Текст книги "Факторизация человечности (ЛП)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

31

Раздался звонок в дверь лаборатории. С Кайлом работали двое аспирантов. Один из них подошёл к двери, и она открылась при его приближении.

– Я хотел бы увидеть профессора Могилла, – произнёс появившийся из-за неё человек.

Кайл вскинул взгляд.

– Мистер Налик, если не ошибаюсь? – сказал он, подходя к двери и протягивая руку для пожатия.

– Именно так. Надеюсь, вы не возражаете, что я явился без приглашения, но…

– Нет-нет, вовсе нет.

– Мы могли бы где-нибудь поговорить?

– В моём кабинете, – сказал Кайл. Он обернулся к одному из аспирантов. – Пьетро, посмотрите, что можно сделать с этой ошибкой неопределённости, хорошо? Я вернусь через несколько минут.

Аспирант кивнул, и Кайл с Наликом направились по изгибающемуся коридору к клиновидному кабинету Кайла. Внутри Кайл принялся очищать от бумаг второй стул, пока Налик рассматривал постер в аллозавром.

– Простите за беспорядок, – сказал Кайл. Налик умостил свою угловатую фигуру на стуле.

– У вас были выходные, профессор Могилл. Я надеюсь, вы нашли возможность подумать над предложением Банковской Ассоциации.

Кайл кивнул.

– Да, я думал над ним.

Налик терпеливо ждал.

– Простите, мистер Налик. Мне правда не хотелось бы покидать университет. Мне здесь было очень хорошо многие годы.

Налик кивнул.

– Я знаю, что здесь вы познакомились с вашей женой, и что здесь же вы защитили все три свои научные степени.

– Именно. – Он пожал плечами. – Это мой дом.

– Полагаю, что моё предложение было весьма щедрым, – сказал Налик.

– Без сомнения.

– Но если необходимо, я могу предложить больше.

– Проблема не в деньгах; кстати, я сегодня уже это кое-кому говорил. Мне нравится здесь, и мне нравится заниматься исследованиями, результаты которых я смогу опубликовать.

– Но удар по банковскому сектору…

– Я понимаю, что существуют потенциальные проблемы. Думаете, я хочу сотворить хаос? Пройдёт много лет, прежде чем мы всерьёз станем угрозой для безопасности смарт-кэш. Посмотрите на это вот с какой стороны: вы предупреждены о том, что квантовые компьютеры в скором времени появятся, так что вы можете начать работать над новым криптографическим решением прямо сейчас. Вы пережили проблему-2000, и эту проблему тоже переживёте.

– Я надеялся, – сказал Налик, – что мы сможем решать эту проблему с максимальной эффективностью затрат.

– Купив меня, – добавил Кайл.

Налик помолчал.

– Профессор, на кону стоит очень многое. Назовите свою цену.

– К моему немалому удовольствию, мистер Налик, я обнаружил, что у меня таковой нет.

Налик встал.

– Цена есть у каждого, профессор. У каждого. – Он двинулся к двери кабинета. – Если передумаете – дайте мне знать.

С этими словами он удалился.

Хизер должна была убедить свою единственную живую дочь признать правду. Если их семья вообще способна примириться, примирение должно начаться с Бекки.

Но в связи с этим возникал большой вопрос.

Когда Хизер собирается сделать психопространство достоянием гласности?

Поначалу она держала всё в секрете, потому что хотела разработать теорию, достаточную для публикации.

Теперь теория у неё есть – более чем достаточная.

Но она по-прежнему скрывает своё открытие. Для установления приоритета достаточно было бы предварительного сообщения в группе новостей по инопланетному сигналу. Потом дело дойдёт и до рецензируемых журналов, но сообщить о своём открытии она может в любой момент. Если захочет.

Платон говорил, что непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой.

Но он имел в виду самопознание.

Кто сможет жить, зная, что любой и каждый может подвергать пристальному исследованию его мысли? Что случится с частной жизнью? С коммерческой тайной? С отношениями между людьми?

Может измениться всё – и Хизер не была уверена, что эти изменения будут к лучшему.

