Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Прощание с Лемносом

Когда Ясон и Гипсипила вернулись в палату Совета и он правой рукой обнимал ее за плечи, а она его левой за талию, раздался взрыв аплодисментов. Гипсипила была такая высокая, темноволосая и очаровательная, Ясон – такой высокий, светлый и пригожий. Оба покраснели.

Вскоре каждый аргонавт оказался за столом в окружении женщин. Женщина по левую руку держала березовый поднос, на котором в изобилии громоздилась еда – рыба, жареная баранина с каперсами, вымоченными в кислом вине, жареная говядина под соусом асафетиды, дичь, медовые лепешки, тушеные сони (однако почитатели Аполлона вежливо отказались отведать их), спаржа, сушеные белые фиги, ячменный хлеб, вымоченный в оливковом масле, нежный овечий сыр, кратмум, вымоченный в морской воде, и сваренные вкрутую яйца морских птиц. Женщина по правую руку наполняла кубок вином и водой (смесь содержала почти столько же вина, сколько и воды), или молоком, или пивом – всем, чего ни попросишь; иногда она все это смешивала вместе и добавляла меду.

Мелеагр был в затруднении. Самый молодой среди аргонавтов, он был, однако, одним из самых высоких и сильных среди них, с курчавыми черными волосами и правильными чертами лица, довольно меланхолическое выражение которого делало его особенно привлекательным для женщин. Несколько из них набросились на него, схватив его за колени и за руки. Он высвободился осторожно, но решительно.

– Летите в другое место, прелестные пчелки, – сказал он. – В этом цветке меду не осталось.

Они улыбнулись ему, поцеловали его и снова отступили, полагая в душе, что он куда менее наделен мужской силой, чем кажется. Аталанта укрепила их в этом:

– Мелеагр Калидонский – сын царя, – сказала она, – но ни разу еще он не был способен удовлетворить женщину. Его отец, царь Ойней, разгневал однажды некую ревнивую богиню. Если вам нужен возлюбленный, достойный вас, прекрасные девушки, спуститесь на берег, и там найдете свое счастье!

Они с Мелеагром сели рядышком, отдельно от остальных, и сами обслужили себя булькающими похлебками во множестве закопченных горшков у огромного очага, или жареным мясом на множестве железных вертелов. Все общество почти не обращало на них внимания, и после того, как они наелись и напились, они вежливо простились с царицей Гипсипилой. Она рассеянно кивнула им, поглощенная рассказом Ясона о его плавании в Додону, и уверила его, что весь остров в их распоряжении. В уголках зала уже начались любовные игры, и Аталанта сочла постыдным для себя оставаться там.

Ифиноя, смешивавшая вино с водой в кувшинах, подаваемых ей женщинами, проскользнула за Мелеагром и Аталантой.

– О, царевич Мелеагр, – воскликнула она, – куда ты направляешься?

Он ответил:

– Мы с Аталантой отправляемся на охоту.

– Дорогие, – сказала она, – если ваша охота приведет вас на берег, умоляю вас, передайте послание тому темноглазому мальчику. Скажите ему, что я буду ждать его в полночь в пещере над пляжем близ зарослей ежевики и каперсов.

– Я ничего не сделаю с большим удовольствием, – сказал Мелеагр. – Вы послали еды и питья Геркулесу?

– Да, – ответила она, – пылкие женщины, которых ты отверг, взяли это дело в свои руки. Они несут ему целую жареную овцу, бычью ногу, тушеного гуся с ячменем – нет, двух гусей – и шесть галлонов вина. Я сдобрила вино размолотыми семенами мака. Если все это его не усыпит, он – куда большее чудо, чем можно судить по его угрожающей внешности.

Аталанта и Мелеагр вышли через городские ворота, уверенные, что темные леса, которые раскинулись позади на холмах, изобилуют дичью. Но сперва они спустились к «Арго», чтобы передать, если удастся, послание Ифинои. Издали они увидели огромную толпу женщин, жужжавших вокруг Геркулеса, словно осы вокруг упавшего кусочка медовых сот – не только тех, которых отверг Мелеагр, но и всех, которые оказались недостаточно удачливы, чтобы обзавестись возлюбленным – или хотя бы разделить его с другими – в зале.

