Текст книги "Цыпленок и ястреб"
Автор книги: Роберт Мейсон
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
– Раненые есть? – запросил Шейкер.
Никто не ответил. Наши машины получили всего несколько неопасных попаданий. У Деккера одна пуля прошла через лопасть. У Нэйта было прострелено стекло кабины. Еще одному нашему пилоту, капитану Шерману, пуля попала в бронеспинку. От удара у него перехватило дыхание, но броня остановила пулю. Я видел вмятину, которая там осталась. Бронеспинка сработала. Вот если бы еще и спереди что-то было. Хороший броневой шлем тоже оказался бы не лишним.
– Как насчет билета домой? – сказал Реслер, когда мы перешучивались в грузовике. – Там-то пули точно не достанут.
Коннорс, наконец зафиксировав винты, заполз в грузовик:
– Если кто расскажет, что у меня было с лопастями – на следующей проверке поставлю „неуд“.
Глава 4
Долина Счастливая
Американцы – большие дети. Посидите с ними полчаса за бутылкой виски, будьте приветливы – и вы уговорите их почти на что угодно.Нгуен Као Ки [14], июль 1965
Октябрь 1965
Дождь не переставал уже полчаса, и Коннорс решил сполоснуться. Я видел, как его волосатая жопа замаячила в двери палатки уоррентов. С собой он взял боевой шлем и кусок мыла.
– О-о, вот это жизнь! – вопил Коннорс снаружи. – То, что надо. Чистота! Чистота! Чистота! Хоть бы кто-нибудь из вас, вонючек, понял, блин, мой тонкий намек!
И он нечленораздельно завыл какую-то песню.
Голый Банджо вышел наружу.
– А вот и первая вонючка! – приветствовал его Коннорс. – Добро пожаловать, мисс. Можете положить свой шлем вот сюда.
– О, благодарю вас, – пропищал Банджо фальцетом.
Выбежал Кайзер, потом Райкер, потом Нэйт, а следом и несколько офицеров из соседней палатки. Вскоре почти вся рота была снаружи, принимая дождевой душ.
И даже я, вопреки всякому здравому смыслу. Когда мы попробовали такое в последний раз, дождь перестал, стоило мне намылиться. Вместе со мной попались и другие. Мы ждали, стоя в грязи, когда дождь пойдет снова, а мыло стягивало нам кожу. Так и не пошел.
Сейчас три десятка человек валяли дурака перед длинным самодельным умывальником – доски, на которых стояли шлемы, собирающие воду, на тот случай, если дождь прекратится.
– Это мой болт, и я его мою так часто и быстро, как сам захочу! – орал кто-то.
– А я никогда! – жеманился Банджо. – Разве ты не знаешь, что это вредно?
– Да нафиг, я все равно ладони брею с четырнадцати лет.
Шел обычный балаган: шутки про "береги жопу, когда наклоняешься", войны за кусок мыла, падения в грязь с последующим ополаскиванием. Было здорово – впервые за месяц. И мы вымылись.
Мы продолжали находить пропавшие контейнеры. Было найдено большинство палаток. Уорренты разделились: теперь в одной палатке жили девять человек – наконец-то мы приобщились к роскоши. Пятеро из нас – Лиз, Кайзер, Райкер, Реслер и я получили по восемь футов личного пространства. Нэйт, Готлер, Коннорс и Банджо по целых десять. Эта палатка была уже постоянным жильем.
Мы решили устроить в ней дощатый пол и провести электричество. Четверо из нас отправились в город, чтобы купить доски для пола и все, что нужно для электрического освещения. Я отвечал за провода и лампы дневного света, потому что соврал, будто знаю, как тянуть проводку. Мне просто хотелось в город.
Наш грузовик пересек южный КПП дивизии; часовой указал нам на человека, висящего на флагштоке. Вчера мы уже слышали про этот случай.
– Местные власти поймали его с американскими припасами. Кавалерия его повесила. Будет урок.
Голова человека свесилась набок, петля врезалась ему в шею. Мы ехали дальше, он медленно поворачивался, становясь меньше.
– Ничего так урок, а, Гэри? – сказал я Реслеру, сидевшему напротив меня в кузове.
– Ага, – ответил он. – Думаю, воровать больше не будет.
