Текст книги "Вычисление Бога (ЛП) "

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

22

Озарение снизошло во сне. Без сомнения, идея возникла из-за записи, которую я оставил для Рики: идея о возможности для какой-то версии меня жить после смерти тела. Я был настолько взбудоражен, что встал с постели и направился вниз, чтобы попытаться вызвать Холлуса. Снова и снова постукивал я по двенадцатиграннику голографического проектора в надежде на визит форхильнорца. Но ничего не вышло; мне пришлось ждать появления Холлуса до следующего утра, когда он по собственной инициативе появился в моём кабинете.

– Холлус, – сказал я, как только изображение инопланетянина стабилизировалось, – думаю, я знаю, что закопано на мёртвых планетах, под ландшафтными метками.

Инопланетянин уставился на меня.

– Это не ядерные отходы, – сказал я. – Как ты сказал, там нет знаков радиационной опасности, к тому же на промежутках в миллионы лет на этот счёт нечего волноваться. Нет, они похоронили там нечто такое, что хотели сохранитьнавечно, а вовсе не то, от чего хотели избавиться. Именно поэтому кассиопейцы пошли так далеко, что остановили тектонические сдвиги на своей планете, взорвав свою же луну: они хотели быть уверенными в том, что их подземное хранилище никогда не уйдёт вглубь.

– Возможно, – согласился Холлус. – Но что именно они хотели сохранить столь тщательно, в то же время постаравшись отпугнуть всех от попыток это откопать?

– Самих себя, – сказал я.

– Хочешь сказать, это что-то вроде бомбоубежища? Сейсмическое прослушивание показало, что в хранилище на первой планете Мю Кассиопеи А места хватило бы лишь для очень ограниченного числа индивидов.

– Нет, нет, – сказал я. – Мне кажется, они всенаходятся там. Миллионы, миллиарды; какой бы ни была их популяция. Думаю, они подвергли свои мозги сканированию и загрузили себя в компьютерный мир – и «железо», генерирующее этот мир, машины, к которым они хотели закрыть доступ, – и теперь эти механизмы хранятся в глубине, под суровыми ландшафтами.

– Отсканировали… – произнёс Холлус левой речевой щелью.

– Сканер… – невнятно донеслось из правой.

– Но мы нашли только три планеты с искусственным ландшафтом, спроектированным на то, чтобы отпугнуть любопытных, – пояснил он, немного помолчав. – Другие планеты, которые мы посетили – третья планета Эты Кассиопеи А, вторая планета Сигмы Дракона и третья планета Грумбриджа 1618 – они просто покинуты.

– На этих трёх компьютеры могли запустить в космос. Или эти расы могли решить, что лучший способ избежать чужого внимания – вообще ничего не делать. Даже знаки предупреждения привлекают внимание; может, они решили спрятать свои машины без указания места.

– Но зачем целым расам идти на такое? – спросил Холлус. – Зачем отказываться от физического существования?

Для меня ответ был легче лёгкого:

– Сколько тебе лет? – спросил я.

– В земных годах? Сорок семь.

Это меня удивило. По какой-то причине я считал, что Холлус старше меня.

– И сколько ты проживёшь?

– Может быть, ещё восемьдесят, если сумею избежать несчастных случаев.

– Значит, типичная продолжительность жизни форхильнорцев – сто тридцать лет?

– Для женщин. Мужчины живут лет на десять больше.

– Значит, э-э-э… о господи!.. Значит, ты женщина?

– Да.

Я был поражён.

– Я понятия не имел. Твой голос – он довольно низкий.

– Таковы все голоса форхильнорцев, будь то мужские или женские.

– Думаю, я продолжу называть тебя «он», если ты не против.

– Меня это давно не обижает, – сказал Холлус. – Можешь продолжать в том же духе.

– Как бы то ни было, ты проживёшь в общей сложности сто тридцать лет, – продолжил я. – Что касается меня, сейчас мне пятьдесят четыре; если бы не аденокарцинома, я бы прожил ещё двадцать с чем-то лет, если не тридцать или все сорок.

Холлус пошевелил стебельками глаз.

