Текст книги "Воля владыки. У твоих ног (СИ)"

Автор книги: Рия Радовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

Владыка злился. Не как обычно, когда виновным прилетало сразу, а невиновные жались по углам, боясь подвернуться под руку, а иначе, тяжело и хмуро, словно нависшие над головой грозовые тучи. И Ладуш даже знал причину, только вот последствий предугадать пока не мог. Он не зря обрадовался, что пришел раньше Дара. Было время кое-что рассказать. О нежданно свалившейся всем им на головы пришелице, анхе-не анхе, не пережившей ни одной вязки, зато сидящей на каком-то идиотском лекарстве. Насколько Ладуш понял, лекарство это было легальным и вполне нормальным для того мира. Но Асира новости предсказуемо повергли в гнев, только вместо того чтобы выпустить его, тот закрылся. Это пугало, потому что сегодня владыка и так был само терпение, а значит, копилось в нем уже долго, и Ладуш не брался угадать, когда все это прорвется и какими будут последствия.

Может, полетят головы, вопрос – чьи, может, трущобы сравняют с землей, а показательная чистка расползется на соседние кварталы ремесленников и торговцев средней руки. А может, – самое плохое – Асир плюнет на все тайные операции Фаиза и Сардара и ринется разбираться с отрекшейся ветвью в открытую. И никто, ни Дар, ни он сам, ни тем более Фаиз или Лалия не смогут его удержать.

Когда взвинченный до предела Дар появился в зале, стало еще хуже. От него несло чужим страхом и кровью, и ноздри владыки жадно затрепетали. Ладуш переплел пальцы – оставалось только ждать и надеяться, что гром грянет позже. Тогда еще останется время придумать запасной план. Поутихнет жажда убийства в Сардаре, вернется Фаиз, он сам успеет разобраться с сегодняшним хаосом, который мгновенно превратил сераль, оплот спокойствия и благодати, в бездна знает что. Ну а если нет – что ж, к кровопролитиям им не привыкать.

– Разобрался? – владыка подошел ближе, разглядывая Дара, как саблезуб – лакомую добычу. Ему хотелось знать подробности, хотя с гораздо большим удовольствием владыка бы сам разобрался с Рыжим и его шайкой. Собственными руками перерезал им глотки и насадил головы на колья над городскими воротами. Ладуш не был кровожадным, но признавался себе, что и его после сегодняшних новостей посещало такое желание.

– Только начал, – сказал Дар и оскалился. – Завтра будет продолжение. Город кипит – показательная казнь на главной площади. Двадцать пять кродахов во главе с Рыжим и тридцать клиб. Клибы не знали про пришельцев. Рыжий не псих рыть себе могилу. А кродахов держал в кулаке. Кидал куски со своего стола, прикармливал. Они у меня станут обрубками и будут медленно гнить под солнышком.

– Я приду.

Ладуш прикрыл глаза – может, все-таки обойдется. В столице редко бывали настолько кровавые зрелища, владыка не позволял – кродахи зверели от них и часто впадали в буйство, но раз уж разрешил, может, и сам примет участие в расправе, выпустит пар.

– О другом мире, – владыка поморщился. – Прохода туда точно нет? Дар?

– Точно. Рыжий хотел поначалу пощипать тамошние трущобы, искал. И этот… профессор.

– А оттуда… – веско начал владыка и замолчал. Пояснений не требовалось, и ситуация вырисовывалась преотвратная: к ним сюда мог завалиться хоть полк тяжелой кавалерии с боевыми саблезубами на сворках, хоть толпа шпионов, а они не могли ответить ничем. Утешало одно: скорей всего, на той стороне знать не знают ни о проходе, ни о втором мире. Но сегодня не знают, а завтра?

– Выжечь трущобы, – рубанул воздух Дар, – оцепление поставить, огородить, как заразные кварталы огораживают.

– Нет, – владыка усмехнулся – тоже не как обычно, а медленно, выставляя зубы. – Есть способ. Правильный, надежный способ от предков. Они знали. Шлите гонцов, здесь нужны все семеро владык. Дар, известишь Фаиза.

– Что? – воскликнул тот. – Так ты поэтому?..

– Это правда, – сказал Асир. – Все, что вы слышали о Великом Крахе во время Последней войны – правда.

