Текст книги "Тогайский дракон"

Автор книги: Роберт Энтони Сальваторе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 12
ПРАГМАТИЗМ И ТЕРПЕНИЕ

Мерван Ма с удивлением и даже страхом наблюдал за тем, как Чезру Дуан в пух и прах разносит магистра Маккеронта. Юноша редко видел своего обычно уравновешенного господина таким разгневанным и не понимал, почему это происходит именно сейчас.

– Каким количеством даров я должен осыпать Олина? – воскликнул Эаким Дуан. – И сколько еще раз ты будешь выезжать с повозками, нагруженными золотом и драгоценностями, только затем, чтобы потом вернуться за новыми подношениями?

– Деньги нужны не для аббата Олина, – спокойно отвечал магистр Маккеронт; он даже осмелился взмахнуть рукой в тщетной попытке утихомирить необычайно разбушевавшегося Дуана. – Они должны помочь убедить нескольких высокопоставленных церковников в том, в чью пользу им необходимо высказаться на Коллегии аббатов…

– Коллегия аббатов, Коллегия аббатов… – Чезру, казалось, с отвращением выплевывает каждое слово. – К тому времени, когда ваша Коллегия соберется, аббат Олин давно будет мертв!

Он сильно наклонился вперед в кресле, и Маккеронт съежился под его яростным взглядом.

– Как выяснилось, у отца-настоятеля Агронгерра еще немало сил, – вынужден был признать магистр Сент-Бондабриса. – Мы не думали, что он переживет лето.

– А он спокойно это сделал, и теперь ты заявляешь, что процесс его переизбрания затягивается, потому что здоровье Агронгерра неожиданно улучшилось. Он переживет зиму, как вы теперь полагаете, а там, глядишь, и весну, и следующее лето. Когда же ожидать созыва вашей Коллегии аббатов, магистр Маккеронт?

– Мы не можем этого знать.

– И даже опережая события, не можете запланировать Коллегию на следующую осень просто в ожидании неизбежного конца?

Маккеронт побледнел, услышав эти слова.

– Это немыслимо – высказывать какие бы то ни было предположения о том, когда Бог призовет к себе отца-настоятеля Агронгерра!

– Бог! – снова выплюнул Эаким Дуан. – Бог тут ни при чем, глупец! Все дело в упрямстве старика, который просто не желает умирать. И как это характеризует вашу церковь, если ее глава боится смерти?

Магистр еще больше вжался в кресло, но потом вскочил, сердито глядя сверху вниз на Чезру.

Мерван Ма прищурился, готовый в любой момент вмешаться, если этот человек посмеет поднять руку на Глас Бога. И впрямь, магистр Маккеронт, казалось, вот-вот взорвется – он весь дрожал, стиснув челюсти так плотно, что заскрежетал зубами.

Если Эаким Дуан и испытал хоть какой-то страх, то не подал виду. Он откинулся на спинку кресла, поигрывая кончиками пальцев.

– Что ты себе позволяешь… – сквозь стиснутые зубы начал Маккеронт.

– Довольно, друг мой, довольно. – Эаким Дуан успокаивающе вскинул руки. – Мы все испытываем немалое беспокойство из-за того, что старик Агронгерр не может мирно отойти и уступить место аббату Олину.

– Ты не смеешь оскорблять… – Магистру, по-видимому, придал смелости явно изменившийся тон Чезру.

Однако Эаким Дуан мгновенно вспыхнул снова, пригвоздив Маккеронта к месту свирепым взглядом.

– Я не сказал ничего такого, что ты можешь опровергнуть, – произнес он спокойным, ровным тоном, что лишь придало его словам еще больше веса. – А вот я не опасаюсь говорить правду, какой бы горькой она ни была.

– Я не…

– Сядь и выслушай все, что я сочту нужным сказать! – внезапно рявкнул Эаким Дуан. – Ты пришел сюда как проситель, хотя не принес никаких новостей, которые порадовали бы мои старые уши. Ладно, забирай золото, забирай драгоценности и продолжай поддерживать аббата Олина. И молись Богу, которому ты искренне поклоняешься в своем сердце, магистр Маккеронт, чтобы старик Агронгерр смирился с неизбежным и ушел туда, где его ждет награда за праведную жизнь. Потому что мое терпение на исходе. Передай это аббату Олину.

