Текст книги "Вычисление Бога (ЛП) "

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

26

Музей закрылся для посетителей в 16:00; сейчас мы с Холлус вновь шли через выставочный зал сланцев Бёрджесс.

– Я заметила, многие из выставленных окаменелостей – гипсовые слепки, – сказала она.

– Ну, некоторые из них настоящие, – ответил я, указывая на сланцы вокруг нас. – Но мы, конечно, обмениваемся с другими музеями – даём им нужный им слепок в обмен на что-то, нужное нам. Или просто покупаем их слепки.

Я остановился и указал вверх:

– Вот этот экземпляр Tyrannosaurus Rexв галерее Открытий – слепок. А Parasaurolophus– самый популярный слепок; мы только что закончили его для музея в Хельсинки.

– Меня эти окаменелости просто завораживают, – сказала Холлус. – Физических слепков мы не делаем, но для интересующих нас объектов создаём голограммы высокого разрешения. – И, немного помолчав, добавила: – Мне позволят отсканировать эти образцы?

– Ты хочешь отсканировать образцы сланцев Бёрджесс?

– Да, пожалуйста! – попросила она. – Это неразрушающая процедура; она никоим образом не повредит самим образцам.

Я почесал над ухом – где некогда росли волосы:

– Думаю, это можно организовать, но… – тут во мне проснулся прижимистый бизнесмен. – Но, как я сказал, мы обычно обмениваем или продаём наши слепки. Что мы получим взамен?

– Предлагаю в обмен аналогичным образом отсканированную библиотеку аналога кембрийского взрыва на Бете Гидры, – немного поразмыслив, ответила Холлус.

Желание торговаться – третья из пяти стадий Элизабет Кюблер-Росс. Этот тип торгов обычно ничего не даёт, но он по меньшей мере научил меня не сдаваться так просто.

– Ещё я хочу получить такую же библиотеку сканов эквивалента кембрийского взрыва с Дельты Павлина, – сказал я.

Стебельковые глаза Холлус дёрнулись. Я уже усвоил, что такое их движение означает, что она собирается возразить, но настоял на своём:

– В конце концов, вы всё равно поделитесь этими данными с вридами, а потому им тоже придётся заплатить. К тому же мне нужны две копии ваших сканов, поскольку одну мы собираемся передать в Смитсоновский музей.

Холлус немного поразмыслила, а потом стебельки её глаз затрепетали, и она сказала:

– Договорились.

– Как пройдёт сканирование? – спросил я.

– Нескольким из нас придётся лично спуститься сюда с оборудованием, – пояснила она.

– Правда? Ух ты, – улыбнувшись, сказал я. – Будет здорово ещё раз тебя увидеть – я хочу сказать, во плоти. Сколько времени займёт процедура?

Холлус обвела взглядом стенды, словно прикидывая масштабы работ:

– Мне сдаётся, примерно одни ваши сутки. Сканирование на таком высоком разрешении занимает время.

Я нахмурился.

– Что же, нам в любом случае придётся это сделать, когда музей будет закрыт. Ваше личное присутствие, когда музей открыт для публики, – это слишком рискованно. И, раз уж это займёт столько времени, нам придётся начать работу вечером в воскресенье – и работать весь понедельник, когда в музее выходной, – сказал я. Последний раунд бюджетных сокращений Майка Харриса заставил нас открываться для публики только шесть дней в неделю. – Думаю, нет причин откладывать. Как насчёт вечера в это воскресенье?

– А когда это будет? – поинтересовалась Холлус.

– Через два дня.

– Да, – ответила она. – Отлично.

* * *

Для меня принятие душа всегда было просто способом быстро стать чистым – и сейчас эта процедура ещё ускорилась: у меня не осталось волос, которые нужно мыть. Но для Сюзан душ был самым настоящим наслаждением. В будние дни она принимала его быстро, но по утрам в субботу она проводила в нём где-то по полчаса – наслаждалась теплой водой, позволяла ей делать массаж. И, пока Сюзан была в душе, я лежал в постели, рассматривал украшающие потолок спальни гипсовые завитушки и размышлял. Пытался найти смысл.