– Вот это новости, – пробормотал Ладуш. Ему вдруг захотелось заснуть и проснуться во вчерашнем дне. Где еще не было всего этого добра. Не падали с неба агенты-девственницы, не выли в подземельях анхи из трущоб, мерзость с дурацкой кличкой Рыжий еще считала себя королем столичного отребья, а сказочки выживших из ума стариков не превращались в быль.

– Ошарашиться раком через пустыню! Твою ж левую ублюдочную заднюю! Что за хлебаная дерьмоевина! – выдал Сардар, мгновенно срываясь на так и не выветрившиеся из него за столько лет трущобные загогулины.

– Эту дерьмоевину расхлебывать нам. И смотри, чтобы не просочилось, мне не нужен бедлам ни в столице, ни в Имхаре. О печати знают все владыки, принявшие титул. И семеро Хранителей. Но и только. Я лично клялся кровью держать язык за зубами до тех пор, пока равновесие не нарушено. Теперь клятва ничего не стоит, раз я до сих пор не сдох у вас на глазах. Но это не значит, что об этом надо орать на всех углах. Объяснять, почему?

– Конечно, нет, – Ладуш не выдержал, поднялся со скамьи и медленно прошелся по залу. Никто не знал, где сейчас Хранитель Имхары. Он был здесь, когда Асир принял отцовскую корону и поклялся защищать свой лепесток многоцветной Ишвасы – алую, выжженную солнцем, обгладываемую подступающей пустыней Имхару. Но с тех пор… впрочем, так было всегда, Хранители сами знают, когда им пора появиться среди людей. – Ладно, Асир. Мы поняли. Но что делать сейчас?

– Ждать.

– Трущобы все равно выжгу ко всем поганым бестиям, – оскалился Дар.

– Не раньше, чем я сам посмотрю, откуда они все повылазили. До тех пор ты знаешь, что делать.

– Муха не пролетит!

– Я напишу владыкам, завтра на рассвете гонцы должны быть у меня. Тщательнее выбирай, Дар. И клювачей, и людей.

– Я понял.

– Что там профессор?

– Был полезен. С мозгами у него все в порядке. Много интересного рассказал. Рыжий, как его увидел, такое понес, даже у меня уши завяли.

– Ладуш, займись им завтра. У него три каких-то заумных ученых звания и, как я понял, прорва наград. Может пригодиться. Выясни, что за дрянью пичкают анх в их мире, вдруг знает. И прими меры, чтобы эта зараза сюда даже в мыслях не просочилась.

– Да, владыка.

– Идите оба, – Асир махнул рукой и тяжело опустился на скамью. – Ужин не подавать, пусть принесут выпить и кофе.

Ладуш покачал головой, выходя: сбросить напряжение владыка не пожелал, значит, завтра для всех будет трудный день. Окликнул:

– Дар, погоди.

– Чего еще? – обернулся тот. Жажда крови после сногсшибательных новостей слегка поугасла, но он все еще был сильно взбудоражен. Вполне подходящее настроение.

– У нас еще одна новая анха.

– Из трущобных? Почему не с нижними?

– Потому что там есть на что посмотреть, – улыбнулся Ладуш. – Интересный экземпляр. Как раз для тебя. Оценишь?

– Что, психованная? Сами не справляетесь?

– Владыке и так есть чем заняться, а у этой течка на носу. Не захочешь – отдам Вагану или Асору.

– Надеюсь, она не рыдает, – Дар хищно прищурился и погладил рукоять сабли. – После сегодняшней психушки мне только соплей не хватало.

– Нет, до слез там далеко, зато близко до убийства всех, кто подвернется. Пока ее мыли и осматривали, пришлось всех слуг собрать, держали, как припадочную. Ты не поверишь. Потом вроде поутихла, но что-то мне подсказывает…

– Разберемся.

До сераля шли молча. Дворец уже погрузился в сонную тишину, и Ладуш предвкушал, как покажет Дикую Дару и – спать, спать. После столь долгого, утомительного, богатого на странные и пугающие новости дня передышка необходима. Тем более что день завтрашний обещает хлопот и тревог не меньше.

