Текст книги "Факторизация человечности (ЛП)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

39

Когда Хизер вернулась в психопространство, её не понадобилось много времени, чтобы отыскать своего отца, Карла Дэвиса.

Он умер в 1974, до появления домашних видеокамер. Хизер никогда не видела его в движении и не слышала его голоса. Но на его фотографии она могла смотреть часами. К моменту смерти он уже начал лысеть и носил усы. И очки в роговой оправе. У него было доброе лицо – по крайней мере, так казалось – и вообще он выглядел хорошим человеком.

Он родился в 1939. За три недели до его тридцать пятого дня рождения его сбил автомобиль с пьяным водителем за рулём.

Сестра Хизер Дорин немного его знала: смутные воспоминания (или то была ложная память, сформировавшаяся за многие годы, чтобы смягчить удар?) о человеке, который был частью её жизни, пока ей не исполнилось три.

Но Дорин хотя бы знала его; он её обнимал, качал на колене, читал ей сказки, играл с ней.

Однако Хизер не видела его никогда. Её мать через десять лет снова вышла замуж. Хизер наотрез отказывалась звать Эндрю «папой», и хотя мать сменила фамилию на Редевски, Хизер настояла на том, чтобы остаться Дэвис – хотя бы таким образом сохранить связь с той частью прошлого, которой она никогда не знала.

А теперь, наконец, она коснулась разума Карла Дэвиса и принялась медленно перелистывать то, чем была наполнена его жизнь.

Он и в самом деле был хорошим человеком. Да, по нынешним стандартам он был буйным сексистом – но не по стандартам 1960-х. И в других отношениях он был довольно дремуч – никогда не понимал, из-за чего поднялся весь тот сыр-бор на американском Юге. Но он очень любил маму Хизер, никогда ей не изменял, был без ума от Дорин и безмерно радовался тому, что в доме появится ещё один ребёнок.

Хизер отпрянула, когда воспоминания матери о её второй беременности вдруг выскочили на передний план. Она не хотела видеть смерть отца; она хотела знать, каким он был при жизни.

Она закрыла глаза, материализуя конструкт вокруг себя. Потом нажала кнопку «стоп», вышла, нашла платок, вытерла слёзы и высморкалась.

У неё был отец.

И он бы очень её любил.

Она просидела так какое-то время, согретая этой мыслью.

А потом, когда почувствовала себя готовой, снова забралась в конструкт, желая больше узнать о Карле Дэвисе.

Поначалу всё было как обычно. Она увидела две сферы, неккеровала их в две полусферы, увидела огромное поле чёрных гексагонов, а потом…

А потом…

Невероятно, но здесь был кто-то ещё.

Хизер почувствовала это всей поверхностью тела, каждым нейроном мозга.

Может быть, Кайл тоже сейчас в психопространстве из своего конструкта? Наверняка нет. У него сейчас семинар.

И кроме того…

Это была, в конце концов, совершенно невинная забава.

Они уже так делали. Он, в своём конструкте, входит в её разум. Она, в своём конструкте, входит в него. Сняв с себя даже нижнее бельё, они исследуют собственные тела – закрывая и открывая глаза, попеременно воспринимают их то собственными органами чувств, то как сидящий в голове другого наблюдатель.

Идеальная обратная связь, они всегда знают, как далеко зашёл другой, наслаждаются этим, точно отмеряют время и достигают кульминации одновременно.

Нет, нет – она знает, на что похоже, когда Кайл также присутствует в психопространстве.

И сейчас всё не так.

И всё же…

И всё же здесь было что-то ещё.

Может быть, кто-то ещё догадался? Они так долго тянули с оглаской. Может быть, кто-то другой в этот самый момент демонстрирует доступ к надразуму? В мире осталась лишь горстка специалистов, занимающихся исследованием посланий со звёзд. Может быть, это Хамасаки устраивает демонстрацию перед камерами «Эн-эйч-кей»? Или Томпсон-Энрайт красуется перед камерами «Би-би-си»? Кастилле совершает вылазку в психопространство из студии «Си-эн-эн»? Что если они с Кайлом слишком долго медлили со своей пресс-конференцией?

Но нет.

Нет, она знала по своим экспериментам с Кайлом, что она не должна чувствовать присутствие других в психопространстве – если они вообще есть, эти другие.

