Текст книги "Журнал «Если», 1994 № 11-12"

Автор книги: Роберт Альберт Блох

Соавторы: Джон Кейт (Кит) Лаумер,Роберт Артур,Рэндал Гаррет,Джордж Генри Смит,Йен (Иен) Уотсон,Никита МИХАЙЛОВ,Наталия Сафронова,Татьяна Королева,Владимир Губарев,Джеффри Уолмен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Если оперировать категориями Фромма, – рассуждает психолог Юлия Ракитская, – то «быть» подразумевает «быть в настоящем». Для коллекционера самое опасное, что он все время находится либо в прошлом, вспоминая успехи, либо в будущем, грезя о новых приобретениях. Настоящее остается эфемерным, незначимым. Это освобождает от борьбы с действительными проблемами, подменяет собою реальную жизнь. Пока диалог с вещью развернутый, расширенный – все в пределах нормы, считают психиатры. Но когда коллекционер, поставив новое приобретение на полку, тут же забывает о нем, – это уже приобретает характер навязчивой идеи. Один 40-летний коллекционер музыкальных дисков, потративший на свое увлечение более двадцати лет, сейчас оказался в жесточайшем кризисе. Вся квартира – в пластинках, но ни семьи, ни детей у него нет. Спрашивается, ради чего он жил? Коллекция стала идолом, который словно заменил собой живых людей. Вспомним библейскую заповедь: «Не сотвори себе кумира». Нарушение этой заповеди можно рассматривать и как дорогу к более тяжким грехам – воровству, убийству. Звучит, может быть, жестко, однако действительность показывает, что да, за картину могут убить. Не случайно скупщиками краденых экспонатов, даже если похищение связано с кровью, выступают частные коллекционеры.

Начало коллекции и ее продажа– это как бы два рубежа. У человека, фанатично отдающегося своему увлечению, всегда есть чувство незавершенности. Неполнота коллекции сродни комплексу собственной неполноценности. Но когда потребность поиска насыщается и азарт исчезает, возникает желание покончить с этим. И продажа становится актом освобождения от зависимости, но в то же время у человека появляется ощущение завершенности некоторого этапа жизни.

Кстати, был ли коллекционером Скупой рыцарь? С одной стороны, цель накопления – приобретение того, что нравится, трата на фетиш. Скупой рыцарь ничего не тратил. Но можно рассматривать это как накопление не просто денег, а чувств, желаний, заложенных в могуществе золота, возможностей, которые оно дает. Тогда придется признать за этим пушкинским персонажем право именоваться коллекционером.

Коллекционировать можно что угодно: свои чувства, эмоции, ощущения, путешествия или жен, мужей, любовников. Самая нестандартная коллекция в Англии – оригинал собирает образцы коровьих экскрементов со всего мира. Для коллекционера важно, чтобы эта вещь была у него! Коллекционирование, по Фромму, сводится к категории «иметь». Можно собирать старинные французские кулинарные рецепты. На начальных этапах, возможно, вы будете стараться готовить по ним. Но как только это перейдет в фазу тотального увлечения, кулинария отойдет для вас на задний план, и вы не будете испытывать потребности в приготовлении пищи, удовлетворяясь самим фактом владения рецептами.

Могут ли богатые собирать дешевые вещи? Может, человеку больше удовольствия доставили бы этикетки от спичечных коробок, чем картины, в которых он не разбирается? Покупка картин идет скорее по прагматическим соображениям, нежели по эстетическим. Богатство ведь закрепощает. Богатый человек будет стесняться коллекционировать спичечные коробки, несмотря на то, что это, быть может, его давняя детская страсть. Есть понятие превентивной скромности, когда у человека с хорошими финансовыми возможностями нет внутреннего разрешения тратить на себя деньги, а его отсутствие в свою очередь блокирует и само желание. «У меня всего достаточно»– Лозунг таких людей, а для чего тогда деньги, непонятно. Их накопление теряет смысл, а путь проявления себя, хотя бы через приобретение нравящихся вещей, закрыт. Такие люди, наверное, самые несчастные. Им не доступна даже радость, которую испытывал Скупой рыцарь.

