Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
«Арго» возвращается домой

Было очень поздно, чтобы предпринимать плавание, которое вряд ли могло бы продолжаться менее двух месяцев, но ветра и вообще погода были поразительно благоприятны с того дня, когда аргонавты вышли из Ливийского озера по реке Габес до дня, когда они наконец сошли на берег в Пагасах. В течение их продвижения вдоль берегов Двойного залива Сиртиса, они не задерживались больше, чем требовалось ни в одном месте, где высаживались; ибо ни городов, ни каких-то других привлекательных мест не обнаружилось нигде по всей длине берега – даже известное поселение Оэа не стоило посещать. Берег населяли дикари, не менее чудные, чем те, которых они посетили у восточного залива Черного моря.

Сперва они навестили лотофагов, праздных обитателей большого скалистого острова Менинкса, где аргонавты сошли на берег за водой. Эти лотофаги, как предполагает их название, питаются главным образом сладкими ягодами раскидистого сребролистого лотоса или куста ююбы, который вырастает в каждой расселине скалы или укромном уголке. Они владеют, кроме того, овечьими отарами, чтобы получать молоко и шерсть, но такую еду как жареная баранина считают отвратительной, для них это хуже каннибализма. Из ягод лотоса они изготовляют вино такой крепости, что оно губительно действует на память того, кто его пьет, всего лишь после нескольких глотков вы забудете имена своих друзей и родных, даже имена благословенных богов. На Менинксе аргонавты нашли хорошую воду и попробовали сладких круглых лепешек из лотосовых ягод, но отведать лотосового вина отказались, поскольку Навплий их предостерег. Наконец-то они научились не вызывать беды непродуманными поступками.

Затем «Арго» пришел во владения гинданеев, овцепасов, козопасов и ловцов тунца; они также кормятся лотосом, но лотосового вина не делают. Здесь аргонавты впервые увидели финиковые пальмы, растущие, словно высокие колонны с перистыми капителями, и отведали липких желтых плодов, которые так медленно зреют. Гинданейские женщины носят вокруг лодыжек столько полотняных повязок, сколько раз сходились с мужчинами, и являются господствующим полом, будучи хранительницами источников. Они не позволяли аргонавтам, которых послали принести воды, зачерпнуть хотя бы ведерко, пока не познали их, и каждая не получила полотняную полоску, чтобы отметить это событие. Женщины были хороши хотя и смуглы, а аргонавты, возглавляемые Эхионом, охотно доставили им удовольствие, которого те требовали. Гинданейские мужчины ничуть их не возревновали, а проявили неприличное любопытство, отказываясь покинуть место действия. Однако, по настоянию Эхиона, женщины убедили их уйти и омыться в море.

Берег залива, вдоль которого они теперь плыли, был низким, песчаным, лишенным примет, и нигде не виднелось зелени. На седьмой день они пришли в Оэа, лежащую на середине Двойного залива. Оэа – скорее, лагерная стоянка, чем город. Просторная гавань, защищенная рифами от ярости северо-восточного ветра, используется греческими купцами, которые заглядывают, чтобы приобрести местный товар – шкуры страусов, губки и бензоин (великолепного вкуса приправа); иногда они покупают слоновую кость и другие иноземные товары, доставляемые сюда египетскими караванами. Караваны приходят зимой по тропе, связывающей бесчисленные дальние оазисы и здесь заканчивающейся, а возвращаются ранней весной. Однако, поскольку торговый сезон в этом году завершился, аргонавты застали в Оэа только тамошних макеанов, и – ни одного грека или египтянина. Макеане отращивают пучок волос посреди головы, а остальные волосы сбривают. Они почитают страуса и живут в шатрах из шкур.

В Оэа Ясон омыл Руно в пятой из семи предписанных рек, в узком Кинипсе, который впадает в Ливийское море. Его спутники купили также большие греческие кувшины для воды и наполнили их из того же потока.