Надежды на отдых разлетелись вдребезги, едва Ладуш отпер дверь сераля.

Сначала он услышал яростное шипение Лалии, настолько непохожее на ее обычный мягкий, тихий голос с презрительно-насмешливыми интонациями, что Ладуш даже не сразу ее узнал:

– Если ты, ублюдочная тварь, сейчас же не успокоишься, я встану, и ты ляжешь надолго!

Затем в глаза бросились осколки древней стеклянной вазы, украшавшей общий зал со времен деда нынешнего владыки. Покрывавший пол мягкий ковер с ворсом по щиколотку сберег бы самое хрупкое стекло, так что вазу, видимо, со всей дури шваркнули о стену. Ладуш мимоходом пожалел утраченное произведение искусства, столь же мимоходом возмутился, что беспорядок до сих пор не убрали, но и жалость, и возмущение тут же отступили перед тревогой. Казалось, сами стены в серале кричали: поспеши, иначе случится непоправимое! Сардар втянул носом воздух, напрягся.

– Какого хрена здесь творится? Ладуш, весь свет, быстро! – заорал он, рванувшись вперед. И сераль мгновенно взорвался криками, причитаниями, приглушенными всхлипами и раздраженными голосами.

Из комнаты выскочила расторопная Мирана, сама бросилась зажигать все, что не горело.

На Ладуше повисли Гания и Нарима, заламывая руки и наперебой жалуясь.

– Заткнулись все! – рявкнул Дар, и Ладуш, стряхнув с себя перепуганных анх, бросился к нему, понимая, что непоправимое уже случилось. – Ты долбанулась? Дура! Психичка больная! – он прижимал к полу Дикую, вдавливая колено между лопаток и стискивая на весу располосованное запястье. Окровавленный осколок вазы валялся рядом. Ладуш схватил простыню, кромсал на ленты, раздумывая, глубоко или нет та успела изрезаться, не истекла ли уже. Но судя по тому, как билась под Даром, Дикая пока не собиралась умирать.

– Пусти, пусти, зараза! Свали с меня, урод!

– Да я тебе шею сверну, курица безмозглая! – Дар схватил ее за волосы, ткнул лицом в ковер. Ладуш уже перетягивал запястье, с облегчением понимая – нет, не сильно, то ли не успела как следует, то ли жажда выжить оказалась сильнее дурацкой блажи!

– Что, не вышло? – Лалия стояла в проеме, скрестив руки на высокой груди, и наслаждалась зрелищем. – Ай-яй-яй, какая жалость, недорезалась.

– Катись ты, гадюка недобитая! – выплюнула Дикая и получила от Дара увесистый шлепок по заднице.

– Ты мне потрепись еще! Что там? – нетерпеливо спросил он.

– Жить будет, – сказал Ладуш.

– В карцер ее закинь. Пусть полежит там и подумает о вечном! Связать не забудь. Идиотка недоношенная! Владыка узнает – голову снесет к бестиям. Или оставит гнить в яме. Этого хочешь, дура?

– Владыка узнает, – хмыкнула Лалия. – Уж я об этом позабочусь.

– А ты куда смотрела? – Дар обернулся к ней, наверняка сразу заметил и не второпях наброшенный халат, и отсутствие даже признаков сна на красивом тонком лице.

– Не моя забота, – ответила Лалия. – Моя вон там, напротив, воет не затыкаясь, но живая и в сознании. Так что сами разбирайтесь с этой идиоткой.

Отвернулась и ушла, видимо, решив, что все интересное здесь уже закончилось. А Дикая снова забилась, извернулась, пытаясь достать Сардара зубами, и тот скрутил ее уже не шутя, так что та только дернулась и наконец затихла.

– Тащи вниз.

– Возьмешь ее? – спросил Ладуш.

– Возьму. Скажешь, когда потечет. Но до тех пор пусть сидит в карцере.

