Текст книги "Вычисление Бога (ЛП) "

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Всё ещё не понимаю, к чему ты клонишь, – заметил Холлус.

– Да к тому, что жизнь – при всей своей очевидной сложности – может быть сгенерирована очень простыми правилами.

– И эти правила, по которым проводятся итерации – они представляют… что?

– Ну, скажем, законы физики…

– Никто не спорит с тем, что кажущийся порядок может возникать в результате применения простых правил. Но кто их написал? Для этой вселенной, которую ты мне показываешь, ты упомянул имя…

– Джон Конвей.

– Да. Что же, Джон Конвей – это бог данной вселенной. Всё, что доказывает твоя симуляция – что у каждой вселенной должен быть бог. Конвей был программистом. Бог также был программистом; законы физики и физические константы, которые он разработал, являются программным кодом нашей Вселенной. Разница между вашим мистером Конвеем и нашим Богом вот в чём: до того, как написать программу и запустить её, Конвей не знал, что он получит – и поэтому был удивлён результатами. Наш же Создатель, по-видимому, уже представлял себе результат, и написал код с той целью, чтобы его получить. Можно признать, что всё шло не в точности так, как он предполагал – массовые вымирания дают основания это предположить. Но, тем не менее, кажется очевидным, что Бог намеренно сконструировал Вселенную.

– Ты правда в это веришь? – спросил я.

– Да, – ответил Холлус, наблюдая за танцами глайдеров на экране. – Правда.

8

В детстве я три года ходил в «Клуб субботнего утра» Королевского музея Онтарио. Для ребёнка вроде меня, зачарованного динозаврами, змеями, летучими мышами, гладиаторами и мумиями, это был потрясающий опыт. Каждую субботу учебного года мы шли в музей, чтобы попасть в него раньше, чем он откроется. Мы собирались в амфитеатре КМО – ещё до того как какой-то консультант с чрезмерно раздутой часовой ставкой решил, что мы должны на британский манер переименовать его в «Театр КМО». В те дни амфитеатр был довольно непригляден, целиком задрапированный в чёрное; с тех пор его подновили.

Каждое субботнее утро начиналось с того, что мисс Берлин, руководитель клуба, показывала нам на 16-миллиметровой плёнке тот или иной фильм, обычно какую-нибудь короткометражку из Национальной фильмотеки Канады. После просмотра у нас оставались полдня на то, чтобы полазить по музею – не только в галереях, но также и за кулисами. Я обожал каждую минуту этого времени и твёрдо решил, что однажды буду работать в КМО.

Помню, как однажды сотрудник музея, ответственный за многие из реконструкций динозавров, проводил для нас представление. Мужчина показал нам длинный пилообразный зуб и спросил, какому из динозавров он принадлежит.

– Карнозавру, – моментально выпалил я.

Сотрудник музея приятно удивился.

– Верно, – сказал он.

Позже один мальчишка сказал мне, что я ошибся:

– Это был карнивор, а не карнозавр.

Конечно, карнозаврбыл корректным техническим термином: он объединял группу динозавров, включающую тираннозавров и их ветвь. Большинство детей это не знало; чёрт возьми, да этого не знало и большинство взрослых!

Но мне это было известно. Я прочёл информацию об этом на плакате в галерее Динозавров КМО.

То есть, хочу сказать, в той – первоначальной– галерее Динозавров.

В отличие от нынешних диорам, экспонаты в той галерее были прикреплены, так что можно было обойти каждый из них со всех сторон; бархатные канаты не давали посетителям подойти слишком близко. Кроме того, каждый экспонат сопровождало длинное объяснение, отпечатанное на бумаге и заключённое в деревянную рамку – настолько длинное, что на чтение уходило четыре-пять минут.

Главным экспонатом старой галереи был коритозавр, огромный утконосый динозавр, выпрямившийся на задних лапах. В те дни я бы не понял этого, но было что-то удивительно канадское в том, что главный экспонат динозавра в КМО – мирный вегетарианец, в отличие от кровожадного Т. рексаили вооружённого до зубов трицератопса, сокровища музеев США. В самом деле, лишь в 1999-м году в детской галерее Открытий КМО был выставлен Т. рекс. И тем не менее, тот экспонат коритозавра был неправильным. Теперь мы знаем: гадрозавр почти наверняка не мог стоять на задних лапах; судя по всему, чуть ли не всё время он проводил на четырёх конечностях.