Но нет – она не поэтому хранит молчание. Не из-за каких-то возвышенных соображений о правах других людей, хотя ей нравилось думать, что она и их как-то принимает во внимание; помимо Кайла, она воздерживалась от соблазна залезть в голову кому-то, кого она знала лично.

Нет, истинная причина того, что она не объявила о своём открытии, была в другом: ей нравилось, по крайней мере, пока, быть единственной, кто владеет подобной силой. У неё было то, чего не было больше ни у кого – и ей не хотелось этим делиться.

Она не гордилась этим, но так было. Разве Супермен потратил хотя бы одну секунду на раздумья о том, как дать суперспособности остальному человечеству? Конечно, нет; это ему повезло их получить. Так с чего его главным приоритетом станет разделить их с другими?

Ей ещё предстояло найти в психопространстве то, что напрямую соответствовало бы юнгианским архетипам. Она не могла указать на какую-то часть вихря и сказать, что она представляет собой неиссякаемых источник людских символов, не могла указать на скопление гексагонов и сказать, что вот здесь содержится архетип героя-воина. И всё же даже просто размышляя о своём открытии, она узнавала новые вещи о собственном разуме.

Во-первых и главных, что она такое? Мать? Жена? Учёный? Есть архетипы родителей, и есть архетипы супругов – но западная концепция учёного не имела юнгианского определения.

Однажды она уже приняла такое решение. Её карьера может подождать; наука может пождать. Семья важнее.

И с помощью своего открытия она могла доказать Бекки, что её отец не растлевал её – так же, как Хизер доказала это себе. Вот что сейчас было самым главным.

Одним из способов было бы показать Бекки архив её собственной памяти. Однако здесь по-прежнему присутствовала неприятная проблема: как отличить истинные воспоминания от ложных? В конце концов, ложные воспоминания, разумеется, кажутся истинными, иначе Бекки никогда бы в них не поверила; они должны казаться такими же реальными, как любые другие, даже при просмотре изнутри, но…

Но из них ты не сможешь неккернуть в кого-то другого!

Конечно!

Конечно же неккерово переключение – перемещение в разум того, кто помнит точно ту же сцену – попросту не сработает, если воспоминание ложное. В другом разуме не будет соответствующего воспоминания, у двух разумов не будет общей части.

Если бы у Хизер оставались какие-то сомнения в невиновности Кайла, она могла бы влезть в голову Бекки, отыскать ложные воспоминания и продемонстрировать себе невозможность перехода из разума Бекки в разум Кайла.

Но…

Но нет. У неё никаких сомнений уже не было.

И кроме того…

Кроме того, одно дело искать воспоминания, которых, как она искренне надеялась, там нет. И совсем другое – своими глазами увидеть процесс, пусть даже на самом деле его и не было. Пусть лучше сама Бекки, в мозг которой уже впечатан этот отталкивающий образ, сама убедится в невозможности неккерова переключения. Самой же Хизер не хотелось бы становиться свидетелем пусть даже и фальшивой сцены, в которой её муж делает такое с их ребёнком.

Бекки может захотеть весомых оказательств. И она может их получить, пройдя по следам Хизер и заглянув прямо в голову Кайла.

Кайл будет полностью оправдан – но улучшатся ли отношения между отцом и дочерью, если, несмотря на изгнание демона, Бекки узнает, что отец больше любил её старшую сестру, что её рождение было незапланированным и нанесло сильный удар по семейным финансам в то время, когда родители ещё были аспирантами, что у её отца были низменные, недостойные мысли.

В самом ли деле это путь к исцелению?

Нет, нет… это не метод.

К тому же, существует лучший.

Позволить Бекки заглянуть в мысли своего психотерапевта, увидеть её манипуляции, её ложь.

Само по себе это может и не рассеять полностью Беккины сомнения. По мысли самой Хизер, даже если методы психотерапевта ущербны и неприемлемы, это ещё не доказывает, что никакого растления не было. Но если добавить демонстрацию того, что собственные воспоминания Бекки ложны, что никто другой не помнит того же, что она, то это должно полностью её убедить.

Пришло время начать лечение.

Хизер сняла трубку и позвонила Бекки.