Мы въехали в город. Я и Реслер выпрыгнули, Лиз и Нэйт поехали дальше, чтобы припарковать грузовик. Предполагалось, что они займутся досками, а мы с Гэри пойдем покупать всякое электрическое. Но сначала мы решили немного погулять. Мы не были здесь несколько недель и место здорово изменилось.
Дряхлый пыльный Анкхе превратился в бурлящий армейский городок. Везде были бары, осаждаемые сотнями солдат. Улицы кишмя кишели торговцами.
Мы прошли мимо девочки, которая несла ребенка в заплечной сумке. Я заметил, как она подходит к разным солдатам, но пока мы не поравнялись с ней, не понимал, что ей надо. Сначала она просила деньги, потом совала ребенка покупателю, пока не становилось ясно, что она хочет его продать. Я, наконец, понял это и пошел к ней.
– Что такое? – спросил Гэри.
– Глазам не верю. Она хочет продать ребенка!
– Кто? – Гэри не заметил ее, но когда увидел, куда я направляюсь, сказал: – А.
И пошел следом.
Девочке было двенадцать-тринадцать лет. Я начал было говорить ей, что делать так, как делает она – неправильно, но вдруг увидел, что с ребенком было что-то не так. По щелкам его глаз ползала мошкара. Глаза не мигали. Я потянулся, и когда прикоснулся к его бледной, холодной щечке, в ту же секунду понял, что узнал что-то, чего знать не хотел.
– Зачем ей продавать мертвого ребенка? – спросил Гэри.
– Не знаю, – я произнес это спокойным тоном, но мне хотелось шарахнуться в сторону. Она увидела ужас в моих глазах. Какое-то время я смотрел на нее и думал: как же ты можешь такое? Она скользнула по мне усталым взглядом и пошла искать другого покупателя.
Мы пересекли улицу, усеянную жвачками и окурками. Я задержался, чтобы найти магазин.
Гэри пошел дальше. Никаких магазинов здесь не было, только бары. Я увидел, как Гэри нырнул в один из них и двинулся следом.
Я миновал занавеску. Бар был битком набит солдатами и проститутками. Похоже, что за две недели проституток в городе стало больше, чем раньше вообще было жителей.
– Купить мне выпить? – спросила одна девушка, когда я прошел дальше. Она подтолкнула меня к креслу за столиком. Еще трое из них заспорили с моей похитительницей на тему, кто станет моей подружкой. Мухи и мошкара кружились вокруг нас и резвились в лужах пива на столике. Потом одна из девиц выбралась из своего кресла и устроилась у меня на коленях.
– Ты класьный сювак, – проговорила она безо всякого выражения в голосе и потерлась об меня задницей. – Ты класьный сювак, – и ее лицо придвинулось ближе; из-под улыбающейся маски на меня поглядывали ее нервные глаза.
Мне показалось, что ей было точно так же неловко. На этой работе она была новенькой. И я тоже был новичком. Глядя в эти широко раскрытые глаза, я старался вести себя небрежно – суровый воин на отдыхе.
– Ты класьный сювак, – повторила она, ее маленький плоский носик почти прижался к моему и в лицо мне ударило ее дыханием с запахом рыбы. От этого духа и ее ограниченного лексикона мое настроение типа "ах, пустяки" быстренько испарилось. Захотелось смыться.
Она увидела, что выражение моего лица меняется и поняла, что теряет добычу. В ход были пущены последние резервы.
– Ты класьный сювак! – в ее голосе наконец-то прорезались какие-то эмоции. В глазах появилась игривость. Ее рука пролезла вниз и очень душевно взяла меня за одно место.
Я подскочил от неожиданности. Мне было неловко, хотя отчасти и приятно, но я встал и запихнул маленькую сердцеедку обратно в ее кресло. После чего энергично занялся поисками Реслера. Примерно минуту я провел в толпе, разыскивая его глазами и отпихивая тянувшиеся ко мне маленькие ручки, но не нашел.