Будучи ребёнком, я при каждом посещении музея рассматривал, наряду с прочими, тот скелет и читал описания, сражаясь с лексикой и пытаясь запомнить как можно больше.

Коритозавр до сих пор находился в КМО. Он спрятался в диораме мелового периода в Альберте, но сейчас текст к нему уже не прилагался. Лишь табличка из оргстекла фальшиво украшала застывший в неправильном положении экспонат, и на ней почти не было информации:

« Corythosaurus Excavatus Гилмора

Гадрозавр с гребнем (утконосый), застывший в положении готовности к бегству. Поздний мел, формация олдман (примерно 75 млн. лет назад). Литтл Сэндхилл Грик, неподалёку от Стиввилла, провинция Альберта».

Конечно, «новой» галерее Динозавров недавно стукнуло четверть столетия. Она открылась до того, как Кристина Дорати получила власть, но Кристина посчитала эту галерею моделью того, чем должны быть выставки: не стоит надоедать публике, не нужно грузить их фактами – пусть они просто таращат глаза.

У Кристины две дочери; теперь они уже взрослые. Но я частенько задавался вопросом – когда девочки были маленькими, не случилось ли Кристине попасть в музее впросак? Быть может, однажды она сказала что-то вроде: «О, Мэри, посмотри – это тираннозавр рекс, он жил десять миллионов лет назад». А кто-нибудь – её дочь или, что хуже, какой-нибудь малыш-всезнайка вроде меня – поправил её информацией, которую подчерпнул из обстоятельного описания: «Это не тираннозавр, и жил он не десять миллионов лет назад. Это аллозавр, который жил 150 миллионов лет назад». Впрочем, в чём бы ни заключалась причина, Кристина Дорати ненавидела таблички с информацией.

Мне бы хотелось, чтобы у нас появились нужные средства, чтобы мы снова переделали Галерею динозавров; мне она досталась в нынешнем виде. Но в эти дни с деньгами была напряжёнка: избавление от планетария было не единственным сокращением.

И всё же я то и дело задавался вопросом, сколько детей мы вдохновляем сейчас.

Действительно, сколько?

Нет, это не будет мой Рики; просить об этом было бы слишком. Кроме того, сейчас у него наступил такой возраст, когда каждый мальчишка хочет стать пожарным или полицейским и не проявляет особого интереса к науке.

И всё же, взирая на десятки тысяч школьников, ежегодно приходящих в музей на экскурсии, я каждый раз задавался вопросом – который из них пойдёт по моим стопам? Пойдёт ли вообще хоть один?

* * *

Что касается интерпретации игры «Жизнь», мы с Холлусом зашли в тупик – так что я извинился и отправился в туалет. Как обычно, я открыл все три крана, чтобы создать фоновый шум. В общественных туалетах КМО все краны контролируются датчиками, но это позорище мы не стали устанавливать в туалетах для персонала. Я склонился над одним из унитазов, и меня вырвало; струи воды заглушили эти звуки. Из-за химиотерапии я регулярно, раз в неделю, не мог удержать содержимое желудка. Когда меня рвало, ощущения были не из приятных: грудная клетка и лёгкие и без того были напряжены. Собираясь с силами, я несколько секунд простоял, склонившись над унитазом, а затем поднялся, смыл за собой и прошёл к ряду раковин. Помыв руки, я закрыл все краны. В музее я держал бутылочку жидкости для полоскания рта, сейчас она была у меня с собой. Я хорошенько прополоскал горло, пытаясь избавиться от противного привкуса. А затем наконец вернулся в палеобиологический отдел, словно ни в чём ни бывало улыбнувшись Брузу. Открыв дверь в кабинет, я вошёл.

К моему удивлению, Холлус читал газету. Он взял с письменного стола экземпляр таблоида «Торонто сан» и зажал её в шестипалых руках. По мере чтения стебельки глаз в унисон передвигались слева направо. Я ожидал, что он сразу узнает о моём присутствии, но, может быть, его симулякр был не настолько чувствителен. Я кашлянул, вновь ощутив при этом противный привкус во рту.