Квартал Мод, где Бекки жила и работала, находится всего в нескольких кварталах к западу от университета, так что Хизер попросила Бекки встретиться за ланчем в «Водопое». За те дни, что она зондировала разум Кайла, она узнала о муже множество до того неизвестных ей вещей, и не в последнюю очередь – то, что ему нравилось это заведение, мимо которого Хизер проходила миллион раз, но ни разу там не бывала.

Хизер знала, что у Кайла сейчас занятия, так что опасности случайно встретить его там не было.

Она видела «Водопой» изнутри таким, каким его помнил Кайл – в поисках воспоминаний о Бекки она набрела на момент, когда Кайл делился своими горестями со Стоуном Бейли.

Однако вид реального «Вопопоя» стал для неё сюрпризом. Во-первых, разумеется, цвета были немного другими, чем те, что она видела глазами Кайла.

Но этим дело не ограничивалось. Бо́льшая часть того, что она видела в его памяти, было интерпретацией и экстраполяцией. О да, он помнил голограммный рекламный плакат пива «Молсон» с потрясающей блондинкой на лыжах – но изображённого на остальных плакатах он не запомнил вообще. И он запомнил, что скатерти были красными, хотя на самом деле они оказались в красно-белую клетку.

Был понедельник, 14 августа; Бекки работала в своём магазине одежды всю субботу и воскресенье, но понедельник и вторник были у неё выходными. И всё же она опоздала, а когда, наконец, появилась, вид у неё был весьма недовольный.

– Спасибо, что пришла, – сказала Хизер, когда Бекки уселась за маленький круглый столик напротив неё.

Лицо Бекки было мрачно.

– Я согласилась только потому, что ты сказала, что его не будет. – Не было сомнений в том, кого именно она имеет в виду.

Хизер надеялась на какой-то обмен любезностями, на какие-то новости о жизни дочери. Но, по-видимому, ничего такого не будет. Она мрачно кивнула и сказала:

– Нам нужно как-то решить проблему с твоим отцом.

– Если ты предлагаешь досудебное соглашение, то об этом я буду говорить в присутствии адвоката.

Хизер будто получила удар в лицо. Она глотнула воздуха, потом как-то сумела выдавить из себя слова:

– Никакого иска не будет.

– Я хочу этого не больше тебя, – сказала Бекки, немного смягчаясь. Ей никогда не удавалось изображать из себя крутую девчонку. – Но он разрушил мою жизнь.

– Ничего подобного.

– Я пришла не для того, чтобы слушать, как ты его защищаешь. Оправдывать такое не лучше, чем…

– Закрой рот! – Хизер сама поразилась, насколько резко прозвучали её собственные слова. Бекки округлила глаза.

– Просто закрой рот, – повторила Хизер. – Ты ставишь себя в дурацкое положение. Закрой рот, пока не сказала того, о чём потом будешь жалеть.

– С меня хватит, – сказала Бекки и начала вставать.

– Сядь, – рявкнула Хизер. Другие посетители ресторана уже начали на них пялиться. Хизер пристально посмотрела в лицо ближайшему из них, заставив его отвести взгляд. Он снова сосредоточился на своей тарелке.

– Я могу доказать, что твой отец тебя не растлевал, – сказала Хизер. – Я могу доказать это без тени сомнения, с любой степенью достоверности, какой ты пожелаешь.

 У Бекки отвисла челюсть. Она потрясённо смотрела на мать.

Официант выбрал как раз этот момент, чтобы подойти.

– Здравствуйте, дамы. Могу я…

– Не сейчас, – резко ответила Хизер. Официант опешил, потом стремительно удалился.

Бекки моргнула.

– Я никогда не слышала, чтобы ты так разговаривала.

– Это потому что я сыта этой хренью по горло. – Бекки это поразило ещё больше; она никогда не слышала, чтобы мать ругалась. – Ни одна семья не должна проходить через такое. – Хизер сделала паузу, глубоко входнула. – Прости меня. Но мы должны положить этому конец – обязаны. Я не могу больше этого выносить, и твой отец тоже. Ты должна пойти со мной ко мне в офис.