– Даже и не думай об этом, – сказал я сам себе, когда вышел на улицу, чтобы продолжить поиски магазина. Девушка мне понравилась; по крайней мере, она понравилась моим гормонам. Тут же вспомнились рассказы о жуткой вьетнамской хреногнили. "Иногда единственный выход – ампутация", – так про нее говорили. Или так: "Есть ребята, которые сидят во Вьетнаме в карантине с 61 года и ждут, когда их вылечат". Или вот так: "Слышал я про одного – проснулся утром и увидел, что крантик-то отвалился. Ссыт теперь сидя, сучонок. Вот блин"[15].
– Боб, ты куда?
Я обернулся, и увидел Реслера, идущего ко мне по улице.
– Электротовар ищу, не забыл? Ты где был?
– Я? Тебя искал. Нашел что-нибудь?
И мы пошли по пыльной улице. Если заменить джипы лошадями, получилось бы неплохое подобие городка на Диком Западе. Большинство дверей, которые мы миновали, были входами в мелкие бары. К солдатам подбегали маленькие мальчики, крича: "Класьный сювак, хотеть бум-бум? Идти со мной. Два доллар".
– Не хочешь сходить?
– Только не я, Реслер. Мне триппер не нужен, – ответил я.
Мы свернули в переулок; там были магазинчики со всякими промтоварами.
– Ты не можешь заработать триппер, Мейсон. У тебя иммунитет, – мы остановились перед витриной с дешевыми инструментами, проводом, маленькими электромоторами и лампами. То, что нужно.
– Что значит "иммунитет"?
– Это такая офицерская привилегия. Мы получаем "атипичный уретрит". Триппер получают рядовые.
Продавец не говорил по-английски, но все висело на виду и достаточно было показать пальцем. Я купил девять светильников – лампы, балластные сопротивления, провода. Вот бы еще знать, что со всем этим делать.
Наши старички лично принимали участие в создании концепции воздушного штурма – в 11-й Воздушно-штурмовой, а потом в ходе полномасштабных учений в Каролинах. Но пули там были ненастоящими, противник на самом деле был на твоей стороне, а о том, что ты убит, сообщали посредники. Теперь мы летали в реальном мире и старички злились: их командиры забыли о своем обучении.
– Блядь, глазам не верю, – сказал Коннорс. – Нет бы подумать, что мы ничего не слышали о воздушном штурме. Не говоря уже о том, чтобы его делать.
Мы сидели за столом для пикников в новой палатке-столовой после нашего первого большого штурма в долине Счастливой.
– Капитан Фаррис, кто придумал лететь на предельно малой над такими рисовыми полями? – тон Коннорса был требовательным.
– Не очень здорово придумано, да? – ответил Фаррис.
– Почему никто не видит, что всю ебаную дорогу мы только и придумываем маршруты подхода к горячей зоне? Рисовые поля укрытия не дают. Низко нужно лететь, только если есть укрытия – деревья, русла рек, долины и прочее.
Коннорс выглядел угрюмым. Фаррис не ответил. Ответа не существовало.
Я был подавлен. Предполагалось, что меня научат, как быть командиром экипажа в воздушно-штурмовой роте. Сейчас я думал, останусь ли после такой учебы в живых.
Днем раньше, в шесть вечера, в зоне Гольф 64 вертолета образовали целый штурмовой батальон. Мы взяли пехоту и полетели к точке Лима, зоне лагеря на другой стороне перевала Анкхе.
Старички злились с самого начала. В точке Лима нам предстояло провести ночь. Всего на десять миль (семь минут) ближе к боевой задаче, долине Счастливой, по сравнению с тем, если бы мы остались на укрепленной зоне Гольф.
После посадки несколько вертолетов отправились обратно в расположение дивизии, чтобы подвезти горячую пищу для нас пяти сотен "сапог". Уэндалл, Коннорс, Нэйт – все старички – ругались. Уэндалл все рассказывал о том, что ВК прославились своими внезапными атаками на французские лагеря, которые были в точности, как наш. Паршивая была ночь. Мы спали в "Хьюи", все нервничали, а москиты рассвирепели окончательно. Мы проснулись в 0400, в 0545 запустили двигатели и забросили войска в уже захваченную зону к северу от Лимы, чтобы объединиться с другой кавалерийской частью для мощного удара.
