Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Стоянка в Кастантее

«Арго» двигался на хорошей скорости – на веслах к югу, через узкое устье Пагасейского залива, а на исходе дня – на веслах и под парусом на северо-восток через глубокий пролив, который разделяет оконечность острова Эвбея от выгнутого подножия Магнезии. Как только парус был поднят и ветер надул его, аргонавты завопили от восторга. Старый Навплий вскричал:

– Из всех судов, какие когда-либо входили в соленые воды, Аргус – самое отменное!

– Оно скользит по воде с легкостью и изяществом юного лебедя, – подхватил Кастор.

– Нет, скорее, оно напоминает быстрого дельфина, летящего с волны на волну, – сказал Анкей Маленький.

А Идмон добавил:

– Увидеть, как оно взлетает на вздымающейся вал и развивает буйную пену, обрызгивая своих детей морской водой со стороны носа, словно зеленая ветвь лавра стряхивает воду очищения – это, друзья мои, зрелище, которое волнует душу!

И так каждый из аргонавтов по очереди хвалил «Арго» в образах, наиболее привычных для его рода и положения. Затем они снова взялись за весла, чтобы увеличить скорость, но все же с большим облегчением они подняли весла в Скифанском проливе между дальней оконечностью Магнезии и поросшим лесом каменистым островом Скиафос, самым западным из Спорал, и откинулись на скамьях, поглаживая свои натруженные ладони.

Ветер теперь устойчиво дул с кормы. Тифий хорошо знал это побережье и держал «Арго» в двух полетах стрелы от берега, опасаясь подводных камней. Позже, ближе к вечеру, он указал на темную скалу, что вздымалась впереди.

– Это мыс Сепиас, – сказал он. – Хороший ориентир для тех, кто плывет домой из Фракии, его легко распознать по красной скале за ним. Но мы должны его миновать, а заодно и мыс Ипни, прежде, чем сойти на берег нынче вечером. Пока держится ветер, давайте-ка во второй раз взглянем на Пелион через левое плечо.

Они двинулись дальше, и хотя сгущалась тьма, взошла молодая луна и ярко засияли звезды. Орфей запел гимн богине Артемиде, которой принадлежало несколько святилищ в окрестностях, дабы напомнить аргонавтам, приводя свежие примеры, какой опасности подвергаются те, то забудет воздать ей должные почести. Между строфами гимна, который они слышали добрые пять миль, Идас, возвышая свой хриплый голос, восклицал:

 
Мелеагр, сын Ойнея,
О ты, Мелеагр, сын Ойнея,
Это – предостережение тебе, Мелеагр,
Держись подальше от губ Аталанты!
 

И остальные аргонавты подхватили с нахальным смехом:

 
Это – предостережение тебе, Мелеагр,
Держись подальше от губ Аталанты!
 

Мелеагр не обращал на это внимания, ибо Аталанта сидела с ним на одной скамье и ласково прижималась ногой к его ноге. В конце концов она взяла у Орфея лиру, и все убедились, что она – искусный музыкант, она исполнила на ту же мелодию песнь об опасностях, которые навлекают на себя девы-охотницы, забывающие обет целомудрия. Она поведала, как Каллисто, охотница из Аркадии, которая зачала дитя от самого Зевса, не смогла избежать ревнивого гнева Артемиды: Артемида приказала, чтобы ее осыпали стрелами, и хотя ни она стрела не вызвала смертельной раны, израненная была брошена умирать в лесу. В честь нее получило название созвездие Большой медведицы, как напоминание женщинам, что Артемида не знает жалости.

Пелион, с моря в лунном свете совсем не был похож на того Пелиона, с которым Ясон был знаком всю жизнь, – он казался плоскогорьем, так что Ясон вконец растерялся. Он спросил Геркулеса:

– Не должны ли мы в скором времени сойти на берег, благороднейший Геркулес? Видно, мы уже миновали Пелион.

– Почему ты меня спрашиваешь? Спроси Тифия, или Аргуса, или кого тебе угодно, – ответил Геркулес, – не изводи меня дурацкими вопросами, прямо как маленький ребенок.

Ясон смутился, все рассмеялись, но Тифий сказал:

– Буду рад, если мы сегодня вечером доберемся до Кастантеи, где есть надежная якорная стоянка и хорошая вода.