И всё же ощущение чужого присутствия было не спутать ни с чем.

Конструкт имеет пьезоэлектрическую природу.

Что если он неисправен? Возможно ли, что она сейчас испытывает эффект, который открыл Персингер в Лаврентийском университете много лет назад? Могут ли пьезоэлектрические разряды центаврянской краски порождать у неё галлюцинации? Что если вскорости она увидит ангелов или демонов или большеголовых пришельцев, явившихся её похитить?

Она закрыла глаза, воссоздала конструкт и нажала кнопку «стоп». Может быть, что-то сработало не совсем так во время именно этого входа в психопространство. Она сделала глубокий вдох, затем протянула руку и снова нажала копку «старт».

Снова психопространство и чёрная стена гексагонов.

И ощущение чего-то постороннего ещё сильнее, чем раньше.

Что-то действительно двигалось через эту реальность, поблёскивающая волна, бегущая сквозь все людские мысли, весь человеческий опыт. Она порождала возмущение, эта волна, и не оставляла в покое ничего на своём пути. Хизер попыталась очистить мысли, стать лишь приёмником, а не интерпретатором, открыться тому, что катилось через психопространство…

Кайл шёл по Сент-Джордж, возвращаясь с семинара в Нью-Колледж обратно в Маллин-Холл. Его излюбленный продавец хот-догов располагался на своём обычном месте перед Библиотекой Робартса; чёрно-жёлтый зонтик с эмблемой «Шопси»[41]41
  Сеть ресторанов в Торонто и окрестностях, специализирующаяся на мясных деликатесах.


[Закрыть] защищал его от солнца. Кайл остановился.

– Добрый день, профессор, – произнёс голос с итальянским акцентом. – Как обычно?

Кайл на мгновение задумался.

– Думаю, мне понадобится новое «обычно», Тони. Что у тебя есть из здоровой еды?

– Вегетарианский хот-дог. Без жиров и холестерина.

– Как он на вкус?

Низенький человечек пожал плечами.

– Бывает хуже.

Кайл усмехнулся.

– Тогда давай просто яблоко, – сказал он, доставая его из корзины. Он протянул Тони смарт-кэш.

Тони перевёл нужную сумму и вернул карту.

Кайл продолжил свой путь, вытирая яблоко о голубую рубашку и не замечая, что какой-то мордатый тип следует за ним по пятам.

Хизер пыталась подавить все мысли, что роились у неё в голове.

Она подавила мысли о Кайле. Подавила мысли о дочерях. Подавила мысли о Лидии Гурджиефф, психотерапевте, едва не разрушившей её семью. Она подавила мысли о работе, соседях, телешоу, которые смотрела, музыке, которую слушала, о встречах с людьми, которые её раздражали. Она гасила их все, пытаясь вернуть свой разум в состояние изначальной tabula rasa, пытаясь просто слушать, просто воспринимать, просто понимать, что же такое баламутит психопространство

И в конце концов она поняла.

Хизер приходилось встречать людей, испытывавших радость – и она наблюдала, как и сама начинает радоваться, словно эмоция эта перекидывалась с радостного человека на неё. То же самое бывало и с гневом; он такой же заразительный.

Но эту эмоцию она сама испытывала достаточно часто, однако никогда не видела, чтобы она заражала других людей.

До этого самого момента.

Ощущение, которое двигалось сквозь психопространство, было изумлением.

Безмерное удивление; полный ступор – когда у самого Бога падает челюсть.

Происходило что-то совершенно новое – что-то такое, чего надразум не испытывал ни разу за бесчисленные тысячи лет своего существования.

Хизер отчаянно старалась сохранить свой разум чистым, чтобы обнаружить причину этого глубочайшего изумления.

И, наконец, она его ощутила: странное чувство, когда тебя словно касается призрачная рука, словно вдруг рядом возникает ещё кто-то.

Вот оно.

Что-то здесь есть.

Впервые за всё время своего существования надразум осознал присутствие чего-то другого. Кого-то другого.

Это было невероятно – абсолютно невероятно.

Слово «одиночество» не имело даже определения на уровне надразума. Оно имело смысл лишь в трёх измерениях и относилось к кажущейся изоляции отдельных узлов. Но в четырёхмерном пространстве оно было бессмысленно – так же бессмысленно, как вопрос о том, где расположен край вселенной.