Маккеронт хотел было что-то ему ответить, но Дуан махнул рукой, приказывая ему удалиться.

Как только дверь за магистром закрылась, Мерван Ма посмотрел на Чезру Дуана, ожидая указаний или, может быть, разъяснений. Когда сообщили, что магистр Маккеронт снова в Хасинте, они подумали, что он явится в Энтел с известием о смерти Агронгерра и о том, что Коллегия аббатов назначена на весну. Однако выяснилось, что отец-настоятель абеликанской церкви не только все еще жив, но даже чувствует себя намного бодрее, и это сообщение привело Эакима Дуана в исступление.

И все же внезапный гнев Чезру застал юношу врасплох. Дуан говорил, что хотел бы видеть во главе церкви Абеля аббата Олина, но ведь Хонсе-Бир далеко, очень далеко – по ту сторону высоких гор. Правда, морем от Энтела до Хасинты гораздо ближе, но ни у Бехрена, ни у Хонсе-Бира не было достаточных сил на море, чтобы угрожать друг другу. С какой стати, в таком случае, затянувшееся правление отца-настоятеля Агронгерра стало причиной столь серьезного беспокойства?

Эаким Дуан долго сидел в кресле, глядя в окно на высившиеся за ним горные пики. Наконец он поднялся, подошел к небольшому столу в дальнем конце комнаты и принялся проглядывать лежащие на нем пергамента, среди которых находился и тот, что был получен сегодня утром от ятола Гриаша.

Чезру взял этот пергамент и прочел его снова.

– Ты знаешь, что у них появился вожак? – спросил он немного погодя.

– У кого, Глас Бога?

– У мятежных тогайру, – объяснил Дуан. – Шайка разбойников во главе с кем-то, кого они называют Ашвараву. – Он с усмешкой посмотрел на Мервана Ма. – Знаешь, что означает это имя?

Юноша задумался, так и эдак поворачивая в уме чужеземное слово. Вроде бы окончание «аву» на языке тогайру имеет какое-то отношение к состраданию или жалости. Он покачал головой.

– Ашвараву, – повторил Эаким Дуан, – Безжалостно Убивающий. – Он фыркнул и рассмеялся. – Гордыня покоренных. Им так мало осталось, что они хватаются за любую соломинку.

– Ятол Гриаш просит о помощи? – спросил Мерван Ма, хотя, конечно, знал ответ, поскольку знакомился с посланиями, прежде чем передать их Чезру.

– Как и следовало ожидать, – сказал Дуан, стараясь, чтобы его голос звучал смиренно, хотя это и плохо ему удавалось. – Он просит восьмирядное каре солдат.

Юноша кивнул. Восьмирядным каре называли основное воинское соединение бехренской армии. Оно состояло из шестидесяти четырех человек, по восемь в каждом ряду. Воины, окаймлявшие каре, имели высокие щиты, а те, что находились внутри его были вооружены копьями.

– Грнашу нужно послать то, что он просит, – продолжал Эаким Дуан, но тут же воскликнул, подняв палец, словно на него только что снизошло озарение. – Постой! Лучше послать ему двадцатирядное каре… Нет – два двадцатирядных каре!

Глаза у Мервана Ма чуть не вылезли на лоб. Не его дело было обсуждать решения Чезру, но два двадцатирядных каре?

– Повинуюсь, Глас Бога, – тем не менее пролепетал он.

– Небольших восстаний в Тогае следовало ожидать, – объяснил Эаким Дуан. – Чтобы народ действительно покорился, должно вырасти по крайней мере одно новое поколение. Мы открыли им дорогу к лучшей жизни, но должны уйти из жизни все старые, упрямые варвары, чтобы молодые тогайру осознали и приняли эту простую истину. Рыщущие по степи бандиты, конечно, не старики. Это дерзкая молодежь, стремящаяся утереть нос так ничего и не сумевшим понять старшим. Лучше разом покончить с этой напастью. Значит, два двадцатирядных каре послать ятолу Гриашу, и пусть чежу-лей Вэй Атанн прочешет с этими солдатами всю страну. – Губы Эакима Дуана искривила злобная усмешка. – Пусть Вэй Атанн добьется, чтобы тогайру и его называли Ашвараву.