Как будет развиваться коллекционирование в нашей стране? Ясно, что будет расти число богатых частных коллекций, «новые русские» будут таких образом пытаться закрепить свой особый статус в обществе. На прежнем уровне останется подростковое коллекционирование. А вот коллекционеров – филателистов, нумизматов, фалеристов из среднего класса будет становиться все меньше. В условиях экономической нестабильности среднестатистический инженер не имеет ни средств для постоянного пополнения коллекции, ни времени, будучи вынужденным постоянно заботиться о хлебе насущном. Общая тревожность настолько велика, что и терапевтическое воздействие коллекции на своего хозяина снижается. Ну и, кроме того, важным стимулом был поиск. Раньше в 60-70-х мало что можно было купить в открытую. Теперь купить можно практически все что угодно, были бы деньги…

«– У старого Опенгеймера… была прекрасная коллекция, но он с ней порядком намучился. Дважды у него похищали картины. Один раз ему, правда, вернули похищенное, но он все равно был вынужден застраховать коллекцию на большую сумму. Тогда она стала для него слишком дорогой. Он действительно настолько любил картины, что если бы потерял их, никакая страховка не была бы для него достаточной компенсацией. Поэтому, опасаясь новых ограблений, он перестал выходить из дому. И наконец решил продать всю коллекцию музею в Нью-Йорке. После этого он сразу обрел свободу, получил возможность ездить куда и когда хотел – у него появилось достаточно денег для всех его прихотей. А если он желал видеть картины, то шел в музей, где уже другим людям приходилось беспокоиться о страховке и опасаться ограблений. Теперь он с презрением взирает на коллекционеров: да и в самом деле, трудно сказать, картины ли их узники или они сами узники своих картин».

Эрих Мария Ремарк. «Тени в раю».

ЧЕЛОВЕК

Где таятся мрачные чувства

Изучая особенности правополушарного и левополушарного методов мышления, психолог Кардиффского университетского колледжа в Уэльсе Стюарт Даймонд провел интересные эксперименты. Он использовал специальные контактные линзы, чтобы «показывать» фильмы правому и левому полушариям. В обычном случае информация, получаемая одним полушарием, передается через так называемое мозолистое тело другому полушарию. Испытуемые должны были оценить просмотренные фильмы с эмоциональной точки зрения. Оказалось, что по сравнению с левым правое полушарие «видит» мир в более мрачном свете, как место неприятное, враждебное и даже отвратительное. Когда фильм «смотрели» оба полушария, эмоциональное восприятие было схоже с восприятием одного левого полушария. Психолог сделал вывод, что в повседневной жизни негативизм правого полушария смягчается более добродушным и жизнерадостным левым полушарием. Видимо, именно в правом полушарии таятся мрачные мысли и параноидальные подозрения. Трудно сказать, являются ли образы, созданные правым полушарием, действительными или вымышленными без внимательного изучения их левым полушарием. Однако только критическое мышление, без творческих и интуитивных озарений, пусто и никчемно. Даже для решения постоянно меняющихся проблем повседневной жизни требуется взаимодействие обоих полушарий.

Компьютер объясняет почему…

Большинство используемых в медицине компьютерных программ есть не что иное, как хорошо организованные системы учета заболеваемости. Однако специалисты Стенфордского университета попробовали создать программу, которая могла бы стать надежным помощником врачей в диагностике. Практикующие врачи быстро оценили достоинства «размышляющей» программы «МИЦИН» (и сделанной на ее основе программы «ТЕЙРЕСИАС»). Одна из причин успеха заключалась в способности программы моделировать «неточные» размышления. Ее база данных включала правила, подобные утверждению: «Если…, то можно предположить, что…» – это напоминает обычный ход мысли, когда врач обосновывает тот или иной диагноз. Однако правило в программе формулируется более точно, с указанием численной оценки вероятности данного заключения. Программа в состоянии вывести несколько различных диагнозов и указать вероятность каждого. База данных может быть расширена или скорректирована. Причем, компьютер укажет, какие дополнительные тесты и наблюдения снижают неопределенность ответа.