– Увы, бедняга Геркулес, – улыбаясь сказала Аталанта. – Ему не удастся приласкать одну или двух девиц, не разгневав пятьдесят.

– Геркулес успешно совершал более тяжкие подвиги, чем даже этот, – ответил Мелеагр с кислой улыбкой. – Но интересно, а где же Гилас? Ты его не видишь?

Аталанта описала широкий круг, чтобы избежать внимания Геркулеса, проплыв немного и прошагав вброд, приблизилась к «Арго», где, как она догадывалась, был заточен Гилас. Она заглянула за фальшборт – да, Гилас был там, безмолвно плачущий и неспособный пошевелиться: чтобы нарушить его планы в отношении Ифинои, Геркулес усадил его в огромный медный котел на корабле и завернул края у котла, как заворачивают края фигового листа, укладывая на него маленькую рыбку. Никто, только сам Геркулес своими ручищами или какой-нибудь кузнец тяжелыми и гулкими ударами большого молота, не мог теперь освободить его. Тем не менее Аталанта прошептала свое послание и вернулась тем же путем, что и пришла. Она все еще была в воде, хотя и далеко от корабля, когда что-то гулко ударило по ее кожаному шлему и сбило его. Она услыхала мощный рык Геркулеса:

– Хо-хо! Я, как всегда, попал!

Это он играючи запустил в нее большой берцовой костью овцы.

Два дня спустя Геркулес проснулся с жуткой головной болью и схватил дубину, которая оказалась под рукой. Он ошарашенно огляделся и увидал остатки пиршества, несколько сломанных гребней, разорванные женские одежды и наспех сколоченный алтарь, заваленный обугленными плодами и зерном. А где же его дорогой Гилас? Он начал неистовствовать и выть, маковое семя и вино затуманили его память, детские голоса звучали в его голове особенно пронзительно и назойливо. Он собирался умчаться, чтобы поймать Ифиною и вышибить из нее мозги, когда услыхал, как с «Арго» к нему жалобно взывает Гилас:

– Геркулес, Геркулес! Выпусти меня, выпусти меня!

Геркулес рассмеялся от удовольствия, с треском прыгнул на корабль, побежал к Гиласу и разогнул котел, а затем крепко обнял мальчика, покрывая его лицо слюнявыми поцелуями, так огромный мастиф лижет лицо ребенку своего хозяина, пока тот не завопит от страха. Он сделал паузу, потом спросил:

– Дорогой Гилас, я долго спал?

– Две ночи и один день подряд, – еле слышно ответил Гилас, – а я все это время сидел здесь, скорчившись, неспособный тебя разбудить. Добрые женщины принесли мне поесть и попить и накрыли мне плечи вот этим одеялом; но это было слабым утешением. Почему, если ты и вправду меня любишь, ты ко мне так недобр? Почему ты заточаешь и мучаешь твоего бедного Гиласа? Все остальные аргонавты, включая и тебя, наслаждались самым удивительным гостеприимством, которое когда-либо оказывали команде с тех пор, как изобретены корабли!

– Две ночи и день! И никто не приходил освободить тебя? – в негодовании вскричал Геркулес. – О, мерзавцы! Почему никто из них не вернулся, чтобы принять у нас вахту? Или эти проклятые бабы сыграли с ними ту же шутку, что и со своими собственными родичами? И пощадили только тебя и меня?

Но вскоре он увидел Идаса и Линкея, прогуливающихся по пляжу, под ручку с двумя женщинами каждый, головы их украшали цветочные венки, щеки пылали от вина.

– Когда вы, два бездельника, придете меня сменить?! – прокричал он. – Я несу вахту уже две ночи и один день!

– У нас нет приказа, – отвечал Идас, – кроме того, ты отверг предложение Аталанты, чтобы они с Мелеагром охраняли корабль. Но что ты теперь жалуешься? Мы заняты, разве не видишь? У нас дамы, за которыми мы ухаживаем.

– Если вы немедленно не придете сюда, – прорычал Геркулес, – и не примете у меня с Гиласом вахту, я вас всех подряд опрокину и втопчу в землю.