Или, так, по-видимому, надразум до сих пор считал.

Но сейчас случилось невероятное – в четырёхмерном пространстве появился ещё кто-то.

Другой надразум.

Человеческий надразум напрягался в попытках понять. Ощущение было ему настолько же чуждо, как для Хизер – начать видеть новый цвет, воспринимать напрямую магнитное поле или слышать музыку сфер.

Другой надразум.

Что это может быть?

Хизер подумала о человекообразных обезьянах – гориллах, шимпанзе, горстке оставшихся орангутанов. Возможно, один из этих совершил, наконец, прорыв, шагнул за пределы животных ограничений и обрёл сознание, мыслительные способности пусть и несравнимые с человеческими, но находящиеся на уровне наших предков Homo habilis.

Но тут было другое. Хизер чувствовала нутром своей человеческой сущности, что это не ответ.

Потом Хизер подумала об ПРИМАТах – аппроксимациях психологического опыта, на создание которых её муж и другие учёные потратили годы. Они никогда толком не работали, им так и не удалось стать людьми. Но, возможно, это изменилось: их постоянно совершенствуют, бесконечно обновляют на пути к истинному сознанию. Возможно, Саперштейн или кто-то ещё решил проблему квантовых вычислений; ведь они с Кайлом ещё не обнародовали сообщение Ханекера, так что Саперштейн не знал, что этого надо опасаться.

Но нет, и это тут не подходит.

Тот, Другой не был здесь – как бы широко ни трактовалось это «здесь» в четырёхмерном мире надразума.

Нет – Другой был там. Где-то в другом месте. И тянулся, стремился к контакту, касался человечекого коллективного бессознательного в самый первый раз.

И тогда Хизер поняла.

Это и правда был другой надразум – но надразум не с Земли.

Это были центавряне. Их мысли, их архетипы, их символы.

Они послали сообщение по радио в качестве вестника, провозглашающего их приход. Но человеческий надразум, замкнутый в тисках собственных представлений, неспособный понять, упустил этот момент. Отдельные люди давно заявляли, что мы, должно быть, не одиноки во вселенной, но человеческий надразум знал – знал в самой глубине своего естества – что возможна лишь изоляция.

Но он ошибался.

Центавряне прорвались к нему.

Контакт был установлен.

Были ли то отдельные, трёхмерные центавряне, летящие к Земле? Расширяющие пределы своего надразума, протягивающие его отросток от Альфы Центавра к жёлтой звезде в созвездии, которое люди зовут Кассиопеей, и в ходе этого растяжения успешно сократившие промежуток до такой степени, что надразум Земли и надразум Центавра соприкоснулись, начали взаимодействовать, и – пока что очень слабо и неуверенно – общаться?

Если центавряне приближаются, то кто знает, через какое время они появятся здесь во плоти? Радиосообщения начли приходить десять лет назад; даже надразум наверняка связан релятивистскими ограничениями. Центаврянам нужно лететь с половиной скорости света, чтобы прибыть сюда сейчас, исходя из предположения, что они отправились в путь вместе с первым их сообщением; летя же с четвертью скорости света, они должны быть сейчас в двух световых годах от Земли.

Хизер почувствовала, как мысли зароились у неё в мозгу, несмотря на усилия держать её ясной, и…

Нет. Нет, то был не её мозг. То был мозг всех. Человеческий надразум пытался разобраться, ломал голову, искал ответ.

Хизер решила не сопротивляться. Она расслабилась, отдавшись волнам изумления, любопытства и ожидания чуда, прокатывавшимся сквозь неё…

40

Мордатый тип шел по пятам за Кайлом, который направлялся к Маллин-Холлу, грызя на ходу яблоко. Его звали Фогерти, и у него был контракт с Североамериканской Банковской Ассоциацией. Не сказать, что САБА была его главным клиентом, но раз в несколько лет Налик звонил ему и предлагал работу.