Несмотря на уверенность в необходимости предпринять самые решительные действия против тогайру, остальная часть этого дня прошла для Эакима Дуана безрадостно. Ему стало ясно, что время Возрождения опять откладывается, а ведь он надеялся, что не придется мучиться еще одну зиму. В Хасинте зимы весьма умеренные, но и они отзывались болью в его старых костях.

Дела в церкви Абеля на севере тоже идут совсем не так, как хотелось бы Чезру. Если здоровье отца-настоятеля Агронгерра и впрямь улучшается, пройдет много, много месяцев, прежде чем будет созвана Коллегия аббатов.

По какой-то ему самому до конца не ясной причине Эаким Дуан чувствовал, что с Возрождением придется подождать до тех пор, пока ситуация в Хонсе-Бире не стабилизируется. Казалось бы, в этом могущественном северном королевстве сейчас все было спокойно, но совсем недавно его сотрясали катаклизмы, и в абеликанской церкви после этого так называемого «чуда завета Эвелина», спасшего страну от розовой чумы, все еще царили разброд и шатание.

Все, что Чезру считал незыблемым, внезапно зашаталось у него под ногами.

Тем не менее старый Эаким Дуан вполне мог смириться с этим. Столетия жизни добавляли ему мудрости. Сейчас важно одно: он должен быть максимально неуязвим. Значит, быть по сему.

Дуан вошел в помещение, где хранился священный сосуд, на всякий случай оглянувшись через плечо, хотя никакие правила не запрещали ему этого. Он – Глас Бога и может делать все, что сочтет нужным.

Тем не менее Чезру постоянно напоминал себе, что все связанное с этим сосудом представляет собой самый значительный его секрет, который ни при каких обстоятельствах не должен быть раскрыт.

Нервно потирая руки, он подошел к стоящему в центре помещения подиуму. Усмехнулся – окажись сейчас здесь кто-нибудь, он ничуть не удивился бы его поведению и выражению лица: все жрецы-ятолы приближались к этому сосуду неуверенно и с благоговением. Это немало забавляло Эакима Дуана. Его взволнованность объяснялась совсем другими причинами. Для Чезру в сосуде не было ничего священного или имеющего хотя бы отдаленное отношение к Богу; там, на его дне, под кровью, был вправлен магический драгоценный камень, секрет его бессмертия.

Что такое Бог любой религии, если не надежда на это самое бессмертие?

Обхватив руками сосуд, Эаким Дуан мгновенно ощутил связь с магическим камнем. И хотя не было никаких сомнений в том, что гематит здесь и в любой момент его можно достать, Чезру испытывал облегчение каждый раз, когда эта связь возникала.

Погрузившись в магию камня, а потом и вглубь себя, он тщательно обследовал все закоулки своего дряхлого тела.

Нашел болевые точки – потерявшие эластичность мышцы, ставшие хрупкими кости – и, используя магию гематита, направил туда энергию исцеления. И долго стоял так, очищая тело от шлаков и немощи. Он понимал, что облегчение носит временный характер, а его тело страдает тем, что невозможно исцелить: оно стремительно дряхлеет. И все же эта процедура поможет ему пережить несколько последующих месяцев относительно спокойно – а потом он в очередной раз перехитрит старость.

Мерван Ма наткнулся на Эакима Дуана совершенно случайно. Он зашел в комнату со священным сосудом, чтобы навести там чистоту, потому что такое ответственное дело нельзя было доверить ни одному слуге.

И ужасно удивился, застав там Чезру, – настолько, что даже вскрикнул.

Однако погрузившийся в магический транс Эаким Дуан не услышал его.

Отсутствие ответной реакции подхлестнуло интерес юноши. Проклиная себя за то, что ворвался к Гласу Бога, он уже было направился к выходу, но вполне естественное любопытство остановило его.

Мерван Ма не понимал, что происходит; Эаким Дуан никогда не рассказывал ему ни о каком подобном ритуале. Зная, что может ошибаться в таких вопросах, юноша тем не менее испытывал непонятное для него самого ощущение беспокойства.