Подумайте, прежде чем ответить.

Американские исследователи Элен Айдлер и Станислав Касл полагают, что по характеру ответа человека на вопрос: «Как вы себя чувствуете?», можно довольно точно предсказать, будет ли жив отвечающий в ближайшие четыре года или умрет. Наблюдения велись за группой из 2800 человек в возрасте от 65 лет и старше. Оказалось, что вероятность смерти в течение ближайших четырех лет в 4–5 раз выше у назвавших свое здоровье плохим по сравнению с теми, кто считает его отличным. Эти данные подтверждают результаты и более широких исследований, охвативших 23000 человек. Ну, конечно же, скажет читатель: тот, у кого крепче здоровье, и проживет дольше! Но вот что любопытно: объективные медицинские характеристики здесь играют вспомогательную роль. Важно внутреннее ощущение пациента. Люди обычно обращают внимание не только на собственную подверженность заболеваниям, степень истощенности, самочувствие, но и на болезни своих родителей, их продолжительность жизни, а также пример других родственников. И, быть может, самое главное – это оптимизм человека.

Телесные часы

Человеческий организм можно рассматривать как часть часового механизма Вселенной. Главный временной ритм организма – циркадный – контролируется гипоталамусом (часть мозга, расположенная над сводом неба). Для большинства людей циркадный цикл равен 25 часам плюс-минус 15 минут. Почему же более времени суток? Несинхронность с природой, как полагают ученые, создала своеобразное напряжение, необходимое для выживания. Возможно, мы живем в ритме целого набора недельных циклов. Они регулируют изменения в химическом составе организма, реакции иммунной системы, циклические подъемы и спады в деятельности сердца. Именно эти ритмы, по мнению хронобиологов, объясняют, почему в неделе семь дней – возникновение данной единицы времени не связано с астрономией, в отличие от всех других. Нарушение циркадного и других внутренних ритмов грозит нездоровьем. Разница в ходе настенных и телесных часов может вызвать чувство разбитости, плохой сон, привести к депрессии.

И Гиппократ против такой «любви»

В редакции клятвы Гиппократа, принятой у американских врачей, есть такой тезис: «не допущу интимных контактов как с пациентами Женского, так и мужского пола». Оказывается, подобные контакты не только неэтичны, они нередко ставят под угрозу результаты лечения. По данным специалистов Health science section (Бостон), 85–90 процентов пациентов, вступивших в интимную связь со своим доктором, страдают от чувства унижения и оскорбленности. Многие перестают доверять медикам вообще. Возможно ухудшение состояния здоровья; у некоторых людей отмечены депрессии, нарушения сна, половые расстройства. Возможны и такие последствия, как злоупотребление алкоголем и наркотиками. Все проводимые по данной проблеме исследования касались психиатров и терапевтов, где подобные ситуации наиболее часты. Но психологические последствия половых контактов отрицательны независимо от специальности врача. Комитет по юридическим и этическим вопросам Американской медицинской ассоциации рассматривает интимную связь между врачом и больным в период лечения как грубейшее нарушение врачебной этики. Аморальной признается и связь с бывшим пациентом. Законодательство многих штатов подобные отношения запрещает. Гиппократ, кажется, с этим согласен.

Подготовила Наталия САФРОНОВА

Иэн Уотсон
ИЗ АННАЛОВ ОБЩЕСТВА ЛЮБИТЕЛЕЙ ОНОМАСТИКИ

Мелвин Твелвз оглядел собравшихся в библиотеке Хардли-Холла, прокашлялся – словно подражая пуделю леди Хесслфорт – и заговорил.

