в прежнюю одежду, все померкло – перед ними хотя и переменившиеся.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Через Геллеспонт

В направлении Фракии появились белые кучевые облака – верный признак того, что вот-вот повеет северо-западный ветер, который нужен «Арго». Они быстро отгребли в море на милю или больше, здесь ветер их и настиг. С большим трудом они отвели «Арго» подальше от окаймленной скалами Самофракии, а волны разбивались о левый фальшборт и орошали экипаж брызгами. Когда опасность миновала, они подняли парус и пошли под ветром, а киль под ними то упирался, нырял, взбрыкивая, как испуганный мул. В полдень они проносились мимо западного берега Имброса с его крутыми хребтами и зелеными долинами. Мысль, которая занимала теперь умы всех, была о том, как ускользнуть от бдительности троянцев, поскольку Ясон пообещал афинским архонтам не ввязываться в вооруженные стычки с ними. Ибо если бы они смогли как-то проскользнуть через Геллеспонт незамеченными в Черное море, так, чтобы троянцы об их присутствии и не догадались, они вполне могли бы проскользнуть здесь и второй раз по пути домой, поддерживаемые сильным течением, которое бежит по Мраморному морю. Ветер медленно переменился на северный, и явно больше не собирался меняться. Поэтому Аргус посоветовал Ясону укрыться близ подветренного берега мыса Кефал, который выступает в юго-восточном углу Имброса. Он знал одну маленькую песчаную бухточку, где они могли бы бросить якорь на день-два, пока ветер, который сможет погнать их на юго-запад или запад, не задует достаточно крепко, чтобы пронести их ночью по всей длине Геллеспонта. Тифий поддержал Аргуса, сказав, что он в свое время тщательно расспросил о течениях в проливе кормчего из Перкоты, греческого поселения, расположенного в самом проливе. Он считал, что при наличии юго-западного ветра, луны и надежного экипажа, они смогли бы провести «Арго» мимо троянских владений ночью. Но старый Навплий спросил, неужели юго-западный ветер в этой части моря отличается от тех, с которыми Навплий сталкивался в иных местах; ибо странно было бы, сказал он, если бы такой ветер не принес дождевые облака, которые закроют луну. Ясон отверг возражение Навплия и согласился искать укрытия у мыса Кефал. «Арго» уже скользил мимо желтоватых скал Кефала и направлялся к бухточке, о которой говорил Аргус, когда Ифит из Фокиды внезапно вскочил.

– Друзья мои, – сказал он, – я не вижу, по какой причине мы должны сходить на берег Имброса. Признаю, Имброс населен пеласгами, племенем, на дружбу которого мы можем рассчитывать. Но береговая стража троянцев располагается близко к этой бухточке, и что бы мы ей ни рассказали, это никого надолго не обманет. Подумайте, если мы станем ждать здесь ясной ночи и сильного юго-западного бриза, что они с вами сделают? Они, естественно, придут к мысли, что мы пытаемся проскользнуть незамеченными мимо Трои. Они последуют за нами на своем корабле и доложат о наших передвижениях царю Трои.

Большинство аргонавтов одобрило его доводы, но Ясон его укорил:

– Это достаточно легко, Ифит, критиковать решения твоего предводителя. Мне известно о твоем долгом опыте мореходства, но если ты не можешь предложить план лучше того, который уже выдвинули Аргус и Тифий, советую тебе не раскрывать рта, потому что ты преуспеешь только в том, что настроишь против меня своих товарищей. А мне-то казалось, что ты мудрее, чем ты себя только что проявил, Ифит. Ты сейчас говоришь так же безумно, как Идас. Помолчи, пожалуйста!

За Ифита заступился Орфей:

– Ясон, Ясон, быстро же ты забыл то, чему научился на Самофракии.

Ясон ответил:

– Я научился на Самофракии, как разумно себя вести, когда умру. Я не желаю, чтобы ты мне напоминал, что скоро мне, возможно, придется практически применить эти знания. Помолчи, пожалуйста!

Орфей сказал Геркулесу:

– Благороднейший Геркулес, поскольку мне запрещено обращаться к нашему предводителю, можно я обращусь к тебе? Ибо я понимаю, что на уме у Ифита.

Геркулес ответил:

– Что же, Орфей, на вид ты какой-то чудной, кожа да кости, и все-таки для человека, из брата которого я вышиб лирой мозги, ты со мной всегда достаточно хорошо обращался. Если у тебя что-то застряло в горле, пожалуйста, выкашляй это мне!