– Я знаю пастухов Кастантеи, – сказал Ясон. – За небольшую порцию вина мы купим у них баранины на два дня.

И вот они поплыли дальше в густой тени Пелиона и, избежав подводных скал, оставили позади мыс Ипни, затем ветер ослаб, и они снова взялись за весла. Они добрались до Кастантее лишь на сером рассвете, усталые, как собаки, и во весь голос жаловались на то, что Ясон заставил их одолеть почти полпути до Колхиды за один переход. Они встали на якорь и сошли на берег, ноги их задубели, как весла.

Магнезийские пастухи приняли их за пиратов и, подхватив детишек, унеслись по тропе меж холмов. Ясон кричал им вслед, что бояться нечего, их и след простыл.

Аргонавты собрали сухие сучья и соорудили костер, пока Геркулес ходил искать баранину. Вскоре он вернулся с парочкой валухов, свисающих у него с плеч и жалобно блеющих.

– Я намерен пожертвовать моих бяшек Гестии, Богине Очага, – сказал он. – Здесь мне очень нравится. Когда-нибудь, когда я завершу мои Подвиги, я поселюсь тут с Гиласом и построю себе дом. Буду сидеть себе, слушая нежный ропот волн и глядя на огромную луну сквозь пушистые ветви опаленного молнией дерева, а если Эврисфей отправит ко мне Талфибия с посланием, я из него сковородой куски мяса вышибу. Священные змеи, я голоден! Быстро постройте мне алтарь, болваны, и дайте жертвенный нож из кремня!

Эвридам, долоп, попросил его не сооружать алтарь, а принести жертву на могиле своего предка Долопа, и Геркулес великодушно согласился. В душе он понимал, что никогда и нигде не осядет, как бы долго не прожил.

Вскоре баранов заклали, освежевали и разделали, и кровь их пролилась, дабы напоить жаждущий дух Долопа. Аргонавты сидели у двух больших костров, завернувшись в покрывала и плащи, и каждый поджаривал на огне себе кусок баранины, нарезанной большими ломтями и насажанной на острую палку. Геркулес притащил на берег кувшин вина, а Гилас пошел с бронзовым кувшином принести воды, «Арго» был надежно привязан перлинями к двум камням, парус опущен и убран, нос поставлен лицом против ветра. Меламп из Пилоса, двоюродный брат Ясона, самый задумчивый и молчаливый из аргонавтов, остался на борту в дозоре, его приятель чародей Периклимен принес ему туда щедрую долю мяса и питья.

У костра поменьше лапиф Корон бросил Адмету из Фер:

– Никоим образом не плохая баранина. Хотя пастбища здесь не так богаты, как в нашей Фессалии, овцы, полагаю, ходят лизать соленые камни, это возбуждает аппетит и помогает им нарастить мясо.

– Я постоянно даю моим овцам соль, – сказал Адмет. – И, хотя они – мелкой породы, ими все же можно похвастаться, после того, как ты избавил их от клещей. Молодец Корон.

– Да чего там, – ответил Корон, – Афина усыновила Воронье братство первым, поэтому мы получили удивительную власть над этой священной и долгоживущей птицей. Вороны по нашей просьбе летят к любому стаду. Да, в самом деле, твои овцы должны быть в полном порядке в этом году.

Бут Афинский сказал с улыбкой:

– Мои густошерстые стада не так белы, как твои, Адмет, но ты не поверишь, у меня их в пятьсот раз больше, чем у тебя. Они так разумны, что мне не нужны ни пес, ни пастух, чтобы за ними смотреть, и мой стол обеспечен куда более вкусной пищей, чем твой.

Адмет вежливо ответил:

– Правда? Ферская баранина признана вкуснейшей в Фессалии, и я думал, что с ней ничто не соперничает даже в Аттике. Трава у нас аппетитная и сладкая, как ячменный хлеб, верно, Корон? А шерстка моих овечек, позволь мне похвастаться, мягче любой, какую я только видел: потрогай это одеяло!

– А у меня овцы бурые и желтые, и много меньше твоих, – сказал Бут, теперь уже широко улыбаясь. – Они облаком выплывают из своих загонов каждое утро на пастбище в Гиметтосе, а к сумеркам возвращаются домой. Они презирают траву и соль, зато любят цветы. У них маленькие рога и волосатые брюшки.