Это ощущение подтолкнуло преданного слугу Чезру к тому, чтобы снова обругать себя и напомнить, какой он невежа.

И Мерван Ма выскочил из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь и страшно опасаясь побеспокоить Чезру.

Сознание твердило юноше, что возникшее ощущение беспокойства не имеет под собой никаких оснований.

С подсознанием, однако, справиться было труднее.

ГЛАВА 13
ЭТО МОЙ КОНЬ!

Он был не бехренец, а из тогайру: Бринн не сомневалась в этом с того самого момента, как вошла в украшенное гобеленами помещение и остановилась перед ятолом Тао Джин Эаном. У этого человека были прямые волосы цвета воронова крыла и кожа столь характерного для тогайру красноватого с легким прикосновением желтизны оттенка. И хотя фигурой он скорее напоминал бехренца, живущего в роскоши города, Бринн заметила сильную мускулатуру его обнаженных рук.

Тао Джин Эан сурово смотрел на Бринн, спокойно стоящую перед ним вместе с Дии'дак, которая была на полфута выше тогайранки. Ятол, не моргая, с прищуром уставился на девушку.

Бринн хотелось ответить ему таким же взглядом, но она сдержалась. То, что этот человек был тогайранцем, вызывало в ней еще большую ненависть. Он предал своих людей, отказался от древних заветов, перешел на сторону захватчиков. И представлял собой прямую противоположность Бринн, цепко держась за все то, что она презирала. Им нечего было сказать друг другу. Однако тогайранка знала, что ятол Тао придерживается на этот счет другого мнения. Ну что же, пусть пока наслаждается, играя в свои игры.

– Кейлин Кек. Насколько мне известно, никого из Кейлин Кек пока нигде не обнаружили, – произнес он на чистом тогайском, с оттенком насмешки в резко звучащем голосе. – Им нечем гордиться; стоит ли заявлять о своем присутствии? – Бринн не стала обращать внимания на эту издевку; она понимала, что ее проверяют. – Вижу, ты предпочитаешь не расставаться с мечом.

– Я бы оскорбила тебя, если бы пришла без него, – ответила девушка. – Мы встретились, чтобы познакомиться друг с другом. Я – воин, и всякий другой мой облик лишь бы вводил в заблуждение, ты согласен?

Она имела в виду давнюю традицию тогайру: наличие необнаженного оружия было признаком честных побуждений владельца, а не угрозы с его стороны.

Дии'дак тут же ощетинилась; судя по выражению ее лица, она понимала тогайский язык лучше, чем дала понять об этом при первой встрече с Бринн.

– Воин! Это лишь твое воображение.

– Я воин. И это вовсе не пустые амбиции, можешь мне поверить.

– Прекрасный воин, надо полагать?

– Каковым меня считают, не так уж важно, – сказала Бринн. – Благодаря своим навыкам я жива, и этого более чем достаточно.

Произнося эти слова, она испытала легкие угрызения совести; приобретенные навыки не помогли ей уберечь от гибели Белли'мара Джуравиля и Каззиру. И снова ее ответ прозвучал в традициях тогайру: боевые умения оценивались ими, исходя не из тщеславия, а исключительно из соображений разумности и необходимости их использования в нелегкой кочевой жизни.

– Истинный воин стоит рядом с тобой, – заметил ятол Тао.

– Мне известна репутация чежу-леев, – отозвалась Бринн.

Искоса взглянув на Дии'дак, тогайранка заметила, как та горделиво выпятила грудь.

– Может, стоит устроить поединок между вами, – произнес Тао Джин Эан, как бы разговаривая сам с собой, – По-моему, это неплохая идея.

– С каким исходом?

Прямой вопрос Бринн вызвал со стороны отступника сердитый взгляд.

– Думаешь, на твоем месте имеет смысл задавать вопросы? – спросил он. Девушка лишь пожата плечами. – Может, этот поединок просто меня позабавит. Мне всегда нравилось, когда женщины дерутся для того, чтобы тебя развлечь…

Тогайранка снова проигнорировала его слова; возможно, этот человек просто глуп? Она позволила себе немного пофантазировать: Тао Джин Эан устраивает этот поединок, она убивает Дии'дак, а потом на глазах у всей деревни – самого ятола.