Орфей ответил:

– Я не могу говорить прямо в присутствии троих непосвященных, но если на закате они согласятся ненадолго заткнуть себе уши воском и завязать глаза, мы сможем нынче же ночью проплыть через Геллеспонт. Давайте-ка доверимся ветру, пока не окажемся в нескольких милях от входа в пролив, и тогда сделаем то, что сделаем.

Мелеагр и Аталанта не возражали против этого предложения, а Геркулес взял на себя труд заставить подчиниться приказам Гиласа. Так они взяли верх над Ясоном, и «Арго» подался на юго-восток, а все гребцы между тем немного вздремнули. Они пробудились вечером и обнаружили, что находятся в четырех милях к западу от входа в Геллеспонт. Весь день нигде не виднелось ни паруса.

Тогда Орфей завязал глаза Мелеагру, Аталанте и Гиласу и заложил им уши воском. Как только он смог свободно говорить, он напомнил Ясону, что глупость для посвященных на Самофракии считать себя беспомощной игрушкой ветров: надо немедленно пустить в ход чары и заклятия, которым научили их Кабиры во имя Великих.

Ясон не выразил ни согласия, ни несогласия, а замкнулся в угрюмом молчании, в то время как Орфей, который менее всех других аргонавтов способен был совершить ошибку в самофракийских обрядах, воззвал к Триединой Богине под именем Амфитриты. Он вылил в волны кувшин оливкового масла, и во имя Богини почтительно попросил Северный Ветер утихнуть. Некоторое время Северный Ветер, к которому также почтительно воззвали его сыновья, Калаид и Зет, не давал ответа, если не считать одного-единственного яростного порыва, который чуть не сорвал с корабля мачту, но затем постепенно прекратился. Когда воздух снова стал спокойным, хотя волны все еще угрюмо вздымались, Орфей привязал гадючью шкуру к заднему концу стрелы и, взяв у Фалера лук, выпустил стрелу прочь из виду на северо-восток, призывая юго-западный ветер последовать за ней. Пока они ждали, когда поднимется новый ветер, Палей, который был самым большим хитрецом на борту, сказал Ясону:

– Господин мой, давай снимем парус и окрасим его в черный цвет.

Ясон спросил:

– Зачем?

Пелей ответил:

– Иначе троянские часовые увидят, как он сияет в лунном свете, когда мы поплывем мимо. Черный парус обманет их взоры.

Аргус возразил, что парусом, вымазанным дегтем, будет неудобно управлять и что им придется где-то высадиться и развести огонь, чтобы нагреть корабельный горшок дегтя. Но Пелей сказал:

– У меня есть краска получше дегтя.

Среди деликатесов, которые он вывез с Лемноса, был кувшин дорогих чернил каракатицы, выжатых из чернильных мешочков сотен каракатиц. Эти чернила – приятное добавление к жаркому или ячменной каше, очень темны по цвету. Авгей, Идас и прочие обжоры возмутились, что столь изысканную жидкость нужно на такое тратить; но оказалось, что если смешать ее с водой, всего половины содержимого кувшина достаточно, чтобы окрасить парус в цвет морских водорослей.

Аргонавты спустили парус, окрасили его с обеих сторон и снова подняли. И как только укрепили полотнище, послышался голос мчащегося к ним издалека юго-западного ветра, несущего дождь, обрушившегося на морскую поверхность, и вскоре надулся парус, и «Арго» рванув вперед. Тогда они освободили уши непосвященным и развязали им глаза. Когда сгустилась тьма, они нечетко увидели в отдалении белые скалы мыса Геллас и почувствовали, как замедляется скорость корабля от того, что ему противостоит течение Геллеспонта. По предложению Пелея, они обмотали весла, в том числе и оба рулевых старыми тряпками.

– К счастью, – сказал Тифий, – течение слабее с фракийской стороны, чем с троянской. Здесь также меньше водоворотов, потому что береговая линия прямее; и все же даже с фракийской стороны скорость течения вполне может быть в два узла.

Ясон приказал экипажу хранить молчание, и они вступили в Геллеспонт. Небо было пасмурным. Луна виднелась только как светящееся пятнышко позади клубящегося облака. Линкей сослужил хорошую службу своим товарищам. Он встал на носу и, в зависимости от того, подходил ли корабль слишком близко к берегу (который для остальных был всего лишь стеной тьмы) или слишком далеко от него отходил, Линкей подавал знак Тифию, один или два раза дергая за веревку, которую держал в руке; другой конец веревки был привязан к колену Тифия. Гребцы хорошо выдерживали ритм, хотя им и не помогала песня, несколько часов работали в молчании, а ветер оставался попутным. Только в Дарданской горловине Тифий вывел корабль на середину пролива, так как течение считалось там более слабым, чем у берега. Весло у Линкея взял седобородый дородный лапиф, посвященный в Великие Мистерии, который сел на «Арго» на Самофракии; это был Полифем из Ларисы, который женился на сестре Геркулеса и пребывал в вечном изгнании из родного города за то, что случайно убил девочку охотничьим ножом. Геркулес относился к нему с уважением и нежностью.