Так он описывал шутя своих пчел, но Адмет не сразу разгадал загадку. Наконец Бут вытащил кувшин с гиметтским медом из-под плаща и предложил своим товарищам отведать его.

Они пришли в восторг, попробовав его, он прочел им лекцию о пчеловодстве и пообещал, что как только закончится плавание, каждый получит рой и не будет больше рыскать в поисках дикого меда в дуплах деревьев или расселинах скал.

– Поймите меня правильно, – сказал он. – Я не презираю дикий мед и не раз сам искал его в Гиметте. Встанешь, бывало, на краю цветущего луга, пока загруженная медом пчела не подастся домой, потом идешь позади нее и помечаешь дорогу полосками, ибо пчела, возвращаясь домой, летит совершенно прямо. Вскоре другая пчела отправляется домой с другой стороны поляны. Я и ее дорогу помечаю, а близ точки пересечения встречаю пчел, летящих туда отовсюду. И вскоре отыскиваю там гнездо.

Бут был человеком дружелюбным, и в какой бы разговор он ни вступал, разговор всегда начинал рано или поздно вертеться вокруг пчел и меда. Казалось странным, что он – жрец Афины, а не Аполлона, покровителя пчелиных обществ. Он тщательно брил голову и одевался только в белое, потому что этот особенно благотворно влияло на пчел, а может он сам так считал.

У другого костра некий незримый злой дух возбудил несколько споров: о природе огня, о наиболее подходящем времени сеять сезам и о медведях – правда ли, что аркадские медведи свирепей тех, что обитают на горе Парнас в Аттике, а белые медведи Фракии еще свирепее. Услыхав гневные крики, которыми Фалер и Аргус отстаивали свирепость аттического медведя, споря с аркадцами – Эхмоном и Анкеем Большим – и резко выкрикиваемые доводы фракийцев Калаида и Зета, можно было их самих принять за медведей. Но Орфей заставил всех умолкнуть, сказав, что медведь от природы миролюбив, однако всех медведей можно разъярить: медведицу, если ее медвежата попадут в опасность, самца медведя – вызвав ревновать, ту и другого – разбудив их во время зимней спячки лязгом оружия и собачьим лаем.

– Из всего зверья медведи больше прочих похожи на людей. Они борются за то, что им принадлежит, любят воображать себя молодыми, играя со своими медвежатами, пуще всего берегут сон, если только не грызут медовые соты. Что же, друзья, сильная усталость вызывает ссоры. Засните и не думайте об опасности, а я постою на часах, поскольку я не так тяжело потрудился, как вы.

Пелий вскоре узнал, что «Арго» останавливался в Метоне, но эти вести его не встревожили. Он решил, что Аргус поднял на борт инструменты, которые оставил там, когда рубил лес. Затем явился посланец с горы Пелион, сообщивший о смерти Хирона, и Пелий внезапно забеспокоился за своего сына Акаста, устрашась, что кентавры отмстили ему за убийство, учиненное Геркулесом. Он выслал поисковые партии, одна из которых принесла вести от метонского свинопаса о том, что Пелей и Акаст взошли на борт «Арго» и отплыли со всеми. Когда Пелий понял, что его провели, его охватил гнев, он чуть не до смерти прибил посланцев и стал расхаживать взад-вперед по пиршественной зале, рыча, как дикий зверь. Схватил топор и выбежал из дворца. Он помчался по улице в лунном свете к дому Эсона, вслух повторяя на ходу: «Твой жестокий и нечестивый сын похитил у меня царевича Акаста, которого я любил больше всего на свете, обманув его обещаниями славы и сокровищ. Если что-то дурное случится с Акастом, брат Эсон, не надейся, что ты долго проживешь».

Была полночь, дом был заперт и закрыт на засовы, но Пелий проложил себе дорогу топором. Он нашел Эсона и Алкимеду во внутреннем дворике дома, где они при свете факелов без алтаря совершали жертвоприношение Богине-Деве Персефоне.