Дар ушел, а Ладуш окончательно распрощался с мечтами об отдыхе. Пока переместили Дикую в карцер, приковали надежно, проверили еще раз повязку, чтобы вдруг не разодрала ненароком. Пока, поднявшись наверх, разогнал по комнатам взбудораженных происшествием анх, вызвал обслугу, велел убрать кровь и осколки, а заодно проверить, не припрятал ли кто острую стекляшку: анхи в серале владыки никогда не пытались свести счеты с жизнью, но вот кинуться на соперницу могли. Пока шел по комнатам быстрый, но тщательный обыск – избавили от него только Лалию, как митхуну и самую здесь здравомыслящую. Пока, мечтая уже не о сне, а хотя бы о кофе, Ладуш смешивал с вином успокоительное и силой вливал его в потерявшую края Линтариену. Та, конечно, долго держалась, до комнаты дошла спокойно, хотя ее уже трясло, но здесь сорвалась – за весь день сразу. Ладуш покачал головой: зря владыка таскал ее в пыточную. Такое зрелище не для анхи. Оно и стало, похоже, последней каплей, и теперь новенькая выла, выплескивала из себя этот ужас, ничуть не заботясь об ушах окружающих.

В общем, когда в серале установилась наконец благословенная тишина, за окнами уже занимался рассвет, и ложиться не было никакого смысла. Ладуш умылся душистым бодрящим настоем, который неплохо снимал признаки усталости с лица, возвращая коже краски и упругость – незаменимая вещь для призванных к владыке анх. Велел принести кофе и завтрак и устроился в мягком кресле – полчаса передышки и спокойствия никому еще не вредили. Потом нужно поговорить с непонятным профессором и разобраться с анхами в пыточной. Отобрать хорошеньких и здоровых, привести в надлежащий вид и отправить в подземелья, к нижним. Остальных… Ладуш вздохнул. Участь остальных была незавидной, но в казармах уже давно сидели на голодном пайке. Может, кому-то повезет понравиться рядовому или новичку из недавнего пополнения – защитят, пригреют. А если нет – что ж, значит, такая судьба.

Глава 8

Лин проснулась от голода. До того она несколько раз оказывалась на грани сна и яви – от чьих-то слишком громких голосов, бьющего в глаза солнечного света, тревожащих запахов. Но усталость была сильней. Лин кутала голову в одеяло, прикрывалась подушкой и засыпала снова. Теперь же вокруг было тихо, устроенный ею кокон из одеял защищал глаза, а живот подводило почти до боли.

Сначала, толком еще не проснувшись, она попыталась вспомнить, есть ли в доме хоть что-то съедобное. Вроде бы до того, как спуститься в трущобы, закинула в холодильник несколько пакетов быстрого приготовления? Но мысль о трущобах словно открыла запертые до поры шлюзы, и на Лин обрушились воспоминания: Кипящие камни, стеклянное полотно водопада, крыши, стена, черные глаза и резкий, густой запах владыки Асира, осмотр, казармы, профессор, пыточная, Дикая, острое желание завыть, комната без дверей… Отсутствие дверей добило окончательно, что было дальше, Лин не помнила. Наверное, ничего хорошего: бегло оценив свое состояние, она отметила тянущую боль в мышцах, какая бывает от чрезмерных нагрузок, саднящее горло, разлитую от висков до затылка головную боль и категорическое нежелание вставать или даже шевелиться.

Откинув одеяло, Лин осмотрелась. Кровать стояла у боковой стены, так что первым в глаза бросился не издевательски голый дверной проем, а шкаф у стены напротив – тоже отчего-то без дверок. В шкафу висели рубахи, шаровары, лифы, короткие жилетки и длинные халаты, узорчатые и кружевные накидки, шарфы, платки. Переливались мягким блеском шелка, вспыхивали искрами драгоценные камни. Что ж, по крайней мере, не придется снова надевать вчерашний синий наряд, насквозь пропитавшийся вонью казарм и пыточной.

Слегка повернув голову, Лин посмотрела в широкое окно. Там густо цвел жасмин, высокий, раскидистый, напрочь заслонявший обзор.

В углу между окном и шкафом стоял умывальный столик, и Лин, вздохнув, села, спустила с кровати ноги и попыталась уговорить себя подняться. Плевать, что все болит и хочется лежать-лежать-лежать. Голод сильнее. А еще надо найти, где здесь все то, что в родном мире стыдливо называют «места индивидуального пользования».