– Новые имена. Новые имена, – многозначительно произнес он и, взяв со стола телефонную книгу, стукнул ею по кафедре. – Аблитт, Аболнис, Абурто, Айндоу, Айнскоу. – Мелвин оперся обеими руками о кафедру. Толстый, суетливый, одетый в аляповатый клетчатый костюм, который дополнял темно-красный галстук-бабочка – это вполне соответствовало представлению Твелвза о том, как должен выглядеть известный лектор. Если бы не наряд, его можно было бы принять за викария прошлого столетия, приглашенного помолиться в доме ее светлости и выбравшего для молитвы нескончаемый перечень имен из библейской книги Паралипоменон: «Сыновья Рама, первенца Иерахмиилова, были: Маац, Иамин и Екер…»

– Бреветор, Брейкельман, Браймакум, Бумстед, – продолжал Мелвин, шелестя тонкими, как вафли, страницами. – Поистине неисчерпаемый запас!

Некоторые члены нашего общества смотрели на Твелвза с недоумением. Преподобный Пендлбери поджимал губы, как будто речь Мелвина казалась ему пародией на его собственные воскресные проповеди. Круглолицая Салли Уигтон, которая работала в компании «Телеком», составившей упомянутую телефонную книгу, недовольно нахмурилась. Но Мелвин, не обращая ни на кого внимания, продолжал:

– Возможно, перечисленные мною имена нельзя назвать уникальными, однако я, признаться, придерживаюсь иного мнения. Моя теория до смешного проста и, полагаю, в своем роде революционна.

Леди Хесслфорт улыбнулась, как бы поясняя, что прощает Твелвзу эту маленькую вольность. Хозяйка Хардли-Холла – тут обитали ее предки многих поколений, – изящная седовласая женщина в небесно-голубом шелковом платье, украшенным лишь скромным ожерельем из бриллиантов, знала историю своего рода вплоть до седьмого столетия и могла назвать поименно – запнувшись от силы раз или два – всех своих праотцев. Естественно, с ее точки зрения все и всяческие революции были сущими пустяками.

– Спонтанный выброс имен, – заявил докладчик, – так называется моя теория. Она отвечает на вопрос, откуда на свете столько необычных имен при изобилии заурядных? Новые имена должны появляться спонтанно, вот в чем суть. Я полагаю, мы теперь сможем подступиться к проблеме так называемого демографического взрыва…

Чувствуя, что начинаю потихоньку засыпать, я, чтобы избежать укоризненных взглядов, притворился, будто осматриваю библиотеку. Многочисленные тома в кожаных переплетах – коричневых, золотистых, желтых, алых; мебель и стенные панели красного дерева, красные с золотом индийские ковры, портреты предков в золоченых рамах… Словом, золотая комната, пускай даже часть кресел обита черной кожей.

Мистер Твелвз между тем упивался собственным красноречием. Впрочем, правильнее будет сказать, постаравшись подобрать точное определение, – он порол чепуху; а если вежливее – рассуждал несколько эксцентрично.

– Стоит появиться новому имени, как на арену истории выступает новое семейство. Господь, желая сотворить наилучшее имя, посылает в мир людей, которые похваляются вымышленным происхождением, а общество принимает все за чистую монету. Хотя ничего удивительного, ибо эти люди искренне верят в то, чем хвастают перед другими. – Холдейн Смайт, один из наших специалистов по генеалогии, поднял руку, намереваясь, очевидно, возразить, однако докладчик и не посмотрел в его сторону. – Твейт, Тведдл, Твемлоу, Твелвз… Когда вам встречается такое имя, вы должны понимать, что натолкнулись на человека, который появился на свет лишь недавно, история рода которого насквозь фальшива, состряпана для того, чтобы подойти под очередное искажение реальности. Разумеется, подобные искажения никак не влияют на ход истории в целом. Разве хотя бы в одном учебнике истории упоминается кто-нибудь по фамилии Тведдл, Бумстед или Твелвз? Люди с такими фамилиями просачиваются в мир исподтишка, просто-напросто увеличивая население земного шара, и пополняют кладовую имен. Лично я, миледи, дамы и господа, верю, что принадлежу к тем, кто появился спонтанно, вослед за своей фамилией. Позвольте объяснить поподробнее…

Твелвз поправил галстук. По-видимому, он пребывал на верху осененного сумасшествием блаженства – со всеобщего, в том числе моего, молчаливого согласия. Леди Хесслфорт наклонила голову и подмигнула мне: «Не беспокойтесь». Что ж, вероятно, нам следует воспринимать выступление Мелвина как представление в кабаре, как клоунаду… Да, наша хозяйка и покровительница не только щедра и великодушна, но и любит повеселиться. Кем-кем, а ханжой или гордячкой ее не назовешь.