Пелий стоял, взирая на них в изумлении, ибо Эсон двигался проворно, словно юноша. Он как раз зарубил секирой и перерезал горло перепуганному черному быку, рога которого были связаны темно-синими лентами, а голова покрыта ветвями тиса. Кровь струилась на камень, над которым склонилась, делая плавные жесты и что-то бормоча, Алкимеда. Ни она, ни Эсон не услышали, как с шумом ворвался Пелий – они были слишком заняты трудным делом заклания быка, который, несмотря на кольцо в носу, противился их попыткам потащить его к лотку.

Теперь Эсон торжественным тоном взывал к Персефоне, чтобы даровала духу его отца, Кретея, миния, позволения подняться из Преисподней и испить обильной крови, а затем сказать истинное пророчество, какова будет участь Ясона и его товарищей, плывущих в Колхиду. Пока Пелий смотрел, у плоского конца лотка стало сгущаться неясное облако, подобное туману, который иногда встает перед глазами у больного, оно постепенно уплотнилось и, порозовев, приняло форму склоненной головы Кретея, лакающего кровь и дрожащего от удовольствия.

Пелий стащил сандалию и запустил ею в призрака, чтобы помешать ему пророчествовать. Тот умчался, бледнея на ходу, и чары развеялись. Пелий снял шлем и вручил его Эсону, говоря:

– Погрузи его в лоток с глубокого края, изменник, зачерпни теплой крови и выпей!

Эсон спросил:

– А если я откажусь, брат?

– Если откажешься, – отвечал Пелий, – я изрублю тебя и твою жену в куски вот этим топором и рассею ваши кости на Пелионе, чтобы духи ваши никогда не нашли покоя, ибо вашей гробницей станут животы леопардов, волков и крыс.

– Почему ты даешь мне такой безбожный приказ? – спросил Эсон, дрожа так сильно, что едва удержался на ногах.

– Потому что ты обманывал меня двадцать лет, – отвечал Пелий. – Во-первых, прикидываясь тяжелобольным, чтобы я тебя не боялся, во-вторых, скрывая от меня, что уцелело твое отродье – Диомед, или Ясон, наконец – сговорившись с ним погубить моего бедного дурачка Акаста. Пей, пей, тебе говорят, или я расколю тебя на щепки, словно сухое сосновое бревно.

Эсон сказал:

– Я выпью крови. Но сперва разреши мне снова повторить заклинанья, которые вызвали моего благородного отца Кретея из царства мертвых, чтобы он смог благополучно вернуться к себе домой – в Преисподнюю.

Пелий согласился. Эсон тщательно повторил заклинания, хотя и нетвердым голосом, а затем, наклонившись, погрузил шлем в теплую бычью кровь. Выпил, давясь, и умер. Затем Алкимеда сама перерезала себе горло жертвенным ножом – и вот три тени: отец, сын и невестка – отправились в Поземный Мир, держась за руки. Но сперва Алкимеда обрызгала одеяние Пелия, когда хлынула ее кровь, а в глазах ее было проклятие, которое не могло вырваться из ее хрипящей глотки.

Пелий устроил им достойные похороны, радуясь, что они умерли от своей руки, без его участия. Он сжег свое окровавленное одеяние и очистился в святилище Посейдона, где жрецы наложили на него очень легкую епитимью.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
К Лемносу мимо Атоса

Аргонавты провели целые сутки в Кастантее, развлекаясь охотой, рыбной ловлей, а также играми, но не уходили далеко от корабля на случай, если ветер вдруг переменится и позволит им продолжить плавание. Авгий из Элиса, любитель удобств, который натрудил руки и натер ягодицы во время гребли, твердил, что весь оставшийся путь за весла следует браться только в крайнем случае и что не нужно делать дневной переход длинным, а плыть, пока это приятно. Тифий и Аргус лишь покачали головами, а старый Навплий сказал:

– Колхида очень далека, царь Авгий, а мы должны вернуться до конца лета, если хотим избежать кораблекрушения у этого скалистого берега.

