Текст книги "Воля владыки. У твоих ног (СИ)"

Автор книги: Рия Радовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 17

Что бесило в этом мире, кроме отсутствия подавителей, дверей и малейшего личного пространства, так это писчие наборы. Лин столкнулась с этим творением древних технологий вечером того дня, когда в ее жизни появился Исхири. Пошла в библиотеку поискать что-нибудь про анкаров и даже нашла: подробнейший трактат, в котором было толково и внятно написано и о содержании анкаров в зверинцах, и об охоте, и о боях, и о связи с человеком. Кладезь ценнейших сведений. Но древний фолиант был не в том состоянии, чтобы таскать его дальше ближайшего стола и даже чтобы листать туда-сюда много и упорно, и Лин решила, читая, выписывать самое важное и необходимое. Благо, что бумага, перья и чернила стояли на каждом столе.

Тут-то и обнаружила, что писать пером – вовсе не то же самое, что нормальной ручкой, и дергающая болью располосованная рука была здесь совершенно ни при чем. Дурацкое перо то едва царапало, то пронзало бумагу насквозь, то забрызгивало кляксами, а в конце концов и само сломалось. Выкинув и его, и испоганенный лист, Лин пошла в комнату для занятий. Как она и думала, вечером здесь не было ни души: никто не хотел из-за любви к искусству оказаться не у дел, если в сераль вдруг явится владыка или кто-нибудь из приближенных кродахов. Никто не помешал порыться вволю в принадлежностях для рисования и унести с собой несколько карандашей, точилку, а заодно и парочку сшитых блокнотов с толстой желтоватой бумагой – такая, Лин знала, хороша для карандашных эскизов.

В библиотеке она расчетливо просидела до конца ужина, а потом отправилась в купальни. Там тоже вряд ли кто-то был сейчас, можно заказать легкий ужин и наконец-то расслабиться. После зверинца она ополоснулась наспех – тогда хотелось только охладиться и смыть пот, да и руку приходилось беречь. Сейчас царапины достаточно подсохли, чтобы рискнуть как следует отмокнуть. «В крайнем случае, схожу потом к Ладушу», – решила Лин, кивнула сама себе и, попросив слуг добавить в воду чего-нибудь расслабляющего, начала раздеваться.

Лалию заметила слишком поздно, только когда она, поднявшись по ступенькам из бассейна, попала в поле зрения. Та молча смотрела с секунду, потом отвернулась, вскинула руки, отжимая волосы.

Лин замерла. Она помнила, как густо пахло от владыки утром – Лалией и сексом. Судя по запаху, владыка был доволен и умиротворен. Сейчас же – видела, какой именно секс привел повелителя в благостное настроение.

На белой, словно из лучшего мрамора выточенной спине, на ягодицах багровели узкие косые полосы. Не до крови, машинально отметила Лин, повреждений кожного покрова нет. А вот синяки – есть. Старые, поблекшие до едва заметной желтизны, и свежие, налитые гематомы – с такими уже можно принимать заявление о домашнем насилии. Укус на плече, еще один, нет, два – на бедрах. И еще – на руке, чуть выше локтя.

Лин будто раздвоилась. Одна ее половина, ведомая чувствами, была в недоумении и смятении: она не верила, не хотела верить, что тот владыка, которого она узнала за эти несколько дней, который укрывал своим запахом в казармах и трущобах, расспрашивал о ее мире, водил в зверинец и объяснял очевидные для него вещи, способен избивать беззащитную анху. Ладно, Лалия ничуть не казалась беззащитной, просто – анху. Вторая, привыкшая мыслить логически, напоминала, что Лалия выглядит довольной, а между кродахами и анхами в спальне может происходить много такого, что без согласия одной из сторон служит поводом для иска, но по согласию – вполне допустимо.

Лалия повела плечами, волосы упали ниже ягодиц, надежно прикрывая все, и обернулась. Лин не успела отвести взгляд. Разглядывать Лалию спереди было неловко, но налившиеся багровой синевой засосы на шее и груди не заметил бы только слепой.

Лалия подошла ближе, выдернула из-под скамейки съехавший на пол невесомый халат, накинула и спросила с легким интересом:

– Меня обманывает зрение, или Адамас сошел с ума?