Они сочли благоразумным подчиниться, но привели с собой женщин. Тогда Геркулес, схватив Гиласа за плечо левой рукой, а окованную медью дубину – правой, в ярости понесся к Мирине. Он колотил дубиной в двери каждого дома и кричал:

– Аргонавты, выходите!

Двери были хлюпкими и не могли выдержать столь властные призывы. Либо обшивка и рама сыпались в прихожую, либо вся дверь целиком срывалась с петель и со стуком рушилась наземь. Женщины в доме испускали пронзительные крики тревоги и ярости, аргонавты же, удобно уединившись с ними, рассерженно протестовали. Геркулес продвигался вперед по главным улицам, сворачивая то вправо, то влево, методично нанося удары и вопя:

– Аргонавты, выходите!

Наконец он подошел к дому Гипсипилы, что стоял над обрывом, и проревел:

– Эй ты там, Ясон! Разве нам не пора отплывать за твоим Руном? Чего ты копаешься?!

В верхнем окне появилась взъерошенная голова Ясона, а рядом – голова Гипсипилы.

– А, понятно, – сказал Геркулес, – ты занят основанием царского дома Лемноса. Да увенчаются удачей твои усилия. Ты еще не закончил?

Гипсипила вскричала:

– Геркулес, как я рада тебя видеть! От моих женщин я слышала удивительные рассказы о твоей силе и нежности. Почему ты оставался на берегу? Разве «Арго» грозила опасность? Почему ты не допустил к моей Ифиное этого твоего хорошенького приемного сына? Бедная девочка все глаза выплакала от жалости к себе и к нему. Ну, умоляю тебя, позволь ему теперь подняться наверх и поиграть с ней остаток дня.

Разгневанный Геркулес не смог придумать подходящего ответа.

Гипсипила продолжала:

– Я почти что убедила Ясона остаться с нами навсегда и стать царем Лемноса. Все мы вполне можем взглянуть правде в глаза теперь, а не потом: утомленная старая Богиня-Мать не может состязаться на равных с новыми, полными сил Олимпийцами. Теперь всюду в моде цари, а Ясон – самый царственный мужчина, какой когда-либо попадался мне на глаза. Кроме того, Лемнос, как видишь, – замечательный остров с влажнейшей почвой во всем Эгейском море. Наш ячмень превосходен, наше вино уступает только лесбосскому, наши пастбища на холмах отнюдь не заслуживают презрения. В лесах же – полным-полно дичи. Ясон пообещал мне задержаться хотя бы на месяц, и тем временем подумать…

– Я такого обещания не давал, прекрасная Гипсипила! – вскричал Ясон, вспыхнув. – Я сказал, что останусь только на день иди на два, а затем решу, оставаться ли еще на месяц.

– Он в меня влюблен, как видишь, – рассмеялась Гипсипила, – и я думаю, Геркулес, что тебе предстоит совершить еще один подвиг – собрать вместе экипаж за месяц или два. Мужчинам не захочется уходить, а женщины тебе будут ставить палки в колеса. Если понадобится – с оружием в руках. После столь долгого периода воздержания они погрузились в радости любви, как египетские крокодилы погружаются в жирную грязь Нила. Горка соскобленной с улицы грязи лежала у обочины. Геркулес нагнулся, зачерпнул пригоршню, слепил из нее пирожок и, внезапно размахнувшись, запустил его так, что он шлепнулся в лицо Гипсипиле.

– Вот в это погрузись, женщина, – резко сказал он. – А что касается тебя, господин мой Ясон, ты должен немедленно спуститься – или я своей дубиной пробью в этом доме дыры, через которые ты сможешь провести четырех волов, запряженных в ряд.

Ясон спустился, что-то бурча себе под нос.

– А теперь, господин мой, – сказал суровый Геркулес, – советую тебе созвать экипаж и отвести на корабль. Ты не можешь себе позволить не воспользоваться этим западным бризом и спокойным морем.

– Дай нам хотя бы часок, чтобы попрощаться, – взмолился Ясон.