Фогерти обрадовался, когда Могилл не отправился после своего семинара прямиком в метро. Иначе сегодня у Фогерти не было бы возможности отработать свою плату. Однако ему не составит труда застать Могилла одного в его кабинете или лаборатории. Университет летом практически пуст, а к вечеру в Маллин-Холле вообще не остаётся людей. Фогерти остановился у газетного терминала и загрузил «Глоуб энд Мэйл» в украденный планшет. Он изучил Маллин-Холл сегодня в первой половине дня; он немного посидит почитает в студенческой комнате отдыха на третьем этаже, пока здание не опустеет. И тогда он решит проблему с Кайлом Могиллом раз и навсегда.

Внезапно Хизер почувствовала, как её что-то схватило. В её невидимое тело, до тех пор свободно парящее в психопространстве, словно вцепилась гигантская рука. Она обнаружила, что её тянет вверх и прочь от стены гексагонов, выше и выше и выше. Без какого-либо ментального усилия с её стороны перспектива внутреннего вида сферы трансформировалась в наружный вид двух полусфер с вихрем золотого, серебристого, красного и жёлтого на дальнем плане.

Две длинных переливчатых змеи пролетели перед ней почти одновременно, одна вверх, другая – вниз. Она неслась теперь вперёд с умопомрачительной скоростью – по крайней мере, так она думала; никакого встречного ветра не чувствовалось за исключением почти подсознательного ощущения системы вентиляции внутри конструкта.

Два гигантских шара вскоре исчезли у неё за спиной. Потом произошёл третий тип неккеровой трансформации, и она начала воспринимать новую тройку измерений. Она увидела цветовой вихрь как набор дисков, брозовых и золотых, серебряных и медных, словно металлические шашки или хоккейные шайбы, видимые с ребра и сложенные в шаткие стопки. Пространство вокруг неё превратилось в длинные, шелковисто-белые полосы.

Но потом, почти сразу же, всё изменилось снова, перешло обратно к виду изнутри соединённой сферы. Она летела горизонтально к необъятному ртутному океану. Словно вампир, она не отражалась в его поблёскивающей поверхности, но всё равно инстинктивно выставила перед собой руки, чтобы защитить лицо, и…

…и ударилась в поверхность, которая расплескалась, как сделала бы жидкая ртуть, на тысячи круглых капель…

Новая неккерова трансформация: опять вид снаружи, две сферы позади неё, вихрь впереди.

И она по-прежнему несётся вперёд. Столкновение, хотя и зрелищное визуально, никак ей не повредило. Однако теперь она была свободна от сферы.

Вихрь больше не был бесконечно далёким фоном. Теперь он приближался, нависал, его поверхность бурлила…

…и прямо впереди в нём было отверстие. Идеально правильное пятиугольное отверстие.

Да, пяти-, а не шестиугольное. Все многоугольные фигуры, что она до сих пор видела в этом странном мире, имели шесть сторон, но это отверстие – лишь пять.

Подлетев ближе, она увидела, что это не просто отверстие. Скорее, это туннель, пятиугольный в сечении, уходящий вдаль; его внутренние стены гладкие, влажные, синие – она лишь сейчас осознала, что до сих пор не видела этого цвета в психопространстве.

Каким-то образом Хизер знала, что пятиугольник был частью другого надразума, отростком, который он неуверенно протягивал, чтобы войти в контакт с человеческой общностью.

И она внезапно осознала свою роль – а также причину, по которой центавряне затратили столько усилий, чтобы научить людей строить устройства для доступа в четырепространство.

Человеческий надразум мог заглядывать внутрь себя не более, чем Хизер – внутрь собственного тела. Однако сейчас, когда один из его трёхмерных отростков находился внутри него, он мог воспользоваться восприятием Хизер для того, чтобы установить, что на самом деле происходит. Она была лапароскопом внутри коллективного бессознательного, глазами и ушами всего человечества в то время, как оно пыталось разобраться в том, что же оно сейчас испытывает.

Центавряне переоценили человеческий интеллект. Без сомнения, к тому моменту, когда их надразум впервые коснётся нашего, они рассчитывали найти миллионы людей, активно исследующих психопространство, вместо одного-единственного хрупкого индивидуума.

Но цель была ясна: им нужно, чтобы человеческий надразум принял пришельца как друга, а не как угрозу, чтобы человечество приветствовало его, а не дало отпор. Возможно, надразум Земли не был первым, с которым центавряне вошли в контакт; возможно, прошлые первые контакты были не так удачны, и первое касание извне повергало надразумы других инопланетных видов в панику или сводило их с ума.