Вместо того, чтобы лететь на полутора тысячах футов, наш ведущий решил пройти весь маршрут на предельно малой. В нас не стреляли, но решение было странным. Вся орава приземлилась и высадила пехоту – только чтобы узнать, что мы сели не на ту зону. "Сапоги" опять забрались в вертолеты, со второй попытки мы добрались, куда надо и принялись ждать.
В ходе получасового ожидания старички разозлились по-настоящему.
– Хули мы шли на предельно малой? – наседал Коннорс на Шейкера. Расстроенный Шейкер лишь пожимал плечами. Штурмом явно командовал кто-то новенький, но Шейкер был командиром взвода и не стал бы обсуждать действия своих собратьев в погонах.
Я летел с Лизом. Он не сказал ни слова – злился молча. Мы готовы были начать второй этап штурма. Пришло известие, что по пути нам могут оказать сопротивление.
– Нам бы очень не помешали нагрудники, – сказал Реслер. – Если уж нас посылают на предельно малой и знают, что в нас будут стрелять, то могли бы выдать какую-нибудь броню, не думаешь?
Я рассеянно кивнул. Когда я слышу, как профессиональные военные жалуются таким образом, у меня садится мораль.
Еще одна часть осталась позади, она должна была сформировать вторую волну. Наша команда загрузилась. Отсюда до настоящей зоны высадки было десять миль рисовых полей, деревень в кольце деревьев и одиночных кокосовых пальм или кустов. От таких мест надо держаться подальше, особенно, если знаешь, что они под контролем ВК.
Если уж надо было идти на предельно малой, Лиз шел на предельно малой. На скорости в сто узлов он действительно пытался повторять контуры плотин между полями. Я сидел справа от него, держа руки и ноги рядом с управлением, в напряженном, пугающем ожидании. Мы были Оранжевым-3. Справа-спереди Нэйт и Фаррис вели Оранжевый-1, слева-сзади Шерман и капитан Дэйзи летели на Оранжевом-4. С другой стороны клина были Реслер и Коннорс на Оранжевом-2. Дистанция между нами колебалась – временами вертолетам приходилось огибать пальмы и высокие кусты. В шлемофонах слышались команды: часть готовилась выполнить штурм. Я услышал, как полковник, командир нашего батальона, с высоты в 5000 футов приказывает нам аккуратней держать строй – мы растянулись по плоской равнине.
Впереди, в деревьях, окружавших деревню, я ясно увидел дульные вспышки. Потом услышал, как машины "желтого" звена сообщают о попаданиях. Потом из маленьких скоплений кустов, на которые я не обратил внимания, тоже открыли огонь. Вскоре эфир был забит докладами о попаданиях. Через общий гвалт прорвался приказ:
– Не стрелять по деревням, не стрелять по деревням, – это говорил полковник.
Слева от нас Шерман и Дэйзи отстали, потом сделали рывок вперед, оказываясь то сзади, то в стороне. Я услышал:
– Оранжевый-4, попадания! – и они пропали из виду. Они получили очередь в лобовое стекло и осколки на какой-то момент ослепили Шермана. Лиз пытался держаться в стороне от деревень, но не мог – деревни лежали по нашему маршруту. Здесь маневры не помогали. Несколько долгих мгновений я видел, как мы летим прямо на вспышки и в это время ВК могли по нам стрелять. Предполагалось, что полет на предельно малой минимизирует время под огнем, но тут такое не срабатывало.
Полет по долине был длиннее, ниже и горячее всего, что я видел в жизни. К тому моменту, когда мы добрались до зоны высадки, мой мозг был в полном оцепенении. Не знаю, как бы я справился, если бы в Лиза попали.
Зона ничем не отличалась от долины, разве что там было больше кустов. Несмотря на артподготовку и ракетные удары с ганшипов, она была горячей. Из кустов, из-за плотин, из замаскированных траншей полетели пули. "Сапоги" выскочили наружу в тот же миг, как мы коснулись земли и неразбериха усилилась. Спереди от нас из замаскированной ячейки выпрыгнул вьетконговец и бросился к вертолету Коннорса. Там никто его не заметил, но стрелок ведомого успел его разглядеть и убил очередью в спину.
Ведущий, заметив, что нам и впрямь "оказали сопротивление", повел нас обратно к первой зоне на высоте 2000 футов. Чем и доказал свою осведомленность относительно того факта, что вертолеты в состоянии летать выше, чем в четырех футах над землей.
