Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
«Арго» снова настигнут

«Арго» шел на юг по Адриатическому морю при попутном ветре, одолевая семьдесят миль за день и пятьдесят – за последующую ночь. Ни дать ни взять – изнуренная лошадка, которая, возвращаясь из долгого странствия и волоча за собой лакированную повозку, понимает внезапно, что хозяйский дом близок, навостряет уши и пускается резвой рысью, натягивая поводья. Всего лишь шесть суток спустя «Арго» подходил к Корфу – серповидной земле феаков. Здесь Ясон, испытывая нужду в воде и новых припасах, решил зайти в город Коркиру, который лежит, окруженный сосновыми лесами, во внутреннем изгибе серпа, и засвидетельствовать свое почтение царю Алкиною и царице Арете. Алкиной приходился родственником по матери коринфийцу Сизифу. Он переселился на Корфу, когда ахейцы упразднили почитание героя Асопа, жрицей которого была его мать Коркира. Женившись на Арете, царице феаков – племени, которое было оттеснено на Корфу с материка кланом киклопов, Алкиной основал этот город и назвал его Коркирой в честь матери.

Эхион сошел на берег на заре и поздравил Алкиноя с тем, что тот – первый греческий правитель, который услышит удивительную весть. Прославленные аргонавты благополучно выполнили свою священную и повсеместно провозглашенную миссию; преодолев много невероятных опасностей, они прибыли наконец в Колхидскую Эа и там уговорили царя Ээта отдать им Руно, поплыв со славой домой и обогнув Грецию, они очистились в Ээе – один или два из них – от крови, которую им по ходу дела пришлось пролить. Им осталось только возвратить Руно Лафистийскому Зевсу, во имя которого они испытали столько страданий. Более того, как сказал Эхион Алкиною, на борту у них Медея, дочь Ээта, отправляющаяся в Грецию, чтобы потребовать своего коринфского наследства.

Можно легко себе вообразить, как расстарался Алкиной, чтобы достойно принять своих гостей. Их в скором времени усадили за обед на стулья, подобные тронам, как следует вымытых и умащенных, увив им головы миртом и набросив на колени теплые вышитые шали. Стены зала окрашены были в цвет моря, там и сям плавали в море рыбы, поодиночке или стайками, рыбы ста различных видов; среди них ныряли дельфины, пуская пузыри, а на дне морском были нарисованы раковины. Позади каждого стула высился пьедестал с водруженной на него деревянной раскрашенной статуей мальчика в натуральную величину, одетого в чистое золото. Когда настал вечер, в руку каждому золотому мальчику вокруг всего стола вставили по зажженному факелу. По обе стороны двери сидели священные бронзовые собаки лемносской работы, между которыми опасно было проходить недоброму человеку, так что задним входом до сих пор пользовались куда чаще. Дворец и впрямь был один из богатейших и наипревосходнейше обставленных в Греции, ибо феаки были прирожденные мореходы, главные перевозчики в Адриатическом море.

Ясон переговорил наедине с Алкиноем, одеяния которого почти не гнулись из-за обилия золотых нитей, и поведал ему о своих затруднениях: в Колхиде, вдохновленный богиней Афиной или каким-либо другим божеством, он сообщил царю Ээту, что коринфийцы из-за ящура, наводнений и нашествия змей попросили его либо вернуться и править ими, либо послать вместо себя одного из своих детей. Медея явилась в ответ на это мнимое приглашение, и теперь честь обязывает его возвести ее на престол Эфиры, законной наследницей которого она является, поскольку ее отец, ее брат Апсирт и ее тетка Кирка уступили ей свои права. Алкиной благосклонно улыбнулся, услышав рассказ Ясона и предложил сделать все, что в его силах, чтобы помочь делу; если потребуется, он даже пошлет корабль или два с вооруженными воинами в Эфиру, чтобы силой подкрепить требования Медеи. Ясон сердечно поблагодарил его и пообещал в свою очередь проследить, чтобы Медея восстановила почитание героя Асопа, ибо он собирается жениться на ней, как только возвратит Руно Лафистийскому Овну. Однако, щадя чувства хозяина, коринфийца, Ясон позволил ему поверить, будто Ээт и Апсирт еще живы, а также ни словом не обмолвился о путешествии по Дунаю.