– Ты о чем… а, это, – Лин не сразу поняла, что Лалия тоже успела ее рассмотреть. Но когда поняла, неловкость ушла, и она ответила с улыбкой: – Тебя обманывает первый пришедший в голову вывод. Адамас разодрал бы глубже, и полосы от когтей были бы шире. Это его сын.

– Если подумать, после Адамаса ты осталась бы вообще без руки, – усмехнулась Лалия. – Сунулась в пасть анкару? Сама? Добровольно? На глазах у владыки, я надеюсь? Да ты далеко пойдешь.

Она вдруг склонилась ближе, и Лин обдало смесью запахов: чем-то сладко-фруктовым – вода, пряной горечью – сама Лалия, и все еще густым и осязаемым запахом владыки.

– Главное, выбирай правильные дороги и верных попутчиков, иначе очень легко заблудиться. И не смотри так, не верю, что в твоем мире никто не любит такую боль. А я ношу на себе только то, что хочу носить.

Она отстранилась, мокрые волосы мазнули Лин по плечу, и вышла, неслышно ступая босыми ногами.

«В твоем мире», – мысленно повторила Лин. Именно эти слова были самыми важными. Остальное – многозначительные и туманные советы, она их по жизни терпеть не могла, объяснение, которое приняла к сведению, и вполне понятная, почти дружеская издевка, но это… До сих пор Лин думала, что владыка доверил ее тайну лишь двоим. Оказывается, есть и третий. Третья.

Лин вошла в бассейн, окунулась с головой, дождалась, пока не станет хватать воздуха, и лишь тогда поднялась. Отжала воду с волос, усмехнулась невольно: все анхи сераля были одержимы длинными волосами, отчаянно завидовали Лалии и Сальме, изводили прорву бальзамов и снадобий для роста и густоты, но ни у кого из них не было ни единого шанса отрастить себе такую же роскошь. Саму Лин вполне устраивала короткая стрижка, но некоторые особо простодушные, вроде Сальмы, жалели ее вслух.

Тихо вошел слуга, с поклоном поставил у бортика поднос и так же тихо вышел. Лин ела, а мысли были заняты другим. Она еще плохо понимала устройство этого мира, его иерархию. Лалия заставила задуматься, и сейчас Лин злилась на себя. Как она могла не заметить? Оговорки владыки Асира, поведение Лалии – все на поверхности! Если думать и делать выводы, а не упираться лбом, как баран, в собственное убеждение «анха – всего лишь постельная игрушка». Если митхуне владыки доверено знать то, что идет под грифом «совершенно секретно, государственная тайна» – она кто угодно, только не безмозглая кукла для утех!

Царапины отмякли в воде, пришлось идти к Ладушу, мазать вонючей едкой мазью, перевязывать, хорошо еще, что никто не видел. Лин не хотела никому здесь говорить об Исхири. Лалия – ладно, она сама догадалась и болтать не станет. От мази рука неприятно онемела, но Ладуш обещал, что утром будет «как новая». Уже засыпая, Лин подумала, что нужно было попросить и одежду попроще, чтобы надевать под кожаную, выданную Трианом. «Завтра, все завтра…»

Когда открыла глаза, в серале царила тишина. За несколько дней, проведенных здесь, у Лин почти исчезла привычка вскакивать, как вскакивала дома по будильнику. А вот просыпаться почти на рассвете она пока не перестала. Ранних пташек здесь было мало. А Лалия и вовсе не соблюдала никаких графиков – то спала до полудня, то исчезала где-то еще до того, как Лин выходила из своей комнаты.

Она прислушалась. Уже поднявшиеся анхи говорили тихо, чтобы не мешать остальным. Сальма, еще две – кажется, Гания и Нарима, к ним Лин испытывала какую-то особую необъяснимую неприязнь: пустоголовые и истеричные. С ними вроде была и Тасфия – странная, тихая, похожая на сомнамбулу, с вечно хмурым выражением лица, она, кажется, неплохо рисовала и дружила с Сальмой. Более непохожую парочку подружек сложно было вообразить.

Лин решила полежать еще немного – анхи могли уйти в любой момент. Была у них какая-то своя традиция гулять по саду ни свет ни заря. Хотя, может, и не традиция – Сальма плохо переносила солнце и жару, а остальные могли просто составлять ей компанию.

– Ой, смотрите, кто вернулся! – воскликнула вдруг Нарима.