Хотя большинство машин получили попадания, лишь двое пилотов были серьезно ранены и их надо было эвакуировать. Еще десять, включая Уэндалла, Барбера и Шермана получили мелкие порезы от осколков плексигласа. Лиз и я были невредимы.
Через несколько дней Фаррис отправил меня на задание с капитаном Дэйзи – еще один десант в долине Счастливой. Половина вертолетов была роты Змей, половина – Священников. День ото дня зоны высадки становились все горячее. Никто не мог сообразить, каким образом ВК всегда знали, какое именно открытое место мы будем использовать. Вариантов были тысячи, но чарли почти каждый раз ждали нас именно там, куда мы направлялись.
Сам Дэйзи считал себя военным историком. В ночных спорах о том, как здесь надо воевать, он был самым горластым. Вообще, я соглашался с ним в том, что войну надо вести, как положено, а не заниматься мелкими наскоками то здесь, то там. Но если не считать этой полуночной трепотни на темы стратегии, то у нас было мало общего.
Я сидел справа, на командирском месте – жест вежливости со стороны Дэйзи. Впоследствии, даже став командиром, я почти всегда сидел слева, потому что левая часть приборной доски "Хьюи" была срезана и я хорошо видел землю – прямо у себя между ног.
Мы полетели на восток, к Счастливой, на 3000 футов. Я всегда любил летать высоко, и чем выше, тем лучше. Стремление держаться подальше от земли погубило очень немногих пилотов. В грузовой кабине сидело восемь "сапог". Борттехник и стрелок стояли за пулеметами, установленными на новых турелях. Примерно за пять миль до зоны ведущий, майор Уильямс приказал 16 машинам снижаться до уровня деревьев – начинался финальный участок маршрута. Мы пикировали, а впереди нас из джунглей поднимался дым: зону тщательно обработали ВВС и наши собственные ганшипы.
До этого момента машину вел Дэйзи. Но когда мы снизились, я услышал его голос:
– Отдаю.
Я взял управление и до сих пор помню, с каким чувством принял этот комплимент: мне доверили вести вертолет в самый ответственный момент полета.
Полет был действительно волнующий. Разогнавшись в пике, весь строй вихрем помчался над верхушками на скорости больше 110 узлов. Я сосредоточился на опорных точках и на том, чтобы держаться в одном-двух диаметрах диска от соседа. В то же время, я увел вертолет как можно ближе к деревьям, для лучшего укрытия. Мне постоянно приходилось держать в виду машину справа – она покачивалась из стороны в сторону, уклоняясь от мелких деревьев.
Нам оставалась примерно минута до посадки, когда ганшипы открыли огонь. Некоторые начали сообщать о попаданиях.
Было такое правило: на подходе к зоне и при любом обстреле оба пилота держатся за управление. Это нужно для того, чтобы если одного из них положат, вертолет не вышел из-под контроля.
Дэйзи этого не сделал. Как только осталось тридцать секунд до посадки и ведущие машины начали сообщать о попаданиях, Дэйзи начал глубже вжиматься в броневое кресло.
Дел у меня было по горло, но если не считать того, что я срубил одну ветвь кокосовой пальмы, все получалось нормально. Краем глаза я увидел, что Дэйзи зашевелился. Пойдя на риск, я бросил быстрый взгляд. Дэйзи ответил мне слабой улыбкой и потянул свой нагрудник прямо к носу. Это был один из немногих нагрудников на всю роту. Дэйзи вжался в кресло так, что его жопа лежала на самом краешке. В результате нагрудник оказался настолько высоко, что почти прикрывал ему лицо. Вести вертолет в этой позе было невозможно. Когда я увидел, что командир ищет такое укрытие, то мой страх взлетел на новый уровень.
– "Священники", подрыв! – раздалось в шлемофонах.
Я взял ручку на себя и сбросил газ, чтобы зависнуть, бросая вперед лихорадочные взгляды и пытаясь разглядеть за носом "Хьюи" пока что невидимую зону. Рулевой винт крутился в футах от земли; я увидел впереди какие-то кусты и дал правую ногу, чтобы не врезаться в них хвостом. Подняв носы вверх, все звено резко сбрасывало скорость перед посадкой.