Один из моих любимых фильмов – «Пожнёшь бурю», оригинальную версию, в которой роли Клэренса Дэрроу, Уильяма Дженнингса Брайана и Г. Л. Менкена играли Спенсер Трейси, Фредерик Марч и Джин Келли. На этот фильм сделали пару ремейков, специально для телевидения; никогда не понимал, зачем переделывать хорошиефильмы. Почему бы не взять плохие и не переделать их, исправив допущенные ошибки? Мне бы очень хотелось увидеть приличную версию «Дюны» или «Детектива Варшавски» – или «Скрытой угрозы», если на то пошло. Но на «Пожнёшь бурю» ремейк сделали – сперва с Джейсоном Робардсом, Кирком Дугласом и старым добрым Дэрреном Макгэвином – Карлом Колчаком из «Крадущегося в ночи», не меньше. Собственно, если подумать, Менкен и Колчак весьма похожи… когда не играют вампиров.

Но я опять отвлёкся. Господи, как бы я хотел концентрироваться получше!

Как бы хотел, чтобы боль ушла.

Как бы я хотел – чёрт возьми, как сильно хотел бы! – быть уверенным в том, что мои мысли связные, что они здравые, что они – то, что я действительнодумаю, что они не спутаны болью или таблетками.

Впервые увидев «Пожнёшь бурю», я самодовольно ухмыльнулся тому, как Спенсер Трейси подчистую разнёс Фредрика Марча, заставив фундаменталиста превратиться в лепечущего идиота прямо на свидетельской трибуне. «Что, получил? – подумал я. – И как, понравилось?»

Раньше я читал в Университете Торонто курс по эволюции. Я это уже упоминал, верно? Когда Дарвин впервые выдвинул свою теорию, учёные предположили, что ископаемые останки её подтвердят, что мы увидим плавное превращение одного вида в другой, увидим, как малые изменения накапливаются со временем, образуя новый вид.

Но окаменелости этого не показали. Да, да – переходные виды находили: Ichthyostega, который кажется промежуточным между рыбой и амфибиями; Caudipteryx– смесь динозавра и птицы; даже Australopithecus —в сущности, обезьяноподобный человек.

Но постепенные изменения? Накопление мутаций со временем? Нет. Акулы остаются акулами уже четыреста миллионов лет, черепахи занимаются своими черепаховыми делами двести миллионов лет, а змеи ползают по планете восемьдесят миллионов. По правде, ископаемые останки почти не демонстрируют постепенных последовательностей, малозаметных улучшений; единственной по-настоящему убедительной эволюционной последовательностью у позвоночных остаётся ряд лошади. Именно поэтому чуть ли не каждый из крупных музеев считает своим долгом выставить на всеобщее обозрение этот эволюционный ряд – такой же, как у нас в КМО.

Стивен Джей Гулд и Нильс Элдридж ответили на это, выдвинув теорию периодически нарушаемого равновесия – прерывистого равновесия, как говорим мы, эволюционисты. Виды не изменяются в течение долгого времени, а затем вдруг, с резким изменением условий окружающей среды, стремительно превращаются в новые. Я на девяносто процентов хотел поверить Стивену и Нильсу, но на десять процентов чувствовал в этом подвох, семантический фокус, игру слов вроде гулдовских «непересекающихся сфер» религии и науки. Чувствовал, что ими, этими эвфемизмами, прикрывают больной вопрос – тот факт, что ископаемые останки не подтверждают теорию Дарвина; словно, выбрав для проблемы название попричудливее, можно её решить. (Не то, чтобы Гулд первый это придумал: фраза Герберта Спенсера о движущей силе эволюции – «выживание самых приспособленных» – в сущности, не что иное, как тавтология, поскольку для «приспособленности» так и не придумали лучшего определения, чем просто «свойство, повышающее шансы на выживание».)