Удивительно, к каким умозаключениям приходят порой люди!

«Ономастика» переводится с греческого как «то, что относится к именам собственным». «Онома» по-гречески – «имя». В рядах нашего Общества насчитывается несколько специалистов по генеалогии, с полдюжины любителей копаться в родословных, топограф, чей круг интересов – названия местностей, от которых часто и образуются фамилии; также лингвист, историк из университета, где существует группа по изучению фамилий; учителя, библиотекари (к последним принадлежу и я), а еще Джим Эбботт, составляющий на компьютере списки подписчиков, и Гарри Уайз, который проверяет списки избирателей в местных советах, и множество других поклонников имен. Мелвин Твелвз, новичок среди нас, числится в штате городского музея, причем занимает отнюдь не высокую должность.

Наше Общество ни в коей мере не консервативно. Благодаря материальной поддержке леди Хесслфорт нам не приходится выклянчивать подачки, и собираемся мы вовсе не в помещении какого-нибудь колледжа повышения квалификации, а в роскошном номере «Гранд-отеля».

Раз в месяц мы наслаждались лекциями, за которыми следовали ответы на вопросы. Разумеется, Мелвин Твелвз присоединился к нам недавно, однако я предполагал, что он уже успел уяснить хотя бы основные правила игры. По-видимому, я несколько поторопился. Мелвин вступил в Общество на апрельском собрании. Тогда мы приняли в наши ряды двух человек – Твелвза и мистера Чанга. Последний узнал о нашем существовании в университете и, подобно Твелвзу, перед собранием связался со мной. В мои обязанности входило проверять новичков, брать у них нечто вроде интервью.

Мелвин Твелвз прекрасно знал, что такое ономастика. Его особые наклонности проявились позднее, в процессе деятельности. А вот мистер Чанг оставался до сих пор в какой-то мере загадкой. Имя у него было китайское, однако азиатом он не выглядел; да и вообще, определить, к какой он принадлежит расе, представлялось весьма затруднительным. Бесстрастное желтовато-бледное лицо наводило на мысль о том, что в жилах Чанга течет смешанная кровь. По-английски он говорил с легким акцентом, но фразы строил безупречно. Он утверждал, что занимается экспортом – но экспортом чего? И каким образом экспорт мог привести его в университетскую группу изучения фамилий? На заседаниях он обычно хранил молчание, да и в баре, попивая фруктовый сок, тоже почти не раскрывал рта, однако постоянно благожелательно улыбался. Какое-то время я предполагал, что Чанг выжидает, пока ему не откроются наши истинные цели; может, он думал, что разговоры об именах ведутся для отвода глаз, а рано или поздно кто-нибудь из нас достанет из кармана флакончик с кокаином или что-либо еще в том же духе. Но затем я решил, что он просто одинокий человек, застенчивый и оттого немногословный, которому нравится наша компания, и вскоре едва ли не забыл о существовании мистера Чанга…

Мелвин продолжал говорить, выстраивая в логическую цепочку возможные доводы, обосновывая свою «революционную» теорию.

– Знаменитый ученый Фред Хойл установил, что атомы водорода возникают в пучине космоса спонтанно, причем в количестве достаточном, чтобы заполнить бреши, которые образуются по мере расширения Вселенной. Более того, сама Вселенная, вполне возможно, появилась из ничего. Этот феномен известен под названием вакуумной флюктуации… Американские ученые-креационисты утверждают, что, если Господь и впрямь сотворил наш мир несколько тысячелетий тому назад. Он сразу же поместил в землю ископаемые, чтобы дать планете соответствующую историю…

Я заметил, что Чейз Дэниэлс, наш специалист по генеалогии, мормон из штата Юта, нахмурился и одновременно кивнул. Возможно, он задумался, не смеется ли над ним Твелвз.