К счастью для нас, в задней части зоны огонь был слабее. Несколько пилотов ведущих машин уже были ранены. "Сапоги" выскочили еще до того, как полозья коснулись земли. Оглянувшись, я увидел, что Дэйзи все еще сидит в укрытии. Я начал звереть. Зона кишмя кишела снайперами. Песок передо мной вздыбился. Дэйзи не поднялся даже, когда я прошел над последними деревьями на обратном пути. По мере набора высоты доклады о попаданиях становились все реже, и когда мы достигли высоты в 1500 футов, прекратились совсем.
Когда звено выровнялось, Дэйзи сказал:
– Взял, – и взял управление, словно ничего и не случилось. Мне захотелось стукнуть себя по башке, чтобы убедиться, что это все взаправду.
Мокрая от пота форма облепила мое тело. Я сидел и думал, что делать. Вызвать Уильямса и сообщить, что у меня обнаружился трус на борту? Я чуть наклонился вперед и поглядел на Дэйзи. Или, если честно, уставился на него во все глаза. Он бросил на меня безмятежный взгляд. Кто здесь сошел с ума? Он был старшим по званию, командир экипажа с годами опыта. Он каждый день летал с другими и сейчас был спокоен, как удав. Но я знал: он сделал то, что сделал.
Наконец я сказал:
– А что будет, если в меня попадут, пока ты вот так сидишь?
– Успею, – сказал он, не глядя на меня.
Я выполнил с Дэйзи еще два вылета, в то же место. Каждый раз он выполнял все тот же ритуал: отдавал мне управление и скрючивался за своим нагрудником.
– Как этот урод может быть командиром экипажа? – я со злостью уставился на Фарриса.
– Боб, "урод" – это все же чересчур, – Фаррису, похоже, было неловко.
– Из-за него рискуют все, и в вертолете, и в строю. Труса даже я разглядеть могу.
Фаррис видел, что я волнуюсь. Возможно, я так рассвирепел потому что мне было страшно не меньше, чем Дэйзи.
– Ну, в конце концов, такой пилот – все же лучше, чем никакого, – сказал Фаррис.
После долгой дискуссии с Фаррисом стало ясно, что Дэйзи – это такая превратность войны, с которой мне следует смириться. Но для свежего уоррента я завершил разговор довольно жестко.
– Больше я с ним не летаю, – сказал я.
– Ладно, – ответил Фаррис. – Больше ты с ним не полетишь.
И все. Дэйзи ничего не сделали.
– А ты чего хотел, расстрельную команду? – спросил меня Коннорс, когда мы стояли вечером в очереди за едой.
– Нет, – ответил я. – Но ведь можно было, наверное, отстранить его от полетов, занести в личное дело…
– Слушай, Боб, да вся рота знает, что он трус. Даже он сам это знает. С ним летают только новички, вроде тебя, которые еще не в курсе, – сказал Коннорс.
– Ну, я с ним больше не летаю.
– Вот это, – вмешался кто-то, – потрясет его, Мейсон.
Позади Коннорса стоял Джон Холл и прислушивался к нашему разговору.
– Ты должен, – продолжал он, – преподать ему урок.
– В смысле?
– Ты должен убить его, – ответил Холл.
– Чего вы прикалываетесь? – я поглядел на него серьезно. – Я правда считаю, что надо что-то сделать. Например, отстранить его от полетов и перевести в штабную палатку, к его собратьям поближе.
Джон обратил на меня вопрошающий взгляд:
– Мама дорогая, – сказал он. – Неужели ты хочешь обвинить наших штабных близнецов в том, – и тут его голос упал до зловещего шепота, – что они тоже паршивое ссыкло?
Коннорс засмеялся. Штабные офицеры, Оуэнс и Уайт не летали на задания. Но ходили слухи, что они записывают себе часы боевого налета, чтобы получить медали.
Холл продолжал:
– Если так, Мейсон, то получится грязно, грязно.
– В смысле?
– А как ты собираешься убить всех троих, чтобы не получилось грязно? – и Холл, ухмыльнувшись ухмылкой безумца, сделал гигантский глоток из своей неизменной фляги со "Скотчем".