После Оэа они еще два дня плыли мимо земель макеан и к вечеру второго дня добрались до трех островов, но то были три скалы в конце каменистого полуострова, оперенные пальмами. Вдалеке виднелась пасущаяся овечья отара, и аргонавтам неудержимо захотелось жареной баранины. Три синопца вместе с Идасом, Линкеем и Кантом, братом Полифема, сразу же были посланы Ясоном раздобыть десяток овец или валухов у овцепасов – меньше оказалось бы недостаточно. Они подошли к отаре в сумерках, но пастухи-макеане, отвергнув предложенные им дары, отказались уступить хотя бы одну овечку. В завязавшейся схватке поразительно проворные пастухи защищались с необычайной храбростью – четверо против шестерых; и прежде чем Идас успел их, одного за другим, пронзить копьем с широким наконечником, их предводитель прицелился в Канта камнем из пращи, запустив его так метко и с такой недюжинной силой, что поразил его в висок и проломил череп.

Опечаленные, они унесли Канта и похоронили у моря, станцевав в доспехах вокруг костра и вырывая на себе волосы. Они насыпали над его костями высокую гору белых валунов, чтобы моряки вытаскивали на берег поблизости свои корабли и совершали ему возлияния. Но сами они не страшились духа Канта; тот утолил свою жажду кровью четверых противников, да еще и сотни овец, пусть тощих, но аргонавты нашли их достаточно вкусными. Они вволю наелись жареной баранины под соусом из ячменя и бензоина, который умели готовить феакийские девушки.

Затем они добрались до лагун, соленых болот и зыбучих песков, простиравшихся на сотню миль. У этой части залива поразительно хаотический вид, не поймешь, где тут твердая земля, а где – воды морские. Некоторые поэты говорят, что при сотворении мира Богиню Эвриному отвлекло зрелище рогатого аспида, которого она невольно вызвала к жизни, и что она оставила Сиртис незавершенным. Навплий держал «Арго» подальше от этого коварного берега.

Затем они прибыли во владения темнокожих псиллиев, которые дерзают есть змей и ящериц и, согласно сообщению Навплия, защищены против ядов, даже гадючьего. Навплий заявил, что если когда-либо ребенок-псиллий, укушенный аспидом, умирает, мать выбрасывает его тело в пустыню, отказываясь от похорон, так как это – урод, а не истинный псиллий. Медея высмеяла эту историю, заметив, что псиллии не больше защищены от змеиного яда, чем любой другой народ, но применяют умилостивливающие заклинания и мажутся соком растения, которого змеи не переносят. Она заявила, что во время многолюдных празднеств, когда они побуждают больших змей в колпачках себя кусать, псиллии, несомненно, обманывают зрителей, сперва удалив тайно ядовитые зубы. Что касается змееедства, то она сказала, что это неудивительно, ибо змеиное мясо не ядовито, а только жестко и неприятно на вкус. Поэтому аргонавты решили не посещать псиллиев, которых считали удивительным народом. Они поплыли дальше мимо красных скал, перемежающихся пляжами белого песка, за которыми вздымались одинаковые по высоте береговые холмы, безлесые и покрытые выжженной травой. Время от времени показывались газели, но других крупных четвероногих не было.

Затем они прибыли во владения насамониев, которые заселяют более твердую часть побережья Восточного залива. Насамонии отличаются от племен, живущих западнее, тем, что почитают божество, вроде Бога Отца и заключают союз вроде брачного. Однако мужчины их не ревнивы и не требуют от жен целомудрия; муж позволяет свадебным гостям насладиться своей женой – одному за другим в порядке знатности, если только каждый преподнесет ей подобающий дар любви. Богатый берет себе несколько жен, а бедняк, который не может позволить себе завести даже одну, посещает все свадьбы, и таким образом, не лишен естественных радостей любви. Однако аргонавты встретили не много представителей этого огромного племени, ибо большая его часть, как обычно, проводила лето в финиковых оазисах в глубине Ливийской пустыни, отмеченной ими точно шкура леопарда – пятнами; они не воротятся, пока зимние дожди вновь не оденут прибрежные холмы травой и цветами, чтобы откормить их исхудалый скот.