Пастухи не отважились вернуться. Когда наконец настало время поднять якорь, Ясон оставил для них на берегу картину, искусно нарисованную Ифитом из Фокиды, чтобы они все поняли. Картина, выполненная углем на гладкой скале, изображала громадного Геркулеса с дубиной и львиной шкурой, уносящего двенадцать маленьких овечек – они съели не меньше двенадцати – и Ясона с конской гривой и пятнистым, как у леопарда телом, оставляющего в пастушеской пещере в погашение их долга прекрасное бронзовое копье и небольшой кувшин вина. На заднем плане виднелся «Арго» на якоре, аргонавты же были изображены в виде разных зверей и птиц, своих символов. Однако картину вернувшиеся пастухи не поняли. Копье и кувшин вина оставались в пещере нетронутыми год или больше.

Рано поутру на второй день повеяло быстрым ветерком с юго-запада, и Тифий посоветовал Ясону доплыть, воспользовавшись им, до Темпатской долины, посвященной Аполлону, где впадает в море река Пеней. Ясон согласился. Все снова взошли на борт, шестами оттолкнули корабль, подняли парус, и вскоре преспокойно продолжали путь. Волны резко ударяли в борта корабля и вызвали у нескольких человек отрыжку, а то и рвоту.

Берег был высоким и крутым. Вскоре над сушей показалась конусообразная вершина Оссы, и они миновали поселение Эвримены, жители которого схватились за оружие в страхе перед врагом, но затем, поняв, что ошиблись, помахали на прощанье. После того, как «Арго» обогнул мыс Осса, берег принял негостеприимный вид, и Тифий поведал о кораблях, которые он видел, когда они потерпели крушение на этих скалах во время яростных северо-западных штормов. Но немного погодя горная цепь отодвинулась, между ней и морем образовалась узкая полоса земли, перед которой раскинулся песчаный пляж, и на душе у мореплавателей полегчало.

В полдень они добрались до устья Пенея, реки, которую Ясон знал только у истоков, это благороднейшая река в Греции и орошает своим обильными притоками всю плодородную Фессалию. Они собрались сойти на берег, поскольку Идмон, Ифит, Орфей, Мопс и другие настроились посетить святилище Аполлона в Темпе, чтобы принять участие в священном Празднике Мышей, когда ветер внезапно переменился и задул от берега. Тогда Аргус и Тифий стали убеждать Ясона, что надо воспользоваться этим ветром – даром его предка Эола и двигаться на восток к фракийским мысам. Ясон согласился. Позади них далеко на суше выставил на показ широкую и бледную поверхность голых скал огромный Олимп, покрытый, как обычно, снежной шапкой и пересеченный по крутым склонам темными лесистыми ущельями.

– Я знаю, как боги и богини проводят там время, – торжественно сказал Идас.

– И как они его там проводят? – спросил Корон Гиртонский, простодушный лапиф.

– Играют в снежки! – вскричал Идас, гулко хохоча над своей шуткой. Товарищи его нахмурились, осуждая его легкомыслие. Величие Олимпа, возвышающегося в десяти милях, наполнило их души благоговением.

Они пообедали козьим сыром и ячменными лепешками, смоченными в вине, и стали коротать время, загадывая друг другу загадки. Адмет задал такую: «Я не жил, пока не умер во имя сестры слуги моего хозяина, теперь же я благочестиво отправился с моим хозяином на поиски моего прославленного предка». Загадку разгадала Аталанта. Ответ был: шапка Адмета, которую сшили из шкурок ягнят овец, пожертвованных им Артемиде. Ибо Артемида – сестра Аполлона, бывшего слуги Адмета, а теперь шапка пустилась вместе с Адметом на поиски Золотого Руна.

Мелеагр задал другую загадку: «Я никогда не остаюсь надолго среди своего народа. Силы у меня немерено. Я валю мужей, словно гнилые деревья. Детство я провел среди чужестранцев. Я никогда не промахивался, стреляя из лука. Я в одиночку разгуливаю среди врагов, мне никто не перечит, ибо все меня боятся».

– Геркулес! – вскричали все в один голос.

– Нет, – сказал Мелеагр, – подумайте еще раз.

Когда они наконец сдались, он им сказал:

– Это Аталанта. Ибо она не знает силы своей красоты, которая валит мужей, словно гнилые деревья. Она провела детство среди жриц Артемиды на горе Аракинф, так и Геркулес жил среди чужаков в кадмейских Фивах, как и он, она редко появляется среди своих. Кто видел когда-либо, как ее лук дает промах? А теперь она дерзнула явиться в наше мужское общество, а ведь мужчины – прирожденные враги женщин, и никто ей не препятствует.