– И на этом – всё! Но даже не будь у меня рака, почти все эти годы моё здоровье постоянно бы ухудшалось, – сказал я и, помедлив, спросил: – Форхильнорцы стареют элегантно?

– Поэт с нашей планеты однажды сказал: «Всё это – тускнеющие луны». Метафора, означающая почти то же, что и ваше выражение «чем дальше, тем хуже», с момента рождения. Тела форхильнорцев, как и умственные способности, со временем только ухудшаются.

– Ну, а если бы ты могла получить виртуальное существование? Если бы могла жить внутри компьютера? Если бы ты могла с пика своей юности оставаться вечно молодой, без какого бы то ни было ухудшения?

– Бессмертие всегда было мечтой моего народа, – признал Холлус.

– Как и моего. Фактически, многие проповедники обещают вечную жизнь, хотя и в другом смысле, – как приманку, награду за хорошее поведение. Впрочем, заметно улучшив продолжительность жизни системой здравоохранения, мы и близко не подошли к бессмертию.

– И мы не подошли, – сказала Холлус, – как и вриды. Но и они, и мы, мы все лелеем мечты на вечную жизнь.

– Несколько лет назад мы полагали, что совершили прорыв. Мы нашли способ приклеивать концевые участки на молекулы ДНК.

Хромосомы имеют на концах защитные участки, нечто вроде пластиковых наконечников для шнурков; при каждом делении хромосомы эти наконечники – их называют теломерами – укорачиваются. После достаточно большого числа делений наконечники полностью исчезают, и хромосома утрачивает способность к делению.

– Мы тоже сделали это открытие, почти сто лет назад, – сказала Холлус. – В лаборатории замещение теломеров может заставить отдельные клетки делиться без ограничения, но в целом организме это не проходит. Когда организм достигает критической массы клеток, деление либо останавливается после заданного числа – как если бы теломеры истончились, – либо деление становится неконтролируемым, и образуются опухоли.

Стебельки глаз Холлус немного согнулись.

– Как ты помнишь, я потеряла свою мать из-за рака востиррарл, органа, по функциям аналогичного вашему костному мозгу.

– Лейкемия, – мягко произнёс я. – Мы называем рак костного мозга лейкемией.

Холлус какое-то время молчала.

Да, я по-настоящему мог понять это искушение.

Чтобы тебя загрузили.

Чтобы тебя отделили от физического тела.

Чтобы ты жил без опухолей, без боли.

Если бы мне даровали такую возможность, пошёл бы я на это?

Без раздумий.

– Определённо, отказаться от физической сущности – огромное искушение, – сказал я. – Жить вечно молодым, совершенно здоровым.

Я посмотрел на Холлуса, который сейчас стоял на пяти ногах; похоже, он давал шестой передышку.

– В этом случае вашему народу опасаться нечего. Можно предположить, что ваша раса скоро получит ту же способность; похоже, её получают все. А затем форхильнорцы, если захотят, они… перейдутв новую форму существования.

Холлус несколько секунд помолчал.

– Не думаю, что меня это обрадует, – наконец сказал он.

– Если раса за расой избирают этот путь, он должен быть весьма соблазнительным.

– Думаю, да, – согласился Холлус. – Мы достигли серьёзного прогресса в технологиях сканирования мозга. Для нас это посложнее, чем для людей: мозг расположен в центре тела, и интеграция двух половинок явно представляет проблему. Как бы то ни было, мне представляется, что в течение нескольких десятилетий мы сможем загрузить в компьютер целое сознание форхильнорца.

Холлус ещё немного помолчал и добавил:

– Это объясняет явление, которое показывают в ваших фантастических фильмах: почему инопланетные расы, встречающиеся во плоти, всегда находятся примерно на одинаковом технологическом уровне? Судя по всему, имеется узкий промежуток времени перед изобретением межзвёздных полётов и прекращением телесного существования расы. Также это объясняет, почему поиск других цивилизация радиотелескопами обычно ничего не даёт: промежуток между развитием радио и прекращением его использования относительно невелик.