Когда аргонавты сошли на берег в поселении в восточном углу залива – им снова понадобилась вода – предводитель оставшихся там насамониев настоял, чтобы Эхион, который пошел первым, как вестник, принес ему присягу дружбы. Насамоний испил воды из ладони Эхиона и дал ему испить воды из своей ладони. Такой способ заключения договора Эхиону показался неприятным. У насамония были грязные исцарапанные руки, а вода, которую он раздобыл, порывшись в песке пляжа, была солоновата и неприятно отдавала серой. Тем не менее Эхион вел себя с безупречной вежливостью, как и следует вестнику.

Они вынуждены были подождать, пока западный ветер, который так далеко их унес, не сменится южным; ибо берег заворачивал к северу. Насамонии между тем щедро кормили их, но пищей, которая не пришлась им по вкусу – высушенными на солнце полосами постной говядины, истертыми в порошок акридами с сухим молоком, на шестой день повеял южный ветер.

Как они рады были добраться до плодородной земли Кирены, где почва глубока и процветают всевозможные деревья и травы! Киринеи, культурный и гостеприимный народ, немного знающий по-гречески, по доброму приняли их – им хотелось послушать удивительные истории, которые они рассказывали о своих странствиях. Ясон купил припасов для следующего этапа плавания – в Грецию через Крит, и впервые с тех пор, как он и его товарищи покинули Корфу, они отведали свежего ячменного хлеба. Местом, откуда они окончательно отплыли из Африки, был Дарнис, где они омыли Руно в шестой из семи предписанных рек, в Дарнисе, который впадает в Киренаикское море. Этот поток с ароматной водой струится по глубокому оврагу, склоны которого покрыты дикой оливой, сосной и кипарисом. Здесь росли ухоженные фиговые сады и недавно насаженные виноградники, а на прощальном пиру дарнии увенчали их гирляндами, набили им рты жирной жареной говядиной, и сперва отказались принять вознаграждение, но аргонавты уговорили их взять золото для украшения храмов.

Из Дарниса они с прекрасным юго-восточным бризом прибыли на заре третьего дня на Крит, и, пробудившись, обнаружили, что перед ними вздымается гора Дикта. Они решили высадиться у Гиерапитны – укрепленного города, расположенного на прибрежной равнине, но главный магистрат в бронзовом шлеме, бронзовой кирасе и бронзовых наголенниках вышел на островерхую скалу близ места стоянки и грубо велел им убираться, поскольку корабли миниев на Крите не жаловали. Вокруг столпились вооруженные горожане, бряцая мечами и бросая в «Арго» камни – мелкие и крупные. Аргонавты подумали было напасть на Гиерапитну и предать ее жителей мечу, но возобладало благоразумие – Медея предложила наказать магистрата, поразив его с расстояния. Они отвели «Арго» за пределы полета стрелы, и Медея взошла на нос. Набросив на голову край своего пурпурного одеяния, она занялась колдовством. Слышно было, как она то поет, то молится, и наконец быстро открыла голову и наградила магистрата, имя которого было Тал, таким горгоньим взглядом, так скрежеща зубами, вращая глазами и шевеля языком, что он упал в обморок от страха и свалился со скалы, на которой стоял. Он сломал себе ногу в трех местах, задел главную артерию у лодыжки и в течение часа истек кровью; ибо горожане, страшась Медеи, не посмели подойти и спасти его.