«Терпение, – напомнила себе Бринн. – Сейчас прежде всего необходимо терпение».

– Я хочу взглянуть на твой меч, – неожиданно сказал ятол. Девушка вытащила из ножен свой удивительный меч и, держа его перед собой на таком расстоянии, чтобы отступник не смог дотянуться, подняла клинком вверх. – Дай мне его.

Бринн медленно поворачивала меч, давая Тао Джин Эану возможность рассмотреть работу оружейника, но не выполняя распоряжения ятола. Ее лицо было спокойным, без малейшей тени вызова.

– Кодекс воина тогайру не позволяет мне отдавать меч никому, кроме того, кто нанес мне поражение в ириш кад'ду, – спокойно сказала она, имея в виду одно из главных состязаний тогайру, проверку искусства верховой езды и мужества.

– Ириш кад'ду запрещен, – раздраженно заметил ятол Тао. – Ты, разумеется, знаешь об этом.

Девушка, разумеется, об этом не знала; в ее глазах промелькнуло изумление. Неужели все зашло так далеко? Неужели тогайру настолько подчинились завоевателям, что отказались от одного из самых священных ритуалов, ириш кад'ду? И почему ее гордые соплеменники пошли на это, не оказав сопротивления бехренцам?

Бринн изо всех сил старалась сейчас не углубляться в эти проблемы, напоминая себе, что время открытого противостояния еще не пришло. Она здесь и ведет беседу с отступником-тогайранцем, потому что ей нужно как можно больше узнать о врагах.

Ятол Тао протянул к мечу руку, и, несмотря на желание ничем не вызывать раздражение собеседника, девушка молниеносным движением убрала драгоценный меч в ножны.

В темных глазах ятола вспыхнули зловещие огоньки.

– Может, это состязание и запрещено, но никто не коснется моего меча, пока я жива, – заявила Бринн и опять почувствовала, как стоящая рядом с ней Дии'дак напряглась.

На какое-то мгновение у тогайранки мелькнула мысль, что она, возможно, перешагнула границы дозволенного и сейчас этот человек просто прикажет Дии'дак убить ее. Тем не менее поступить иначе она не могла. Вручить свой прекрасный меч врагу? Нет; ни за что!

Ятол Тао, однако, взял себя в руки; похоже, непосредственная угроза миновала.

– Можешь остаться в нашем поселке, – внезапно сказал он, махнул рукой и отвернулся. Девушка не сразу поняла, что ее отпускают, но потом, пожав плечами, направилась к двери. – У тебя, конечно, нет официального разрешения на отъезд? – Бринн остановилась и недоуменно воззрилась на ятола. Надо полагать, она нарушила какое-то установление. – Прощаю тебе и это, – высокомерно продолжал Тао Джин Эан. – Но если ты собираешься остаться здесь – а точнее говоря, Бринн Дариель, если ты собираешься выжить, – тебе придется должным образом усвоить, как следует себя вести.

Тогайранку так и подмывало снова вытащить меч и броситься на предателя. Тем не менее ни жестом, ни выражением лица она не дала ему понять, насколько оскорбило ее последнее замечание.

Выходя из здания, она знала: сейчас Тао Джин Эан беседует с Дии'дак о ней и, возможно, обсуждает план, как опозорить ее в глазах остальных тогайру или просто уничтожить. Пока она во владениях ятола Тао, за каждым ее шагом будут следить, и любой отказ подчиниться его приказам наверняка приведет к столкновению и с ним, и с Дии'дак.

Но другого пути выяснить истинное положение дел в Тогае она не видела.

Значит, быть по сему.

Одетый в куртку из тяжелой шкуры буйвола, отороченную серебристым мехом волка, высокий, сильный, с перекатывающимися под кожей мускулами, Ашвараву и внешне соответствовал той репутации неистового воина, которая летела впереди него по степи. У него была твердая квадратная челюсть, лохматые брови, густые черные волосы и темные, таинственно мерцающие глаза. Его посадка в седле не давала возможности усомниться в том, что этот человек с легкостью может заставить своего скакуна совершить любой маневр.