– Что ты собираешься сделать? Загипнотизировать меня и убедить не верить в то, что я считаю правдой?

– Вовсе нет. – Она махнула официанту, и он несколько неуверенно приблизился. – Не заказывай много напитков, – сказала она дочери, – несколько часов у тебя не будет возможности сходить в туалет.

– Да что это вообще такое?

На лице Бекки, вошедшей в офис матери, отразилось выражение глубочайшего изумления. Хизер, глядя на неё, не смогла удержаться от улыбки.

– Это, дорогая моя, то, что центавряне пытались нас научить строить. Видишь маленткие плашки, из которых составлены большие панели? Каждая из них – это графическое представление одного из их посланий.

Бекки склонилась над конструктом, чтобы рассмотреть его поближе.

– Точно, – сказала она, распрямляясь и посмотрела на Хизер. – Мама, я знаю, что для тебя это было очень тяжело…

Хизер рассмеялась.

– Думаешь, я от переживаний поехала умом? Что я не смогла сообразить, как прочесть послания, и поэтому просто переставляла их и лепила из них фигурки?

– Ну-у… – сказала Бекки и махнула рукой в сторону конструкта, словно само его наличие всё прекрасно объясняло.

– Ничего подобного, милая. Это действительно то, что центавряне от нас хотели. Эта форма – развёрнутый гиперкуб.

– Что?

– Четырёхмерный эквивалент куба. Длинные части складываются так, что концы соприкасаются, и получается правильный многогранник в четырёх измерениях.

– И что конкретно таким образом достигается? – спросила Бекки с большим сомнением в голосе.

– Оно перебрасывает тебя в четырёхмерный мир. Позволяет тебе увидеть окружающую нас четырёхмерную реальность.

Бекки молчала.

– Так вот, – сказала Хизер, – всё, что тебе надо сделать – это залезть в него.

– Залезть туда?

Хизер нахмурилась.

– Я знаю, что должна была сделать его чуть больше…

– То есть ты говоришь… ты говоришь, что это такая себе машина времени, и с её помощью – что? – можно отправиться в прошлое и увидеть, что делал папа?

– Время – это не четвёртое измерение, – объяснила Хизер. – Четвёртое измерение – это направление в пространстве, перпендикулярное трём остальным.

– О, – сказала Бекки.

– И хотя в трёхмерном пространстве мы выглядим отдельными организмами, на самом деле мы – части единой сущности, если смотреть из четырёхмерного.

– О чём ты говоришь?

– Я говорю о том, откуда я знаю – знаю доподлинно – что твой отец ничего с тобой не делал. И ты тоже это можешь узнать.

Бекки молчала.

– Послушай, всё, что сказала – правда. Скоро я объявлю об этом открытии официально… я так думаю. Но я бы хотела, чтобы ты узнала об этом первой, прежде всех остальных. Я хочу, чтобы ты заглянула внутрь разума другого человека.

– Ты имеешь в виду папу?

– Нет. Нет, это было бы неправильно. Я хочу, чтобы ты заглянула в разум своего психотерапевта. Я скажу тебе, как его найти; я не думаю, что ты должна влезать в голову отца без его разрешения. Но эта проклятая психотерапевтка – этой скотине я ничего не должна.

– Мама, ты даже её не знаешь.

– О, ещё как знаю – я ходила к ней на приём.

– Что? Как? Ты же даже не знаешь её имени.

– Лидия Гурджиефф. У неё офис на Лоренс-стрит.

Бекки совершенно опешила.

– И знаешь, что она попыталась со мной сделать? – спросила Хизер. – Попыталась заставить меня исследовать насилие, которому подвергал меня мой отец.

– Но… но твой отец… твой отец…

– Умер до моего рождения, именно так. Но хотя я физически не могла подвергаться насилию со стороны отца, она сказала, что я демонстрирую все классические признаки. Язык у неё подвешен что надо, поверь мне. Она чуть не заставила меня поверить, что кто-то всё же учинял надо мной насилие. Не отец, понятное дело, но кто-то из родственников.

– Я… я этому не верю. Ты всё выдумываешь. – Бекки указала на конструкт. – Ты всё это выдумала.