– «Добро» «пожаловать» «обратно», – сказал Холлус, переводя взгляд на меня. Он закрыл газету и показал мне первую полосу, чуть ли не целиком занятую единственным заголовком: «Доктор по абортам убит». – В ваших средствах массовой информации мне часто встречаются новости об абортах, но, признаться, точно не знаю, что означает это слово. Это понятие часто обсуждают, но никогда не описывают – даже в этой статье, очевидно связанной с заголовком.

Я подошёл к креслу и затаил дыхание, собираясь с мыслями, не зная с чего начать. Эту самую статью я как раз прочитал сегодня утром по пути на работу.

– Ну, э-э-э… иногда человеческие женщины неумышленно беременеют. Есть определённые процедуры, которые могут убить плод; беременность при этом прерывается. Это и называется абортом. Он, как бы сказать, несколько противоречив, и поэтому его часто делают в особых клиниках, а не в обычных больницах. Религиозные фундаменталисты выступают категорически против абортов – они считают их формой убийства. Некоторые экстремисты взрывают абортарии бомбами. На прошлой неделе такая клиника была взорвана в Буффало – это город с той стороны границы, в штате Нью-Йорк. А вчера бомбу взорвали в Этобико, одном из районов Торонто. В момент взрыва доктор, владелец клиники, находился внутри – и погиб.

Холлус смотрел на меня очень-очень долго.

– А эти… как ты их назвал? Фундаменталисты-экстремисты? Эти фундаменталисты-экстремисты верят, что убивать даже нерождённых детей – неправильно?

– Да.

В речи Холлуса, с вылетающими из обоих речевых щелей словами, было сложно распознать тон, но мне послышался в ней явный скептицизм:

– И они демонстрируют своё несогласие, убивая взрослых?

Я легонько кивнул в ответ:

– Очевидно, да.

Холлус помолчал ещё немного, слегка покачивая вверх-вниз сферическим туловищем.

– У нас, – сказал он, – имеется концепция, которую мы называем… – И из его речевых щелей диссонансом вылетели две ноты. – Оно относится к абсурду, к событиям или словам, которые передают значение, противоположное тому, которое хочешь передать.

– У нас тоже есть сходная концепция. Мы называем её иронией.

Инопланетянин вновь перевёл взгляд на газету:

– Очевидно, её понимают не все.

9

Я никогда не курил. Так с чего вдруг у меня развился рак?

На самом деле, как я узнал, это довольно характерная болезнь среди палеонтологов, геологов и минералогов моего поколения. По сути, я был прав, когда связывал кашель с пылью в рабочих помещениях. Мы то и дело прибегаем к помощи инструментов, которые крошат камни в пыль, вздымая в воздух облака тонкой пыли, но…

…Но на то, чтобы развился рак лёгких, требуется долгое время – а я работал в палеолабораториях тридцать лет. Теперь я почти всегда работаю в маске: сознательность выросла, сейчас почти все так делают. И всё же, за все эти десятилетия я вдохнул пыли куда больше, чем достаточно – не говоря уже о волокнах асбеста и стеклопластика, которые шли на подготовку экспонатов.

Пришла пора за это расплачиваться.

Некоторые из наших с Сюзан друзей говорили, что следует подать в суд – возможно, на музей, а может, и на правительство Онтарио (которое и есть мой конечный работодатель). Конечно, моё рабочее место можно было сделать более безопасным; разумеется, меня могли инструктировать по технике безопасности гораздо тщательнее; без сомнения, можно было…

Но всё это – лишь естественная реакция. Кто-то должен заплатить за такую вопиющую несправедливость. Том Джерико: он отличный парень, хороший муж, прекрасный отец – и даёт на благотворительность… может, и не столько, сколько должен, но всё же выделяет – каждый месяц. И он всегда готов прийти на помощь друзьям, когда они переезжают или красят дом. А сейчас старый добрый Том заработал рак.

Да, кто-то просто обязан за это заплатить, думали они.