II это соответствовало действительности.

Поговаривали, что многие враги Ашвараву, встретившись с ним на поле битвы, сдавались, не вступая в поединок и умоляя о быстрой милосердной смерти. И все, кто хоть раз видел сурового тогайранского воина, верили этим слухам.

Он с мрачным видом смотрел на одинокий могильный камень, выступающий из травы чуть выше пересохшего русла реки: на этом месте был распят и убит совсем молодой тогайранец по имени Джейсан Ло.

Ашвараву привел сюда отряд, чтобы его люди сами увидели этот камень – еще один пример жестокости ятола Гриаша и его убийц чежу-леев. Многие воины Ашвараву принадлежали к подвергшемуся нападению племени. Многие знали и любили Джейсана Ло.

Еще одно оскорбление, нанесенное тогайру, еще одно напоминание о том, что у них с бехренцами нет ничего общего и любой ценой надо изгнать завоевателей со своей земли.

Ашвараву направил коня к могильному камню и трижды ткнул в него кончиком копья – так по традиции живые тогайру обещают погибшему товарищу отомстить за него. Вслед за Ашвараву его воины один за другим приближались к могильному камню и давали такую же клятву.

Он посмотрел на воинов, своих друзей – и понял, что они готовы на все.

– Наши люди поняли, что от них требуется? – спросил Ашвараву разведчика.

– Они считают, что смогут тайком провести и спрятать человек двадцать, – ответил тот.

Лицо предводителя отряда исказила презрительная улыбка. До чего же глупы завоеватели! Используют покоренных в таких жизненно важных делах, как строительство фортификационных сооружений! Людям Ашвараву не потребовалось особых усилий, чтобы войти в контакт с занятыми на строительстве защитных стен тогайранскими рабами, и еще меньше, чтобы убедить их помочь отряду Ашвараву во время планируемого нападения.

Он приказал помощникам выделить два десятка лазутчиков. Горящие жаждой мщения воины двинулись по степи к бехренской деревне. До сумерек они будут прятаться в траве на подступах к Дуан Кел, а потом, когда рабы отвлекут внимание охранников, один за другим проберутся в поселение и спрячутся в заранее оговоренных местах.

Высоко подняв над головой копье, с песней бога войны Джаука на устах Ашвараву с оставшимися воинами пошел в атаку на Дуан Кел незадолго до рассвета.

Послышались крики дозорных, призывающих бехренских поселенцев защищать свои дома от нападения. Впопыхах выбравшиеся из постелей поселенцы принялись осыпать нападающих стрелами, но стремительно скачущий отряд не замедлил движения и не свернул в сторону.

В отличие от перепуганных бехренцев нападавшие не стреляли с далекого расстояния, дабы не тратить стрелы впустую. Дождавшись, пока цель не окажется в пределах досягаемости, они вскинули мощные луки и уже в который раз доказали, что никто в мире не сможет сравниться с тогайру в искусстве стрельбы на скаку.

Окружающая деревню стена не превышала человеческого роста, и Ашвараву с его воинами не составляло труда пускать стрелы поверх нее, поражая бехренцев.

К делу приступила другая часть отряда. Они закинули на стену крюки, привязанные к веревкам, другие концы которых крепились к седлам лошадей, и, развернув пони, натянули веревки, разваливая укрепления.

Бехренцы попытались организовать хоть какую-то слаженность в обороне, но этим планам не суждено было осуществиться из-за действий затесавшихся среди поселенцев лазутчиков. Наконец нападавшим удалось разрушить часть стены, и люди Ашвараву ворвались в поселок.

Дуан Кел не задумывалось как поселение, способное выдержать серьезное нападение, и у его защитников не было ни малейшего шанса отразить его. Спустя несколько минут почти все они лежали на земле мертвые или тяжелораненые. Уцелевшие вскоре побросали оружие, умоляя о пощаде.

Ответом им было одно слово, от которого мурашки побежали у них по телу: Ашвараву.

Плененных мужчин связали и отвели к пересохшему руслу реки. Там некоторых из них развязали и приказали рыть в песке ямы такой глубины, чтобы человека можно было закопать в них по пояс.