– Тук-тук. Проснулась? – в проем заглянула анха, хорошенькая, будто с картинки: огромные прозрачно-голубые глаза сияли, кудрявые, длинные, ослепительно-золотые волосы укрывали ее будто плащ. А под этим плащом… больше всего одеяние напоминало прозрачный кружевной халат. Нежно-бежевые шаровары тоже оказались почти прозрачными. Зачем нужна одежда, которой все равно что нет⁈ Да ее собственные волосы прикрывают больше, чем… чем вот это!

Анха улыбнулась, вспыхнули ямочки на нежных щеках – и вошла. Торопливо вскинула руки:

– Я не стану мешать. Просто Лалии недосуг, так что она послала меня – показать тебе все, помочь, если что-то понадобится. Я Сальма.

– Сальма, – повторила Лин. – Прекрасно. Выйди, Сальма, и подожди там. Спиной ко мне.

Та звонко рассмеялась, будто Лин сказала что-то очень забавное, и исчезла.

– Позови, как будешь готова, – донеслось снаружи.

– Очень смешно, – прошипела Лин, направляясь к умывальнику. Настроение, и без того невеселое, стремительно падало к отметке «отвратительно»: вчера она еще могла прикрываться от шокирующей действительности работой, но сегодня старшего агента Линтариену окончательно сменит личная анха владыки. Что с этим делать, как жить, Лин пока не представляла.

Вода оказалась теплой, комфортной, и это стало причиной еще одного приступа раздражения – она привыкла умываться холодной. Мягкое полотенце касалось лица нежно, почти невесомо. Лин скомкала его, швырнула на пол: бесполезная тряпка. Похоже, анхи в серале владыки считались нежнейшими созданиями вроде оранжерейных мимоз – ткни пальцем, и увянут.

Синего в шкафу не было. Были все оттенки рыжего, от светло-песочного до оранжевого, терракотового и цвета спелого каштана. Бордовый, темно-алый, густо-малиновый. Темная зелень, от бутылочной до почти черной. И белый, много белого. «Все анхи владыки носят что-нибудь белое», – вспомнила Лин. Интересно, а если она не наденет ни одной белой вещи? Пожалуй, лучше не проверять.

Белая рубашка, темно-зеленые шаровары, жилет на пару тонов светлее – она перерыла весь шкаф, но все же нашла более-менее нормальные, то есть почти непрозрачные вещи. Мерзкие тапки без задников – их здесь стояло, кажется, под каждый цвет, Лин взяла самые темные из зеленых. Камни, вышивка, ласкающее ощущение шелка на коже. Как будто она не агент охранки, а светская проститутка, охотница за кродахами.

– Сальма! – окликнула Лин. – Туалет, завтрак, кофе. Потом – что здесь где.

– О, отлично, я тоже выпью! – обрадовалась тут же появившаяся анха и сразу сморщила нос. – Только не кофе. Идем. Ну, тут ты уже была, – она обвела рукой огромный светлый зал, в который, кажется, выходили комнаты всех анх, располагавшиеся по кругу. В центре зала бил фонтан, мягко шелестели струи. Вокруг расстилались ковры, стояли столики и кресла, от разноцветных, небрежно разбросанных по полу подушек рябило в глазах. На куполообразном своде над головой не было свободного места: густые росписи, орнаменты, птицы и невиданные звери. – Это общая комната. Вон там, – указала на одну из дверей, – выход в сад и лестница наверх, потом покажу. А сейчас, – она провела Лин к другой двери, – тебе сюда: купальни, комнаты для личных нужд и все необходимое, чтобы привести себя в порядок. Иди, а я пока распоряжусь насчет завтрака. Ты что любишь? Фрукты, сладости, выпечку?

– Еду, – буркнула Лин. – Откуда я знаю, чем здесь кормят? Сытное что-нибудь. Сладкого не надо. – И, не дожидаясь ответа, сбежала в «комнату для личных нужд».

Когда вернулась, Сальма ждала, сидя на подушке перед низеньким столом, заставленным всяческой снедью. Лоснились на блюде желтые бока груш и тугие темно-синие грозди винограда. Белело в стеклянном кувшине молоко, поднимался пар над поджаристыми золотистыми кусочками хлеба. Тонкие, почти прозрачные ломтики сыра стыдливо желтели из-за тарелки с омлетом и толстыми колбасками. Лин оглядела все это великолепие, села напротив Сальмы, придвинула к себе омлет и колбаски, налила молока в пузатый, расписанный цветками граната бокал, в три слоя уложила на хлеб сыр. Сальма, скромно отрезавшая серебряным ножичком дольку груши, округлила глаза, хотела, кажется, что-то сказать, но Лин успела первой:

– Это здесь называется «сытно»?