– Ха! Наша безумная! Привет!

– От Сардара вернулась, чуете, как пахнет?

– Вот же. Целую течку у Сардара. Везет некоторым психическим.

– Эй, ты как? – голос Сальмы звучал встревоженно. – Ты Хесса, правильно?

– Да отлично она! Посмотри только, у нее же метка!

– Подзаборные нынче в почете, – отчетливо прошипели откуда-то. Кто? Лин напряглась, сдергивая с себя одеяло.

– Как ты это сделала? Сардар меток не ставит. Я столько раз пыталась!

– Сосала хорошо. Говорят, наш первый советник это любит больше всего остального.

– Врут. Он любит пожестче.

– Что, прямо до крови? Эй, трущобная, ты в крови или нет?

– Да смыла небось.

Лин не глядя выдергивала из шкафа одежду, натягивала шаровары, а за спиной хохотали, вызывая острое желание если не убивать, то хотя бы подпортить смазливые мордашки.

– Хватит! Прекратите! – голос Сальмы зазвенел. Кажется, она вскочила и что-то опрокинула, потому что следом зазвенела посуда.

– Не любит он пожестче. Я же была у него, Сардар хороший. Только редко берет, а жаль.

– Еще как жаль, я бы ему так отсосала. Эх… И член у него…

– Да заткнитесь, чтоб вас копытом через колено! – этот голос не узнать было сложно.

– А то что? Покусаешь? Ты, говорят, в пыточной всех перекусала, – снова та, которая шипела о «подзаборных». Лин набросила платок на расстегнутую рубашку и выскочила в общий зал.

И кто у нас тут? Сальма с красными пятнами румянца. Нарима брезгливо кривится. Тасфия потягивает кофе из крохотной чашечки-лотоса. Хесса, белая от злости, стискивает зубы и кулаки. Кажется, просто шла в свою комнату, а тут эти… гиены. Но кто же? Гания могла бы, но ее голос тоньше, визгливей.

– Ой, а может, ты бешеная?

– А может, я бешеная? Не боишься, что покусаю? – Лин медленно пошла к анхе, имени которой не могла вспомнить, хотя злой и ревнивый взгляд помнила прекрасно. – Не трогай трущобных, чистенькая, – брезгливое определение, брошенное в пыточной Хессой, само соскочило с языка. – Знаешь, как легко свернуть человеку челюсть на сторону… или шею?

– Не надо, Лин, – слабо попросила Сальма, но ни подойти ближе, ни дотронуться не рискнула.

Анха без имени не убежала, завопив, даже отползти подальше не попыталась, только смотрела тяжело, с глухой злобой. И все же она боялась – Лин это чуяла, чуяли наверняка и остальные.

– Что вы тут устроили? – Лалия, сонная, явно только что разбуженная, высунулась из своей комнаты. В зале стало тихо. Лин перехватила ее взгляд, Лалия удивленно вскинула брови, осмотрела всех по очереди. Сказала ехидно: – Привет, недорезанная. Не мешайте спать, идиотки. А ты, Махона, доиграешься однажды, по тебе давно подземелье плачет. Заткнись и забейся в щель, пока я сама тебя туда не забила. Ты знаешь, у меня разговор короткий. И пачкать об тебя руки, в отличие от некоторых, я не стану.

Лалия снова исчезла в комнате, а позади Лин раздался отчетливый панический шепот:

– Бездна побери, я думала, она у владыки!

– Плохо.

– Да тише вы!

Лин с демонстративным вниманием с ног до головы осмотрела Махону, поймала взгляд и держала, пока та не опустила глаза. Хмыкнула. Подошла к Хессе.

– Не завтракала еще? Здесь не обязательно есть со всеми, можно и одной. Где хочешь, хоть у себя, хоть в саду.

– Уходим, уходим, – шептала Сальма, утаскивая за собой Тасфию и остальных. – Пойдемте гулять, там так хорошо, утро!

– Засунь ты себе в жопу утро свое! – прошипела Махона и кинулась к двери на лестницу. Грохнула ею так, что кто-то из оставшихся выронил чашку.

– Психушка, – Хесса устало провела ладонью по лицу. – Я тебя помню, ты была в пыточной. – Она обхватила себя руками, будто мерзла, и глухо, через силу, спросила: – У кого здесь просят еду? Жрать хочу, сдохну сейчас. Не завтракала, не ужинала, бездна знает что еще не делала.