А мне… последнее, что хотелось мне – тратить время на судебные тяжбы. О нет – я не собирался судиться.

Тем не менее у меня оказался рак лёгких; с этим нужно что-то делать.

И в этом тоже была своя ирония.

Кое-что из сказанного Холлусом в качестве аргумента за существование Бога было для меня не новостью. То, что касалось фундаментальных физических констант, время от времени именовалось антропным космологическим принципом; я разбирал его на своих лекциях по эволюции. Холлус определённо был прав в том, что Вселенная – по крайней мере, на первый взгляд – казалась созданной специально для возникновения жизни. Как заметил сэр Фред Хойл в 1981-м: «Интерпретация рассмотренных фактов с точки зрения здравого смысла позволяет предположить, что с физикой – а также с химией и биологией – поигрался некий сверхразум, и что в природе нет слепых сил, достойных упоминания. Числа, которые можно извлечь из наблюдаемых фактов, лично мне кажутся настолько подавляющими, что этот вывод практически не допускает сомнений». Впрочем, сэр Фред упорно отстаивал многие из гипотез, не принимаемых научным сообществом.

Всё же в наших с Холлусом разговорах инопланетянин упомянул об эпителии – хотя он сказал «эпителиях»; с формами множественного числа латинских слов у него часто возникали проблемы. Эпителий, или жгутики, – торчащие из клеток удлинения, способные двигаться ритмично; они присутствуют во многих видах человеческих клеток и, как он заметил, также и в клетках форхильнорцев и вридов. Люди, которые верят в искусственное происхождение не только Вселенной, но и жизни, часто упоминают об этих жгутиках. Крошечные моторчики, которые позволяют им шевелиться, невероятно сложно устроены – и, как говорят сторонники теории искусственного создания, снизить уровень этой сложности невозможно: эпителий просто не мог развиться спонтанно, в серии последовательных шагов. Подобно мышеловке, эпителий требует, чтобы работали всеего части; уберите любой из компонентов – и он превратится в бесполезный хлам. Точно так же в отсутствие пружины, держателя, платформы, молоточка или ловушки мышеловка вообще не будет работать. И объяснить, каким именно образом через ряд усложняющихся шагов – а эволюция, как полагают, работает именно так – могли сформироваться клетки эпителия, действительно не удалось до сих пор.

Кстати, среди всех других органов, эпителий слоем в одну клетку покрывает бронхи. Жгутики шевелятся в унисон, удаляя из лёгких мокроту. В ней-то, в этой мокроте, и содержатся мелкие частички, которые по случайности вдохнули. Удалить их надо как можно скорее, пока не развился рак.

Но когда клетки эпителия разрушаются от асбеста, табачного дыма или других веществ, лёгкие больше не могут поддерживать себя в чистоте. В этом случае последним способом удалить слизь остаётся кашель – хронический, мучительный кашель. Но он не слишком эффективен; канцерогены остаются в лёгких, и со временем появляются опухоли. Хронический кашель время от времени повреждает опухоль, примешивая к слизи кровь; как и в моём случае, зачастую это и есть первый признак рака лёгких.

Если правы Холлус и те люди, которые разделяют его веру, эпителий разработал некий очень влиятельный инженер.

Может, именно этого сукина сына мне стоило бы засудить.

* * *

– Моя давняя знакомая из университета выдала предварительный отчёт о твоей ДНК, – сказал я Холлусу через несколько дней после получения образца. В этот раз я снова упустил момент приземления челнока, и форхильнорец – не Холлус – передал через Рагубира и сам образец, и форхильнорские данные по сверхновым, обещанные Дональду Чену.

– И?

Как-нибудь, решил я, надо будет обязательно выяснить – когда он собирается произнести единственный слог, каким образом Холлус выбирает речевую щель?

– И она не верит, что у ДНК инопланетное происхождение.

Холлус переступил с ног на ноги; мой кабинет он всегда находил несколько тесноватым.

– Разумеется, у ДНК инопланетное происхождение. Признаюсь, это не моя личная ДНК – Лаблок извлекла её из своего организма. Но она тоже форхильнорка.