Долгосрочная стабильность окружающей среды? В феврале температуры в Торонто зачастую падают до двадцати по Фаренгейту, а слой снега может доходить до пояса. Воздух становится настолько сух, что шелушится кожа и трескаются губы. Без толстого свитера, тёплой парки, шарфа и шапки умереть от переохлаждения проще простого.

Шестью месяцами позже, в августе, обычными являются температуры за девяносто градусов; да и выше сотни не есть что-то из ряда вон. Воздух настолько тяжёлый от влажности, что, даже неподвижно стоя на месте, ты уже обливаешься потом; солнце настолько жаркое, что считанные минуты без шляпы приводят к головной боли, а радио то и дело предупреждает пожилых и слабых сердцем не выходить на улицу.

По теории прерывистого равновесия условия окружающей среды остаются стабильными на продолжительные промежутки времени. Почти на всей планете эти условия не являются стабильными даже в течение месяцев.

Но я был настойчив; мы все были такими – все, кто преподавал эволюционные курсы. Мы включили прерывистое равновесие в наши учебные планы и снисходительно покачивали головами, когда наивные студенты вопрошали нас о недостающих звеньях.

И такое самодовольство было для нас не в новинку. Эволюционисты заносчиво сложили руки на груди ещё в 1953-м, когда Гарольд Урей и Стэнли Миллер получили аминокислоты, пропуская электрический разряд через первичный бульон – который, как они тогда считали, адекватно представлял атмосферу ранней Земли. Ещё бы, думали мы, – ведь мы уже на полпути к созданию жизни в пробирке, на полпути к доказательству того, что жизнь появилась в результате простых, спонтанных, естественных процессов. Если встряхнуть бульон как следует, того и гляди появятся полноценные самовоспроизводящиеся организмы.

Вот только ничего из этого не вышло. Мы по-прежнему не знаем, как перейти от аминокислот к самовоспроизведению. А если посмотреть на клетки в электронные микроскопы, можно увидеть такое, что Дарвину и не снилось – механизмы, вроде жгутиков, которые оказываются столь невероятно сложными сами по себе, что почти невозможно представить их появление в результате плавных, дозволяемых теорией эволюции, шагов. Такие механизмы, которые, кажется, создавались сразу и целиком – со всеми сложными, движущимися частями.

Что же, мы проигнорировали и биохимические доводы – с тем же самодовольством. Помнится, старина Джонси как-то дал мне статью в «Скептикал Инквайер», в которой Мартин Гарднер пытался разбить Майкла Бихи, профессора из Университета Лихай, написавшего «Чёрный ящик Дарвина: биохимический вызов эволюции» – сборник хорошо аргументированных доводов в пользу разумного замысла. Фамилия Бихи, как не преминул указать Гарднер, созвучна с «хи-хи» – шутка, смешок, нечто такое, чего нельзя принимать всерьёз. Если в данный момент мы не можем разглядеть последовательность шагов, которые могли привести к появлению жгутиков – или к ряду последовательных изменений, заставляющих кровь сворачиваться, или к сложности человеческого глаза, или к системе клеточного метаболизма, основанном на АТФ, – это отнюдь не означает, что такие шаги не имели места.

И, конечно, мы продолжали настаивать на том, что Вселенная кишит жизнью – что в Земле нет ничего особенного, что она, в действительности, заурядна, что планет вроде неё… ну, что их как той грязи, от которой мы и взяли название для нашей.

Но затем, в 1988-м, была открыта первая экзопланета, у звезды HD 114762. Конечно, тогда мы и знать не знали, что это планета; мы полагали, что это, наверное, коричневый карлик: в конце концов этот объект оказался в девять раз тяжелее Юпитера, летая по орбите, приближенной к HD114762 ближе, чем Меркурий к Солнцу. Но в 1995-м была открыта ещё одна экзопланета, на этот раз вполовину меньшая Юпитера, вращающаяся на орбите вокруг своей звезды, 51 Пегаса, также на меньшем расстоянии, чем Меркурий от Солнца. А потом мы находили новые экзопланеты, ещё и ещё – и все в звёздных системах, не похожих на нашу.