Когда мы разбили лагерь в точке Лима, моросил дождь. Большинство вертолетчиков из 24 машин остались в кабинах, разве что Нэйт отправился побродить. Деревенский пейзаж искажался в каплях дождя, текущих по плексигласу. Воздух оставался жарким, неподвижным, сырым. От дождя легче не стало. У меня за спиной борттехник чистил свой пистолет, а стрелок спал. Рядом со мной стояла машина ведущего и полковник подошел, чтобы поговорить с нашим командиром роты, Уильямсом. Мы были здесь уже два часа. Ждали.
– Сэр, такого сорок пятого вы точно не видели, – борттехник, сержант ЛаРой, протиснулся между креслами и протянул мне свой пистолет.
– По-моему, обычный сорок пятый, – ответил я. ЛаРой не был штатным бортехником; он был инспектором технической службы и сейчас набирал часы налета.
– Он так выглядит, сэр, но это мое собственное оружие, не армейский образец. Я его немного доработал.
Отлично. Фанат короткоствола.
– Правда?
– Ага. Я вот, к примеру, срезал часть спусковой пружины. Перышка достаточно, чтобы выстрелил.
– Зачем?
– Ну, если вы слишком сильно давите на спуск, это сбивает вам прицел.
– Ну, здорово.
ЛаРой покачивал пистолетом в футе от моего лица и, надо думать, ждал, что я начну восхищаться. Восхищаться я не стал. Неожиданно он отодвинулся и я услышал лязг. Обернувшись, я увидел, что он извлекает магазин из рукоятки.
– Гляньте, сэр. Не поверите, какой он легкий. Я спилил кучу металла.
– Ладно, ЛаРой, верю. Отличный пистолетик, кто бы сомневался.
– Ну давайте, сэр. Просто щелкните разок, – ЛаРой все пихал мне пистолет, держа магазин в другой руке. – Вот, я его разрядил.
Я подумал, как, наверное, ЛаРою здесь нравилось – вокруг столько разных пушек и пуль, и все настоящее. Мне стоило бы поразмыслить больше, прежде чем взять его пистолет.
Курок был взведен, поэтому я держал оружие очень осторожно, хотя и знал, что оно не заряжено. Я направил дуло вверх и начал смотреть, куда бы прицелиться. С пистолетами у меня отношения не особо складывались, я люблю ружья. Мушка покачнулась. За стеклом стоял строй "Хьюи", колебавшийся в струйках воды. Я инстинктивно отвел от них оружие. В прицеле появилась спина полковника. Народу здесь явно было многовато. Я продолжал целиться, держа оружие двумя руками и подыскивая какое-нибудь открытое место для щелчка, хотя бы и с незаряженным пистолетом. Наконец, я направил его на один из приборов передо мной.
И в тот самый момент, когда я подумал, что можно нажать на спуск, раздался оглушительный грохот и пистолет с силой ударил меня по рукам. Прибор разлетелся на куски. Меня оглушило во всех смыслах слова. Из дула лениво выплыло колечко дыма, а мне захотелось обернуться и убить ЛаРоя. Впрочем, вот сейчас пистолет действительно был разряжен.
Я спокойно передал оружие ЛаРою, белому, как мел.
– Хороший спуск, сержант. Это уж точно.
Возле моего "Хьюи" начала собираться небольшая толпа, глазевшая на выходное отверстие от пули и небольшую ямку в грязи, где эта пуля, наконец, остановилась. Полковник, сложив руки на груди, наблюдал, как я выбираюсь из вертолета, и я почти физически видел над его головой "речевой пузырь" со словами "ГОВНЮК ТУПОЙ". Уильямс молча сидел позади него, свирепо глядя на меня.
А ведь старички уже почти что начали принимать меня. Вот до этого момента. Блин.
Пока мы не вернулись в расположение роты, Уильямс не сказал ни слова. Но перед ужинам он послал за мной Оуэнса, штабного офицера:
– Майор Уильямс ждет вас в своей палатке.
Хи-хи.
– Это было самое идиотское, кретинское, тупое, что я только видел в жизни, – сказал Уильямс. Но мудаком меня все же не назвал.
– Но…
– Если пилот в своем уме вот так играется с оружием, ему нет никакого оправдания.