Пиршество продолжалось весь день дружно и весело и могло бы затянуться на всю ночь, если бы, когда начала сгущаться тьма, снаружи не послышалась какая-то продолжительная суматоха и в зал не вбежал слуга с тревожной вестью. В гавань вошел флот из восьми чужеземных боевых галер, судя по виду – эфиопы; воины высадились с оружием в руках, построились в несколько ровных колонн и теперь приближаются ко дворцу. Алкиной ничуть не взволновался, потому что, как он сказал Ясону, которого уговорил продолжать пир: «Я никогда не причинял эфиопам вреда, насколько мне известно, и они слывут народом, справедливым и мирным». Но Ясон вспотел от страха: он догадался, что флот колхов снова настиг его и что главного адмирала Араса нелегко будет провести во второй раз.

Арас вошел сам вместо вестника, будучи единственным колхом, который говорил по-гречески. Он не щеголял красноречием, но говорил сжато и просто, как подобает адмиралу:

– Твое Величество, я – Арас, главный адмирал флота колхов. Три месяца назад я отплыл из Эа на реке Фасис, которая расположена примерно в двух тысячах миль к востоку отсюда. Моим владыкой тридцать лет был грек царь Ээт. Теперь он предательски убит своими же соотечественниками.

– Убит?! – вскричал Алкиной. – О, господин мой, мне горестно об этом слышать! Мы с ним вместе росли в Эфире. – Он вопрошающе повернулся к Ясону, который ничего не сказал, а лишь ответил безмятежным взглядом; а затем – к Медее, которая начала молча плакать.

– Мои высокочтимые гости, – сказал Алкиной, – не упомянули о печальном событии, хотя и сами только что прибыли из Колхиды; вне сомнений, Ээт умер вскоре после их отбытия из Эа?

– Четыре часа спустя, – ответил Арас. – Мой властелин скончался от раны, которую один из них нанес дротиком, и я прибыл, чтобы доставить их экипаж и отдать под суд. Это – преступники, Твое Величество, они сейчас пользуются твоим гостеприимством, они явились в Колхиду под маской дружбы и под видом долга благочестия. И только они явились, их предводитель Ясон уговорил единственную оставшуюся в живых дочь царя Ээта, царевну Медею, украсть Золотое Руно Зевса из святилища Прометея и бежать с ним. Чтобы учинить смуту, под прикрытием которой они могли бы сбежать, они совершили святотатственное деяние: они оскопили и запрягли в ярмо священные изваяния таврических быков, которые стоят во внутреннем зале царского дворца.

– Умоляю, погоди немного, – сказал Алкиной, – скажи мне сперва, какие такие права имеет герой Прометей на Золотое Руно Зевса?

– Это не моя забота, Твое Величество, – сказал Арас. – Руно было собственностью Прометея в течение поколений или больше.

– И все же это – вопрос, ответом на который определяется справедливость иска, – сказал Алкиной. – Дело можно рассматривать так: если мои гости отправились в Колхиду по велению отца Зевса, дабы вернуть похищенную собственность и если царь Ээт отказался им эту собственность вернуть, они имели право применить силу, или, по меньшей мере, у них есть возможность взывать о защите теперь, когда они снова в Греции, где действуют законы Зевса. И ответь мне вот на что: как вышло, что таврические изваяния быков попали в царский дворец в Эа? Или вы, колхи, не почитаете Митру, древнего врага Быка?

Арас ответил:

– Ээт заключил союз с дикими таврами и женился на дочери их царя; никто иной как они настояли, чтобы там установили бронзовых быков для того, чтобы совершались богослужения для нее самой и ее свиты.

Алкиной сказал:

– Если это так, надругательство над быками кажется скорее печалью тавров, нежели колхов. И мне ясно по твоему поведению, что ты не любишь ни тавров, ни их бога.