Стемнело, а корабль все еще плыл, продвигаясь вперед бесшумно, словно греза, и когда Тифий устал править, за руль взялся Анкей Маленький. Он следил, чтобы Полярная Звезда была над его левым плечом милю за милей, пока Тифий спал, уснули и все остальные аргонавты, кроме Орфея. Тогда Орфей спел песню для одного Анкея Маленького, столь пронизывающе-сладостную, что Анкей не смог сдержать слез. И долго потом, по ночам, во время молчаливой вахты, когда ярко светили звезды, эти слова и мелодия звучали у него в голове:

 
Она о любви твердит в полусне
В объятиях темноты,
И шепчет, не размыкая век,
Земля шевелится во сне,
Готовя травы и цветы,
Хотя еще падает снег, —
Пусть падает зимний снег.
 

Анкей знал имя женщины, о которой это пелось, Эвридика, прекрасная жена Орфея, которая случайно наступила на змею и была ею ужалена. Тщетно пытался он спасти ее, извлекая нежные мелодии их своей гиперболической лиры, и, он, исполненный страданий, отряхнул пыль Греции со своих сандалий и направился в Египет. Но, вернувшись столь же внезапно, сколь и ушел, он жил с тех пор в добровольном изгнании среди диких киклопов, став их законодателем, судьей и любимым другом.

Орфей еще некоторое время наигрывая эту мелодию после того, как перестал петь. Анкей, взглянув налево за борт, чтобы убедиться, что верно держит курс, увидел, как ему показалось, темные головы людей, плывущих рядом с кораблем. Посмотрев направо, он увидел еще несколько. Он испугался и прошептал:

– Эй, Орфей, нас преследуют духи!

Но Орфей велел ему не бояться: то были тюлени, привлеченные его музыкой.

Вскоре Анкей услышал, что Орфей глубоко вздыхает, и спросил его:

– Почему ты вздыхаешь, Орфей?

Орфей ответил:

– От усталости.

– Тогда поспи, – сказал Анкей, – а я и один отстою вахту. Поспи и отдохни как следует.

Орфей поблагодарил его, но сказал:

– Нет, дорогой лелегиец, мою усталость не исцелить сном, только вечный покой исцелит ее.

Анкей спросил:

– Поскольку хороший отдых означает сон, а вечный покой – смерть, так ты что, желаешь смерти, Орфей?

Орфей ответил:

– Нет, даже не смерти. Всех нас подхватило колесо, от которого нет освобождения, кроме как – милостью Матери. Нас выносит в жизнь, на свет дня, а затем опять уносит в смерть, во тьму ночи, но затем алеет заря иного дня, и мы вновь приходим в мир и возрождаемся. И человек возрождается не в своем привычном облике, но в виде птицы, зверя, бабочки, летучей мыши или ползучего гада, в зависимости от того, какой приговор был над ним произнесен. Смерть – не освобождение от колеса, Анкей, если только не вмешается Мать. Я вздыхаю по вечному покою, который можно обрести наконец в ее благословенных владениях.

Разгорелась заря, и они увидели перед собой остров. Орфей узнал Паллену, в то время называвшуюся Флегра, ближайший и плодороднейший из трех полуостровов Пэонии, обрадовался, что они так строго придерживались курса. Орфей и Анкей Маленький разбудили Тифия, который снова занял свое место у руля, а Тифий – Ясона, чтобы подежурил с ним вместе. Затем, пока четверо завтракали ячменным хлебом, сыром и вином, солнце во всем своем великолепии поднялось из моря, позолотив кудрявые облака, которые бежали кораблю навстречу по синему небу. Ветер стал свежее. Они вели судно вдоль самого берега, не страшась отмелей или скал, и заметили несколько стад, коровьих и овечьих, которые паслись без присмотра у самого моря.

– Не будем причаливать, – сказал Тифий, – дальше еще будет славное местечко. Пусть наши товарищи поспят. Кто спит, тот не голоден.