– Но ведь, насколько вы смогли определить, ни одна из изученных вами рас, за исключением наших трёх, не существовала одновременно с другой, – заметил я и тоже помолчал. – Нашим расам – людям, форхильнорцам и вридам – может выпасть первый шанс на то, чтобы в Галактике возникла… федерация планет.

– Интересная мысль, – сказал Холлус. – Ты считаешь, именно поэтому Бог вмешался в ход событий на наших планетах? Чтобы привести нас к достаточно продвинутым технологиям одновременно, чтобы мы могли сформировать некий альянс?

– Возможно, – сказал я. – Хотя не уверен, чего можно этим добиться. То есть, для наших цивилизаций это может быть благом, но что от этого проку Создателю?

Холлус опустил на пол шестую ногу.

– Это очень хороший вопрос, – резюмировал он.

* * *

Этим же вечером, когда мы уложили Рики спать и я ему немного почитал, мы с Сюзан сидели на диване в гостиной. Одной рукой я обнял её за плечи, а её голова покоилась у меня на груди.

– Ты когда-нибудь задумывалась о будущем? – спросил я, самую малость поднимая руку чуть выше. – И я не имею в виду близкое.

Насчёт близкого будущего я и без того был уверен – о нём она думала предостаточно.

– Я говорю о далёком будущем – через тысячи или даже миллионы лет, – пояснил я.

Мне не видно было лицо Сюзан. Я надеялся, что она улыбается.

– Меня тогда не будет, мне этого не увидеть.

Я немного помолчал, не зная толком, хочу ли я в самом деле затрагивать эту тему.

– А если бы способ был? – спросил я. – Способ жить вечно.

Сюзан схватывала всё на лету; отчасти поэтому я на ней и женился.

– Холлус тебе это предложил? Бессмертие?

Я покачал головой:

– Нет. У него не больше идей о том, как воплотить бессмертие, чем у меня. Но они нашли свидетельства ещё шести видов, которые, быть может, открыли бессмертие… в каком-то роде.

Сюзан слегка передвинула свою голову на моей груди:

– Правда?

– Похоже, они… ну, слово, которое мы использовали, было «перешли». Они перешлина другой уровень существования… скорее всего, загрузив себя в компьютеры.

– Едва ли это означает «жить вечно». С не меньшим успехом можно сохранить себя в формальдегиде.

– Полагаем, загруженные в компьютер сущности продолжают там существовать. Они действуют, реагируют и взаимодействуют друг с другом. По правде, они могут даже быть не в состоянии сказать наверняка, что у них больше нет материального существования; их сенсорные ощущения могут быть не хуже или даже лучше, чем те, к которым привыкли мы.

– Ты говоришь, целые цивилизации пошли на такое? – недоверчиво спросила Сюзан.

– Это моя теория. Да.

– И ты думаешь, сознания индивидов по-прежнему работают внутри компьютера, и будут работать всегда?

– Это возможно.

– Но это значит… это значит, что тебе не пришлось бы умирать?

– Ну, тому мне, который из плоти и крови, конечно, пришлось бы умереть. И как только сканирование бы завершилось, у меня больше не было бы одного существования с загруженным в компьютер экземпляром меня. Но «загруженный я» помнил бы, как он был мной, и продолжил бы существовать после моей смерти. С его точки зрения – или с точки зрения тех, кто с ним общается – это был бы самый настоящий я. Поэтому – да, если бы мы обладали технологией, в очень реальном смысле слова мне бы не пришлось умирать. Полагаю, одна из главных причин для того, чтобы люди загружали себя в компьютеры – с тем, чтобы избавиться от неминуемых старости или болезни.

– Так значит, вот как стоит вопрос? – спросила Сюзан. Её сердце бешено стучало; я чувствовал биение пульса. – Тебе правда не сделали такого предложения?

– Нет, – ответил я. – Ни форхильнорцы, ни вриды не знают, как это воплотить. Если уж на то пошло, мы лишь предполагаем, что с теми расами случилось именно это. Похоже, все разумные создания либо уничтожают самих себя вскоре после создания ядерного оружия, либо переживают этот момент лет на сто пятьдесят, после чего решают… перейти.

Сюзан приподняла плечи.