Арас продолжал:

– Я был послан в погоню за пиратами, и на Длинном Берегу повстречал царевича Апсирта, единственного сына Ээта, который отплыл ранее меня. Я почтительно приветствовал его, как царя. Затем мы объединили силы и едва ли не захватили пиратов в окрестностях Синопа; но они от нас ускользнули и направились на северо-запад. Царь Апсирт отплыл в погоню, а меня послал к Трое с эскадрой из восьми кораблей – подстерегать греков на случай их возможного бегства через Геллеспонт; он так распорядился, потому что нет удобного порта в начале Босфора или ниже; потому что троянцы – наши союзники. Я стоял на якоре в реке Скамандр недалеко от Трои несколько дней, когда дымовые сигналы, переданные со стороны Геллеспонта дали мне знать о появлении пиратов. Я вышел в море, взошел к ним на борт и обыскал судно, но не нашел там ничего существенного – ни Золотого Руна, ни царевны Медеи, ни девы-охотницы Аталанты, которая нанесла удар, вызвавший смерть царя Ээта, ни их капитана Ясона. Эхион, их вестник, сообщил мне ложные сведения, что царь Апсирт нагнал их корабль в устье Дуная и после короткой стычки захватил их. Он свершил месть над Аталантой и Ясоном, как сказал Эхион, и отплыл домой, в Колхиду, с Медеей и Руном. Но позднее мне открыло правду угрюмое истекающее кровью видение моего убитого царя.

Эхион поднялся и сказал царю Алкиною:

– Твое Величество, я протестую. Колху вполне могло явиться видение, но он делает умышленно лживое заявление о моих к нему словах. Я ничего подобного не говорил, и это любой из нас может засвидетельствовать под присягой. Если, когда он обыскивал наш корабль при свете дня, боги ослепили его, окутав волшебным туманом лиц, которых он искал и само Руно, какова же здесь моя вина? Я опровергаю его обвинения! – Он снова сел.

Арас молчал, ибо не мог постичь, как же его провели. Он решил, что это, должно быть, дело рук чародея Периклимена.

Алкиной повернулся к Ясону и спросил:

– Скажи мне, господин мой, как ты умудрился уйти от царя Апсирта?

Ясон ответил:

– Твое Величество, полагаясь на защиту пяти великих Олимпийцев, и особенно – богини Артемиды, святилище которой в устье Фенхелева протока, сын Ээта попытался осквернить предательским убийством, я поразил его мечом, а затем изрубил в куски. По его смерти царевна Медея стала законной царицей Колхиды, ибо у Ээта нет наследников мужского пола. Она сразу же приказала командирам флота своего брата, одну галеру которого мы уничтожили тараном, вернуться в Колхиду; они ей повиновались, или я так полагаю. Арас также обязан повиноваться ее приказам.

Арас, хотя растерявшийся и отныне не столь уверенный в себе, как сразу же по прибытии, упрямо сказал:

– Я слишком стар, чтобы меня одурачили дважды. Невозможно, чтобы вы сразились с двенадцатью кораблями, имея только один корабль, одержали победу и не понесли потерь. Я уверен, что царь Апсирт все еще жив, и таким образом, я должен выполнять приказы, которые он мне дал. Я должен доставить обратно Руно и царевну Медею, к которой сватается албанский царь Стир – и я должен либо схватить, либо уничтожить Ясона и Аталанту.

Алкиной спросил:

– Несравненный Арас, согласишься ли ты подчиниться моему решению, которое будет беспристрастным? Другая возможность для тебя – попытаться захватить и Руно и царевну Медею силой, в случае чего ты окажешься в состоянии войны не только со мной, но и со всей Грецией.

Арас ответил:

– Твое Величество, я подчинюсь твоему решению, если ты поклянешься именем богини Бримо или Гекаты, или как там у вас еще называют Царицу Преисподней, что будешь беспристрастен.

– В этом я готов поклясться! – вскричал Алкиной. – Хотя, по указанию Зевса, единственная царица Преисподней, во имя которой нам дозволено клясться – это Персефона, жена его брата Гадеса.