Геркулес посетовал:

– Сколько времени занимают у тебя эти вещи! Когда я был молод, примерно, как ты теперь, меня пригласили порезвиться с феспийскими нимфами в награду за убийство Киферонского зверя, я возлег за одну ночь со всеми пятьюдесятью и каждой сделал по ребенку. Но увы! Мне кажется, ты два дня и две ночи потратишь на бестолковое времяпрепровождение с одной и той же бабой. Как ты вообще надеешься захватить Золотое Руно? Можешь быть уверен – ты не захватишь его, забавляясь на ячменных полях Лемноса. Клянусь медью моей дубины, до сих пор никто не мог меня провести, и ты первым не будешь!

Обсыпая Ясона злыми насмешками, он потащил Ясона прочь от дверей Гипсипилы. Гипсипила, которая отмыла лицо губкой, выбежала полуодетая на улицу и закричала вслед Ясону:

– Благословенная Мать, верни ко мне мою любовь, невредимую, победоносную, и пусть все его дорогие друзья будут живы! Ты помнишь мое обещание: ты будешь царем, и столько твоих спутников, сколько пожелает их поселиться на Лемносе, получат столько земли и скота, сколько твоя мудрость пожелает им даровать. Помню твою бедную Гипсипилу, когда будешь далеко! Но, прежде чем уйдешь, скажи мне, что я должна делать, если стану матерью твоего ребенка?

Ясон ответил:

– Гипсипила, мы с тобой провели вместе два великолепных дня и две ночи – если бы они длились годы! Но Геркулес правильно сказал. Нас ждет тяжелая работа, и мы не можем здесь задерживаться. Не могу я обещать и вернуться навсегда на твой прекрасный Лемнос, ибо мое царство – Фтиотида, а ставить на две лошади – нельзя. Владычество над Лемносом должно остаться в твоих руках, хотя, если ты родишь сына и он доживет до зрелых лет, можешь сделать его царем; и все же помни, что он также ближайший после меня наследник трона Фтиотиды, и в случае моей смерти должен выбирать, как я теперь, между двумя тронами. Пошли весть моим старым отцу и матери, когда разрешишься от бремени, ибо я уверен, что будет дитя – и если тебе когда-нибудь придется покинуть этот остров, они ради меня приютят вас, как родных. – И он расплакался.

Однако это печальное прощание не было последним, ибо Ясон не смог убедить других аргонавтов угрозами и обещаниями выбраться из их новых домов. Да и Геркулес больше был не в состоянии ему помогать: заперев Гиласа в каморке без окон близ огромной кухни палаты Совета и опершись спиной о дверь, он удовлетворенно прислушивался, как булькает у него в глотке лесбосское вино из громадного кувшина, который он там нашел. Когда Гипсипила явилась в палату ближе к вечеру и увидала его там, моргающего, как сова, она снисходительно принесла ему хлеба и холодного жареного гуся, чтобы ему легче было управляться с вином. Он, пьяненький, схватил ее за одежду и выразил свое искреннее соболезнование по поводу ее союза с Ясоном.

– Он – никчемная дрянь, Гипсипила! – сказал Геркулес. – И если ты когда-нибудь попадешь в беду, пальцем не шевельнет, чтобы тебе помочь. Но Геркулес Тиринфский – это мужчина совершенно другого рода. Если когда-нибудь какое-нибудь несчастье одолеет тебя, будь то в нынешнем году, или в следующем, или двенадцать лет спустя, помни, что Геркулес – твой друг, пошли за ним, чтобы он утешил тебя или отомстил за тебя!

Она любезно поблагодарила его, храня непроницаемый вид, но, вернувшись к себе в спальню, принялась там громко смеяться вместе с Ясоном.

Так еще один день прошел приятно для каждого, кроме Гиласа и Ифинои. То был день обрядов на ячменном поле, и их провели очень весело.

Вечером Мелеагр и Аталанта вернулись в Мирину с Орфеем, который, как и они, не принимал участия в вакханалии. Они нашли его на лесной поляне, где, как он сказал, он учил ласок танцевать под свою лиру. Ни Аталанта, ни Мелеагр их танца не видели, ибо подошли как раз тогда, когда музыка прекратилась и множество маленьких зверьков промчалось мимо них, удирая в подлесок. Орфей играл столь чарующе, что никто не удивился бы, если бы деревья, камни и скалы тоже заплясали.