– Она идентифицировала сотни генов, на первый взгляд идентичных для земных организмов. Например, ген, кодирующий синтез гемоглобина.

– Список возможных веществ, способных переносить кислород по кровеносной системе, довольно ограничен.

– Думаю, моя знакомая ожидала увидеть что-нибудь более… ну, инопланетное.

– Я настолько инопланетен, что инопланетнее ты вряд ли встретишь, – ответил Холлус. – То есть, б ольшую разницу в строении наших организмов и ваших нам видеть не доводилось. Впрочем, есть практические инженерные соображения насчёт того, какими странными живые организмы вообще могут быть…

Он поднял одну из шестипалых рук и отвесил мне салют, характерный для вулканцев.

– …Даже если ваши режиссёры не могут охватить все возможные варианты, – добавил инопланетянин.

– Склонен согласиться, – сказал я.

Холлус немного покачал всем телом и продолжил:

– Минимальное число генов для жизни – около 300. Но этого хватит только для самых примитивных созданий; большинство клеток эукариотов имеют общую ключевую группу из порядка 3000 генов. Их можно встретить почти везде – от одноклеточных форм жизни до продвинутых созданий вроде нас; и они одинаковы – или почти одинаковы – на всех планетах, где мы побывали. Кроме того, у всех многоклеточных организмов имеются ещё 4000 дополнительных генов, кодирующих синтез белков для связывания отдельных клеток воедино, для сигнальной межклеточной системы и так далее. Ещё тысячи генов одинаковы для всех животных с внутренним скелетом. Сверх того, ещё тысячи – для всех теплокровных животных. Конечно, если ваша знакомая продолжит поиски, она найдёт в форхильнорской ДНК десятки тысяч генов, не имеющих аналогов в земных формах жизни – хотя, конечно, легче сопоставить гены с уже известными, чем найти незнакомые. Но – это правда! – есть лишь горстка подходов к решению поставленных жизнью проблем, и они встречаются на каждой планете.

– Мне бы и в голову не пришло, что живые существа с Беты Гидры могут пользоваться тем же генетическим кодом, что и земные – не говоря уже о конкретных генах. Я имею в виду, даже у нас здесь код немного варьирует – из шестидесяти четырёх кодонов в митохондриальной ДНК четыре имеют другое значение, чем в ядерной.

– У всех живых существ, которых мы изучили, генетический код, в сущности, одинаков. Поначалу это нас тоже поразило.

– Но ведь это совершенная нелепица, – заметил я. – Аминокислоты бывают в виде двух изомеров, левые и правые – но вся жизнь на Земле построена исключительно на левых изомерах. Совпадение в ориентации аминокислот для двух разных экосистем – пятьдесят на пятьдесят. Шанс на то, что ориентация одинакова в трёх экосистемах – вашей, нашей и вридов – двадцать пять процентов!

– Действительно, – подтвердил Холлус.

– Но даже если мы говорим только о левосторонних аминокислотах, всего их больше ста – а жизнь на Земле построена лишь на двадцати. Каковы шансы на то, что жизнь на других планетах будет построена на тех же самых двадцати?

– Они чертовски малы.

Я, скорее, ожидал услышать от Холлуса точный статистический ответ – и улыбнулся:

– В самом деле, они чертовски малы, – согласился я.

– Но выбор аминокислот не случаен – его предопределил Бог.

– Я просто не могу с этим согласиться, – испустив долгий вздох, ответил я.

– Знаю, – сказал Холлус таким тоном, словно моё невежество приводило его в отчаяние.

Он немного помолчал и сказал:

– Я – не мистик. Я верю в Бога, потому что для меня в этом есть научный смысл. На самом деле, подозреваю, Бог существует во Вселенной из-занауки.

У меня заболела голова.

– Что ты имеешь в виду?

– Если ты помнишь, наша Вселенная закрыта – в конечном счёте она сожмётся в Большом схлопывании. Подобное событие случилось через миллиарды лет после возникновения предыдущей вселенной – а кто знает, до каких феноменальных высот может дойти наука за миллиарды лет? Почему бы не предположить, что разум – или данные, которые его представляют – мог пережить Большое схлопывание, чтобы существовать и в следующем цикле. Такая сущность могла бы обладать достаточными научными познаниями, чтобы повлиять на фундаментальные физические константы следующего цикла – созданную Вселенную, в которой эта сущность могла бы заново возникнуть, уже вооружённая миллиардолетними знаниями и мудростью.