– Нет, не выдумала. Ты можешь в этом убедиться сама. Ты увидишь, как Гурджиефф формирует у тебя ложную память, её собственными глазами, и я покажу тебе, как убедиться, что твои воспоминания ложны. Ну, давай, залезай в конструкт и…

В голосе Бекки слышалось опасение пополам с обречённостью.

– «Конструкт»? Ты так это называешь? Не «центавромобиль»?

Хизер постаралась не рассмеяться.

– Надо тебя познакомить с Читой – это папин друг. У него похожее чувство юмора. – Она сделала глубокий вдох. – Послушая, я твоя мама; я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Поверь мне: сделай то, чего я прошу. Мы не сможем общаться, когда ты будешь там с открытыми глазами, но если ты их закроешь, то через несколько секунд перед глазами появится вид конструкта изнутри. Если тебе понадобится какая-то помощь, нажми на кнопку «стоп». – Она указала на неё. – Гиперкуб развернётся, ты сможешь открыть дверь, и я тебе расскажу, что делать дальше. Не беспокойся – когда ты снова нажмёшь кнопку «старт», то окажешься точно там же, где была. – Она помолчала. – А теперь полезай внутрь. Кстати, там довольно жарко. Не буду просить тебя раздеться до нижнего белья, как это сделала я, но…

– До нижнего белья? – потрясённо переспросила Бекки.

Хизер снова улыбнулась.

– Доверься мне, милая. А теперь залазь.

Через четыре часа Хизер помогла Бекки убрать кубическую дверь, и она выбралась из конструкта, опираясь на руку матери.

Некоторое время Бекки молчала, явно не зная, что сказать; слёзы текли по её щекам. Потом она упала в объятия матери.

Хизер погладила дочь по голове.

– Всё в порядке, милая. Теперь всё в порядке.

Бекки дрожала всем телом.

– Не могу поверить, – сказала она. – Это ни на что не похоже.

Хизер усмехнулась.

– Ещё бы.

Голос Бекки затвердел.

– Она использовала меня. Она мной манипулировала.

Хизер ничего не ответила, и хотя ей было мучительно видеть дочь в таком состоянии, её сердце пело.

– Она использовала меня, – снова сказала Бекки. – Как я могла быть такой дурой? Как я могла быть так неправа?

– Всё хорошо, – сказала Хизер. – Всё кончилось.

– Нет, – ответила Бекки. – Нет, не кончилось. – Её по-прежнему трясло, а плечо Хизер промокло от слёз. – Что будет с папой? Что я скажу папе?

– Единственное, что можешь сказать. Единственное, что тут вообще можно сказать. Попросишь прощения.

Голос Бекки стал невероятно тонким.

– Но он больше никогда меня не полюбит.

Хизер осторожно коснулась подбородка дочери и приподняла ей голову.

– На самом деле, милая, он и не переставал тебя любить.

32

Хизер пригласила Кайла на ужин на следующий день.

Она так много хотела ему сказать, так многое прояснить. Однако когда он появился, она не знала, с чего начать – и поэтому начала издалека, с теоретических основ: как учёный в беседе с другим учёным.

– Как по-твоему, возможно ли, – спросила она, – что предметы, которые кажутся дискретными в трёхмерном пространстве, являются частями чего-то большего в четырёх измерениях?

– Конечно, – отозвался Кайл. – Я студентам всё время про такое рассказываю. Просто нужно экстраполировать, отталкиваясь от того, как выглядят трёхмерные объекты в двух измерениях. Двумерный мир – это плоскость, как лист бумаги. Если бублик проходит вертикально через горизонтальную плоскость, обитатель двумерного мира увидит две отдельные окружности – или линии, которыми они кажутся в двумерном мире – вместо бублика.

– Именно, – сказала Хизер. – Именно. Теперь подумай вот о чём. Что, если человечество – это собирательное существительное, которое мы так часто используем – и в самом деле на более высоком уровне является существительным единственного числа? Что, если то, что мы воспринимаем в трёх измерениях как семь миллионов отдельных человеческих существ, на самом деле является одним гигантским существом?