В песок по пояс закопали около четырех десятков беспомощных, скрученных веревками, с завязанными глазами бехренцев. Ашвараву велел воинам набрать побольше камней…

Избиение продолжалось несколько часов, до тех пор, пока последний бехренский поселенец не погиб.

Большинство мужчин Ашвараву вернулись в Дуан Кел, чтобы развлечься с бехренскими женщинами, а потом прикончить и их.

Детей убивали милосердно – одним ударом; после чего их тела вместе с телами женщин сожгли на огромном костре, разложенном в центре поселка.

Джейсан Ло был отомщен.

Со временем Бринн поняла, какой ее проступок больше всего оскорбил ятола Тао. Он ввел правило, чтобы по окончании встречи с ним тогайру опускались на одно колено и склоняли голову.

На протяжении последующих нескольких недель девушка прикладывала все усилия, чтобы избегать ятола.

И с не меньшим рвением вникала в распорядок жизни поселка. Старалась по возможности ничем не выделяться, что не слишком ей удавалось хотя бы потому, что она постоянно не расставалась со своим мечом и магическим браслетом поври.

Каждый день она навещала Крепыша. Пони, привыкшему к вольной жизни, явно не нравилось находиться в конюшне.

– Еще немного, – каждый раз обещала ему Бринн. – Скоро мы снова вернемся в привольные степи.

Пони, казалось, понимал ее и всегда становился спокойнее, когда тогайранка обращалась к нему. В последние несколько дней, однако, он грыз деревянное стойло и тыкался в него мордой даже в ее присутствии – верный признак серьезного недовольства.

Внешне Бринн сохраняла спокойствие, не желая еще больше огорчать пони. Внутренне же она просто дрожала от возмущения, добавив ограничения в передвижениях четвероногих скакунов к списку преступлений бехренцев, отчего ее ненависть к ним еще более усилилась.

Но она по-прежнему не позволяла клокочущему внутри гневу выплеснуться наружу. Девушка уже начала разбираться в нынешнем положении тогайру. Кое-кто из них ассимилировался; к огорчению Бринн, она не раз слышала от многих жителей деревни, что насаждаемый бехренцами новый уклад кажется им предпочтительнее старого.

Однако так думали далеко не все. И уж конечно, не Барачак и Тсолана, которые каждый вечер засыпали ее расспросами о Кейлин Кек. И хотя девушка не так уж много могла рассказать о временах десятилетней давности, она делала все, что в ее силах, – а заодно и сама задавала массу вопросов. Так уж получилось, что эта пожилая чета стала для нее источником знаний о той самой прошлой жизни, которую тогайранка собиралась возродить.

На протяжении нескольких недель все оставалось относительно спокойно. Деревня готовилась к приходу зимы. К северу от Пояса-и-Пряжки зимы были довольно мягкие, но в тогайских степях, открытых всем ветрам и расположенных довольно высоко в нагорьях, дело обстояло иначе.

Однажды, когда тучи над головой уже готовы были разродиться первым снегом, Бринн выполняла обычные обязанности – носила воду с ближайшей реки. И вдруг заметила неподалеку от конюшен скопление людей. Опасаясь за Крепыша, девушка бросила ведра и побежала в сторону конюшен. Там собралось множество бехренцев, в том числе солдаты, ятол Тао и чежу-лей Дии'дак. Из конюшен вывели нескольких пони.

Бринн вздрогнула, увидев среди них Крепыша, которого с трудом пытался удержать отчаянно ругающийся бехренец.

Она протолкалась сквозь толпу и спросила стоящую в первом ряду молодую женщину по имени Чинирак:

– Что здесь происходит?

– Ятол Тао сокращает количество голов в табуне, – объяснила та. – Отобранных пони отправят в Бехрен на продажу.

Не успела Чинирак договорить, как тогайранка метнулась к ятолу Тао. Тот, надо полагать, заметил ее приближение, но не подал виду, продолжая отдавать команды подчиненным.

– Ты не должен трогать моего коня, – без всяких предисловий заявила девушка, указывая рукой на Крепыша.

– Эти пони будут отосланы для продажи в Дариан, – ответил ятол Тао.