Ясон сказал:

– Я также подчинюсь твоему решению, Твое Величество. Но я бы хотел, чтобы ты узнал: царица Кирка из Ээи, сестра царя Ээта, недавно очистила и Медею, и меня, а также Аталанту Калидонскую от крови, которую мы пролили или вынуждены были пролить; она приняла нас как просителей на своем нескромной формы острове и действовала в соответствии с предостережением, посланным ей во сне Богиней, которой она служит.

– Я буду иметь в виду твои слова, – сказал Алкиной. Затем он пожелал, чтобы Арас и Ясон дали клятву подчиниться его решению, но поскольку Арас не признавал Персефоны, они поклялись Солнцем, божеством, которое оба чтили, Авгий из Элиды также принял клятву. Алкиной сказал:

– Завтра утром я сообщу решение. А пока что, прошу, помните, что вы – мои гости и связаны сейчас едиными узами учтивости по отношению ко мне. И я требую, чтобы вы не совершали ничего неподобающего.

В ту ночь аргонавты спали вместе на полной гулкого эха веранде дворца, а Медея – в маленькой комнате рядом с царской спальней. Медея пришла тайно к царице Арете и сказала:

– Царица-сестра, сжалься надо мной. Не позволяй твоему мужу отсылать меня обратно в Эа. Мой отец, царь Ээт, – мертв, нет и моего брата, и нелепо, чтобы Арас оспаривал мои права на престол Колхиды. Я влюблена в Ясона, и мы собираемся пожениться, как только возвратим Руно его божественному владельцу; я стану тогда царицей Эфиры и всего Коринфа, а он будет моим царем. Я могла бы разделить с ним мой колхидский престол, если пожелаю, а он со мной – свой фтиотийский; и я также полагаю, что он приобрел царские права и над Лемносом, было бы желание их предъявить. Твой супруг должен подумать дважды, а то и трижды, прежде чем передаст столь царственную пару, как мы, в руки темнокожего заморского варвара. Кроме того, как тебе уже сказали, мы состоим под покровительством всех ведущих Олимпийцев и, более того, – самой Триединой Богини, которую, как я знаю, ты втайне почитаешь превыше любого из них. Будь мне другом, Арета, и когда-нибудь я вознагражу тебя, можешь быть уверена.

Царица Арета поцеловала Медею и ответила:

– Сестра-царица, я с радостью буду ходатайствовать за тебя перед Алкиноем. Ибо у меня тоже был суровый отец, от которого я вынесла много недоброго, да еще и своенравный брат, такой, как, судя по всему, и у тебя. И я тоже влюбилась в Ясона. Думаю, он – самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела, и если ты собираешься мне сказать, что предпочла бы жить с ним в рыбачьей хижине, нежели с другим во дворце, я тебе охотно поверю. Полагаю, дело – в его удивительных волосах.

Медея была растроганна до слез. Арета обняла Медею и сказала:

– Я уверена, что ты с ним будешь очень счастлива, ибо, хотя Ясон – не такой добродушный или уступчивый мужчина, как мой Алкиной, все же ты – явно умнее меня, и таким образом – подходящая для него пара. Конечно, Ясон еще молод, и со временем, я не сомневаюсь, станет справедливым правителем и разумным супругом. Я должна тебе признаться, что нахожу брак удивительным установлением – не могу себе вообразить, как наши бабушки устраивали свои дела прежде чем так стало принято, когда мужчины были для них всего лишь случайными возлюбленными, и женщинам не на кого было положиться, кроме как на себя. Теперь у нас, жен, – вся настоящая власть, очень малая часть ответственности и море удовольствия. Я, конечно, поклоняюсь втайне Триединой Богине, но не могу прикидываться, будто я не благодарна Зевсу за то, что сделал ее своей женой.

Медея улыбнулась Арете сквозь слезы, а та все трещала:

– Милое дитя, как я тебе завидую, у тебя впереди – брачная ночь. Кажется, еще только вчера нас с моим дорогим Алкиноем осыпали анисом, и мы вкусили засахаренной айвы и впервые поцеловались под многоцветным свадебным балдахином, который приготовила для меня моя дорогая матушка. И как чудесно пахла жимолость в ту ночь. Поверь мне, моя дорогая, восторг первых объятий потом не повторяется; никогда не забывается, но не повторяется. Ах, какие невыразимо дивные радости тебя ждут!