Но Хизер не просто была глазами надразума, нет, она делала много больше. Она являлась посредником для его мыслей – хвост, на один краткий момент, завилял собакой. Она смотрела на чуждое присутствие с волнением, изумлением и благоговением и, странным образом, словно с помощью психического эквивалента периферийного зрения, ощущала, как те же самые эмоции исходят от человеческого надразума.

Как это здорово – быть желанным, взволнованным, восхищённым и…

…и также каким-то ещё.

Психический прилив обратился вспять, мысли человеческого надразума снова омыли Хизер, захлестнули и затопили её. Это было совершенно новое ощущение для надразума, нечто, чего он никогда раньше не испытывал. Однако Хизер, как большинству трёхмерных отростков, приходилось иметь дело с этим феноменом. И она снова начала упорядочивать мысли надразума, помогать их оформить и интерпретировать.

А потом…

А потом – волны новых ощущений, гиганские, грохочущие, чудесные волны…

Сметающие всё…

Весь человеческий надразум резонировал на одной ноте, кристально чистой – трансформация, трансцеденция…

Хизер закрыла глаза, как можно плотнее зажмурила их, и конструкт сформировался вокруг неё как раз вовремя, прежде чем цунами этих сияющих новых ощущений захлестнуло её полностью.

Фогерти выключил планшет и опустил его в карман своего неприметного пиджака. Он издал пластмассовый звук, стукнувшись о лежавший там же армейский станнер.

Прошло тридцать минут с тех пор, как последний раз кто-то проходил по коридору; здание было настолько пусто, насколько вообще можно было надеяться. Когда Могилл вошёл в здание, Фогерти проследил за ним; он заметил, что Могилл пошёл к себе в кабинет, а не в лабораторию.

Фогерти поднялся и взял станнер в мясистую ладонь. Всё, что ему нужно сделать – коснуться тела Могилла; разряда станнера будет достаточно, чтобы у него остановилось сердце. С его медицинской историей никто не заподозрит нечестной игры. А если и заподозрит, что с того? Никто не свяжет его смерть с Фогерти (да и с Наликом тоже); разряд станнера не отследить. И, разумеется, Фогерти покрыл руки пластикожей, имитирующей отпечатки пальцев Могилла; это позволит не только обдурить замок на двери, но и не оставить нигде своих отпечатков.

Фогерти бросил последний взгляд вдоль коридора, чтобы убедиться, что в нём никого нет, и затем направился к двери в кабинет Кайла.

Ему, разумеется, было плевать на угрозу для банковской индустрии – это совершенно не его дело. Налик упоминал, что они уже купили израильского исследователя, но этот вот Могилл оказался слишком туп, чтобы выбрать лёгкий путь, и Фогерти был, в общем-то, не против.

Он сделал шаг, и…

…и на мгновение почувствовал головокружение, дурноту, небольшую дезориентацию.

Всё прошло, но…

Кайл Могилл, подумал он. Сорок пять лет, согласно досье, которое выдал ему Налик.

Отец, муж – Налик сказал, что Могилл недавно снова съехался с женой.

Брайан Кайл Могилл – другое человеческое существо.

Фогерти погладил пальцем станнер.

Согласно досье, этот Могилл был довольно неплохим парнем, и…

И, в общем, Фогерти не хотелось, чтобы кто-то сделал с ним что-то такое.

Ещё шаг; он услышал приглушённый звук – Могилл диктовал что-то текстовому процессору.

Фогерти застыл на месте. Господи, да он же устранил больше двух дюжин проблем только за последний год, но…

Но…

Но…

Я не могу этого сделать, подумал он. Не могу.

Он развернулся и пошёл обратно по закругляющемуся коридору.

Кайл закончил диктовать свой отчёт и отправился в «Водопой»; они договорились встретиться со Стоуном Бентли, который собирался пойти прямо туда после своей встречи в Королевском музее Онтарио.

– Смотрю, ты в хорошем настроении, – сказал Стоун, когда Кайл устроился напротив него.

Кайл улыбнулся.

– Чувствую себя лучше, чем последние уж не знаю сколько лет. Моя дочь осознала, что была неправа.

Стоун вскинул брови.