– Вон та дверь, – показала Лин. – Пойдем. – Сунулась к слугам: – Завтрак для двоих. Сытный. С мясом и хлебом, а не фруктами.

– Как обычно, госпожа Линтариена? – доброжелательно откликнулся пожилой клиба. – Да уж запомнили ваш аппетит, не сомневайтесь.

– Больше, – Лин подвинулась, показывая, что не одна. – Это Хесса. Она голодная.

– Все сделаем. Куда подать, в сад?

– Там Сальма с компанией гуляют, – вполголоса, больше для Хессы, объяснила Лин. – Ко мне.

Хесса, войдя в комнату, огляделась, подтянула к себе маленькое кресло, стоявшее здесь скорее для красоты, чем для сидения, втиснулась в него и уставилась в окно. Вид у нее был усталый и равнодушный, синева под глазами, будто давно не спала, и большой багровый засос на шее. Лин поспешно отвела взгляд. Свежая метка Сардара пахла сильно, сочно, анхи, конечно, не могли не учуять сразу.

Лезть с разговорами Лин не стала. Когда принесли еду, кивнула:

– Ешь. Будет мало, можно еще попросить. Сколько захочешь. – Положила себе, сделала глоток кофе из все-таки вытребованной в личное пользование нормальной, то есть большой, кружки и взялась за омлет.

Хесса уминала молча и жадно, Лин дождалась, пока та, утолив острый голод, начнет есть медленней, и сказала:

– Ты спрашивай, если что. Я тут тоже недавно, но уже осмотрелась немного.

Хесса долго принюхивалась к кофе, будто не пробовала его ни разу в жизни, потом решительно плеснула себе в чашку, выпила одним глотком, скривилась, налила еще и все-таки спросила, но только не о серале.

– Ты зачем вылезла? Что, тоже «подзаборная»? – очень похоже передразнила она и взглянула наконец с чем-то, напоминающим интерес. – Незаметно. И при владыке смотрелась… – сглотнула, явно подбирая подходящее слово, и договорила: – Нормальной смотрелась. Здешней.

– Я как раз нездешняя, – Лин отпила кофе, перебирая в уме варианты – что и как сказать. Врать Хессе – именно Хессе – отчего-то ужасно не хотелось. Может, потому что видела в ней свое отражение, такое же неправильное, как весь этот мир? Но, в конце концов, можно ведь сказать правду, не выдавая тайны. – Хотя тоже трущобная, верно. А сюда привели с тобой в один день, так что сама понимаешь.

– Первый день и сразу к владыке? – Хесса усмехнулась, потом вдруг будто вспомнила о чем-то, лицо исказилось, она схватила кусок лепешки и жадно впилась в него зубами – то ли чтобы занять рот и не сказать лишнего, то ли чтобы отвлечься хоть чем-то. Дожевала, допила свой кофе, спросила:

– Здесь всегда так весело? Когда меня привели, кто-то выл. Сегодня – вообще выпас психичек. Если разобью кому-нибудь морду, меня на месте пристукнут или еще поживу?

– Не знаю, – честно ответила на последний вопрос Лин. – Я никому пока не разбила, хотя очень хочется. А выла я. После пыточной накрыло.

Хесса медленно повернула голову, смотрела оценивающе, с пониманием, и как будто что-то решала для себя. Потом кивнула.

– Ладно. Извини за то, что там наговорила.

Лин вздохнула. Топтаться на тяжелой теме не хотелось. Заговорила о другом:

– Лалия – та, что выглянула и всех разогнала, – митхуна владыки. Владыка ей доверяет, и она, по-моему, одна стоит больше всего остального сераля. Ума уж точно больше. Просто чтоб ты знала. Ладуш – он нормальный. Главная наседка в этом курятнике, но к нему, кажется, и правда можно прийти и с важным, и с ерундой вроде царапины. Что еще?

– Помыться где, если припрет? Я спать хочу, соображаю отвратно. Потом спрошу остальное – расскажешь?

– Дверь рядом с той, где еду заказывали. Купальни здесь роскошные, кстати. Проводить тебя, или сама? – Лин встала. – Я уйду сейчас на несколько часов. Хотя ты все равно спать будешь. А так да, приходи, спрашивай.