Я покачал головой; мне казалось, что можно было сказать нечто получше, чем старую сказочку на тему «а дальше вниз идут одни черепахи».

– Даже если так, – сказал я, нахмурившись, – всё это не позволяет разрешить вопрос, существует ли Бог или нет. Ты всего лишь отдаляешься от создания жизни ещё на один шаг. Каким образом возникла жизнь в предыдущей вселенной? Если ты не можешь этого объяснить, ты не можешь объяснить ничего.

– Не верю, что это существо – наш Бог – когда-либо был живым, – сказал Холлус. – В смысле, был биологическим организмом. Подозреваю, что наша Вселенная – первая, в которой вообще возникли биология и эволюция.

– Но что же это тогда, этот Бог-существо?

– Здесь у вас мне не доводилось видеть свидетельств того, что вы создали искусственный интеллект.

Это замечание показалось мне отвлечённым, но я кивнул:

– Да, пока что не создали. Но над этим многие работают.

– У нас есть машины, осознающие себя. Одна из них – наш межзвёздный корабль, «Мерелкас». Но мы обнаружили вот что: интеллект имеет свойство появляться внезапно– он сам собой возникает в организованных системах достаточной сложности. Подозреваю, что это существо, которое является Богом нашей Вселенной, – оно было интеллектом без телесного воплощения, возникшее в случайных флуктуациях предыдущей, добиологической вселенной. Верю, что это существо, существующее в полном одиночестве, поставило своей целью, чтобы следующая вселенная имела независимую от него, самовоспроизводящуюся жизнь. Кажется совершенно невероятным, что жизнь могла бы зародиться сама по себе в любойслучайно возникшей вселенной. Достаточной же для развития сознания сложности локализованная матрица пространства-времени, с приличными шансами, могла возникнуть сама по себе всего за несколько миллиардов лет квантовых флуктуаций, особенно в совершенно другой вселенной – в особенности такой, в которой все пять фундаментальных взаимодействий имеют менее яркую разницу относительных сил.

Холлус ненадолго умолк, а затем продолжил:

– Предположение о том, что нашу Вселенную создал учёный, объяснило бы давнюю философскую проблему – почему Вселенная поддаётся научному познанию? Почему абстракции форхильнорцев и землян – такие как математика, индукция, эстетика – применимы к природе реальности. Наша Вселенная научно познаваема, потому чтоеё создал невероятно продвинутый интеллект, который пользовался научным подходом.

Мысль о том, что разум мог возникнуть куда проще, чем сама жизнь, меня ошеломила – и всё же у нас до сих пор не было подходящего определения интеллекта; каждый раз, когда компьютеру вроде как удавалось его обрести, мы просто-напросто говорили, что имели в виду нечто другое.

– Бог-учёный, – сказал я, пробуя мысль на вкус. – Ну, думаю, достаточно продвинутая технология неотличима от магии.

– В точку! – живо откликнулся Холлус. – Эту фразу стоило бы записать.

– Не думаю, что её придумал я. Но твоё предположение и остаётся тем же, что и есть – предположением. Оно не доказывает существования Бога.

Холлус покачал телом:

– И какое же свидетельство могло бы тебя убедить?

Некоторое время о обдумывал ответ, а затем пожал плечами:

– Дымящийся ствол, – сказал я.

Холлус раздвинул глаза на максимальное удаление:

– Что?

– Мой любимый жанр в художественной литературе – детективы об убийствах, и…

– Меня изумляет, что люди находят удовольствие в чтении об убийствах, – вставил Холлус.

– Нет, нет! – возразил я. – Ты не так понял. Нам не нравится читать об убийствах; нам нравится читать о справедливости – когда преступника, неважно насколько умного, изобличают в содеянном. И самое прямое, лучшее доказательство в случае убийства – узнать, что у подозреваемого в руках дымящийся пистолет, что он действительно держит в руках орудие преступления.

– А, – сказал Холлус.