Аргонавты двинулись на веслах на восток, смеясь и ликуя, обогнули обрывистую восточную оконечность Крита. На заре следующего дня они достигли Минои, где «Арго» был хорошо известен горожанам, и тут они пополнили свои запасы. Река Минос, которая впадает в Критское море, была последней из семи предписанных рек, где они омыли Руно. Теперь оно полностью очистилось, и Зевс мог его принять. В полдень они отплыли из Минои и шли всю ночь, и южный ветер наполнял им парус. Небо заволокло тучами, и хотя море было не слишком бурным, то была самая темная ночь за все их плавание, – не было ни луны, ни звезд, вообще никаких источников света. Именно тогда Эвфем потерял священный ком земли, подаренный ему вождем тритонов, ибо около полуночи они набрали немало воды. Черный хаос снизошел с Небес, и никто не имел понятия, где они, но с надеждой плыли вперед. На заре небо внезапно прояснилось, и когда первые лучи восходящего солнца позолотили голые скалы, острова Анафе, они увидели, что некое божество ловко провело их между двумя скалистыми островками, которые лежали на расстоянии примерно четырех миль от южного берега острова. Аргонавты сошли с корабля на желтый песчаный пляж и развели костер из прибойного леса, надеясь приобрести овцу, либо добыть на охоте козла или какое-то другое животное для жертвоприношения Сиятельному Аполлону. Но на Анафе в ту пору не было ни людей, ни зверей или птиц, пригодных для жертвоприношения. Аргонавты вынуждены были совершить возлияние простой водой на горящие головни, что заставило феакийских девушек смеяться до слез. Затем Идас сказал:

– За то, что вы над нами смеетесь, девушки, я накажу вас, отшлепав по одному месту!

Девушки стали защищаться горящими головнями и пригоршнями песка среди всеобщего веселья и громких криков; но Идас отшлепал каждую по очереди, хотя девушки здорово обожгли его и почти что ослепили, бросаясь песком. Это происшествие теперь вспоминается ежегодно благочестивыми анафеянами, когда они приносят скромные жертвы Аполлону; и девушек и поныне весело шлепают «рукой Идаса» в честь брата Артемиды.

Там же, на Анафе, дятел привел Медею к дуплистому дереву, которое снизу из-за выступов и шишек сильно напоминало по форме женщину в летах. Медея понимала язык птиц и по совету дятла попросила Аргуса срубить для нее дерево. Он сделал это, и с помощью топора, дегтя и сурика превратил пень в грозную статую Артемиды Фракийской, которую отнес вниз на берег и поместил, окутав плащами, на борту «Арго».

От Анафе они отплыли не к Эгине, как утверждают некоторые, но прошли между Наксосом и Паросом, островом из беломраморных скал; а ночь оставили Делос за кормой по правому борту. Три самых верных почитателя Аполлона, а именно – Идмон, Ифит и Мопс, были мертвы; будь они живы, они бы уговорили Ясона высадиться на Делосе и проплясать весь день. Остались за кормой Тенос и Андрос, и никаких приключений не случилось с аргонавтами, когда, плывя вдоль священного берега Эвбеи, они миновали земли Кадма, и Авладу, и локрийский берег, и поросший мастиковым деревом мыс Кэнеон, которым завершается Эвбея; и более чем семь месяцев спустя после отплытия они вновь вступили в Пагасейский залив и смело сошли на такой знакомый берег.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Смерть Пелия

Была уже ночь. Тем не менее Ясон пожелал, чтобы его товарищи немедленно развели костер из прибойного леса на пустынном Пагасейском берегу, пока он раздобудет животных, пригодных в жертву Аполлону, богу Сходящих с Корабля, в благодарность за благополучное возвращение «Арго». Они не смогли найти сухого дерева, и, по предложению Акаста взломали морской склад и развели превосходный костер из весел и скамей, которые там нашли. Ясон пошел с Пелеем к тому самому крестьянскому домишке, откуда они однажды принесли вина, чтобы угостить Геркулеса, и постучал в дверь рукоятью меча. Хозяин вышел с топориком в руке, чтобы открыть дверь, и растерянно заморгал, уставившись на посетителей, туго соображая спросонья, разбуженный посреди глубокого и сладкого сна, но затем испустил пронзительный вопль и попытался хлопнуть дверью у них перед носом. Ясон просунул ногу между дверью и косяком и спросил его:

– Друг, почему ты шарахаешься от Ясона, единственного сына Эсона, твоего царя, и обращаешься с ним так, словно он ночной грабитель?

Крестьянин, дрожа и запинаясь, ответил:

– О, господин мой, Ясон, ты мертв, разве ты этого не знаешь? Ты потерпел крушение и утонул на обратном пути из Сицилии два месяца назад. Ты ведь только дух, а не сам Ясон?