– Мой конь…

– Нет тут никакого твоего коня! – внезапно рявкнул ятол так громко, что Дии'дак судорожно стиснула рукоятку меча, а стоящие поблизости солдаты замерли. – По условиям капитуляции все кони принадлежат Чезру Эакиму Дуану. Знай правила – и свое место, приблудная ру.

Бринн бросила взгляд на Крепыша и тут же снова перевела его на ятола, зловеще прищурив карие глаза.

– Это мой конь, – с нажимом произнесла она.

– В самом деле? – холодно осведомился ятол Тао.

– В самом деле. – В тоне тогайранки не было ни намека на покорность.

– Тогда повторяю: знай свое место, приблудная ру.

– Тогда я заберу коня и уйду, – ответила Бринн.

Ятол Тао фыркнул.

– Даже последний глупец давным-давно бы уже понял: коня у тебя нет.

– Ты тогайранец, – сказала девушка. – Ты понимаешь, что стоит за моими словами.

– Пусть тебя не сбивает с толку то, что мои родители были тогайру, жалкая дурочка. Сколько можно повторять: у тебя нет коня. А теперь ступай отсюда, да советую впредь держать рот на замке. Предупреждаю: мое терпение на исходе.

Бринн повернулась к Крепышу и резко свистнула. Тот встал на дыбы и, вскинув голову, с легкостью отшвырнул удерживающего его бехренца, упавшего на землю.

– Прекрати, или я прикажу убить этого пони, – закричал ятол Тао.

Тогайранка выхватила меч.

– Отпусти моего коня, ятол, – произнесла она.

Ятол пришел в полное исступление.

– Убить девчонку! И коня – тоже! – пронзительно завопил он.

Дии'дак, выхватив кривой меч, принялась описывать им круги над головой. Она делала это без видимых усилий, прекрасно сохраняя равновесие, и Бринн поняла, что бой ей предстоит трудный – перед ней достойный противник.

Хотя вообще-то схватку между ними вряд ли стоило считать честной, ведь Дии'дак понятия не имела о боевом мастерстве Бринн. С ее точки зрения девушка была всего-навсего еще одна ру, к тому же пешая. Чежу-лей быстро приближалась, вращая меч с такой быстротой, что его движения было не уловить взглядом.

Не выпуская соперницу из поля зрения, тогайранка сделала вид, что ее внимание занимает только ятол Тао, и продолжала двигаться в его сторону, выжидая до последней секунды, пока чежу-лей не оказалась совсем рядом. В этот момент великолепно отточенным движением – даром, что ли, эльфы годами обучали ее би'нелле дасада? – она молниеносно развернулась и нанесла сильнейший удар в грудь Дии'дак, пробив ее доспехи.

чежу-лей остановилась. Все вокруг удивленно пораскрывали рты, потрясенные скоростью, с какой действовала Бринн. Вполне понятно – никому из тогайру никогда не приходилось видеть точной и прямой атаки в стиле би'нелле дасада. Глаза Дии'дак расширились – скорее от удивления, чем от боли; до нее еще не дошло, что она смертельно ранена.

Смертельно ранена, но все еще опасна, понимала Бринн.

И нацелила следующий удар прямо в сердце соперницы.

На мгновение Дии'дак словно замерла на лезвии меча тогайранки, а затем рухнула на землю.

Сердце Бринн сжалось – ведь она только что совершила убийство, но переживать по этому поводу у нее не было времени. Она решительно шагнула к ятолу Тао.

Видевший, что только что произошло, ятол вскинул руки, моля о пощаде.

– Забирай своего коня, странница! – прерывающимся от страха голосом произнес он и крикнул солдатам, пытавшимся удержать Крепыша, чтобы те его отпустили. – Забирай его и уходи отсюда – нам с тобой не о чем спорить!

Бринн посмотрела на него с выражением любопытства – и презрения. Этот человек, назначенный главой поселка, был, конечно, обыкновенным трусом. Не опуская меч и не сводя с ятола взгляда, тогайранка позвала пони, и Крепыш тут же подбежал к ней.

– Вот видишь, твой конь тебе возвращен, – продолжал Тао. – Нам не о чем спорить. Я не враг тебе, странница. Я тогайранец.