– Сама. Через две двери без дверей дорогу найду, не безмозглая, – криво усмехнулась Хесса. – Спасибо за завтрак.

– Не за что, – вернула усмешку Лин. – Захочешь компании, обращайся.

Посмотрела на шкаф, набитый бестолковыми шелками и еще более бестолковой обувью, вздохнула. Ладуша в серале не было, иначе скандал бы не разгорелся. Тратить время на поиски не хотелось. В конце концов, не обеднеет владыка от еще одной испорченной рубашки. А Лин ждал Исхири.

Глава 18

Прежде жизнь Лин шла по устоявшемуся, привычному расписанию. Ночные дежурства и утренние планерки, беготня с очередным делом и спокойные минуты за пивом в компании сослуживцев, все те незаметные мелкие дела, за которыми не замечаешь, как дни складываются в месяцы.

Она не знала, что с ней станет в этом мире, но ежедневная рутина уже образовалась и здесь. Подъем на рассвете, по привычке, но спокойный, без лихорадочных сборов на работу. Короткая тренировка, плотный завтрак в саду, большая кружка отменного кофе. Исхири. Возвращение в сераль, купальня, обед. Дальше были варианты. Зайти в зал для занятий и долго перебирать рисунки Сальмы, на которых то ласково синело, то ярилось море. Посидеть в библиотеке, разыскивая новое об анкарах, записывая в блокнот карандашом пришедшие рядом с Исхири и Адамасом мысли и ощущения – двумя-тремя словами, просто чтобы не забыть, а после – обдумать. Уйти в сад, забрести в самую гущу жасмина, туда, где никто не увидит, и, поддавшись неясной тоске, набросать в том же блокноте несколько лиц. Или попытаться нарисовать семейство анкаров – по памяти. И плевать, что рисовать она не умела – так, как хотя бы та же Сальма, не говоря уж о Тасфии. Пределом Лин были быстрые зарисовки, на которых набила руку еще в управлении, составляя ориентировки. Но лица получались узнаваемыми, ей этого хватало, а больше никто и не увидит.

Если не врать себе, новая жизнь ей в целом нравилась. Она даже привыкла непринужденно носить шаровары и полупрозрачные рубашки, хотя предпочитала более плотные лифы – те оголяли живот, зато грудь в них выглядела не так бесстыдно. А проблему обтянутой шароварами задницы неплохо решали широкие вышитые или украшенные кистями и подвесками пояса.

Кое-чего не хватало, многое бесило, но ведь и прежде было так. Зато прежде с ней не было Исхири.

Именно «с ней», не «у нее».

Вряд ли они чему-то учились друг у друга. Просто играли вдвоем. Носились по несколько часов, выясняя, кто сильнее, быстрей, ловчей, умнее и коварней. Иногда к ним пытались присоединиться белый самец и три самочки выводка, но Адамас рявкал, и они отходили. Похоже, анкар-отец всерьез приглядывал за нашедшим своего человека сыном – и за человеком своего сына тоже. Оценивал? Или готов был помочь и вразумить? Лин не знала, потому что до сих пор Адамас не вмешивался, только наблюдал.

Владыка не звал ее несколько дней, но как-то раз они столкнулись в павильоне Адамаса. Лин уже собиралась уходить – стащила тяжелый кожаный костюм, вылила на себя ведро воды и обтиралась жестким полотенцем, когда почувствовала сначала взгляд, а потом – запах. Густой, сладкий запах кродаха после долгого секса. Лин обернулась, встретилась глазами с владыкой, и стало вдруг мало воздуха, и срочно захотелось вывернуть на себя еще ведро воды, похолоднее. Жар прилил к коже, отчего-то вспомнилась выходящая из бассейна Лалия.

У владыки дрогнули ноздри, он подошел ближе, обнюхал воздух вокруг Лин, спросил спокойно:

– Где Триан?

С Трианом Лин пересекалась постоянно. Иногда тот наблюдал за мелкими анкарами и за ней, иногда рассказывал что-нибудь. Он не отличался разговорчивостью, но и без слов стало понятно: его привязанность к Адамасу так сильна, что он наверняка, не задумываясь, отдал бы за него жизнь, как зверогрыз деда владыки отдал свою за хозяина. Адамас подпускал его близко, позволял вычесывать до блеска шерсть, вытаскивать колючки из лап, но при этом ясно было всем – нужно это не ему, а Триану.