Ясон был раздосадован. Они с Пелеем распахнули дверь, работая плечами, и убедили крестьянина, что он ошибается, надавав ему колотушек. Все еще дрожа и трепеща, тот провел их в свой полный скотный хлев, где при свете фонаря они выбрали для жертвоприношения двух прекрасных молодых бычков. Крестьянин отвел животных за кольца в носу на туманный берег, который был теперь великолепно освещен, потому что аргонавты подлили в костер дегтя и скипидара и камеди со склада. Ясон сразу же заклал быков у того самого алтаря, который сложил Аполлону, богу Посадки на Корабль, в день, когда спустили на воду «Арго».

Когда жертвы были разделаны, а мясо их шипело на вертелах, издавая аппетитный запах – у них не было причины умилостивливать бога всесожжением, они вполне могли присутствовать на пиру, как его гости – крестьянин, который до того хранил молчание, дабы не испортить жертвоприношение предвещающими недоброе слезами или воплями, отозвал Ясона в сторону и сообщил ему тяжелые вести. Он рассказал, что отец Ясона Эсон и его мать Алкимеда – мертвы, так как царь Пелий вынудил их покончить с собой, испив бычьей крови. И это еще не все. Гипсипила, царица Лемноса, явилась недавно в Иолк в поисках Эсона, к которому, как она сказала, велел ей прийти Ясон, если она окажется в беде. Она была изгнана с Лемноса за то, что сохранила жизнь старому Фоанту, своему дяде, в то время, как все проголосовали за то, чтобы без жалости перебить лемносских мужчин. Ее изгнали, ибо женщинам Лемноса не было известно о ее поступке до прибытия аргонавтов. Когда она сказала Пелию, что ждет ребенка от Ясона, Пелий подумал, что любое дитя, которое она родит, станет законным правителем Фтиотиды, и решил погубить ее как можно скорее; но она бежала к святилищу Артемиды Иолкской, где жрица, старая Ифиас, дала ей убежище. Однако, Пелий заявил Ифиас, что, поскольку Ясон и Эсон мертвы, он теперь ближайший сородич-мужчина Гипсипилы и ее опекун, и вынудил Ифиас выдать ему лемнийку. Затем он с ней покончил, но где это было совершено, крестьянин не мог сообщить Ясону.

Можно легко вообразить себе, в какой ужас повергли Ясона новости об убийстве своих родителей и своего нерожденного ребенка. Он созвал своих товарищей и сказал им:

– Позвольте мне выставить на обсуждение тяжелую проблему: некий злобный узурпатор отсылает за море своего соперника, сына своего тяжко больного брата, законного правителя страны; и можно догадаться, что он умертвил нерожденного сына этого соперника; известно также, что он вынудил самого брата и жену брата испить бычьей крови и умереть, потревожив их во время частного жертвоприношения и пригрозив убить их топором и бросить их тела непогребенными, если они откажутся. Какой участи, товарищи, заслуживает этот узурпатор-братоубийца?

Хотя никто из аргонавтов, даже самые простодушные из них, не заблуждались насчет того, о каком царе говорит Ясон, все, кроме троих, ответили:

– Смерти от меча!

Хранил молчание Акаст, сын Пелия, Адмет, его зять, и Пелей Мирмидонец, который ему служил. Каждого из них Ясон спросил поочередно:

– Ты не согласен, что смерть от меча – достойное наказание за такие страшные преступления?

Акаст сказал:

– Пусть Адмет ответит вместо меня, а не то, сказав, что я думаю, я буду признан виновным в отцеубийстве, и меня станут преследовать эринии.