– Это здесь называется «плотный завтрак для изголодавшихся анх», – улыбнулась Сальма. – Я столько даже на обед не съем. Но если не наешься, можно попросить еще. За той дверью, – она показала ножом, – евнухи и слуги. Если ты чего-то хочешь, в любое время дня и ночи, просто скажи им.

Лин кивнула: это была ценная информация. Наверное, ценная. Если бы она хотела чего-то в этом мире, а не единственного, невозможного – вернуться. Чего вообще можно хотеть, если ты заперта в серале? Персиков, о которых говорила вчера Дикая?

– Чем вы здесь занимаетесь? – спросила, проглотив кусок омлета.

– О, кто чем. Если любишь гулять, тебе понравится в саду. Я не люблю, в Имхаре слишком жарко, у меня на родине тоже, но там – море. – Она подняла взгляд, изменившийся, как будто затуманенный воспоминаниями. Добавила тихо: – Я из Баринтара. – И продолжила совсем другим, оживленным тоном: – Если нет – в твоем распоряжении часть дворца и башня. Библиотека, танцевальный зал, зал для занятий, правда, им мало кто пользуется, зал для развлечений. Я вот, например, немного рисую, правда, хуже, чем Тасфия, но Ладуш говорит, хорошо получается. А, еще есть зал для упражнений, но с тех пор, как владыка казнил Сеналя, нового учителя у нас нет, да, честно говоря, не очень-то и хотелось. Когда я приехала, целую неделю потратила только на то, чтобы все осмотреть и запомнить, – она взяла чашу с чем-то густо-розовым, отпила, довольно жмурясь. – Путалась в комнатах и переходах. Это было весело.

– Для занятий, для развлечений, для упражнений, – повторила Лин. – И какие же занятия, развлечения и упражнения достойны личных анх повелителя? Да, и за что казнили этого Сеналя?

– О, об этом лучше спроси у Лалии. Я как раз только приехала, так что подробностей не знаю. Но история вышла неприятная. Сеналь был клибой, обычно на тренировках присутствовал Ладуш. Но однажды, – Сальма покусала губу, помедлила, будто подбирая слова. – Ладуша не было, и он… слишком многое себе позволил. Владыка не терпит, когда к нам прикасается кто-то чужой.

– А Сеналь об этом не знал? – удивилась Лин. – Не может быть. Я и то уже знаю.

Сальма пожала плечами.

– Наверняка знал, но, может, надеялся, что обойдется. Некоторые, уже после казни, просили отправлять сюда господина Сардара, якобы для тренировок. – Сальма опустила ресницы. – О нем здесь многие мечтают, а он слишком редко заходит. Но он первый советник, ему и без нас есть чем заняться, конечно, владыка не позволил.

Лин тихо хмыкнула. Скорее можно подумать, что какая-нибудь анха спровоцировала бедолагу Сеналя в надежде, что его заменят… ну вот тем же господином Сардаром.

– Но упражнения – это хотя бы полезно, – продолжила Сальма. – Особенно для некоторых, а занятия – бессмысленная скука. Мы все уже получили необходимое образование. За исключением тех, кто попадает сюда с улицы. Вот как вчера, – она поморщилась. – Но такое бывает о-очень редко. Так что дальше сидеть над сложными книгами я, например, не вижу надобности.

Лин кивнула, радуясь, что еда избавляет от необходимости отвечать. Сальма была, похоже, самой обычной недалекой анхой, любительницей сплетен и не любительницей нагружать мозги и тело. Впрочем, она рисует – хоть что-то. Но история с казненным учителем пахла нехорошо. Лин повертела в пальцах вилку с насаженным на нее куском колбаски, спросила:

– Где кофе?