И никто иной как Орфей со своей лирой привел аргонавтов на корабль вопреки их воле, рано поутру на четвертый день. Их сопровождала громадная толпа женщин, а когда корабль уже отошел от берега на несколько футов, все они попытались вскарабкаться через борт, решив встретить опасности рядом со своими возлюбленными. Но Геркулес, после того, как поднял якорные камни, взял на себя задачу побросать в воду всех женщин, которым удалось взойти на корабль – двадцать или тридцать, которые дрались, словно рыси.

Ифиноя ускользнула от его внимания, укрывшись в сложенном парусе, они тогда шли только на веслах, притаилась там, пока «Арго» не отошел далеко и вопли с берега не зазвучали менее пронзительно. Тут она случайно чихнула, что было добрым предзнаменованием для всех, кроме нее. Геркулес поднял весло и, не мешкая, схватил девушку. Она отправилась за борт, словно рыба, которую выбрасывает из сети рыбак из-за того, что попалась не той формы или цвета. Плывя к берегу, она крикнула Гиласу:

– Гилас, милый, помни меня!

Геркулес схватил якорный камень и вскинул на ладони, готовясь в нее швырнуть, но Гилас завопил ему в самое ухо, и он бросил камень – так девушка избежала смерти. Ласковый рокот лиры нес корабль вперед в ритмическом движении, я за кормой вздымался белопенный хвост.

Здесь можно поведать о том, что случилось с женщинами Лемноса в результате посещения кораблем «Арго» их гостеприимного острова. Пятьдесят женщин родили дочерей, и не меньше, чем сто пятьдесят, – сыновей. Из этих сыновей шестьдесят девять отличались крепким сложением, цепким взглядом и переменчивым нравом, что выдавало в них сыновей Геркулеса; пятнадцать мальчишек зачал Большой Анкей, который также породил трех дочерей; двенадцать сыновей и пятеро дочерей были от Идаса! и так далее в порядке убывания – до Маленького Анкея, который зачал одну дочь.

Ясон зачал с Гипсипилой двух сыновей по имени Эвней и Неброфон, Эвней, старший из них, стал, в конце концов, править Лемносом, женился на Лалаге, дочери Маленького Анкея, и прославился своими ухоженными виноградниками. Однако «Арго» так и не причалил больше к берегам Мирины, и Ясон забыл Гипсипилу, как забывал других женщин; но Гилас, будучи впечатлительным юношей, Ифиною не забыл.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Орфей поет о творении

Повеял южный бриз. Ясон пожелал проплыть вдоль южного берега Лемноса, а затем направиться на восток к Геллеспонту, но Тифий отказался рисковать вести «Арго» на каменистые склоны мыса Ирена – ибо хотя и можно вести парусное судно под углом к ветру, он боялся рифов близ подветренного берега, кроме того, большая часть команды была с похмелья и не могла грести. Вместо этого он предложил следующую стоянку сделать на Самофракии.

Ясон слышал прежде название «Самофраки», но не знал, город это или остров. Аргус сказал ему.

– Это остров, величиной меньше, чем половина Лемноса, лежащий примерно в пяти часах пути на северо-востоке. Жители его, как и лемносцы, пеласги по происхождению.

– Давайте их посетим, – сказал Ясон.

Они ожидали, что доберутся до Самофракии после полудня; но бриз ослаб задолго до того, как Лемнос пропал из виду. Высоко над горизонтом на юго-западе все еще виднелась гора Скопия, когда им пришлось взяться за весла. Солнце нещадно палило, и они не могли вкладывать в удары всю свою силу. К вечеру они даже не увидели Самофракию, был мертвый штиль, а они устали грести. Поднялся морской туман и закрыл горизонт, создав преграду даже острому взору Линкея.