Голос доброй царицы дрогнул от нежности, и Медея не могла заставить себя признаться, что, по правде говоря, не может быть в целом мире женщины, несчастнее ее – ненавидящей то, чего она больше всего желает, желающей того, что она больше всего ненавидит, беглянки, погубительницы своей родной семьи, изменницы великодушного героя, святилище которого она охраняла.

Но она сказала:

– Сестра-царица, благодарю тебя за добрые пожелания и завидую от всего сердца твоей согласной жизни с благородным Алкиноем, подобной которой сама я и надеяться не смею насладиться. Ибо, как ты должна знать, жрица, присягнувшая Богине, проклята, так как наделена двойным зрением и двойной природой: она упорно и жестоко строит заговоры, в муках губит тех, кто ее больше всего любит и, дабы избежать одиночества, наводняет свой дом лжецами, ничтожествами и грубиянами.

Арета вскричала:

– О, дитя, не говори так ужасно, даже для того, чтобы избежать зависти божества или злого духа! Лицо твое светится добротой, я не поверю, что ты способна на злое деяние. Да будь ты благословенна множеством детей, хотя бы четырьмя или пятью, дети оказывают восхитительно успокаивающее действие на женщин, которые одарены избытком разума, такого, как у тебя.

Медея ответила:

– Несравненная Арета, я и надеяться не смею на такое благословение, хотя, полагаю, что я – женщина, столь же честная, сколь и ты. Грозная Мать преследует меня, овладевая моей душой и делая меня сосудом своего неутолимого гнева; пока она со мной не покончила, я столь же опасна для любого города, где бы ни остановилась, сколь тлеющий сосновый факел – для поля, где созрел для жатвы ячмень. Поэтому, царица-сестра, если по доброте своего сердца ты сейчас можешь меня спасти, это будет доказательством твоей мудрости, равно как и твоей добродетели; но, умоляю, не уговаривай меня остаться с тобой на день дольше, нежели потребуется.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Колхов снова провели

В ту ночь в постели с Алкиноем Арета старалась быть как можно очаровательней, ласково скребя ему голову своими аккуратно подстриженными ногтями и часто его целуя. Она спросила его:

– Мой благородный господин, скажи мне, какое решение ты намереваешься вынести завтра по делу нашей милой гостьи, колхской царевны. Ибо у меня просто сердце разобьется, если ты отошлешь ее назад, чтобы ее выдали за старого и гадкого албанца, о котором мне рассказывала Аталанта. Вообрази: он ни разу не мылся с тех пор, как родился – албанский закон строго запрещает мытье, и кишит паразитами, как старый сыр. Да еще и такая красивая девушка, как она, и такая несчастная, дочь-сирота твоего старого друга…

Алкиной притворялся, будто спит, но тут не мог удержаться и не ответить.

– Прежде всего, моя дорогая, я не могу тебе сказать, какое решение вынесу; оно, несомненно, откроется мне во сне. А во-вторых, я нахожу, что несколько нелепо с твоей стороны пытаться возбудить у меня сочувствие к этой сироте, безумство и неповиновение которой явилось непосредственной причиной гибели ее отца, а возможно – и ее брата, хотя это еще и не доказано. Мое имя – Сильный Разумом, и Сильный Разумом – моя природа.