На самом деле хотелось спросить, всегда ли на тренировках торчал Ладуш, или «обычно» – это «чаще всего, но не обязательно». Если всегда, почему в тот раз не отменили занятие? Если нет… Да в любом случае, как ни крути, от истории несло подставой! Не совсем же этот учитель идиот, лапать анху повелителя у всех на глазах?

Сальма взяла со стола колокольчик и позвонила.

Невыразительный, блеклый, в тусклом сером балахоне клиба появился из-за двери, ловко удерживая поднос одной рукой. Опустил перед Лин крошечную чашечку, наполнил из кофейника и, низко кланяясь, удалился.

Чашечка, несомненно, была произведением искусства. Тончайшая, на просвет казавшаяся бумажной, в виде полураскрывшегося цветка лотоса, нежно-розового, с бриллиантовыми каплями воды на лепестках. В руки брать страшно! Лин проглотила едкий вопрос, на чьи пальцы рассчитана миниатюрная ручка-стебель. Вздохнула, вспомнив пузатые, вместительные кружки в родном управлении – напьешься так уж напьешься, а эта… наперсток!

Но кофе пах одуряюще вкусно. И его, бездна бы все побрала, хотелось. Много. Лин посмотрела вслед ушедшему клибе, раздумывая, не потребовать ли нормальную большую кружку, и тут дверь распахнулась. Воздвигшийся на пороге стражник зычно рявкнул:

– Госпожу Линтариену к владыке!

Это было так похоже на «агента Линтариену к господину Каюму!», сулившее очередное тухлое дело, что Лин вскочила, едва не опрокинув стол. Выругалась мысленно, подхватила все-таки чашечку, на бегу опрокинула в себя обжигающий кофе.

– Ничего себе! – воскликнула Сальма. – Еще даже солнце не село. Подожди, тебе нужно сопровождение!

– У нее будет сопровождение, – вслед за стражником в зал вошла еще одна анха. И, кажется, Лин знала, кого видит теперь при свете дня. Высокая, тонкокостная, в длинном ярко-синем атласном одеянии, которое целиком можно было назвать драгоценностью, так густо оно было расшито камнями. Переливались топазы и сапфиры – а может, не топазы, а опалы, не то чтобы Лин разбиралась в камнях. Искрилась серебром оторочка рукавов. Анха смотрела на Лин сверху вниз. В миндалевидных синих глазах читалась презрительная насмешка. Она стояла в густой, стекающей ниже пояса волне блестящих черных волос и при этом выглядела уверенно и гордо. – Прекрасно, ты больше не воешь. Идем за мной. Владыка хочет видеть тебя немедленно, я даже согласилась проводить.

– Лалия, казнь уже закончилась? – взволнованно спросила Сальма.

– Там еще осталось на завтра, но это не твое дело, птенчик. – Она развернулась и вышла, оставляя за собой чуть заметный след чего-то горьковато-пряного. Лин заторопилась следом.

Завтрак предоставил немало информации, а короткий разговор Лалии с Сальмой добавил еще. Лин шла, автоматически отмечая в памяти переходы, лестницы и повороты, и думала о Лалии. Самоуверенная, надменная, знающая себе цену – весьма высокую цену, а по заслугам или нет, еще предстояло разобраться. Слишком опасная для бездельной анхи. «Моя анха может даже казнить или миловать», – вспомнила Лин слова владыки. Сейчас она была уверена – это о Лалии. У «птенчиков» вроде Сальмы кишка тонка.

– Я привела ее, владыка.

Лин шагнула в очередной зал, все еще занятая своими мыслями, и только после этих слов поняла – пришли.

Владыка поднял голову от заваленного свитками стола, нетерпеливо махнул рукой в сторону груды подушек неподалеку:

– Входи и садись.

– Составить вам компанию? – спросила Лалия.

– Нет. И помни, о чем мы говорили.

– Я ничего не забываю, – в голосе послышалась отчетливая насмешка. – Надеюсь, и ты помнишь, что обещал.

– Про завтра? – владыка что-то размашисто нацарапал на свитке и отшвырнул его на пол. – Помню. Исчезни.

Лалия исчезла. Лин прошла к подушкам, оглядела пеструю россыпь – шелковые, атласные, парчовые, с золотыми и алыми кистями. Можно не то что сесть, даже лечь и выспаться – будет мягко. А вот быстро вскочить не получится.