На заре аргонавты оказались близ Сестоса, обрывистого мыса, позади которого лежит небольшая бухта с песчаным северным берегом и впадающим в море потоком. По ту сторону пролива тянулась низкая зеленая линия поросших травой холмов – место это называлось Абидос. Они сошли на берег у потока и размялись, некоторые – собирая прибойный лес для костра, некоторые – играя в лягушек. Ясон замаскировал голову на носу корабля, надев на морду Овна другую, которую взял с собой: голову лошади, сделанную из прочной кожи и окрашенную в белый цвет; потому что Белая Лошадь была носовым украшением на всех судах, которые сновали между Троей и Колхидой. Теперь, когда Троя была примерно в тридцати милях позади и «Арго» вступил в воды, где троянцы не хозяйничали, их могут, как надеялся Ясон, принять за подданных царя Ээта, возвращающихся в Колхиду из торговой поездки. В Сестосе они совершили скромные жертвоприношения Амфитрите в благодарность за помощь и решили остаться на сутки. Но ветер переменился на северо-восточный – преобладающий в Геллеспонте ветер – и дул двое суток, не переставая; они не могли возобновить плавание до третьего утра, когда ветер снова задул на юго-запад. В течение всего их пребывания в Сестосе никто не потревожил их, не считая мальчика-пастуха, который бежал, как заяц, когда увидел столь блистательное общество чужестранцев, оставив им несколько овец.

Они продвинулись вперед по узкому проливу, держась желтоватых скал Фракии, и к вечеру уже далеко ушли в Мраморное море. Они плыли по нему всю ночь, держась теперь противоположного берега, ибо ветер переменился на южный. Анкей Большой принял руль у Тифия, который заслужил долгий сон.

– В какой ближайший порт мы зайдем? – спросил у всех Акаст, сын Пелия.

Геркулес, который развлекался от нечего делать, изгибая бронзовый меч Маленького Анкея в виде змеи, не спросив разрешения, ответил первым:

– Насколько я помню, – сказал он, – недалеко отсюда есть большой скалистый остров, называемый Медвежьим, – примерно в одном дне пути при хорошем ветре. В действительности это полуостров, а не остров. Тамошний царь – мой друг… Как бишь его? Забыл, как зовут, но он – мой истинный друг, поверьте – и выстроил город на плоском перешейке, соединяющем остров с берегом. Позади лежит среди холмов большое чистое озеро, из которого к городу бежит река. Царь Эней – да, конечно, его так и зовут – пасет множество тучных овечек у озера и вдоль реки. Его народ, долионы, относится к ахейцам, которые почитают бога Посейдона. Он примет нас с распростертыми объятьями, я в этом не сомневаюсь. Царство его простирается далеко в сторону холмов и вдоль по берегу по обе стороны от Медвежьего острова. Обитатели самого острова – пеласги. У Энея с ними всегда война. Когда я в последний раз был в здешних краях, я пересек перешеек и убил для него нескольких из них. Они верзилы, и мне доставляло большое удовольствие стукать их головами друг о друга, верно, дорогой Гилас?

С помощью весел и паруса они совершили в тот день великолепный переход. К полудню увидали Медвежий остров с бросающейся в глаза главной вершиной – горой Диндим, и шли мимо крайних засеянных полей долионов. Плодородная прибрежная полоса понемногу сузилась, и к самому краю воды подступили холмы, покрытые невысокими дубами и пересеченные оврагами, здесь, зайдя в бухточку, пляж которой был сплошь усеян раковинами, аргонавты убрали с носа Лошадь, открыв Овна, и подняли запасной белый парус вместо темного; затем они поплыли дальше, пока не увидели беленые стены и черепичные крыши города, о котором говорил Геркулес. Город назывался Кизик в честь своего основателя Кизика, отца Энея. Они бросили якорь в уютной гавани, и Ясон послал во дворец вестника Эхиона; он был там принят с большим почетом и получил уверения, что все аргонавты, а особенно Геркулес – желанные гости во владениях долионов.