– Такое вообразить гораздо труднее, чем бублик, но…

– Тогда не думай о нём как о бублике. Представь себе… не знаю, представь себе морского ежа: шар с торчащими из него бесчисленными иглами. И представь себе нашу систему координат не как плоский лист бумаги, а как кусок нейлона – ну, ты знаешь, из которого чулки делают. Если нейлон обернуть вокруг морского ежа, то все эти иглы проткнут нейлон, и ты увидишь каждую из них как отдельный объект; ты не поймёшь, что они все соединяются вместе и являются лишь выростами на чём-то гораздо большем.

– Интересная концепция, – сказал Кайл. – Но вряд ли поддающаяся проверке.

– А что, если она уже была проверена? – спросила Хизер. Она помолчала, раздумывая, как продолжить. – Да, практически все сообщения о сверхъестественных проявлениях – полная чушь. Практически все их можно объяснить. Но иногда, очень редко, происходит такое, что объяснить не получается. Да, эти явления невозможно объяснить научно, потому что их невозможно воспроизвести – если что-то происходит лишь раз, то как ты это будешь изучать? Но что, если при особых, редко возникающих условиях обычно изолированные друг от друга иглы нашего морского ежа изгибаются и на короткое время касаются друг друга? Это может объяснить телепатию и…

Кайл нахмурился.

– Да ладно, Хизер. Ты веришь в чтение мыслей не больше меня.

– Я не верю, что люди могут делать это, когда захотят, это да. Но сообщения о телепатии как случайном явлении появляются с начала времён; возможно, в них всё же есть зерно правды. Сам Юнг в конце жизни доказывал, что бессознательное функционирует независимо от законов причинности и обычной физики, что делает возможным такие вещи как ясновидение.

– В то время он уже был выжившим из ума стариком.

– Возможно, но мой декан защищал кандидатскую в Дюке[33]33
  Частный американский университет в Северной Каролине; один из ведущих вузов США.


[Закрыть]; там делали много интересных работ по экстрасенсорному восприятию, и он…

– Работ, которые не выдерживали проверки.

– Ну, да, понятно, что не бывает надёжного способа читать чужие мысли – но существует много вполне надёжных исследований, показывающих, что в условиях сенсорной депривации некоторые люди могут угадывать с повышенной точностью, на какой из четырёх объектов смотрит другой человек; при произвольном выборе вероятность правильного ответа равна двадцати пяти процентам, тогда как в экспериментах Гонортона в Нью-Джерси получали от тридцати трёх до тридцати семи процентов, а в одной тестовой группе из двадцати подопытных – даже пятьдесят процентов. И четырёхмерный надразум…

– А, – воскликнул Кайл, – пресловутый ЧМН!

– Четырёхмерный надразум, – твёрдым голосом повторила Хизер, – может рассматриваться как теоретическая модель, объясняющая случайные телепатические сцепки.

Кайл всё ещё улыбался.

– Собираешься получить под это грант?

Хизер внутренне усмехнулась. Чего у неё теперь всегда будет в изобилии, так это грантов.

– Эта модель также объясняет вспышки озарения, – сказала она, – в особенности происходящие во время сна. Помнишь Кекуле, который пытался определить структуру молекулы бензола? Ему приснилась замкнутая в кольцо цепочка атомов – и, как выяснилось, так оно и было. Но, возможно, он совершил этот прорыв не в одиночку. – Она помолчала, раздумывая. – И, возможно, что и я додумалась до своей идеи не сама по себе. Может быть, мы так много спим как раз потому, что во сне нам легче контактировать с надразумом. Может быть, сны нам снятся, когда память о прошедшем дне загружается в надразум. Кстати, отсутствие сновидений может убить, ты это знал? У тебя может быть всё, что ты пожелаешь, но если ты принимаешь вещества, не дающие тебе видеть сны, ты умрёшь; эти контакты жизненно необходимы. И, возможно, работая над какой-нибудь задачей, иногда ты делаешь это не один. Это как с твоим квантовым компьютером: тот компьютер, что видишь ты, решает лишь малую часть задачи, но он работает в тандеме со всеми остальными. Возможно, что иногда во время сна мы контактируем с надразумом и получаем помощь всех остальных его узлов.