– Господь поименовал предметы, – продолжал Мелвин, – и те не замедлили появиться. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет!» Слово послужило причиной события. Так почему бы творческой силе не создавать через имена новых людей? Почему бы этим людям не возникать, как атомам водорода? Ведь мы состоим в основном из воды, верно? Аш два о. Почему бы той самой силе не наделять новорожденных памятью и надлежащим происхождением? Очевидно, что такие люди станут обладателями редких, незаурядных имен…

На лицах слушателей вежливое внимание мало-помалу уступало место разочарованию и раздражению. Однако, к моему несказанному облегчению, леди Хесслфорт как будто пребывала в прекрасном расположении духа. Еще бы! Недаром род ее светлости берет начало в глубине веков. А Мелвин безжалостно разоблачает самого себя, доказывает, что в его случае ни о каком роде не может быть и речи, что он, словно какой-нибудь гриб, вырос из земли за одну ночь – через брешь в реальности.

Сирота, воспитанный приемными родителями? Обостренное чувство чужеродности? Искаженное восприятие действительности? Безусловно! И наконец – ошеломительная рационализация: он уникален! Мелвин достаточно внятно объяснил, что в одну категорию с ним попадают тысячи других людей. Однако тут же оговорился, что личности с диковинными именами рождаются из ничего, стоит их только как-нибудь наречь… Что-то не вяжется.

Неужели леди Хесслфорт предвидела возможность такого провала? Ведь именно по ее предложению мы решили назначить докладчиком на специальном ежегодном заседании в Хардли-Холле Мелвина Твелвза, человека без особых ономастических талантов, если не считать необычного имени и чрезвычайного рвения. Как демократично! Может, леди Х. потешается над нами, прячет, заслоняя ладонью лицо, лукавую улыбку?

Все предыдущие лекции, без исключения, имели однозначную практическую направленность. Естественно, отсюда не следует, что они навевали невыразимую скуку. Наш историк, Джек Брейкспир, рассуждал о путях, какими в прошлом усваивались новые имена (Мелвин, разумеется, не пожелал и слушать). В Британии норманнское завоевание содействовало распространению родовых имен, которые образовывались, по большей части, из названий местностей или ремесел; попадались и такие, которые представляли собой прозвища, а то и оскорбительные клички. Поскольку большинство населения было неграмотным, имена в обиходе неизбежно искажались. В Японии сегуны Токугава, проявив свойственную им мудрость, запретили простому люду на две сотни лет пользоваться фамилиями, причем непокорным грозила казнь через отрубание головы самурайским клинком. После того, как в страну удалось проникнуть коммодору Перри, миллионы крестьян принялись изобретать себе фамилии, что привело к сотням тысяч диковиннейших словосочетаний, – такого «урожая» не снимал никакой другой народ мира. Около 1780 года европейские правительства обязали евреев применять фамилии вместо патронимов. Те подчинились и зачастую из соображений сентиментальности стали именовать себя, используя названия животных, городов или явлений природы. Первый мистер Розенблюм, скорее всего, проживал в каком-нибудь грязном гетто. Такова была теория Джека.

– Однако, – заявила на следующий вечер Джейн Чепмен, – имена также вымирают…

Пожалуй, тут она ступила на тонкий лед. Леди Алиса Пенелопа Диана Хесслфорт подарила своему супругу, покойному лорду, двух дочерей, но сыновей у них не было; поэтому внуки миледи, сейчас уже подростки, носили иную фамилию.