– За мясом пошел, – волнуясь, ответила Лин. Близость владыки будоражила, голос – низкий, спокойный – проникал, казалось, не в уши, а под кожу.

– И часто ты устраиваешь перед ним такое? – вкрадчиво спросил владыка, выразительно оглядев ее сверху вниз.

– Никогда! – от души возмутилась Лин. Объяснила: – Я прихожу с утра и ухожу примерно перед обедом. Утром, пока переодеваюсь, он чистит вольеры, а в это время всегда ходит за кормом, как раз привозят свежее мясо. – Она вдруг поняла, что оправдывается, пожала плечами и добавила: – Не то чтобы я боялась переодеться при постороннем, но Триан – деликатный человек.

– Он клиба, а не евнух. Расплата за любые неуместные желания грозит в первую очередь не тебе, а ему, помни об этом. – Асир отстранился. – Если возникнет необходимость, Триану позволено обрабатывать твои раны, а значит, касаться тебя. Да, он деликатен, неглуп, предан, и я не хочу лишиться такого человека из-за недоразумения.

– Недоразумений не будет, – пообещала Лин. Пожала плечами, на этот раз – пытаясь скрыть неловкость: – Я далека от мысли соблазнять ваших клиб, владыка, как и любых других клиб… и кого угодно. А Триан привязан всей душой к Адамасу, и я его понимаю.

Губы Асира дрогнули, он снова подался ближе.

– Не только он. Ты до сих пор не знаешь про Бахру, верно? Одна из красивейших самок анкаров, что я видел. Зверь Триана. – Лин вздрогнула, когда пальцы владыки вдруг тронули ее щеку, скользнули вниз, задевая подбородок. – У твоих глаз – цвет ее шерсти. Исхири рожден и вскормлен ею.

Лин вздохнула, вбирая в себя сладкий запах. Неожиданный вопрос отвлек, но мимолетное прикосновение слишком походило на ласку, и она вспомнила, ощутила, что стоит перед владыкой совсем голой. И на этот раз сравнение с анкаром было… красивым. Лин пыталась представить рядом с белоснежным Адамасом каштаново-рыжую грациозную самку, пыталась представить, как они играют вдвоем, носятся по просторному вольеру, но отчего-то перед мысленным взором встала иная картина: тот вечер, когда она переодевалась на глазах владыки и так же ощущала его взгляд. Так же, но… не так. Сейчас было острее. Почти возбуждающе. Снова вырвался вздох, прерывистый, похожий на всхлип, и Лин неожиданно для себя сказала:

– Я поняла, чему он меня учит. Знаете, когда пыталась думать, что делать, как себя вести, ничего не получалось. Терялась, нервничала, боялась все испортить. А потом как-то так случилось, что я просто отпустила себя. Как будто с ним не та Лин, что была все это время, а другая. Она тоже как ребенок, ничего не знает и не понимает, но ей и не нужно – она чувствует. А мне становится спокойно.

– Хорошо, – кивнул владыка. – Это только начало, ты научишься многому. Не сдерживайся. Смотри и слушай. Покажи ему, что он не один, что даже когда тебя нет рядом – ты помнишь о нем. Каждому из нас нужен кто-то, к кому мы можем прийти за тем, чего не хватает: силой или слабостью, уверенностью или сомнениями, желанием или спокойствием. Оденься. Триан наверняка скоро вернется.

Он отошел, отодвинул загородку, и в проеме показался Адамас. Тот, видимо, учуял владыку давно и терпеливо ждал, хотя Лин уже знала – если бы Адамас хотел, чтобы его услышали, он бы нашел способ прервать их.

В тот день Лин ушла из зверинца взволнованной. Не встречей, в самой встрече не было ничего необычного, рано или поздно она должна была случиться, раз уж и Лин, и владыка Асир ходят каждый день в один и тот же павильон. Тревожили собственные ощущения. Вспоминался запах владыки, густой, сладкий, не тот спокойный запах, в котором Лин пряталась в казармах, трущобах и пыточной, а будоражащий кровь, вызывающий смутные пока желания. В который раз думалось, что подавители уже почти не действуют, но теперь эта мысль не вызывала прежней слепой паники. Скорее – задумчивость. В конце концов, старший агент Линтариена не была идиоткой, пусть иногда и вела себя как дура. В двадцать пять лет человек обычно способен понять, что ему начинает нравиться другой человек – нравиться так и настолько, что кажется не такой уж плохой идеей заняться с ним сексом. Хотя бы интереса ради.