– Дорогой мой, – сказала Арета, – я знаю, как ты от природы добросердечен, хотя и делаешь вид, будто суров. Я уверена – что бы там ни случилось, ты никогда бы не смог обращаться ни с одной из наших дочерей так, как Ээт со своей. Ты должен признать, что большинство отцов по отношению к детям слишком строги и ревнивы. Ты помнишь случай с Никтеем, братом Ориона, прославленного фиванского охотника? Он попытался препятствовать браку своей дочери Антиопы с Эпопеем Сикионским и, когда она бежала к Эпопею, затеял войну с Сикионом, что погубило сотни невинных семейств, включая и его собственное, и в конце концов совершил самоубийство. Был также царь Акрисий Аргивский, который запер свою дочь Данаю в бронзовом склепе, а когда она, несмотря на все его предосторожности забеременела, пустил ее в ящике в море; но она родила сына, прославленного Персея, который убил деда и стал основателем Микен. Если тебе нужен более современный пример, посмотри на нашего соседа, Эхета из Эпира, который ослепил свою дочь Амфиссу, виновную в том, что она сделала его дедом, и теперь принуждает ее молоть в темнице железный ячмень – ты полагаешь, что он хоть сколько-нибудь процветает? Если бы ты меня спросил, я сказала бы, что Ээт, хотя он благоразумен в делах государственных (в противоположность домашним), сполна заслужил свою участь.

– То, что Ээт мог вести себя глупо или даже жестоко, не оправдывает неповиновения его дочери, – сказал Алкиной. – Самое большее – это только причина его смерти. Злом зла не поправишь.

– Но подумай, – запротестовала Арета, – о том, что случится, если ты вынесешь решение против аргонавтов. Они связаны так или иначе с половиной царских семейств Греции и состоят под покровительством, по меньшей мере, пяти Олимпийцев. Что касается этих колхов, то они живут на другом краю света, и более чем сомнительно, что у Медеи остался хотя бы один родич-мужчина, гнева которого тебе надо страшиться в случае великодушного решения в ее пользу. Напротив, ее племянники, сыновья Фрикса, питают к ней глубочайшее сочувствие и содействовали ее бегству.

– Олимпийцы, – сурово сказал Алкиной, – выплевывают человека, словно горячую кашу изо рта, чуть только он начинает вести себя предательски или несправедливо; и я не намерен прощать преступление только потому, что обвиняемые оказались богаты или высоки по рождению, или имеют нескольких соучастников, или потому что истцам случилось жить где-то очень далеко. Пока не доказана смерть Апсирта (а я еще должен получить доказательства этому), я обязан считать его живым и рассматривать как заинтересованную сторону. Если быть с тобой откровенным, я ничуть не доверяю молодому Ясону – он сказал мне слишком много такого, что является полуправдой, а то и прямой ложью; а вестник Эхион что-то уж больно красноречив; и то, что царевна Медея влюбилась в Ясона, может быть объяснением ее поведения, но, конечно же, не причина, по которой мне следует простить такое вызывающее поведение.

Арета сказала:

– Мой дорогой господин, возможно, что ты и прав, как часто бывает, но клянусь, что я не усну ни на миг, пока не узнаю, какое решение ты собираешься объявить завтра.

– Повторяю, дорогая, – сказал он, как можно более кротко, – что я об этом и понятия не имею. Я намерен найти решение во сне.

– Думаю, – сказала Арета с теплотой, – что искать во сне ответа на вопрос, который лень разрешить наяву, – глупейший обычай. Единственное, что может случиться, – это то, что, проснувшись, судья забудет все, что относится к делу и вынесет приговор наобум. – Она выбралась из постели и зашагала взад-вперед по комнате.

– Вернись, дорогая, вернись! – взмолился Алкиной. – Мне было так уютно, когда я лежал в твоих объятиях.

– Я вернусь, – твердо ответила Арета, – когда ты скажешь мне напрямик, какое решение ты собираешься вынести завтра. Только напрямик, запомни! Я твоя жена, и я не могу вынести, чтобы в такого рода случае я не знала, что у тебя на уме.

Поскольку Алкиной и Арета никогда не ссорились, Алкиной немедленно сдался.