Они поплыли дальше, а солнце пригрело спящих, и у них не было желания просыпаться. Они проплыли вдоль края подножия Паллены, полюбовались горами и лесистым полуостровом Сифония, который завершается коническим холмом, именуемый Козий холм. Анкей Маленький и Орфей спали, но Ясон разбудил остальных, а сам стал любоваться третьим полуостровом – Актой – замаячившим на северо-востоке. Акта изрезана и пересечена ущельями, а у оконечности ее вздымается гора Атос – большой белый конус, окаймленный темным лесом. Здесь они решили высадиться, чтобы набрать воды и размяться, но долго задерживаться на берегу было нельзя, потому что умеющий угадывать погоду Корон, взглянув в небо, предсказал, что ветер долго не продержится.

Аргонавты все еще пребывали в праздничном настроении и не думали об испытаниях и опасностях, которые ждут их впереди. Ясон объявил о состязании, назначив призом кувшин вина: кто принесет ему самое крупное живое существо, прежде чем тень палки, которую он воткнул в песок, пройдет от одной отметки до другой. Все разбрелись, и как раз перед тем, как тень коснулась отметки, Ясон подул в раковину, сзывая всех обратно. Многие сомневались, что за такое короткое время смогут найти что-то по-настоящему крупное, и поэтому с гордостью продемонстрировали: один – морскую птицу, которую вытащил из гнезда на скале, другой – мышь, на которую наступил, но не удил, третий – небольшого краба, пойманного на пляже. Аталанта прибежала с зайцем, его стали измерять и взвешивать, сравнивая с прекрасной рыбой, пойманной Мелампом, когда с холмов послышался мощный рык: и они увидели Геркулеса, спускающегося с горы, – в руках у него бился медвежонок.

Геркулес был недоволен, когда узнал, что состязания закончились. Ударив зверя о корабельный борт и вышибив из него мозги, силач показал свое неудовольствие, съев куски понежнее сырыми, никому не предложив доли, кроме Гиласа, а остатки туши швырнул в море, когда они отплывали.

Ветер дул до сумерек. Спустили парус, заработали весла, они долго гребли в тот вечер, пока не остановились поспать на несколько часов. Но рассвете следующего дня они добрались до Лемноса – довольно унылого на вид и невысоко поднимающегося острова. Мирину, его главный город, легко было отыскать, так как они гребли с запада, Тифий направил судно к приметному белому святилищу Гефеста, расположенному на мысу. Мыс этот выдавался между двумя бухтами, Мирина располагалась, выходя на север и на юг, на узком перешейке, соединяющем мыс с сушей. Тифий выбрал южную бухту, где в ближайшей к городу излучине имеется широкий песчаный пляж, она защищена от бурь отмелями.

Они повели покачивающееся судно к городу, выдерживая хороший ритм, несмотря на лихие удары геркулесова весла, а Ясон отдал приказ сушить весла. Они подчинились, «Арго» продолжал мчаться вперед под действием уже заданного ритма, а они надевали шлемы, натягивали луки и брали в руки копья и дротики. Корабль держал курс на мелководье, мало-помалу теряя скоростью. Из белых домов высыпали вооруженные лемносцы, дабы помешать врагу высадиться.

Ясон сказал аргонавтам:

– Во имя всех богов и богинь, умоляю вас ничем не выказывать враждебности. Пусть нападут на нас первыми, если им вздумается. Эхион, Эхион, надень платье вестника и венец, возьми в руку оливковый жезл и заверь этих лемносцев, что у нас мирные намерения.

Эхион облачился в свои великолепные регалии, подпоясал одеяние и, прыгнув в воду по колени, в брод зашагал к берегу, подняв оливковый жезл.

Внезапно Линкей вскричал:

– Клянусь лапами и хвостом рыси! Здесь одни женщины!

Тогда Геркулес прорычал:

– Хо-хо! Неужели амазонки пришли на Лемнос?

И все прочие принялись выкрикивать разные словечки, дивясь странному зрелищу.