Правда, все это было как-то слишком внезапно. Но, может, так и бывает, когда с подавителей сходишь не по инструкции, постепенно уменьшая дозу и приводя гормональный фон к естественному балансу, а вот так, резко? Еще вчера ни о чем таком не думала, а сейчас сладко сжимается в животе, стоит лишь вспомнить мимолетное касание пальцев, глубокий голос, а от воспоминания о запахе горячеет в промежности и рот наполняется слюной. И ничуть это не похоже на помутнение разума, уж в чем-в чем, а в собственном здравом рассудке Лин была вполне уверена.

Еще через несколько дней, вернувшись от Исхири, она застала в серале переполох. У двери на лестницу стояла, скрестив руки на груди, Лалия, по лицу которой змеилась снисходительная улыбка. Посреди зала, у фонтана, сидела на подушках счастливая до пламенеющих щек и блестящих радостью глаз Сальма. От нее густо, насыщенно пахло владыкой. Вокруг стояли, полулежали, теснились, с жадным интересом заглядывая в лицо, анхи.

– Расскажешь или нет, бездна тебя побери? – торопила Гания, нетерпеливо дергая Сальму за шаровары.

– Ну открой рот-то уже, сколько можно?

– Хватит в молчанку играть, от тебя счастьем разит на все окрестности, завидно ведь, – недовольно тянула обычно бесстрастная тихая Мирана.

– Как вы задолбали, идиотки недоделанные! – рявкнула, выскакивая из комнаты, Хесса и, демонстративно зажав уши, пронеслась мимо Лин в сад.

– Да что рассказывать? – тихо, еще больше пламенея щеками, сказала Сальма и стиснула руки на коленях. – Я же в прошлый раз… это только второй.

– У кого-то и раза не было, глупая, – сказала Тасфия и ободряюще погладила Сальму по плечу. – Всем хочется знать.

– Он был ласков. Он всегда ласков, – Сальма зажмурилась, и в наступившей тишине отчетливо фыркнула Лалия. На нее опасливо косились, но сейчас Сальма притягивала к себе и взгляды, и внимание. Казалось, даже солнце подсвечивает ее золотые волосы как-то особенно.

– Я так надеюсь, – выдохнула она, прижимая ладони к горящим щекам, – так хочу провести с ним следующую течку. С Фаизом было… страшно.

Нет, то, что почувствовала Лин, конечно же, не было ревностью. И бесстыдным интересом тоже! И она вовсе не собиралась слушать, как сладко и умело владыка целует и… все прочее. Хотя отметила, что тот умеет быть очень разным: следы на теле Лалии ничуть не походили на ласку, от которой млел бы кто-то вроде Сальмы.

Она даже честно порадовалась за Сальму – та хоть и раздражала временами, но была доброй, искренней, без внутренней подлости, даже завидовать всерьез не умела. И все же…

В свою комнату Лин ушла в раздрае и, чтобы успокоиться, весь вечер вспоминала сегодняшние игры с Исхири. Вернее, не сами игры, а то, что она думала и чувствовала в это время. Казалось, вот-вот поймает за кончик хвоста что-то важное, но оно ускользало в последний миг, дразнило и не давалось, совсем как Исхири, играя в догонялки.

Проснулась она от пронзительного крика. Тот ввинчивался в уши и в мозг, и в нем было столько ужаса, что Лин слетела с кровати, схватив первый попавшийся халат, и выскочила из комнаты.

– Что случилось?

– Что происходит?

– Да что за мрак опять творится?

Из комнат выскакивали анхи, кто в халатах, кто и вовсе без всего. Кто-то зажигал свет. Крик оборвался, сменился громкими болезненными всхлипами, Лин была уже рядом, поэтому увидела все первой. На разворошенной кровати сидела Сальма, даже в неверном, еще слабом свете она казалась белее, чем ее постель, и дикими глазами смотрела на золотые волосы в собственных руках. На голове торчали во все стороны огрызки неровно отстриженных прядей. Сальма подняла голову, невидяще посмотрела на Лин и завыла, жутко и пронзительно.

Откуда-то сбоку донеслась яростная ругань Хессы.