– Это же замечательно!

– Ещё бы. Через пару недель у меня день рождения – лучшего подарка я и ожидать не мог.

Подошла официантка.

– Стакан красного вина, – сказал Кайл. Перед Стоуном уже стояла кружка пива.

Официантка удалилась.

– Хочу поблагодарить тебя, Стоун, – сказал Кайл. – Не знаю, как бы я через это прошёл без тебя. – Стоун ничего не сказал, и Кайл продолжил: – Иногда быть мужчиной очень непросто – люди обычно считают, что именно ты виноват. Но, так или иначе, твоя поддержка была очень важна для меня. Осознание того, что ты прошёл через что-то подобное и сумел это пережить, давало мне… не знаю, должно быть «надежда» тут подходящее слово.

Снова появилась официантка, неся вино для Кайла. Кайл кивком поблагодарил её, потом поднял бокал.

– За нас – двоих выживших.

Через секунду Стоун поднял свою кружку и позволил Кайлу звякнуть о неё бокалом с вином. Однако пить Стоун не стал. Он опустил кружку обратно на стол и посмотрел куда-то в сторону.

– Я это сделал, – тихо произнёс он.

Кайл не понял.

– Прости? – сказал он.

Стоун посмотрел на Кайла.

– Я это сделал… с той девчонкой, пять лет назад. Я правда домогался её. – Он некоторое время смотрел Кайлу в глаза, по-видимому, ища его реацкию, потом снова опустил взгляд на скатерть.

– Но студентка отказалась от обвинений, – сказал Кайл.

Стоун едва заметно кивнул.

– Она знала, что проиграет, к тому же другие преподаватели-мужчины её не одобряли. Она подумала, это поможет. – Теперь он глотнул пива. – Она перевелась в Йоркский. – Он слегка пожал плечами. – Чтобы начать с чистого листа.

Кайл не знал, что сказать. Некоторое время он оглядывал бар.

– Я не… – сказал Стоун. – Я знаю, что это не оправдание, но мне правда тогда было очень плохо. Мы с Денизой разводились. Я… – Он замолчал. – Это было очень глупо с моей стороны.

Кайл выдохнул.

– И ты всё это время слушал мои рассказы о проблемах с Бекки.

Стоун снова пожал плечами.

– Я думал, ты виноват.

В голосе Кайла прорезался металл.

– Но я же говорил, что не делал этого.

– Знаю, знаю. Но если бы ты был виноват, то оказался бы ещё большим ублюдком, чем я, понимаешь? Ты неплохой парень, Кайл – и я подумал, что если такой, как ты, способен совершить что-то настолько плохое, то, может быть, это немного оправдывает то, что сделал я. Ну, типа, с каждым что-нибудь когда-нибудь случается.

– Господи, Стоун.

– Я знаю. Но я никогда больше этого не сделаю.

– Рецидивизм…

– Нет. Нет. Теперь я другой. Не знаю, почему, но я изменился. Что-то во мне изменилось. – Он запустил руку в карман и достал из него карточку смарт-кэш. – Слушай, я уверен, что ты больше не захочешь меня видеть. Но я рад, что у тебя с дочкой всё наладилось. Правда рад. – Он поднялся.

– Нет, – сказал Кайл. – Не уходи.

Стоун помедлил секунду.

– Ты уверен?

Кайл кивнул.

– Да, уверен.

Во вторник утром Хизер взбиралась по ступеням Маллин-Холла, нагруженная книгами, которые она во время завтрашней пресс-конференции хотела бы иметь под рукой в лаборатории Кайла. Влажность сегодня, наконец, снизилась, и небо казалось глубокой лазурной чашей.

Прямо перед ней маячила знакомая широкая спина в куртке «Варсити Блюз» и именем «Колмекс» – тот самый болван, который хлопнул дверью Сид-Смит-билдинг перед носом у Хизер и Пола две недели назад.

Она подумала было окликнуть его, но, к её удивлению, когда он подошёл к двери, то остановился, огляделся вокруг, заметил Хизер и придержал для неё дверь.

– Спасибо, – сказала Хизер, проходя мимо.

Он улыбнулся ей.

– Не за что. Хорошего дня.

И что самое странное, подумала Хизер, это прозвучало совершенно искренне.