«Здесь и не придется», – напомнила себе Лин. Выбрала подушку пошире, умостила ее поверх прочих и села.

Очередной свиток упал почти у ног. За ним прилетел третий.

– Безмозглые идиоты, – сказал владыка и следующий просто разодрал пополам. – В твоем мире есть зверинцы?

– Конечно, где их нет, – удивилась Лин. Странный первый вопрос о новом мире.

– И кого там держат? Саблезубов, анкаров, львов, зверогрызов?

«И странный набор зверей», – отметила Лин. Хищники, опасные твари, бойцовые и боевые.

– Нет, владыка. Львов – да, в городском зверинце Утеса есть пара. Но остальные слишком опасны, чтобы держать их там, где гуляют люди. В наших зверинцах – красивые или забавные животные, на них любят смотреть дети, их можно кормить, а некоторых и гладить. Тюлени, морские котики, еноты и лисы, ламы. Мартышки и попугаи. Лебеди. Я не помню всех, я была там много лет назад, еще ребенком.

Владыка отложил перо, поставил локти на стол и, устроив подбородок на переплетенных пальцах, с интересом посмотрел на Лин:

– Не любишь зверей или зверинцы?

– Почему не люблю? Просто это детское развлечение. Туда ходят семьями, школьников приводят погулять. Что мне там делать?

– Смотреть на силу, на повадки и грацию, на природу, которую пытаются загнать в клетку. Но даже в клетке они не превращаются в домашних котят. И никогда не забывают воли. Мои анкары принимают мясо с рук не потому, что голодны, а потому что оказывают человеку милость. Один удар лапы, и он может лишиться жизни. Они знают об этом. И я тоже об этом помню. Нам есть чему поучиться у них.

Лин прикрыла глаза. Как и подобает хорошему начальнику или мудрому правителю, владыка метил сразу в несколько целей. Понять, насколько опасен другой мир, лучше узнать чужачку – это было понятным и правильным. Но третье…

– Я не люблю психологов. С ними у меня связаны исключительно неприятные воспоминания.

– Что это за зверь?

– Человек, – поправила Лин. – Человек, которого научили лезть в душу другим людям и что-нибудь там исправлять. Который оценивает, пригоден ли ты для работы или для семьи, задает болезненные вопросы и такими вот разговорами подводит тебя к нужной мысли или нужному решению. Нет, владыка, я не хочу ничему учиться у ваших анкаров. Я себя устраиваю такой, какая есть.

– Полезный человек. Мне не помешал бы такой. А вот ты ошибаешься. Или врешь себе, или глупа. Ты не устраиваешь себя такой, какая ты есть, агент Линтариена из безумного мира. Если глупа, это можно простить. А вот если врешь, то не стоишь даже когтя самого облезлого полудохлого анкара, потому что они честны. Врать мне – ошибка. Врать себе – преступление. А преступники в любом мире должны быть наказаны.

Лин задохнулась под тяжелым взглядом. Хотелось сказать слишком многое. Начиная от того, что да, конечно, хороший психолог этому миру не помешает, а вот который из миров безумен, можно и поспорить. И заканчивая тем, что она совсем не против уступить внимание владыки любому полудохлому анкару. Она прикрыла глаза, выдохнула и сказала совсем другое. Ответила на то, что и в самом деле задело, потому что для того и было сказано.

– Вы умеете слышать ложь. Значит, знаете, вру я или нет.

– Знаю, – согласился владыка. – Тебя устраивает собственная ущербная версия. Та, которую пытаешься сделать сама, наплевав на природу, извратив представления о плохом и хорошем. Не представляю и не хочу представлять, какие психологи внушили тебе этот бред, но я бы отправил их всех на плаху. Потому что природа не врет, природа – мудра. Передо мной сейчас – даже не копия, а обман, недоразвитая подделка. Тебе не хватает смелости принять себя настоящей. Кто-нибудь говорил, что ты – жалкое, трусливое ничтожество? Если да, зря не поверила. – Владыка вдруг резко выпрямился, источая раздражение, и поднялся. – Я не трачу свое время на вправление мозгов трусливым анхам, которые корчат из себя гордых и смелых. Поднимайся. Мы идем в трущобы. Покажешь место.