– Мягко говоря, мне это кажется какой-то нью-эйджевской белибердой, – сказал Кайл.

Хизер слегка пожала плечами.

– Идея твоего квантового компьютера для большинства людей – такая же белиберда. Но именно так устроена вселенная. – Она помолчала. – Последователь Ноама Хомского будут в восторге. В «Синтаксических структурах» Хомский предположил, что язык – это врождённая способность. Что мы учимся говорить не так, как учимся завязывать шнурки или ездить на велосипеде. Вместо этого человек обладает встроенными языковыми способностями – особыми контурами в мозгу, которые позволяют людям овладевать языком и пользоваться им, не осознавая его сложных правил. Я слышала, как ты сам говорил, когда проверял студенческие работы: «Я знаю, что это предложение грамматически неправильно; я не могу сказать, почему именно, но я в этом уверен».

Кайл кивнул.

– Да, было такое.

– То есть ты – как и любой другой человек – явно обладаешь языковым чутьём. Однако согласно теории Хомского с этим чутьём рождаются. А раз с ним рождаются, оно, вероятно, должно быть закодировано в ДНК.

– Разумное предположение.

– Ни в коем случае, – заявила Хизер. – Филипп Либерман указал на большую проблему теории Хомского. Хомский, фактически, утверждает, что в мозгу имеется языковой «орган», который идентичен у всех людей. Но этого не может быть. Ни одна из генетически обусловленных черт не одинакова у всех людей – всегда имеются вариации. Языковой орган должен демонстрировать такую же вариабельность, какую мы видим в цвете кожи и глаз, в росте, предрасположенности к инфаркту и прочем.

– Это почему же?

– Потому что это так; этого требует генетика. Вот есть, к примеру, люди, которые по-разному переваривают пищу – у диабетиков это происходит так, у людей с непереносимостью лактозы – эдак. Даже люди, которых мы считаем совершенно здоровыми, могут различаться особенностями пищеварения. Пищеварение очень индивидуально, и то, как оно происходит у тебя, никак не влияет на то, как оно устроено у меня. Однако язык должен быть для всех одинаков – для этого он, собственно, и нужен. Если бы были какие-то вариации в том, как ты или я обрабатываем языковую информацию, мы бы не могли общаться.

– C чего бы? Чита пользуется несколькими процедурами обработки речи, которые не основаны ни на каких человеческих моделях, а являются простыми решениями с перебором.

– Конечно, если какие-то мелкие вариации не приводят к большим различиям, то смысл всё ещё возможно донести. Но если вдаваться в тонкости, то мы с тобой согласимся, хотя Чита может иметь иное мнение, что «большой жёлтый шар» – это правильная языковая конструкция, тогда как «жёлтый большой шар» – пусть и не явно неправильная, но всё-же очевидно ненормальная, хотя никого из нас в школе специально не учили, что размер важнее цвета. Мы – люди, говорящие на одном языке – согласны друг с другом относительно весьма тонких особенностей синтаксиса, хотя никто никогда нас им не обучал. И Хомский говорит, что каждый из пяти тысяч различных языков, на которых говорят сейчас, плюс все языки, на которых говорили в прошлом, следуют одним и тем же правилам. Он, вероятно, прав: мы овладеваем и пользуемся языком с поразительной лёгкостью, так что эта способность должна быть врождённой. Но она не может быть обусловлена генетически – как указывает Либерман, это нарушало бы базовые принципы биологии, которая допускает индивидуальные вариации, являющиеся, собственно, движущей силой эволюции. Кроме того проект «Геном человека»[34]34
  Международный исследовательский проект, целью которого является определение последовательности нуклеотидов в человеческой ДНК и идентификация генов в человеческом геноме. В основном завершён в 2003 году, через пять лет после выхода книги.


[Закрыть] не смог найти никаких генов или их комбинаций, кодирующих предполагаемый языковой орган Хомского. В связи с чем вопрос: если эта способность врождённая, но в ДНК не кодируется, то откуда она берётся?

– И ты думаешь, что из предполагаемого надразума?