– Если бы вопрос стоялименно так – если бы тебе сделали такое предложение прямо сейчас, – я могла бы ответить по-другому. Ты же знаешь, я…

Она не договорила, но я знал: она была готова сказать, что пошла бы на что угодно, лишь бы меня не потерять. Я сжал её руку.

– Но, – продолжила она, – во всех других случаях я бы сказала «нет». Не могу представить, чтобы это было чем-то, чего я хочу.

– Ты жила бы вечно, – сказал я.

– Нет, я бы существовала вечно. Это совсем не то же самое.

– Конечно, можно было бы имитировать всё. Все детали, всё что угодно.

– Если это не настоящее, это не то же самое, – заявила Сюзан.

– Ты бы не смогла отличить это от реальности.

– Может, и нет, – сказала Сюзан. – Но я бы знала, что это обман, вот в чём разница!

Я пожал плечами:

– Когда Рики играет в бейсбол на «Нинтендо», он наслаждается этим не хуже реальной игры. По правде, он играет в компьютерный бейсбол даже чаще. Не думаю, что у его поколения возникнут с этим такие концептуальные проблемы, как у нас, – сказал я и, помолчав, добавил: – У виртуального существования свои плюсы. Необязательно стареть. Необязательно умирать.

– Мне нравится взрослеть и развиваться, – нахмурившись, сказала Сюзан. – То есть, да – иногда мне бы хотелось по-прежнему иметь тело восемнадцатилетней меня. Но по большому счёту меня устраивает и нынешнее.

– Цивилизация за цивилизацией, похоже, идут на это.

Сюзан опять нахмурилась.

– Ты говоришь, они либо загружают себя в компьютеры, либо взрывают себя?

– По всей видимости. Холлус говорит, перед форхильнорцами стоял тот же ядерный кризис, в котором мы пребываем до сих пор.

– Может быть, они потому и решили, что у них нет иного выхода, кроме замены реальности симуляцией. Если, скажем, США и Китай задумают развязать войну, в этом случае мы, вероятно, погибнем – и с человечеством будет покончено. Но если бы всё это было симуляцией и всё пошло наперекосяк, можно нажать на кнопку, всё обновить – и продолжить жить заново. Может, для агрессивных рас виртуальное существование – единственная надежда выжить в долгосрочном плане?

Определённо, она высказала интригующую мысль. Может быть, нельзя перерасти желание взорвать друг друга. Может, неизбежно, что в конечном счёте та или иная страна, группа террористов или просто какой-то сумасшедший устроит конец света; как говорил Холлус, со временем способность к массовому уничтожению жизни обходится всё дешевле, становится выполнимее и доступнее. Если нет способа затолкать джина – будь то ядерные бомбы, биологическое оружие или ещё какие-то инструменты массового уничтожения – обратно в бутылку, тогда как можно более оперативный переход для этих рас может быть единственным безопасным выходом.

– Я вот думаю, что выберет человечество, когда наступит время? – спросил я. – Скорее всего, технология появится у нас лет через сто.

Не было нужды в драматизме; на таких промежутках времени мы с Сюзан сидим в одной лодке.

– Мы с тобой этого уже не увидим, но у Рики есть шанс. И я задаюсь вопросом – что они предпочтут?

Сюзан помолчала, а затем медленно покачала головой:

– Я бы так хотела, чтобы мой сын жил вечно, но… но всё-таки надеюсь, что он, как и все остальные, выберет нормальное существование.

В голове у меня роились мысли – мысли о боли от ободранных коленях, разбитых сердцах и поломанных костях; мысли о рисках, которым так подвержена живая плоть; мысли о том, через что прохожу я.

Я сомневался, что решение имеет обратную силу. Раз скопировав в компьютер то, что ты собой представляешь, скорее всего, уже нельзя отказаться от этого решения. Если биологическая версия тебя продолжает жить, с момента завершения сканирования ветви жизни расходятся. Позднее нет способа реинтегрировать два существа; это было бы чем-то вроде принуждения идентичных близнецов занять одно и то же тело.