– Лежать, мразь. Лежать, не дергаться, сказала!

К Лин подошла Лалия, тронула за плечо, отодвигая, присела рядом с Сальмой и притянула к себе, та вряд ли понимала, что происходит. Безвольно висела в руках Лалии, выла по-прежнему, но вдруг замолчала, спросила, глядя с ужасом почему-то на Лин:

– За что?

По мнению старшего агента Линтариены, ответ был очевиден.

– После того, что было вчера? Кому-то не понравилось видеть тебя счастливой, вот и все. А вот кому… – она обернулась, высматривая Хессу. Крикнула: – Кто там у тебя?

– Махона, т-тварь тупая, – сдавленно отозвалась та. – Лежать!

– Махо-она, – протянула Лалия. – Ладно. Я предупреждала. – Мягко отстранила от себя застывшую Сальму, велела Лин: – Посиди с ней, – и вышла.

Лин присела рядом с Сальмой, взяла за руку. Пальцы были ледяными. Утешать она не умела, хотя иногда – по работе – случалась и такая необходимость. Но утешать из-за обрезанных волос? Можно, конечно, сказать, что не волосы делают человека – даже анху – по-настоящему привлекательным, но вряд ли эта простая истина дошла бы до Сальмы и в ее обычном состоянии, а сейчас и вовсе прозвучит как издевательство. Лин молча растирала холодные пальцы, грела в ладонях, старалась не поддаваться рвущему душу бешенству, потому что с Махоной есть кому разобраться и без нее, а Сальма… Бездна, что же с ней делать? Лучше бы рыдала, пусть даже выла, чем это мертвое, могильное молчание.

Откуда пришла мысль, Лин сама не поняла, та казалась дикой, нелогичной, но… «Хуже не будет», – решила она и заговорила:

– Сальма. Пожалуйста, Сальма, расскажи мне о море. Я видела твои рисунки, но как оно ощущается? Какой там ветер, как там дышится? Как бьются волны о скалы, очень громко? Правда, что плавать в море даже легче, чем в купальне, что оно само тебя держит? И рыбу там едят даже бедняки, потому что поймать ее ничего не стоит? Правда, что оно бескрайнее и где-то далеко сливается с небом?

Сальма слушала и будто оживала. Лин вспоминала Утес и, наверное, в ее голосе, в вопросах было слишком много нахлынувшей вдруг тоски. Моря ей не хватало, и так же должно было не хватать Сальме, в ее рисунках это чувствовалось.

– Ты где жила, на самом-самом берегу? – Лин не знала, Сальма не рассказывала ни о доме, ни о том, как попала сюда. – Правда, что волны выносят на берег раковины и слезы моря? И то надвигаются на сушу, то отступают прочь? Ты умеешь плавать? Правда, что волны качают тебя, пока плывешь, как будто ребенка в ладонях? А правда, что…

И тут Сальма зарыдала. Уткнулась в грудь Лин, бормотала что-то бессвязно. Слезы текли ручьем, промачивали тонкий халат, а Лин наконец вздохнула спокойно. Жить будет. Она продолжала говорить, вспоминая, как ходила вечерами посидеть на набережной: о том, что волны, она слышала, шепчут, когда море доброе, и рычат, когда злое, а иногда умеют смеяться, но, Сальма, как такое может быть?

– Может, – сказала вдруг та, подняв мокрое от слез лицо. – Правда, Лин, море смеется. Ах, как я скучаю… оно смеется и плачет, любит и гневается. Оно может убить и спасти. А если взобраться вечером на вершину самой высокой скалы, увидишь, как в темноте загораются огни в глубине. Они манят, но тот, кто послушает их зов, никогда не вернется на берег. И я туда больше не вернусь. – Она вздохнула, судорожно, тяжело, провела ладонью по оставшимся клочкам волос – лицо исказилось, как от невыносимой боли – и продолжила, почти спокойно: – Меня подарили владыке в прошлом году. Я была счастлива. Баринтар – бедный лепесток, крошечная часть суши, с одной стороны – скалы, с другой – море. Если бы не море и не помощь Имхары, мы бы не выжили. Владыка Асир… то, что он принял меня, оставил при себе, не отправил к нижним, это такая честь, не только для меня, для всей семьи. Я ведь даже не дочь нашего владыки, я племянница.