В нашей системе, Солнечной, газовые гиганты – Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун – находятся на удалённых орбитах, а внутренние планеты маленькие и каменистые. Теперь мы из обычной звёздной системы превратились в аномалию. И при этом само устройство Солнечной системы, похоже, критически важно для развития и поддержания жизни. Без гравитационного воздействия со стороны нашей гигантской луны – практически сестры-планеты, образованной на ранних этапах формирования Земли, когда астероид врезался в ещё незастывший шар – вращение Земли было бы неустойчивым, а атмосфера сокрушительно плотной, наподобие атмосферы Венеры. А в отсутствие Юпитера, патрулирующего границы между внутренней и внешней частями Солнечной системы и сметающего своей чудовищной гравитацией своенравные кометы и астероиды, наша планета испытывала бы прямые попадания таких объектов куда чаще. Столкновение с болидом, очевидно, практически стёрло жизнь с лица планеты шестьдесят пять миллионов лет назад; мы бы не справились с более частыми бомбардировками.

Разумеется, родная Холлус звёздная система очевидно напоминала нашу, как и система вридов. Тем не менее такие звёздные системы, как Солнечная, экстраординарно редки; это исключение, а не правило. И клетки совсем не просты; они невероятно сложно устроены. И ископаемые останки, вызывающие одновременно и восхищение, и разочарование, наглядно показывают: эволюция движется скорее скачками, чем накоплением постепенных изменений.

Всю взрослую жизнь я прожил, будучи бескомпромиссным неодарвинистом. Меньше всего мне хотелось бы отречься от своих взглядов на смертном одре.

И всё же…

И всё же, как верит Холлус, быть может, в головоломке жизни кроется нечто большее.

Я знаю, эволюция реальна; я знаю это наверняка. Я видел окаменелости, знакомился с исследованиями ДНК, которые показывают, что наш генетический материал на 98,6 % совпадает с генетическим материалом шимпанзе, а потому у нас неизбежно должен быть общий предок.

Движется скачками…

…А может… квантовымискачками?

Законы Ньютона семнадцатого столетия в основном правильны; они абсолютно применимы для огромного числа самых разных вычислений. Мы их не отбросили; скорее, сделали в двадцатом столетии частью новой, более всеобъемлющей физики – физики относительности и квантовой механики.

Теория эволюции – продукт девятнадцатого столетия, она была опубликована Дарвином в его книге, полное название которой «Происхождение видов путём естественного отбора, или Сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь». Но чем больше мы узнавали, тем менее адекватным представлялся нам естественный отбор в качестве механизма создания новых видов; даже наши лучшие попытки искусственной, разумной селекции, очевидно, не справились с этой задачей: все собаки по-прежнему принадлежат к виду Canis familiaris.

И сейчас мы оказались на рубеже двадцать первого столетия. Определённо, не кажется ли разумным представить, что идеи Дарвина, как до него идеи Исаака Ньютона, будут включены в нечто большее, в некую более полную теорию?

Проклятье!

Будь оно проклято.

Ненавижу, когда боль приходит вот так – внезапно пронзает меня, словно нож.

Я потянулся к беспорядочно заваленному всякой всячиной журнальному столику. Мои таблетки – где они? Где?

27

Ронда Вейр, невысокая, полная, с серебристыми волосами, была детективом полиции Торонто. Её телефон зазвонил в воскресенье, в 13:11. Она подняла трубку и сказала:

– Детектив Вейр.

– Здравствуйте, – произнёс на другом конце скрипучий мужской голос, заметно раздражённый. – Надеюсь, на этот раз я говорю с тем, кем нужно; меня несколько раз перенаправляли.

– Чем могу помочь? – спросила Ронда.