На всех тех шести планетах, которые исследовал корабль Холлуса, не было разумных форм жизни. Возможно, все цивилизации оборвали жизнь биологических существ, как только были созданы электронные. В самом деле, возможно, это единственное имеющее смысл решение, чтобы полностью избавиться от возможности теракта против виртуального мира. Конечно, по крайней мере на Земле есть те, кто никогда добровольно не согласится на загрузку в компьютер – амиши, луддиты и другие. Но их можно было бы отсканировать тайком, поместить в виртуальный мир, неотличимый от того, в котором они живут, – вместо того, чтобы оставлять существ из плоти и крови, чьи потомки могут разрушить компьютеры.

Я задался вопросом, пожалела ли какая-то из этих цивилизаций о своём решении.

Мы с Сюзан легли в постель. В конце концов она погрузилась в сон, а я лежал ни в одном глазу, уставившись в тёмный потолок и завидуя вридам.

Вскоре после того, как мне поставили диагноз, я прошёл несколько кварталов от КМО до главного магазина «Чаптерс» на Блор-стрит, где купил книгу Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании». В ней описывались пять стадий отношения к смерти: отрицание и одиночество, гнев, попытки торговаться, депрессия и смирение; по моим подсчётам, сейчас я находился далеко в стадии номер пять, хотя в некоторые дни у меня было чувство, что я навеки завяз на стадии четыре. Тем не менее почти без исключения каждый проходит через эти стадии в той же последовательности. Так разве удивительно, что целые цивилизации проходят через одни и те же стадии?

– Охота и собирательство.

– Сельское хозяйство или животноводство.

– Металлургия.

– Строительство городов.

– Монотеизм.

– Век географических открытий.

– Век разума.

– Атомная энергия.

– Выход в космос.

– Информационная революция.

– Заигрывания с межзвёздными путешествиями.

– А потом, потом… Потом – кое-что ещё.

Будучи дарвинистом, я бессчётное число часов провёл, втолковывая неспециалистам, что у эволюции нет цели, что жизнь – всё разрастающийся кустарник, спектакль всё новых и новых актов приспособленчества.

Но сейчас, возможно, было похоже на то, что цель, окончательный результат, всё же есть.

Конец биологии.

Конец боли.

Конец смерти.

Глубоко внутри – вполне подходящая метафора, взывающая к внутренностям, к биологии и человечности – я был настроен решительно против идеи отказа от телесного существования. Виртуальная реальность – не что иное, как танец якобы с гитарой, но без гитары, только доведённый до абсурда. Моя жизнь имела смысл, потому чтоона реальна. О, разумеется, я мог бы воспользоваться генератором виртуальной реальности, чтобы поехать на имитацию раскопок, где мог бы найти виртуальные окаменелости, включая даже кардинально меняющие представления о картине событий (например, ну, не знаю… скажем, мог бы найти последовательность, показывающую тысячу пошаговых переходов от одного вида к другому…). Но всё это было бы бесполезным, не имеющим смысла; я был бы просто глайдером, выпустившим «ружьё». Не было бы дрожи в предчувствии открытия – ископаемые останки оказались бы там просто потому, что я захотел, чтобы они там оказались. И они не дали бы абсолютно никаких новых знаний о реальной эволюции. На реальных раскопках я никогда не знаю, что удастся найти – никто заранее не знает. Но, что бы я ни отыскал, оно обязано укладываться в обширную мозаику фактов, полученных Бэкландом, Кювье и Мантелем, Долло, фон Хюне, Коупом, Маршем, Штернбергами, Ламбе, Парком, Эндрюсом, Кольбертом, старым Расселом и молодым Расселом-однофамильцем, Остромом, Дженсеном, Баккером, Хорнером, Вайшампелем, Додсоном, Донгом, Чженом, Серено, Чаттерджи, Кюри и Бретт-Серманом, как и остальными – первооткрывателями или моими современниками. Это реально; это часть одной и той же Вселенной.

Но сейчас, здесь я бы проводил большую часть времени с имитацией, с виртуальной реальностью. Да, где-то был бы настоящий Холлус из плоти и крови, и – да, я когда-то в прошлом с ним даже встречался бы. Но большинство из моих взаимодействий были бы с продуктом работы компьютера, с кибертенями. Погрузиться в искусственный мир так легко, так просто! Да, это очень просто.