Вот какова история лемносских женщин. Первоначально Триединая Богиня благоговейно почиталась лемносцами, у них были коллегии нимф, Майя, Главная Жрица, управляла всем островом из своего дома на холмах над Мириной – но институт брака отсутствовал. С появлением новой Олимпийской религии, порядок на острове был нарушен. Мужчинам взбрело в голову, что они должны стать отцами и мужьями и получить власть над нимфами, но Главная Жрица пригрозила им ужасным наказанием, если они не согласятся жить по-старому. Они прикинулись, будто уступают, но немного погодя отплыли тайно все вместе на своих рыбачьих лодках и совершили вечером внезапную высадку на фракийский брег. То был день, когда, как они знали, юные девушки округи собираются вместе на островке близ берега, принося жертвы местному герою, и поблизости нет ни одного мужчины. Они застигли девушек врасплох, увезли их и сделали своими женами. Предприятие было столь ловко организовано, что фракийцы решили, будто их женщин пожрали морские чудовища, унесли гарпии или поглотили зыбучие пески.

Лемносские мужчины поселились в Мирине со своими женами и сказали лемносским женщинам, что те им больше не нужны, ибо их новые жены будут и хлеб сеять, и фиги прививать, и за мужьями присматривать как надо. Они с восторгом приняли новую Олимпийскую веру и, будучи ремесленниками, отдали себя под покровительство Бога-Кузнеца Гефеста – того самого Гефеста, который прежде считался местным героем, а не богом, но теперь был обожествлен, как сын Геры и Зевса. Его святилище, которое видел на мысу Тифий, было превращено в храм, ему приносились жертвы на высоком алтаре, который заменил прежний низкий очаг, а жрецы-мужчины заменили коллегию нимф.

Только один мужчина, военный вождь Фоант, брат Главной Жрицы, отказался примкнуть к отступникам – и Главная Жрица послала его предостеречь их от гнева Триединой Богини. Они забросали его грязью и отправили назад с посланием: «Лемносские женщины, у вас – дурной запах. Зато фракийские девушки благоухают как розы».

В Мирине должно было состояться большое празднество в честь Олимпийцев. Когда подошел день праздника, Главная Жрица выслала разведчиков, которые вернулись ближе к вечеру и сообщили, что мужчины уже валятся один за другим на рыночной площади мертвецки пьяные. Так и вышло, что женщины, доведя себя до безумия – они жевали листья плюща и плясали обнаженными в лунном свете – прибежали на рассвете в Мирину и перебили всех мужчин без исключения, а заодно и всех фракиянок. Что касается детей, то они пощадили девочек, но перерезали горло всем мальчикам, принеся их в жертву Богине-Деве Персефоне, чтобы те не мстили впоследствии. Все это было проделано в религиозном экстазе, и в святилище на мысу были восстановлены древние обряды.

Наутро женщины испугались того, что натворили, но не могли снова вернуть к жизни мертвых, их братьев, сыновей, возлюбленных. Они устроили мужчинам достойные похороны и, как могли, очистились от греха. Богиня изрекла оракул, взяв на себя все проклятие и приказав им возвеселиться и сплясать танец победы, что они и сделали. Затем все, ликуя, принялись за работу, обычно выполнявшуюся мужчинами, за исключением муравления горшков и ковки оружия и орудий, к чему они не знали, как подступиться, им удавалось наловить достаточно рыбы для себя, управляться с плугом и боронить. Они также упражнялись во владении копьем и мечом, опасаясь враждебной высадки фракийцев.

Дочь Главной Жрицы, нимфа Кукушка Гипсипила, провела весь этот заговор под руководством своей матери, ей удалось спрятать Фоанта во время резни, ибо то был брат ее матери, почитавшей к тому же Богиню. Впоследствии она пустила его в плавание в лодке без весел, не желая убивать его, но не посмела во всем сознаться, ведь женщины единодушно решили не щадить ни одного мужчины. Гипсипила была красивой и темноглазой, другие ее уважали. Несколько месяцев кряду перед приходом «Арго» ее тревожило будущее острова, ибо у всех женщин появилось отвратительно-безумное желание видеть мужчин, обонять их запах. Но юношей-возлюбленных не было, и они начали поддаваться противоестественной страсти друг к дружке, но им очень хотелось рожать детей, подчас они впадали в истерики. От всего этого они стали беспокойными, а Гипсипилу тревожила судьба урожая, так как ячмень не был оплодотворен любовным сближением с лемносскими мужчинами, как то приписывал обычай. Она не могла получать дальнейшие указания от своей преосвященной матери, ибо та, разбитая параличом, лишилась дара речи: очень дурное предзнаменование. Однако Богиня дала Гипсипиле во сне совет хранить терпение, и тогда все будет хорошо.