– Меня зовут Константин Калипедес, – ответил голос. – Я дежурный управляющий в гостинице «Лейкшор Инн» в Этобико. Наша горничная только что нашла в одной из комнат оружие.

– Какой оружие?

– Пистолет. И ещё она нашла пустой чехол для – как там его? – автомата.

– Гость уже выписался?

– Гости, во множественном числе. Нет. Номер зарезервирован за ними до полудня среды.

– Продиктуйте их имена.

– Первый – Дж. Д. Эуэлл, второй – К. Фолзи. У них машина с номерами из Арканзаса.

– Вы записали номер?

– Нет, они сами его записали на карточке регистрации, – сказал управляющий и продиктовал Ронде нужные буквы и цифры.

– Горничная закончила прибирать в номере?

– Нет. Как только она нашла пистолет, я велел ей прекратить уборку.

– Это правильно, – похвалила Ронда. – Продиктуйте ваш адрес.

Он продиктовал.

– Я приеду через… – сказала она и посмотрела на часы, в уме подсчитала время; в воскресный день пробок быть не должно, – через двадцать минут. Если эти Эуэлл или Фолзи вернутся, попробуйте их придержать, но не только не подвергаясь риску. Это понятно?

– Да.

– Я уже еду.

* * *

Гостиница «Лейкшор Инн», что неудивительно, располагалась на бульваре Лейкшор. Ронда Вейр с напарником, Хэнком Ли, припарковала ничем не примечательный автомобиль перед центральным входом. Они разделились: Хэнк стал проверять номера у машин с левой стороны, а Ронда – с правой. У шести автомобилей оказались американские номера – две машины были из штата Мичиган, две из Нью-Йорка, по одной из Миннесоты и Иллинойса. Ни у одной не было арканзасского номера. Накрапывал дождик; позднее он собирался полить сильнее. Воздух был пропитан резким запахом озона.

Константин Калипедес оказался пожилым греком с брюшком и седой щетиной бороды. Он провёл их по длинному коридору, оставив позади множество закрытых дверей, пока все трое не добрались до открытой. Там они нашли горничную, иммигрантку из Ост-Индии, и уже вчетвером направились к номеру 118. Калипедес достал было универсальный ключ, но Ронда не дала ему открыть дверь. Она открыла дверь сама, повернув ручку ключом, чтобы не смазать возможные отпечатки. Комната была довольно непрезентабельной – две картины в рамках висели косо, а в зеленовато-голубые обои отслаивались по стыкам. В комнате стояли две кровати двойного размера, рядом с одной была бутыль с кислородом, какой пользуются страдающие от апноэ – приступов ночного удушья. Обе постели были не застелены; очевидно, девушка нашла оружие, не успев за них взяться.

– Где пистолет? – спросила Ронда.

Горничная вошла в комнату и показала. Сейчас пистолет лежал на полу рядом с чемоданом.

– Мне пришлось передвинуть чемодан, чтобы добраться до розетки, – пояснила девушка. Её речь звучала с мягким акцентом. – Хотела включить пылесос. Должно быть, чемодан был закрыт неплотно, и пистолет выпал, – и, указав рукой, добавила: – а там, дальше, оказался деревянный ящик.

– Девятимиллиметровый «глок», – произнёс Хэнк, бросив взгляд на пистолет.

Ронда посмотрела на ящик. Внутри он был выложен пенистой резиной и был как раз подходящего размера, чтобы вместить самозарядный карабин «Intertec Tec-9», опасное оружие – в сущности, автомат длиной с предплечье. Держать пистолет в Канаде было само по себе незаконным, но куда сильнее беспокоило, что Фолзи и Эуэлл оставили его в номере, предпочтя ему «Tec-9» – оружие, из-за обоймы на 32 патрона запрещённое даже в США. Ронда выпрямилась, упёршись руками в бока, и медленно обвела комнату взглядом. Две пепельницы; номер для курящих. Модемные выходы, к которым можно подключиться, но ноутбука не видно. Она шагнула в ванную. Две опасные бритвы, флакон с пеной. Две зубные щётки, одна из которых сильно измочалена.