Адмет ответил следующее:

– Я женат на дочери царя, который может быть виновен в тех самых деяниях, о которых ты говоришь, ибо его вскормила овчарка и вследствие этого у него дикий нрав. Но прежде чем я вынесу то же решение, что и мои товарищи, позволь мне спросить, является ли отсылка за море племянника преступлением, наказуемым смертью, особенно если племянник радостно отправляется в путь, как предводитель храбрейших героев, каких можно отыскать в Греции, и добывает себе неувядаемую славу? Затем позволь мне тебя спросить, можно ли сказать, что ребенка убили, прежде чем он родился, и может ли человек справедливо быть наказанным смертью за преступление, которое еще не доказано? Наконец, позволь мне тебя спросить, может ли человек быть справедливо наказан, как убийца своего тяжко больного брата и жены брата, если они по своей воле погубили себя? Презри они его угрозы, они бы и ныне могли быть живы; узурпатор дважды подумал бы, прежде чем пролить кровь брата, хорошо зная, что его благочестивые подданные откажутся повиноваться братоубийце. И насколько заслуживает нашего доверия рассказ, в котором говорится, что тяжко больной человек у себя дома приносил в жертву быка?

Эти слова Адмета пришлись по душе некоторым его товарищам, но не всем.

Авгий из Элиды сказал:

– Ясон, мы поклялись подчиняться тебе во время плавания в поисках Руна, и мы были верны нашей присяге. Теперь, когда плавание закончилось, и мы от присяги освобождены, я могу говорить свободно. Я заявляю, что безумием было бы для тридцати одного человека нападать на город Иолк в надежде отомстить Пелию. Можешь быть уверен: городские ворота хорошо охраняются; и когда мы были здесь в последний раз, пятьсот человек царской стражи постоянно находилось в строю. Несомненно, число их с тех пор увеличилось. Что касается меня, то я не желаю рисковать жизнью в таком безрассудном предприятии, каким обещает стать твоя затея. Подумайте, товарищи! Пламя нашего жертвенного костра, конечно, было замечено часовыми на стенах; и Пелий, если у него есть хотя бы капля здравого смысла, узнает, что здесь, в Пагасах, что-то происходит, и призовет трубача, дабы тот протрубил тревогу.

Идас прервал Авгия, прежде, чем тот закончил, крикнув:

– Как я вам уже однажды говорил, Авгий родился в безлунную ночь, и он – подтверждение истинности пословицы: «Мужчина рождается при свете луны». Но я, со своей стороны, готов немедля идти с тобой, Ясон, прежде чем Пелий догадается о нашем присутствии. Давай захватим его врасплох и разграбим его богато убранный дворец. Если он верит, будто мы погибли при кораблекрушении, как уверяет нас здешний крестьянин, тогда пламя нашего костра его не встревожит. Он придет к выводу по цвету пламени, что пожар охватил один из его складов.

Кастор и Поллукс сейчас же согласились с Идасом; но Автолик, говоря от имени всех фессалийцев в целом, сказал:

– Нет, нет, хотя мы за тебя, Ясон, что бы ни случилось, и не считаем, что наш поход завершился, пока Руно не будет благополучно наброшено на спину святого образа Овна с горы Лафист, мы умоляем тебя быть благоразумным. Давай не выступать против Иолка в мстительной ярости, как выступили однажды семеро героев против Фив: не стоит погибать понапрасну. Давай лучше затеем всеобщую войну против твоего неистового дяди, и пусть каждый вернется сперва к своему племени или в свой город и там соберет большой отряд добровольцев; так чтобы множество войск сразу двинулось на Иолк со всех сторон.

Затем дал свой ответ Пелей:

– Я – князь мирмидонцев, как вы знаете, и служу царю Пелию. Я никогда не соглашусь объявить против него войну. Если ты намерен нападать на Иолк, ты должен сперва убить меня, ибо я многим обязан Пелию. Я признаю, что у него дикий и предательский нрав, но он поддержал меня, когда я был жалким просителем, и я отказываюсь заслужить имя предателя, выступив против него. Кроме того, если несколько больших воинств пойдут с разных сторон на Фтиотиду, какова же будет участь моих земель и моих бедных подданных и наследия моего дорогого друга Акаста? Видел ли ты когда-нибудь стадо кабанов, выкапывающих луковицы лилий в мирной лощине? Думаешь, обычные солдаты станут вести себя с меньшей жадностью и яростью в моей родной стране, как бы мудро ни управляли ими командиры?