Аргонавты поужинали в молчании. Большинство из них думало о женщинах, оставленных на берегу и с укором называло себя дураками за то, что отказалось остаться хотя бы еще на несколько дней на этом райском острове. Идас, который всегда первым нарушал молчание, воскликнул:

– К рыбам эту убогую жратву! Никто, кроме Орфея, не виноват, что мы гнем спины на этих твердых скамьях в густом тумане вместо того, чтобы раскинуться на коврах из крашеных овечьих шкур перед пламенем, трещащим в очаге, где кипят черные булькающие горшочки. Орфей заманил нас на борт своей музыкой. Мы были счастливы, как цари, на Лемносе. Почему он опять завлек нас на эти невозможные и неблагодарные поиски?

Кастор урезонил Идаса:

– Считай, тебе повезло, что Орфей так поступил, Идас. Ты никогда ни в чем не проявлял умеренности, сколько я знаю тебя. Еще несколько дней на Лемносе – и ты стал бы трупом, пресытившись вином, пищей и женщинами. Что касается меня, я больше всего на свете желаю снова попасть под неодолимое очарование этой дивной лиры, слушая которую я испытываю куда более сильное блаженство, чем от кубка ароматного лемносского вина, филея нежной лемносской говядины или от пухлого белого тела здоровой, одержимой страстью лемносской девицы.

Линкей, близнец Идаса, ненавидел Кастора и Поллукса, дед которых, ахеец Ойбал, насильственно женился на Горгофоне, минийке и их бабушке и тем самым лишил их большей части их мессенского наследия. Горгофона была первой в Греции вдовой, вышедшая замуж вторично, чем навлекла позор на их отца Афарея. Линкей фыркнул:

– Да, Кастор, ты прав. Но это – слова пресыщенного. Твой аппетит никогда не был ни велик, ни здоров. Сознайся, ты говорил бы совсем в ином тоне пару дней назад.

Поллукс принял вызов, сказав Линкею:

– Мой брат зато не стал таким зверем, как твой.

Все заговорили: кто выражал недовольство этой ссорой между братьями, кто пытался ее усугубить. И Геркулес прогремел:

– Если бы я командовал на этом корабле, я бы начал плавание сегодня утром с того, что влил бы в глотку всем и каждому из вас по шлему морской воды, чтобы промыть желудки. Но командует Ясон, а не я.

Затем Идмон, птицегадатель, сказал, повысив голос:

– Прочистить бы надо не желудок, а душу. Я от всей души желаю, чтобы следующей нашей остановкой стал Делос, священный остров Аполлона, а не пеласгийская Самофракия; с нами хватило бы работы аполлоновым жрецам.

– Да, – согласился фокиец Ифит, – было бы и впрямь недурно, если бы мы могли высадиться на Делос, и там сплясать хороводный танец, именуемый Журавль. Мы бы все плелись к центру и прочь, к центру и прочь, час за часом, пока монотонная музыка не очистила бы от любых желаний, кроме одного – все танцевать и танцевать к центру и прочь, к центру и прочь, пока мы не попадали бы без чувств.

– Ничего себе развлечение! – с презрением заметил Большой Анкей. – Прыгни-ка в воду, Ифит, и покажи нам. Аполлон тебя, несомненно, поддержит; Аполлон может почти все, – это заставило некоторых смеяться, но других рассердило, а еще больше их рассердило, когда Идас сказал:

– Идмон – аргивская лягушка, поэтому на ногах у него перепонки, он носит котурны, чтобы их спрятать, но танцевать лучше умеет в воде, чем на суше, если уж он их сбросит.

– Делос – такой священный остров, – сказал Идмон, перекрывая своим пронзительным голосом общий гам, точно серп режет высокую траву, – что там никому нельзя ни рождаться, ни умирать. Все, кому предстоит родить или умереть, переправляются для этого на близлежащий островок Ортигию.

– Теперь мне понятно, – сказал Гилас, – почему Геркулес никогда не брал меня на Делос. Он столь щедро сеет рождение и смерть везде, куда бы ни пошел, что Делос перестал бы быть Делосом.

Ко всеобщему облегчению, Геркулес доброжелательно принял эту остроту и повторил ее, грубо хохоча, как если бы она была его собственной.