Вернувшись в комнату, она обратила внимание на Библию с чёрной обложкой, лежащую на одном из ночных столиков.

– Веские причины? – спросила Ронда у напарника.

– Я бы сказал, да, – ответил Хэнк.

– Что это значит? – спросил Калипедес, не сводящий с них глаз.

– Это означает, – объяснила Ронда, – что имеются достаточно веские причины полагать, что преступление либо было совершено, либо планируется, что даёт нам право провести обыск без ордера. Вы можете остаться и наблюдать – по правде, мы будем даже рады, если вы останетесь.

На департамент не единожды подавали в суд, заявляя, что при обыске исчезали ценности.

Калипедес кивнул, а потом повернулся к горничной:

– Возвращайся к работе, – велел он.

Она скрылась за дверью.

Ронда достала носовой платок и, зажав его между пальцами, приоткрыла ящик ночного столика. В нём оказался ещё один экземпляр Библии, на этот раз в красной обложке – типичное гидеоновское издание. Детектив подошла ко второму ночному столику. Она вытащила из кармана карандаш и приоткрыла обложку чёрной Библии. Это издание было не гидеоновским, и на внутренней стороне обложки было красными чернилами написано «К. Фолзи». Ронда бросила взгляд на чехол для карабина:

– Кажется, нашим ценителям Библии следовало бы перечитать ту часть, где говорится о мечах и оралах.

Хэнк хрюкнул в ответ. Сейчас он перебирал карандашом бумаги в ящике комода.

– Взгляни-ка сюда, – сказал он через несколько секунд.

Ронда подошла к нему. Хэнк нашёл расправленную карту Торонто. Постаравшись брать только за края, Хэнк перевернул её и указал на часть, которая была бы обложкой, если бы карта оставалась сложенной. Здесь была наклейка «Барнс-энд-Нобл» – американской книготорговой сети, не имеющей магазинов в Канаде. Фолзи и Эуэлл, видимо, купили карту в Арканзасе. Хэнк осторожно перевернул её. Она оказалась разноцветной, усеянной разного рода значками и условными обозначениями. Ронда не сразу заметила сделанный шариковой ручкой кружок на пересечении Киплинга и Хорнера, менее чем в двух километрах от того места, где они сейчас находились.

– Господин Калипедес, – сказала Ронда, жестом подзывая его к себе. – Сэр, это ваш округ. Можете сказать, что находится на углу Киплинга и Хорнера?

Он почесал подбородок, усеянный седой щетиной:

– «Молочная лавка Мака», «Мистер „Подводная лодка“», химчистка. Ах, да – и та клиника, которую недавно взорвали.

Ронда и Хэнк переглянулись.

– Вы уверены? – спросила Ронда.

– Разумеется, – ответил грек.

– Господи, – сказал Хэнк, начиная понимать возможные масштабы дела. – Бог ты мой!

Они торопливо осмотрели карту в поисках ещё каких-нибудь отметок. Таких нашлось три. Один из них был кружок, обведённый вокруг красного прямоугольника на Блор-стрит. Ронде не пришлось спрашивать, что это за здание: прямо на карте курсивом было напечатано « Корол. музей Онтарио».

Также были обведены «Скайдом» – домашний стадион «Голубой сойки» – и телецентр Си-Би-Си в нескольких блоках к северу от «Скайдома».

– Достопримечательности для туристов, – заметила Ронда.

– Если не считать, что у них полуавтоматическое оружие, – откликнулся Хэнк.

– «Сойка» играет сегодня?

– Ага. «Милуоки» в гостях.

– А что в Си-Би-Си?

– В воскресенье? Я знаю, у них по утрам прямой эфир из холла; насчёт дневного эфира не уверен, – ответил Хэнк, продолжая разглядывать карту. – Кроме того, может, они направились ещё куда-то, помимо этих трёх мест. В конце концов, карту они с собой не взяли.