Чародей Периклимен торжествующим тоном обратился к Пелею:

– Дорогой Пелей, несчастный случай устранил твоего сводного брата, которого ты ненавидел, и твоего тестя, которому ты наследовал во Фтии как князь мирмидонцев. Какая жалость, Муравей, что смерть Пелия, в любви к которому ты никогда не признавался, не может стать итогом еще одного несчастного случая такого рода.

Пелей усмехнулся, отвечая:

– Когда утонул Диктис, вице-адмирал колхов, триада несчастных случаев должным образом завершилась.

Некоторое время никто ничего больше не говорил. Наконец Аскалаф спросил:

– Медея, скажи нам, почему ты всю дорогу с Анафе везла сюда полый образ Артемиды Фракийской?

Она ответила сразу:

– Мне приказал это сделать дятел, посланный Матерью. А теперь, раз уж ты задал мне этот вопрос, пусть все хранят священное молчание, пока моя голова накрыта плащом. Когда я его снова сброшу, выслушайте внимательно мои слова, которые, какой бы темной загадкой ни показались на первый взгляд, дадут единственный ответ на каждый вопрос, который был задан нынче ночью. Я собираюсь посоветоваться с Матерью.

Она набросила себе на голову пурпурный плащ, и ни звука не раздавалось оттуда, хотя складки вздрагивали, хлопали и раздувались снова и снова, когда их наполнял змеехвостый ветер; вскоре плащ стал реять вокруг нее, и складки сделались неподвижны, точно стены палатки, затем снова медленно упали и тесно ее обволокли. Такое зрелище наблюдали они в ярком свете костра.

Наконец Медея высвободила голову и заговорила:

– Вот каковы слова Матери: «Завтра около полудня Пелий умрет жестокой смертью, которую сам выберет. Аргонавты, на вас не падет его кровь; я сама совершу месть, какую должно совершить. Воздержитесь от войны против Фтиотиды, дети, и от любых насильственных действий. Аталанта Калидонская, единственная из вас, пойдет в Иолк. И она пойдет без оружия, под покровительством моей служанки Медеи. Отведите „Арго“ к Метоне, там вытащите на берег. Замаскируйте его обрубленными дубовыми ветками; а сами притаитесь в зарослях, дабы никакой случайный прохожий не сообщил о вашем появлении в Иолк. Тонкий красный столб появится из дымового отверстия дворца, когда свершится моя месть. Тогда поспешите выйти, плывите в Иолк, хлеща по воде веслами, и овладейте городом, где никто вам не воспротивится».

Аргонавты поглядели друг на друга в изумлении, все же они располагали доказательствами могущества Медеи, и ни у кого из них не было ни малейших сомнений, что ее устами говорила Богиня и говорила правду. Поэтому они не сказали больше ни слова, и когда Медея начала брать у них взаймы страусовые и медвежьи шкуры, головные уборы из перьев колхского ибиса и другие добытые в походе трофеи, никто не отказал ей ни в чем, что могло бы ей понадобиться для осуществления ее замысла. Затем они снова взошли на борт «Арго» и заработали обвязанными тряпками веслами, закидав сперва алтарный огонь песком; но Медея осталась на берегу с Аталантой и двенадцатью феакийскими девушками, а также – с полым образом Артемиды.

Когда «Арго» пропал из виду, Медея сказала Аталанте:

– Дорогая девушка, я догадываюсь, что ты ненавидишь Ясона, хотя и беспричинно, и презираешь меня за то, что я его люблю; но пусть это сейчас не помешает тебе повиноваться приказам Матери. Я не держу на тебя зла, ибо, по меньшей мере, мы не соперницы в любви к одному и тому же мужчине, и я ничуть не виню тебя за убийство моего отца Ээта, что совершила твоя госпожа Артемида.