Я обнял жену, принимая реальность всем своим существом.

23

Этой ночью, как и прошлой, как следует выспаться мне не удалось. Усталость, видимо, накопилась. Я пытался – честно пытался – принимать удары судьбы стоически, держаться молодцом. Но сегодня…

Сегодня…

Шёл «золотой час» – тот промежуток времени между началом рабочего дня в 9 утра и открытием музея для публики в 10:00. Мы с Холлусом рассматривали окаменелости со специального стенда сланцев Бёрджесс: Opabinia, Sanctacaris, Wiwaxia, Anomalocarisи Hallucigenia– настолько причудливые формы жизни, что классифицировать их было задачей нетривиальной.

Ископаемые навеяли на меня мысли о посвящённой фауне Бёрджесс книге Стивена Джея Гулда «Удивительная жизнь».

Это, в свою очередь, заставило вспомнить о фильме, название которого Гулд выбрал для своей книги – о классической картине Джимми Стюарта, излюбленной рождественской трагикомедии.

А это, в свою очередь, привело к мысли о том, насколько я дорожу своейжизнью… моим реальным, настоящим, существом из плоти и крови.

– Холлус, – произнёс я осторожно, как можно мягче.

Сейчас его стебельковые глаза всматривались в группу из пяти глаз существа Opabinia, столь непохожего ни на что иное в прошлом Земли. Стебельки качнулись – пришелец перевёл взгляд на меня.

– Холлус, – повторил я. – Я знаю: твоя раса куда более технически продвинута, чем моя.

Он не шевелился.

– И, – продолжил я, – вы должнызнать такое, чего мы не знаем.

– Это так.

– Я… ты же помнишь мою жену, Сюзан. И ты видел Рики.

Стебельковые глаза легонько соприкоснулись:

– У тебя приятная семья, – произнёс он.

– Я… я не хочу оставлять их, Холлус. Не хочу, чтобы Рики рос без отца. Не хочу, чтобы Сюзан осталась одна.

– Это достойно сожаления, – согласился форхильнорец.

– Но должноже быть что-нибудь, что вы можете предпринять – какой-нибудь способ меня спасти.

– Мне очень жаль, Том. Правда, жаль. Но, как я сказала твоему сыну, у нас нет ничего.

– Ладно, – сказал я. – Хорошо. Послушай, я знаю, как обстоят дела. У вас действует какая-то директива о невмешательстве, верно? Вам не дозволяется вмешиваться в происходящее на Земле. Я это понимаю, но…

– По правде говоря, такой директивы нет, – сказал Холлус. – Мы бы помогли, будь это в наших силах.

– Но вы же обязанызнать, как лечить рак. Учитывая, сколько всего вам известно о ДНК и о том, как работает жизнь – вы не можете не знать такой простой вещи, как вылечить рак.

– Мы тоже подвержены раку, мы с тобой это обсуждали.

– А вриды? Как насчёт вридов?

– И они тоже. Рак, он… неотъемлемая часть жизни.

– Пожалуйста, – взмолился я. – Пожалуйста!

– Я ничего не могу сделать.

– Ты должен, – сказал я. Мой голос зазвучал иначе, стал скрипучим; я ненавидел его звучание, но был не в силах замолчать. – Ты должен!

– Мне правдажаль, – сказал инопланетянин.

И внезапно я понял, что кричу, а слова эхом отдаются среди стеклянных стендов:

– Чёрт бы тебя побрал, Холлус! Будь оно проклято. Я бы тебе точно помог! Так почему ты отказываешь мне?

Холлус ничего не отвечал.

– У меня жена. И сын.

Двойной голос форхильнорца подтвердил, что он слушает:

– «Я» «знаю».

– Так помоги же мне, чёрт тебя побери! Помоги!Я не хочу умирать.

– Я тоже не хочу, чтобы ты умер, – ответил Холлус. – Ты мой друг.

– Никакой ты не друг! – заорал я. – Будь ты моим другом, ты бы помог.