– И всё же…

Хэнку не нужно было разжёвывать возможные последствия:

– Да.

– Берёмся за КМО – там бывает этот инопланетянин, – решила Ронда.

– На самом деле его там нет, – заметил Хэнк. – Это просто передача, проекция с их корабля.

Ронда фыркнула, показывая, что ей это и без того известно. Она достала сотовый.

– Организую, чтобы направили группы к Си-Би-Си и «Скайдому», и попрошу пару ребят подождать здесь, на случай если Фолзи и Эуэлл вернутся.

* * *

В три тридцать Сюзан подбросила меня до станции «Даунсвью»; было облачно, небо потемнело, угрожая пролиться дождём. Рики на вторую половину дня остался у Нгюенсов; наш сынишка мало-помалу превращался в ценителя вьетнамской кухни.

По воскресеньям поезда в метро ездят неторопливо, с долгими перерывами; я сэкономил время в пути, стартовав с «Даунсвью» на северном конце линии «Спадина», а не с «Норс-Йорк Сентер». Мы поцеловались с женой на прощание – она постаралась продлить поцелуй как можно дольше. Я ей улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.

Затем я взял бумажный пакет с приготовленными для меня сандвичами и спустился на станцию – длинный эскалатор повёз меня в подземный мир.

* * *

Ронда Вейр и Хэнк Ли получили описания Фолзи и Эуэлла от Калипедеса. Управляющий не мог сказать, кто из них кто, но одному было лет двадцать пять, он был сухощавым блондином, быть может, в пять футов восемь дюймов ростом, с глубоким прикусом и «ёжиком» на голове; второй был лет на десять старше и на три-четыре дюйма выше, у него было узкое лицо и коричневые волосы. Оба говорили с акцентом уроженцев южных штатов. И, разумеется, один из них мог иметь при себе пистолет-пулемёт «Tec-9», возможно спрятанный под плащом. Хотя по воскресеньям в музее полно народу – он был излюбленным местом для прогулок разведённых отцов с детьми, – имелся неплохой шанс на то, что Ронда или Хэнк могут увидеть подозреваемых.

Детективы припарковали машину на маленькой стоянке у Юридической библиотеки имени Боры Ласкин, с южной стороны здания планетария, а затем пешком дошли до КМО, в который вошли через главный вход, после чего направились прямиком к Рагубиру Синху.

Ронда сверкнула полицейским значком и описала тех двоих, которых они с Хэнком пытались разыскать.

– Я их видел, – сказал Рагубир. – Здесь, несколько дней назад. Двое американцев с южным акцентом. Я их запомнил, потому что они назвали сланцы Бёрджесс «засланцами». Я рассказал об этом жене – шутку она оценила.

Ронда вздохнула:

– Тогда маловероятно, что они сюда вернулись. И всё же это наша единственная зацепка. Мы прогуляемся по музею, если вы не возражаете.

– Нисколько, – сказал Рагубир.

Он по радио связался с другими охранниками, чтобы те тоже подключились к поиску.

Ронда вновь достала сотовый:

– Вейр, – произнесла она. – Подозреваемые на этой неделе были в КМО; мы попробуем их поискать, на случай если они вернулись, но я бы сконцентрировалась на «Скайдоме» и Си-Би-Си.

* * *

Я добрался до музея около 16:30, вошёл через служебный вход и поднялся до выставочного зала сланцев Бёрджесс, чтобы ещё раз осмотреть экспонаты и убедиться, что к прибытию Холлуса и его команды всё готово.

* * *

Ронда Вейр, Хэнк Ли и Рагубир Синх встретились в Ротунде в 16:45.

– У меня ничего, – сказала Ронда. – Что у вас?

Хэнк покачал головой:

– Я и забыл, какой он огромный. Даже если Фолзи и Кутер вернулись, они могут быть где угодно.