Аскалаф из Орхомена говорил редко, но когда бы ни заговорил, все прислушивались к нему, ибо голос его звучал скрипуче, словно открывалась дверь с ржавыми петлями, через которую редко ходят. Теперь он встал на скамью и поднял руку, говоря:

– Орфей, фракиец Орфей, спой нам о Творении всего сущего. Мы – как дети в познании рядом с тобой, даже мудрейший из нас. Очисти наши души, Орфей, песней о Творении.

Последовало молчание, а за ним – медленный гул одобрения. Орфей настроил лиру, поставил ее между коленями и запел негромко, но чисто, перебирая струны.

Он пел, как Земля, Небо и Море были некогда одним и тем же, пока не прозвучала ниоткуда неодолимая музыка – и тогда они разделились, но все же остались единой вселенной. Эта таинственная музыка провозгласила рождение души Эвриномы, ибо таково было первоначальное имя Великой Триединой Богини, символ которой – Луна. Она была всеобщей богиней, и была одна. Да, одна, и вскоре почувствовала себя одинокой, стоя между ненаселенной землей, пустыми водами и мерно вращающимися созвездиями Небес. Она потерла свои холодные ладони, и, когда снова открыла их, выскользнул из них змей Офион, которого из любопытства допустила она до любви с собой. От ужасных содроганий этого любовного сближения потекли реки, поднялись горы, наполнились водой озера; оно пробудило все виды ползучих гадов, и рыб, и зверей родиться и населить землю. Немедленно устыдившись содеянного, Эвринома убила змея и отправила его дух в преисподнюю; но, дабы поступить справедливо, изгнала и свою тень с лицом цвета тутовых ягод, чтобы та жила в преисподней с духом змея. Змею она дала новое имя: «Смерть», а свою тень нарекла Гекатой. Из рассеянных зубов мертвого змея явилось в мир племя Посеянных людей, которые были пастухами овец, коров и коней, но не возделывали земли и не вели войн. Пищей им были молоко, мед, орехи и плоды – и ничего не знали они о металлах. Так завершилась первая Эра, которая была Веком Камня.

Эвринома жила по-прежнему на Земле, в небе и в Море. Ее земной ипостасью была Рея с дыханием, пахнущим цветами дрока и янтарными глазами. Отправилась она однажды посетить Крит. Расстояние от Неба до Земли велико, такое же, что и расстояние, отделяющее Землю от Подземного мира, – расстояние, которое бронзовая наковальня пролетит за девять дней и девять ночей. На Крите, созданном из солнечного света и пара, опять почувствовав себя одинокой, Рея сотворила Бога-Мужчину по имени Кронос, чтобы тот стал ее возлюбленным. Чтобы утолить свою жажду материнства, она рожала каждый год Солнечное Дитя в Диктейской пещере, но Кронос ревновал к Солнечным детям и убивал их одного за другим. Рея скрыла свое неудовольствие. Однажды она, улыбаясь, сказала Кроносу: «Дай мне, дорогой, все пальцы с твоей левой руки. Одной руки достаточно для такого ленивого бога, как ты. Я сделаю из них пять маленьких божков, чтобы повиновались твоим приказам, а ты тем временем будешь лежать со мной на цветущем берегу. Они будут оберегать твои ноги от ненужной усталости». Он согласился и отдал ей пальцы левой руки, и она сотворила из них пять маленьких божков, называемых Дактили или Боги-Пальцы, и увенчала их венками из мирта. Они немало забавляли его своими играми и танцами. Но Рея тайно приказала дактилям спрятать от Кроноса следующее Солнечное Дитя, которое она родит. Они послушались ее и обманули Кроноса, положив имеющий форму секиры гром-камень в мешок и прикинувшись, будто это – дитя Реи, которое они, как обычно, бросили за него в море. Отсюда и возникла пословица, что правая рука не ведает, что творит левая. Рея не могла сама кормить ребенка, которого назвала Загреем, не возбудив подозрений Кроноса; и поэтому Дактили привели тучную свинью, чтобы стала ему кормилицей – Загрей не любил впоследствии, чтобы ему напоминали об этом обстоятельстве. Позднее, поскольку им трудно было заглушать его младенческий плач громкими звуками барабанов и флейт, когда он вопил, они отняли его от груди свиньи и снесли с горы Дикты. Они поручили его заботам пастухов, которые жили далеко к западу, на горе Ида, где пищей ему были овечий сыр и мед. Так вторая Эра, Золотой Век, подошла к концу.