Хизер развела руками.

– Логичное предположение, разве нет? И ведь прошиты, похоже, не только языковые способности. Символы также общие для разных индивидуумов и разных культур. Это то, что Юнг называл «коллективное бессознательное».

– Но ведь Юнг наверняка считал это метафорой.

Хизер кивнула.

– Поначалу да. Но похоже, что у нас весьма богатый набор общих символов и идей. Знаешь книгу Джозефа Кемпбелла «Герой с тысячью лицами»? Я её использую в некоторых своих курсах. Мифология одна и та же даже в культурах, совершенно изолированных друг от друга. Как это объяснить? Совпадение? А если не совпадение, то что?

– Снова, значит, твой надразум? Но не слишком ли смелая теория?

– Почему? Вовсе нет. Бритва Оккама отдаёт предпочтение решениям с наименьшим количеством элементов. Постулирование одного элемента – надразума – разрешает массу проблем в лингвистике, сравнительной мифологии, психологии и даже парапсихологии. Это простое решение, и…

Часы на каминной полке отбили четверть часа.

– О! – воскликнула Хизер. – Прости, я не думала, что это так затянется, и… Чёрт, теперь я уже не успею рассказать тебе всё остальное. У нас будут гости.

– Кто?

– Бекки.

Кайл заметно напрягся.

– Не уверен, что хочу её видеть. – Он помолчал. – Чёрт возьми, почему ты не сказала, что она придёт?

Хизер развела руками.

– Иначе ты мог не прийти. Послушай, всё будет о'кей, я…

Звук открывающегося дверного замка; Бекки открывала его сама, не звоня в звонок.

Входная дверь распахнулась. В дверном проёме стояла Бекки; её силуэт чётко вырисовывался на фоне уличной тьмы.

Кайл, вскочивший на ноги, затаил дыхание.

Бекки вошла в гостиную. Пару секунд она молчала. Кайл слышал доносящееся из открытого окна жужжание скиммера и затихающий гомон удаляющейся по улице стайки мальчишек.

– Папа, – произнесла Бекки.

Кайл услышал от неё это слово впервые более чем за год. Он не знал, что делать, и просто стоял столбом.

– Папа, – снова сказала она. – Прости меня, папа.

Сердце Кайла бешено заколотилось.

– Я бы никогда не сделал тебе ничего плохого, – сказал он.

– Я знаю, – ответила Бекки. Она подошла вплотную к нему. – Я так виновата, папа. Я не хотела делать тебе больно.

Кайл не доверял своему голосу. Его по-прежнему переполнял гнев и возмущение.

– Почему ты передумала? – спросил он.

Бекки взглянула на мать, потом опустила взгляд к полу.

– Я… я поняла, что ты никак не мог такого сделать.

– А раньше ты была твёрдо уверена. – Эти слова, резкие и грубые, вырвались прежде, чем Кайл успел их остановить.

Бекки слабо кивнула.

– Я знаю. Знаю. Но… но я посмотрела на работу психотерапевта, к которой я ходила, на приёмы, которыми она пользовалась. Я не знала, что воспоминания можно сфабриковать. – Она на мгновение встретилась с отцом взглядом и снова уставилась в пол.

– Эта скотина, – сказал Кайл. – Сколько бед она нам принесла.

Бекки снова взглянула на мать; между ними шёл какой-то обмен, недоступный Кайлу.

– Давай не будем больше о ней беспокоиться, – сказала Бекки. – Пожалуйста. Самое важное – что всё это закончилось… ну, или закончится, если ты меня простишь.

Она снова посмотрела на отца своими огромными карими глазами. Кайл знал, что его лицо оставалось бесстрастным; он не знал, как реагировать. Его растоптали, облили грязью, изгнали – и теперь всё должно кончиться, вот просто так?

Извинений тут явно недостаточно. Этим ранам понадобятся годы – десятилетия – чтобы затянуться.

И всё же…

И всё же он хотел этого больше, чем чего бы то ни было. Он, разумеется, не молился, но если бы существовало что-то, о чём он мог бы молиться, он молился бы о том, чтобы дочь осознала свою ошибку.