– Но… – я попытался свалить все на ЛаРоя.
– Если еще раз стрельнешь в один из моих вертолетов, спущу шкуру. Понял, мистер? – в голосе у него чувствовалось напряжение и я решил больше не спорить.
– Так точно, сэр, – я отдал честь и вышел.
Чтобы посыпать мне раны солью, останки прибора – это был радиокомпас – повесили в штабной палатке. К торчащей пружине приделали записочку, гласящую, что это жертва первого выстрела в Кавалерии, который был сделан изнутри ее собственного вертолета.
Аэродром к югу от места нашей дислокации построили французы и Кавалерия считала его своей собственностью. Мы заняли аэродром и окружающую территорию, включая и берег реки, где построили душ. Рядом с рекой саперы Кавалерии разместили несколько своих машин. Их специальные установки прокачивали воду через фильтры, химически обеззараживали ее и нагревали, а потом подавали в душевые палатки. Примерно шесть таких грузовиков и палаток образовали наш душ.
Когда я впервые услышал команду "На помывку становись!", то подумал, что у меня начались галлюцинации. Душ бывал только в общежитиях советников и в лагерях спецназа. Конечно, в Сайгоне, Кинхоне, Натранге и Плейку люди принимали душ, но ведь это же были туристы? До нынешнего момента, судя по всему, кавалерийское командование считало, что чем грязнее мы станем, тем больше это будет нас угнетать, от чего мы должны сделаться злее и с большим энтузиазмом корчевать пни и все такое. В общем, мы были прилично грязными и саму новость уже было приятно слышать.
Через день после того, как я подстрелил радиокомпас, двадцать пять наших забрались в грузовик и поехали в душ.
После истории с пистолетом Коннорс начал мне симпатизировать. Для Коннорса симпатизировать кому-то означало делать всякие циничные наблюдения.
– Боб, скажи, радиокомпас напал первым, или ты просто подстерег его в засаде?
Я сидел на полу, прислонившись к кабине. Коннорс и Банджо втиснулись на скамейку сбоку. Рядом со мной сидел Реслер, который засмеялся, услышав Коннорса.
– Да, Боб, – сказал Гэри, которого я считал своим другом. – Он делал какие-нибудь угрожающие жесты? Ну, покачал стрелкой, или еще что-нибудь?
– Гэри, слушай, – Коннорс внезапно встал на мою защиту. – Такое с каждым может случиться.
Я улыбнулся ему в знак благодарности за великодушие.
– В смысле, – продолжал Коннорс задушевным тоном, – откуда Мейсону было знать, что радиокомпас решит вот так на него наброситься!
Грузовик затормозил. Схватив чистое белье и полотенца, вы выпрыгнули наружу и помчались к душевым палаткам.
Это было шикарно. От горячей воды палатка наполнилась паром. Я простоял там как можно дольше, смывая всю накопившуюся грязь, восстанавливая душевные силы.
– Нам надо построить такое у себя! – сказал Морстон.
– А сможем? – спросил я его.
– Конечно. Единственное что – надо добыть откуда-то воду, – ответил он. – Единственное, что я могу придумать, так это вручную выкопать колодец. А мы на возвышенности, так что колодец получится глубоким. Возможно, футов сто.
Тогда я решил, что это невозможно. Но через несколько месяцев мы его выкопали.
Помывшись, мы прогуливались вокруг палаток, обсыхая и одеваясь. Я присел на минутку голым на солнышке. Горячая вода расслабила мои мускулы. Солнце, казалось, вливало энергию в мое тело. Я был абсолютно расслаблен.
Я лениво глядел на то, как двое парней из соседней роты бродят вокруг душевой палатки футах в ста от меня. И тут они исчезли в сокрушительном взрыве.
Я подскочил, оглядывая периметр. Кто? Что? Нас атакуют? От страха у меня перехватило горло.
Но это был не ВК. И не шальная минометная мина. Ничего такого, к чему мы были готовы. Двое дочиста отмытых «сапог» сделали свое последнее открытие: мины – это долгожители. По крайней мере, одиннадцать лет протянут точно. Прежде чем французов выбили из Анкхе в 1954 году, они плотно заминировали аэродром.