– Дымящийся ствол – неопровержимая улика. И я хочу увидеть именно её – доказательство, которое невозможно оспорить.

– Нет неопровержимого доказательства Большого взрыва, – заметил Холлус. – Нет доказательства эволюции. И всё же ты принимаешь эти теории. Почему вопрос о существовании Создателя требует большего?

На это я не смог придумать хороший ответ.

– Знаю одно, – упрямо сказал я, – для того, чтобы меня убедить, нужно очень убедительное доказательство.

– Мне кажется, тебе привели уйму убедительных доказательств, – сказал Холлус.

Я провёл рукой по голове. Там, где раньше росли волосы, теперь под ладонью лоснилась гладкая кожа.

Холлус был прав: мы принимали эволюцию на веру, не имея абсолютного доказательства. Само собой, кажется очевидным, что собаки произошли от волков. Наши предки, очевидно, одомашнили их, выдавили из них злобу, вывели в них общительность и дружелюбие, в конечном счёте превратив Canis lupus pallipesЛедникового периода в Canis lupus familiaris, современный вид из 300 различных пород.

Если это случилось именно так – если человек действительно превратил Акелу в Ровера, – тогда можно считать доказанным одно из базовых положений эволюции: новые виды (или, по крайней мере, новые подвиды) могут развиваться из старых.

Но мы не можем доказатьэволюцию собаки. За все эти тысячи лет, которые мы разводим мириады собак, нам не удалось создать новый вид собак: чихуахуа по-прежнему может скрещиваться с датским догом, а питбуль может оплодотворить самку пуделя – и в обоих случаях на свет появится плодовитое потомство. Не имеет значения, как старательно пытаемся мы подчеркнуть их различия, собаки всё равно остаются видом Canis lupus familiaris. И мы ни разу не создали нового вида кошки, крысы или слона, кукурузы, кокоса или кактуса. Тот факт, что естественный отбор может вызывать в виде изменения, не оспаривает никто, даже самые упёртые креационисты. Но то, что этот отбор может превращать один вид в другой – на самом деле этот факт никто никогда воочию не наблюдал.

В палеонтологической Галерее позвоночных КМО была длинная диорама, в которой стояли скелеты лошадей, начиная от Hyracotheriumиз эоцена, а затем – Mesohippusиз олигоцена, Merychippusи Pliohippusиз плиоцена, Equum shoshonensisиз плейстоцена, и заканчивая современным видом Equus cabbalus, представленным скаковой лошадью и шетландским пони.

Конечно, чертовски похожена то, что эволюция действительно имеет место: число пальцев на ногах постепенно снижалось с четырёх на передних ногах и трёх на задних у ( Hyracotherium) до одного-единственного, в форме копыта; зубы удлинялись и удлинялись – очевидно адаптируясь к поеданию жёсткой травы; животные (если не считать пони) становились крупнее. Я настолько часто проходил мимо этих экспонатов, что диорама превратилась для меня в неотъемлемую часть жизни. Я редко о ней задумывался, хотя довольно часто мне приходилось описывать её VIP-персонам во время экскурсий.

Один вид прокладывает путь другому в бесконечной череде мутаций, адаптаций ко всё изменяющимся условиям.

Это я охотно принимал.

Я принимал это, потому что теория Дарвина имеет смысл.

Так почему же я не принимал также и теорию Холлуса?

Экстраординарные заявления требуют экстраординарных доказательств. Так отвечал Карл Саган каждый раз, когда сталкивался с уфологами.

И что теперь скажешь, Карл? Пришельцы уже здесь – в Торонто, в Лос-Анджелесе, в Бурунди, в Пакистане, в Китае. Доказательство неопровержимо: они здесь.

А что насчёт Бога Холлуса? Как насчёт доказательств существования разумного Творца? Похоже, у форхильнорцев и вридов их больше, чем у меня о существовании эволюции – той теории, на которой я построил всю свою жизнь, свою карьеру.

Но всё же… всё же…

Экстраординарные заявления. Наверняка они обязанытребовать доказательств получше. Безусловно, доказательство должно быть монументальным, неопровержимым.

Конечно, должно!

Без сомнения.