Я в любой момент ждал отключения голографической проекции, был готов к тому, что Холлус исчезнет, оставляя меня наедине с древними мёртвыми останками кембрийского взрыва. Но форхильнорец оставался рядом, терпеливо выжидая, а я плакал, окончательно утратив самообладание.

* * *

В этот день Холлус исчез где-то в 16:20, но я остался в кабинете и работал допоздна. Мне было до невозможности стыдно за утреннюю выходку, она была отвратительной.

Конец был близок; я знал это уже несколько месяцев назад.

Почему я не мог быть храбрее? Почему оказался не в силах встретить его с достоинством?

Настало время завершать свои дела, я это знал.

Мы с Гордоном Смоллом не разговаривали тридцать лет. В детстве мы жили в Скарборо на одной улице и были не разлей вода, но сильно рассорились в университете. Он чувствовал, что я поступил с ним отвратительно; я чувствовал, что это он поступил со мной отвратительно. В первые лет десять после этой ссоры я, по-моему, вспоминал о Гордоне не реже раза в месяц. Я по-прежнему злился на него за то, как он со мною поступил, и когда временами лежал ночью без сна, снова и снова прокручивая в голове всё, что меня расстраивало, имя Гордона всплывало в первую очередь.

Разумеется, в моей жизни накопилось множество других незаконченных дел – самые разные взаимоотношения, некоторым из которых стоило поставить точку, а другие было необходимо наладить. Я знал, что до некоторых из них руки так никогда и не дойдут.

Вот, например, была Николь – девочка, которую я подвёл в вечер школьного бала. У меня так и не вышло рассказать ей, что случилось – что отец напился и спустил мать с лестницы, и что я провёл ночь рядом с ней в «скором» отделении больницы Скарборо. Разве можно было рассказать об этом Николь? Задним числом, конечно, пришло понимание – наверное, следовало просто сказать ей, что мама упала, что мне пришлось ехать с ней в больницу… но Николь была моей девушкой, и она могла решить навестить мою мать. А потому я солгал – сказал, что у меня были неполадки с машиной, и меня поймали на этой лжи, и я так и не получил шанса поведать Николь о том, что случилось на самом деле.

Ещё был Бьёрн Амундсен, который занял у меня сотню долларов в университете, да так их и не вернул. Я знал, что он беден, знал, что ему отказали в стипендии. Он нуждался в этой сотне гораздо больше меня; если уж на то пошло, он всегдануждался в деньгах куда больше меня. И он так и не смог их вернуть. По глупости я однажды отпустил беззлобный комментарий о том, что он – рискованная инвестиция. В ответ Бьёрн предпочёл меня избегать, чем признаться, что не может вернуть долг. Мне всегда казалось, что дружба бесценна, но в этом случае оказалось, что цена у неё есть, и это жалкая сотня баксов. Я бы очень хотел извиниться перед Бьёрном, но понятия не имел, что с ним стало.

Можно вспомнить и Пола Курусу, с которым мы учились в старших классах. Его я в приступе злости как-то раз обозвал расистским прозвищем – единственный раз в моей жизни. Он посмотрел на меня с такой болью; конечно, ему приходилось слышать такое и от остальных, но предполагалось, что мы с ним друзья. Понятия не имею, что на меня нашло, и я всегда хотел высказать ему, как мне было жаль. Но разве можно заговорить об этом три десятка лет спустя?

Но Гордон Смолл – с ним я был просто обязан поговорить. Я не мог, просто не мог уйти в могилу, так и не разобравшись с этим. Гордон переехал в Бостон в начале 1980-х. Я позвонил в справочную. В Бостоне числились трое Гордонов Смоллов, но лишь у одного из них в инициалах стояла средняя Ф. Вторым именем Гордона как раз было «Филипп», вспомнил я.

Я бегло записал номер, набрал девятку для выхода на город, набрал личный код для дальних звонков, затем номер Гордона.

– Алло? – ответила девочка.

– Алло, – сказал я. – Могу я поговорить с Гордоном Смоллом?

– Сейчас, – сказала она, и крикнула куда-то: – Дедушка!

Дедушка. Он уже дедушка – в пятьдесят четыре. Просто уму непостижимо, сколько времени прошло. Я был готов повесить трубку, когда из неё донёсся голос:

– Алло?