Аталанта улыбнулась и ответила:

– Медея, я женщина, как и ты. И, хотя я могу беспричинно ненавидеть Ясона, я не могу найти у себя в сердце ненависти или недоверия к его жене. Я догадываюсь, что Бог Любви развлекается, превращая в дур самых добрых, самых разумных и самых верных представительниц нашего пола.

Они расцеловали друг друга в обе щеки, и Медея послала Аталанту вперед, чтобы передать старой Ифиас тайное предостережение: богиня Артемида лично движется в Иолк, чтобы наказать Пелия за то, что осквернил ее святилище, когда силой увел оттуда Гипсипилу, царицу Лемноса – Ифиас должна очиститься и быть готова вместе со всеми своими девами Рыбами встретить Богиню, входящую в город на рассвете. Аталанте надлежало сказать:

– Не страшись, Ифиас, какие бы чудеса ты ни увидела. Ибо Богиня, которая явилась мне во сне, имеет самый что ни на есть ужасный вид. Она движется сюда из туманного края воинственных рыжеволосых гипербореев, с большого треугольного острова, лежащего к северу от Галлии, изобилующего рыжим скотом. И не удивляйся, если она поведет лицемерные речи, выказывая любовь и нежность к неистовому Пелию. Ибо она любит возвысить прежде, чем низвергнет, дабы еще больше было падение.

Аталанта вошла в город, и стража не остановила ее, ей известен был тайный ход под стенами, который вел в святилище Артемиды. Она предупредила Ифиас, повторив слова Медеи, чего следует ожидать на заре.

Между тем Медея раздобыла у пагасейского крестьянина ягненка мужского пола и усыпила его тем же одурманивающим средством, которое применила против Прометеева Змея. Затем укрыла ягненка внутри полой статуи, а статую поставила на легкие салазки, которые нашла в морском складе. Фракийских девушек она вырядила во все то, что позаимствовала у аргонавтов, выбелив им сперва лица гипсом, а ладони и ступни выкрасив киноварью. Затем она повела их по береговой дороге из Пагасов в Иолк, и они по очереди несли сзади Богиню, пока не оказались у городских стен.

Они никого не встретили на дороге, ибо то была недобрая ночь для Фтиотиды – единственная в году ночь, когда духам позволено свободно разгуливать повсюду, а благоразумные люди сидели дома. Но Медея не боялась духов, и чуть забрезжила заря, дала девушкам пожевать плюща, который их одурманил, а сама издала безумный вопль и повела их, пришедших в неистовство, к воротам. На лице статуи Артемиды была нарисована радостная улыбка и неумолимо гневная гримаса, Медея же была одета со всем блеском и великолепием колхидской жрицы Бримо, а лицо закрыла золотой маской коршуна. Но под маской лицо ее было изрисовано морщинами, чтобы ее можно было принять за столетнюю каргу, и она надела парик того желтовато-белого цвета, какой приобретают волосы в преклонном возрасте; руки ее также были изрисованы морщинами, и она хромала на одну ногу. Испуганные часовые с воем бежали со своих постов, но Ифиас и ее девы Рыбы с нетерпением выбежали из святилища, чтобы отворить ворота своей Богине.

Медея воззвала надтреснутым голосом к жителям Иолка, велев им смело выйти из домов и поклониться Артемиде. В ответ на ее призывы огромная толпа хлынула изо всех дверей и переулков, и заполнила улицу, ведущую от ворот ко дворцу, и все они простерлись ниц перед образом. По знаку Медеи все благоговейно умолкли, и она сообщила Ифиас так, чтобы все слышали, что Артемида явилась из туманной земли Гипербореев в повозке, влекомой упряжкой летучих змей, которые теперь привязаны за воротами, с тем, чтобы принести великое благо Иолку и его Властителю. Затем призвала всех ликовать и плясать, и феакийские девушки взбудоражили весь город, перешедший внезапно таким образом от сна к священному экстазу – феакийки носились тут и там в толпе, неистово, словно женщины из аргивского сообщества Коров, когда они исполняют в честь Геры танец оводов. Иолкцы ударяли в гонги и дули в трубы, словом, все кругом обезумели.