Рея торопила новый Век, поощряя земледелие и научив своего слугу, критянина Прометея, добывать огонь с помощью огненного колеса. Она долго смеялась про себя, когда Загрей оскопил и убил своего отца Кроноса золотым серпом, который выковал Прометей, и еще больше смеялась, когда он попытался принять облик заморенного грязного кукушонка и взмолился, чтобы она снова вернула его к жизни, пригрев на груди. Она притворилась обманутой, а когда он вновь обрел свой истинный облик, позволила ему собой насладиться. «Да, мой меленький бог, – сказала она, – можешь быть моим любящим слугой, если желаешь». Но Загрей нагло ответил: «Нет, Рея, я стану твоим господином и буду указывать тебе, что делать. Я хитрее тебя, ибо обманул тебя, обернувшись кукушонком. И я также разумней, чем ты. Усилием разума я только, что изобрел Время. Теперь, когда Время началось с моим Пришествием, у нас будут даты, история и генеалогия вместо вневременного повторяющегося мифа. А измеряемое Время с подробной цепью причин и следствий будет основанием для Логики». Рея была изумлена и не знала, распылить его на атомы одним ударом сандалии или откинуться назад и завопить в радости. В конце концов она ни того, ни другого не сделала. Она сказала не более, чем: «О, Загрей, Загрей, мое маленькое Солнечное Дитя, какие странные намерения испил ты из сосков твоей кормилицы, Диктейской Свиньи!» Он ответил: «Мое имя – Зевс, а не Загрей, я – Дитя Грома, а не Солнца, и выкормила меня коза Амальтея с Иды, а не Диктейская Свинья». – «Это – тройная ложь», – улыбаясь, сказала Рея. «Знаю, – отвечал он. – Но я теперь достаточно велик и силен, чтобы лгать трояко или даже – семикратно, не боясь противоречия. Если нрав мой раздражителен, так это потому, что невежественные пастухи с Иды давали мне слишком много медовых сот. Ты должна остерегаться стоять у меня на пути. Мать, предупреждаю тебя, ибо отныне и впредь я, а не ты – Единый Властитель Всего Сущего». Рея вздохнула и ответила, счастливая: «Дорогой Загрей, или Зевс, или как еще тебе угодно называться, ты и в самом деле догадался, как я устала от порядка и аккуратности этой Вселенной и от неблагодарного труда за нею надзирать? Правь ею, Дитя, правь пожалуйста. Позволь мне лечь ненадолго и спокойно поразмыслить. Да, я буду твоей женой, дочерью и рабыней. И какой бы раздор или беспорядок ты ни внес в мою прекрасную Вселенную любым усилием разума, как ты это называешь, я тебя прощу, потому что ты еще очень молод, и невозможно ожидать, что ты будешь понимать вещи так же хорошо, как я. Но, умоляю, будь осторожен с Тремя Эриниями, которые родились из трех капель крови, упавших из отсеченных гениталий твоего отца; почитай их высоко, или они однажды за него отомстят. Пусть будет у нас счет Времени, даты, генеалогия, история; хотя я предвижу, что они причинят тебе куда больше тревог и удовольствия, чем они того стоят. И, пожалуйста, используй Логику как костыль для своего увечного разума и как оправдание твоим нелепым ошибкам. Однако я должна сперва поставить условие: будет два острова, один – в Западном море, и один – в Восточном, которые я сохраню для моего древнего почитания. Там ни ты сам, ни какое другое божество, каким ты можешь стать не будут иметь власти, только я сама и Смерть, мой змей, когда я пошлю за ним. Западный остров будет островом невинности, Восточный же – островом просветления; ни на одном не будет вестись счет Времени, но каждый день будет там как тысяча лет и наоборот».

Тогда она немедленно подняла западный остров из вод, подобный саду, в одном дне пути от Испании; и она также окутала облаком отсеченный член Кроноса, и Дактили благополучно доставили его на восточный остров, который уже существовал, где этот предмет стал их спутником, веселым рыбьеглавым богом Приапом.