Номер «Де Монфор» напоминал не столько зал собраний, сколько гостиную некоего клуба – такая в нем царила атмосфера. Многие из нас держали в руках бокалы с горячительными напитками. Из терракотовой вазы тянулось к потолку странного вида растение. На одной из стен висела написанная маслом картина: на лугу пасутся коровы, а над ними собираются грозовые тучи. Кресла были обтянуты коричневой кожей, пол устилал ковер, украшенный стилизованными, под Китай, изображениями драконов; на гардинах распускали хвосты павлины.

– К 1974 году, – сообщила дородная, облаченная в твидовый костюм Джейн, – в списках американского Общества социальной защиты значилось миллион с четвертью различных имен. Причем почти полмиллиона принадлежало отдельным гражданам! – Иссиня-черные волосы Джейн были собраны в пучок. Если можно так выразиться, она напоминала внешностью величественную ладью. – Люди женятся или выходят замуж, и имена пропадают. – Ее светлость обмахнулась веером. – Или же они так и не заводят семьи, что приводит к тому же результату. Однако основной причиной исчезновения имен является уничтожение родословной. Всякое родовое древо имеет форму ромба. Уходя в прошлое, мы обнаруживаем, что внутри этого ромба находятся тысячи людей. Тем не менее постепенно вырисовывается следующая картина: ветки дерева срастаются, ибо кузены женятся на кузинах и наоборот, и ромб сужается, все сильнее и сильнее… Эти ромбы движутся сквозь время, накладываются друг на друга, перекрещиваются, сливаются. Скажем, если в девятом веке Африку посетил некий кочевник из Азии, нынешние китайцы приходятся нынешним африканцам менее чем пятидесятиюродными братьями!

При условии, что тот кочевник нашел себе в Африке подругу.

– Итак, – подвел итог Мелвин, – я таков, каков есть.

Какая глубина мысли! Но чья это философия – Витгенштейна или Багза Банни? Сартра или Микки-Мауса?

– Предшественников у меня не было. – Мелвин улыбнулся улыбкой слабоумного. – То есть я лишен каких бы то ни было предков. И сколько на свете таких, как я, которые привносят в мир новые имена?

Наконец-то! Кончив нести ахинею, Твелвз сел в кресло, как будто ожидая аплодисментов. Леди Х., как и подобает хорошей хозяйке, захлопала в ладоши, что, естественно, вынудило меня последовать ее примеру. Однако большинство, похоже, придерживалось иного мнения. Джек Брейкспир выглядел разъяренным, Чейз – печальным, Холдейн Смайт – оскорбленным в лучших чувствах. И тут поднялся мистер Чанг, который до сих пор не поднимал даже руки, чтобы задать вопрос.

– Я хотел бы кое-что прибавить. Миледи, друзья мои, мистер Твелвз не просто ошибается. Мне кажется, вы вряд ли представляете себе всю ошибочность его воззрений.

– Неужели? – приподняла брови Джейн Чепмен.

– Миссис Чепмен, – произнес мистер Чанг, глядя на Джейн, – вы как-то рассуждали о вымирании имен… Имена вымирают быстрее, чем появляются новые; так заведено природой. Все ромбы в конце концов сольются в один, как сольются в одну все нынешние расы. В результате останется лишь единственная фамилия, которая, разумеется, будет китайской.

– Что? – вскинулся Джим Эбботт.

– Почему китайской? Потому, что уже сейчас на планете свыше миллиарда китайцев, что составляет около одной шестой населения Земли, а на такое количество людей приходится от силы пятьсот фамилий. Рано или поздно эти фамилии поглотят все остальные, а затем примутся поглощать друг друга; когда же последняя мисс Ву выйдет замуж за мистера Чанга, все земляне с того дня будут именоваться исключительно Чангами.

– Ерунда! – прорычал Гарри Уайз. Должно быть, он вообразил себе, какой его ожидает ужас: составлять перечень целиком и полностью из одной и той же фамилии, повторенной несчетное число раз. – По-моему, институт брака отмирает. Во всяком случае, все больше и больше людей, создавая семью, сохраняют прежние фамилии. По крайней мере, в Америке.