– Хорошо, – сказал он, – говоря напрямик, приговор мой, полагаю, будет таков. Поскольку имеется противоречие в показаниях касательно предполагаемой смерти царя Апсирта, я должен рассматривать его как еще живого и как законного защитника своей сестры, если только не окажется, что она перешла уже под защиту Ясона или какого-либо другого грека посредством вступления в брак – что, насколько я знаю, уже могло иметь место с выполнением всех формальностей и с согласия ее отца или брата. Если она уже новобрачная, для меня было бы очевидной нелепостью позволять Арасу тащить ее назад через полмира с целью заключения брака между ней и каким угодно царем. Но если она все еще девица, как я предполагаю, судя по ее одежде, что же, она должна вернуться домой, какие бы несчастья ни принесло ей это решение. Ибо должна свершиться справедливость. Что касается Руна, кто его законный хранитель? Медея, жрица святилища Прометея. И я считаю, что куда бы ни отправился хранитель, туда отправляется и Руно. Что касается любого рода мести, замышляемой в отношении Аталанты Калидонской – это никак не может быть моей заботой; однако я запрещаю любое кровопролитие в моих владениях под угрозой войны.

Арета опять забралась в постель.

– Думаю, что твое решение – самое разумное и справедливое, какое я когда-либо слышала, да еще и в таком трудном деле, – сказала она. – А теперь усни, мой дорогой господин, и отдохни к утру. Больше я тебя не потревожу. «Добродетель» – мое имя, и Добродетель – в моей природе.

Как только Алкиной захрапел, Арета украдкой выбралась из комнаты и велела одной из своих женщин побыстрее вызвать ее личного вестника. Когда он полусонный явился, она сказала:

– Позови твоего собрата по ремеслу, Эхиона. У меня есть для него добрые новости, откладывать невозможно. Он спит на веранде.

Вестник, глядя на нее, моргал, как сова, но она брызнула ему водой в лицо, чтобы привести его в чувство. Он отправился на веранду искать Эхиона, но там оказалось пусто. Он заторопился в порт и застиг аргонавтов в тот миг, когда они садились на корабль, ибо Ясон решил бросить Медею и бежать с Руном, считая его своим священным долгом.

– Куда вы направляетесь, господа? – спросил вестник.

– О, никуда, вовсе никуда, брат, – ответил Эхион. – Мы всего-навсего меняем место швартовки. Наш товарищ Корон из Гиртона, который предсказывает погоду, как и все мужчины-Вороны, решил, что ветер вот-вот переменится на северо-восточный; и мы всего лишь хотим пересечь гавань, чтобы ему угодить.

– У моей госпожи Ареты для тебя добрые новости, и откладывать невозможно, – сказал вестник. – Если я правильно догадываюсь, для вас было бы благоразумно немедленно вернуться на полную гулким эхом дворцовую веранду, доверив вашим тросам и якорям удерживать ваш прекрасный, много проходивший корабль, чтобы его не разбило о скалы.

И вот они вернулись, точно отара овец, а вестник бежал сзади, словно пастушеская собака, которой нет надобности лаять или показывать зубы, так как одно ее присутствие – достаточное предостережение овцам, что им следует держаться верной тропы.

Эхиона привели к царице. Она милостиво улыбнулась, сказав ему:

– Вот мое слово мудрому божественному вестнику. Если только твой господин, царевич Ясон, не женится на царевне Медее до утра, похоже, что решение царя будет против них. Пусть они поспешат.

Эхион спросил:

– Но, милостивая госпожа, можно ли такой важный брак, как этот, достойно заключить за такое короткое время?

Царица Арета ответила:

– Если его не заключат немедленно, его никогда не заключат. Теперь послушай меня. Царь Алкиной спит, я не желаю, чтобы его потревожила мелодия свадебной песни, ибо он невыразимо устал, и как подобает жене, я должна обеспечить ему спокойный сон. Остров Макриды у входа в нашу гавань – самое подходящее место для совершения обряда. Ты когда-нибудь бывал в тамошней священной пещере, пещере пеласгийки Макриды? Она была последней жрицей Диониса в Дельфах, прежде чем Аполлон не захватил дельфийское святилище, и свои дни она закончила в этой самой пещере. Сообщи Ясону, что все мои запасы – в его распоряжении и в распоряжении его царственной невесты. Ему охотно послужат мои придворные музыканты, а мои придворные дамы окажут услуги невесте и принесут с собой столько полотна и подушек из лебяжьего пуха, сколько потребуется для прекраснейшего брачного ложа. Несомненно, у Ясона найдутся одеяла; но я обеспечу его вином, чашами, чтобы разбавлять вино, факелами, жертвенными животными, лепешками, сластями и айвой – короче, всем, чего бы он ни потребовал. К счастью, мои дамы ходили нынче вечером в долину и принесли домой полные корзины цветов, так что я и вообразить не могу, будто чего-то будет не хватать. Если Апсирт мертв, как ты говоришь, – а у меня нет причин сомневаться в твоих словах, – то сыновья Фрикса – ближайшие, остающиеся в живых сородичи-мужчины царевны Медеи и, следовательно, имеют право по нынешнему греческому закону отдать ее в жены царевичу Ясону. Я и жреца предоставлю – он у меня во дворце служит – который хорошо знает, какие жертвы надо приносить местным божествам брака, а Аталанта может умилостивить Артемиду.

Эхион спросил:

– А Медея? Согласится ли она на такие действия?

Царица Арета ответила:

– Естественно, Медея, несомненно, предпочла бы достойно справить свадьбу в Иолке, в доме Ясона, где следует сжечь ось повозки, на которой она приехала. Но лучше свадьба второпях и даже тайком, как сама она говорит, чем вообще никакой.

Ясон был воистину благодарен царице Арете и, созвав своих товарищей, шепотом упросил их не открывать ни ей, ни кому-то еще, что излишняя предосторожность чуть не стоила ему потери его драгоценного сокровища. Затем они вместе собрали все, что требуется для свадьбы и что предложила им Арета, и отнесли это на «Арго». Придворные дамы пообещали прибыть следом с невестой, придворные же музыканты сразу взошли на борт со своими инструментами; и после нескольких минут плавания на веслах, «Арго» подошел к островку Макриды. Здесь в пещере товарищи Ясона набросали дерну, чтобы сложить брачное ложе, а вход увешали плющом и лавром и расставили на козлах столы для свадебного пира. Пока Аталанта умилостивливала Артемиду, принося в жертву телку, прекрасно зная, что богиня терпеть не может браков и мстит тем, кто о ней забывает, дворцовый жрец царицы Ареты преподнес угощение местным божествам Аристею и Автоное – виноград, медовые соты, оливковое масло и овечий сыр. Бут с восторгом помог ему в этом, ибо Аристей был не только первым в Греции сыроваром, но также впервые вырастил маслины и завел пчел. Жрец и его помощники спели гимн в честь Аристея. Начали помощники, спросив:

 
Откуда принес ты ветвь оливы,
Твою плодоносную ветвь оливы,
Чтобы к диким деревьям ее привить?
 

Жрец ответил:

 
Из огорода моих соседей
Я принес плодоносную ветвь оливы,
Чтобы к диким деревьям ее привить.
 

Они снова спросили:

 
А откуда соседи ее принесли,
Эту плодоносную ветвь оливы,
Чтобы к диким деревьям ее привить?
 

Жрец снова ответил:

 
В огороде моих соседей
Взяли они плодоносную ветвь,
Чтобы к диким деревьям ее привить.
 

Помощники спрашивали все более настойчиво, из чьего же огорода была принесена эта плодоносная ветвь; но девять раз отсылал их жрец от соседа к соседу, пока наконец не смог торжествующе ответить:

 
С дерева славного Аристея
Он принес плодоносную ветвь,
Чтобы к диким деревьям ее привить.
 

Помощники спросили, как досталось дерево Аристею, и жрец ответил, что Аристею его милостиво даровала Великая Богиня. И что он делал дальше? Он прививал одну дикую оливу к другой в лучах восходящей луны, а на следующий год подобным же образом привил побег с привитого дерева на другое привитое, а на третий – побег со вновь привитого – на то же привитое в лучах восходящей луны, трижды окликнув Богиню по имени. Великая Богиня прошелестела листвой, и последний побег, который привил Аристей, дал совершенные по форме листья сладостной оливы и благословил его, когда пришла зима, сочными пурпурными плодами.