– Мои люди тоже их не нашли, – сказал Рагубир. – Многие посетители ходят по залам в плащах. Раньше у нас работал бесплатный гардероб, но это было до бюджетных сокращений. – И, пожав плечами, добавил: – Люди не любят платить.

Ронда взглянула на часы:

– Уже почти закрытие.

– Вход для школьных групп по выходным закрыт, – заметил Рагубир. Он указал на ряд стеклянных дверей под мозаичными окнами. – Им придётся выйти через главный вход.

Ронда нахмурилась:

– По всей видимости, их здесь и нет. Но мы всё-таки подождём снаружи, посмотрим, вдруг они выйдут.

Хэнк кивнул, и напарники двинулись к стеклянным дверям вестибюля. Было похоже, что сейчас польётся дождь. Ронда снова позвонила по сотовому:

– Новости есть? – спросила она.

Из динамика послышался скрипучий голос сержанта:

– Определённо, в телецентре Си-Би-Си их нет.

– Ставлю на «Скайдом», – сказала Ронда в трубку.

– Мы тоже.

– Едем туда, – сказала она и убрала телефон.

Хэнк бросил взгляд на тёмное небо:

– Надеюсь, успеем увидеть, как стадион накрывают крышей, – сказал он.

* * *

Джей-Ди Эуэлл и Кутер Фолзи прислонились к окрашенной в бордовый цвет стене в Нижней Ротунде; на Фолзи была надета бейсбольная кепка «Голубых соек», которую он купил на матче в «Скайдоме» за день до этого. В помещении зазвучала запись мужского голоса с ямайским акцентом: «Дамы и господа, музей закрыт. Просим всех посетителей немедленно проследовать к главному выходу. Большое спасибо за визит, надеемся увидеть вас снова. Дамы и господа, музей закрыт. Просим всех посетителей…»

Фолзи одарил Эуэлла довольной ухмылкой.

В Театр КМО вели четыре двойные двери, которые часто оставались незапертыми. Любопытные посетители время от времени просовывали в них головы, но, если никаких репетиций не было, взору открывался лишь огромный тёмный зал.

Эуэлл и Фолзи подождали, пока Нижняя Ротунда опустеет, после чего по девяти ступенькам спустились в театр. Какое-то время они простояли неподвижно, привыкая к темноте. Хотя театр не имел окон, немного света здесь всё же было: светились красные буквы «ВЫХОД», наружное освещение проникало в щели под дверьми, светились большие часы на стене поверх дверей, горели красным светодиоды датчиков пожарной сигнализации, сквозь пять маленьких окошек прожекторной будки над сценой в зал проникал мягкий свет от пульта управления или другого оборудования.

Немногим раньше Фолзи и Эуэлл высидели здесь показавшийся им бесконечным фильм о выделке небольшого каноэ аборигеном-канадцем, который плавал на нём по разным водоёмам. Но американцев заботил не фильм. Вместо этого они изучали строение помещения: наличие сцены перед экраном, число рядов кресел, расположение проходов и ступенек, ведущих на сцену.

Сейчас, привыкнув к тусклому освещению, Фолзи и Эуэлл быстро спустились по левому проходу, нашли ведущую на сцену лестницу, поднялись по ступенькам и проскользнули за свисающий с потолка огромный экран. Они оказались за кулисами.

Здесь света было побольше. Сбоку располагалась небольшая умывальная комнатка, в которой кто-то оставил свет включённым, а дверь приоткрытой. За экраном стояли несколько некомплектных кресел и обычная мешанина из светового оборудования, микрофонов, свисающих с потолка канатов, напоминающих анаконду. Всё покрывал толстый слой пыли.

Эуэлл сбросил куртку, открывая взгляду скрытый под нею небольшой пистолет-пулемёт. Притомившись таскать его с собой, он опустил оружие на пол и уселся в одно из кресел.

Фолзи, в свою очередь, устроился в соседнем, сплёл руки за затылком и откинулся на спинку, терпеливо выжидая.