– Однако дети, родившиеся в браке, носят, как правило, одну фамилию, возразил Чанг. – Даже если они изберут себе двойную, то как прикажете поступить их собственным детям? Дело рискует дойти до абсурда.

Да… Сначала Мелвин пытался убедить нас, что спонтанно возник на пустом месте, а теперь мистер Чанг утверждает, что право на будущее имеет только его фамилия. Леди Х., казалось, пребывает в смятении. Возможно, она поддержит Твелвза, но вряд ли одобрит выходку Чанга.

– Тысячелетняя история ничего не значит, – продолжал тот. – Равно как и история тысячи поколений. Подумайте о четверти миллиона лет, вообразите миллион поколений!

Взгляд леди Х. обрел твердость. Что ни говорите, а тысячелетняя родословная кое-что да значит!

– Почему именно Чанг? – спросила она раздраженно. – Почему именно ваша фамилия, мистер Чанг?

– Потому что, ваша светлость, я прибыл из будущего, которое отстоит от вашего времени на четверть миллиона лет. Я из того общества, где нет никого, кроме Чангов. Ни одного человека! Мы – раса Чангов, мы чанговечество!

– И что дальше? – фыркнула Джейн.

– Глупости! – воскликнул Джек.

Однако остальные, по всей видимости, были согласны продолжать игру. Во всяком случае, после выступления Мелвина клоунада Чанга, как ни странно, казалась чуть ли не детской забавой.

– И что, в будущем все похожи на вас? – весело справилась Салли.

– Нет, – отозвался Чанг, повернувшись в ее сторону. – Мы по-прежнему отличаемся друг от друга размерами, цветом кожи, группой крови. Поймите, мы – вовсе не клоны какого-то одного Чанга. Мы разные, как коровы в стаде. Поинтересуйтесь у ваших фермеров, что они скажут насчет коров? Среди нас вы встретите Мэри Чанг и Абдула Чанга, Генриха Чанга, Юкио Чанг и Наташу Чанг. Мир, в котором проживает десять миллиардов Чангов. Десять миллиардов!

– Полагаю, вам захотелось отдохнуть? – съязвил Чейз.

– Мистер Дэниэлс, вы ведь работаете? Так вот, я тоже на работе, – Чанг похлопал себя по карману. – Я отправился в прошлое, чтобы собрать миллион истинных фамилий, поскольку ваша эпоха отмечена наибольшим разнообразием исходного материала. Я записал фамилии на микролисты. Вернувшись, я передам их своим современникам, и мы устроим великое переименование. Мы освободимся от психологической чанго-зависимости. Наше общество преобразуется…

– Минутку, – перебил Гарри. – А почему вы, то бишь Чанги, не сообразили заглянуть в архивы? Это проще, чем путешествовать во времени.

– Или в старые телефонные книги? – прибавила Салли. – Впрочем, вы, наверное, телефонами не пользуетесь.

– Или в старые списки подписчиков? – присовокупил Джим Эбботт, заразившийся, судя по всему, общим настроением.

– Культуры развиваются и гибнут, – ответил Чанг. – Одни данные погребают под собой другие. Записи теряются, стираются, уничтожаются. Я веду речь о промежутке в четверть миллиона лет. От вашей поры не осталось ничего – ни пирамид, ни Парфенона, ни трудов Платона или Шекспира. Никаких следов, никакой истории. Мне пришлось забраться очень глубоко в прошлое, прежде чем я натолкнулся на такое изобилие имен.

– Очевидно, вы заберете с собой произведения Барда? – спросил Джим.

– Нет, – покачал головой Чанг. – Мы ничего не сможем понять. Я заберу имена, только имена.

– Как можно не понять Шекспира?

– Уверяю вас, в моем времени его не поймет никто, за исключением меня самого. Кстати говоря, для того чтобы приноровиться к вашему образу жизни, я прошел длительную подготовку. Благодарю вас за ваше гостеприимство, дамы и господа. И, конечно, в первую очередь леди Хесслфорт, – Чанг отвесил изящный поклон, а затем направился к высокому, от пола до потолка, окну, за которым сгущались сумерки.