Всего два слога – но голос я узнал моментально. С ним нахлынули целые вереницы воспоминаний.

– Горд, это Том Джерико, – сказал я.

Повисла пауза, и через несколько секунд в трубке послышалось ледяное:

– А.

По крайней мере, он не бросил трубку. Может быть, он подумал, что кто-то умер – наш общий друг, скажем… кто-то, о ком ему хотелось бы знать, кто-то, кто значил для нас обоих достаточно много, чтобы я мог отставить наши разногласия в сторону, чтобы известить Гордона о похоронах. Кто-то из группы старых друзей, из нашей округи.

Но больше он ничего не сказал. Просто «а». И стал ждать, пока я продолжу разговор.

Сейчас Гордон был в Штатах, а я неплохо знал американские масс-медиа: как только инопланетяне оказались на территории США – тот форхильнорец, который обивал пороги судов в Сан-Франциско, и второй, посещающий психиатрическую клинику в Чарльстоне, – о внешнем мире речи больше не зайдёт; если Гордон и знал обо мне и Холлусе, то не подал знака.

Конечно, я заранее отрепетировал свои слова, но его тон – холод, враждебность – заставили меня проглотить язык. В конце концов я выпалил:

– Мне жаль.

Он мог понять это как угодно: «мне жаль тебе докучать», «мне жаль, что пришлось оторвать тебя от дел», «прискорбно слышать, что у тебя стряслось то или иное печальное событие», «жаль, что скончался старый друг» – или, конечно же, что я, собственно и хотел сказать: «сожалею о том, что случилось. Жаль, что нашёлся тот клин, который был вбит между нами десятилетия назад». Но Гордон не собирался делать разговор лёгким для меня:

– Что – жаль? – спросил он.

Я выдохнул в трубку, возможно, довольно-таки шумно.

– Горд, мы ведь были друзьями.

– Пока ты меня не предал. Да, были…

Так вот, значит, как всё будет! Никакой взаимности; ни малейшего осознания, что мы оба обошлись друг с другом неправильно. Всему виной я, и только я.

Злость бурлила во мне; в какой-то миг я хотел дать ей выплеснуться, сказать ему, какую боль причинил мне его поступок, сказать, как я плакал – буквально, по-настоящему плакал – от бешенства и разочарования, как мучился от того, что дружба разбилась вдребезги.

На секунду я прикрыл глаза, стараясь успокоиться. Я позвонил, чтобы поставить точку, а вовсе не для того, чтобы заново начать старую ругань. Грудь пронзило болью; стресс всегда её усиливал.

– Мне жаль, – повторил я. – Это не давало мне покоя, Горд. Год за годом. Я не должен был сделать то, что сделал.

– Да уж, это чертовски верно сказано, – сказал он.

Однако я не мог взять всю вину на себя; во мне всё ещё говорила гордыня или что-то вроде того.

– Я надеялся, мы могли бы извиниться друг перед другом, – предложил я.

Но Гордон увильнул от этой идеи:

– Почему ты звонишь? После стольких лет?

Мне не хотелось говорить ему правду: «Видишь ли, Горд-о, дело вот в чём: я скоро умру, и…»

Нет. Нет, я не мог бы заставить себя это произнести.

– Просто хотел разобраться со старыми делами.

– Поздновато спохватился, – заметил Гордон.

«Нет, – подумал я. – В следующем году было бы поздновато. Но, пока мы живы, ещё не поздно».

– Кто взял трубку, твоя внучка? – спросил я.

– Да.

– Моему сыну шесть. Его зовут Рики – Ричард Блэйн Джерико.

Я помолчал, давая имени повисеть в воздухе. Гордон тоже был фанатом «Касабланки»; я думал, может, звук этого имени его смягчит. Но если Гордон и улыбнулся, по телефону я этого не увидел.

Он ничего не ответил, поэтому я спросил:

– Как у тебя дела, Горд?

– Отлично, – ответил он. – Женат уже тридцать два года; два сына, два внука и внучка.

Я ждал в ответ хоть какой-нибудь взаимности; простого «а у тебя?» было бы достаточно. Но не дождался.