Текст книги "Победитель получает..."

Автор книги: Рина Михеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Не знаю, – признался Куся. – Запах странный, незнакомый. И… вообще-то он не слишком привлекает внимание. Может, и ничего, обойдётся. Пошли, тут рядом есть подходящее местечко. Пора устраиваться на ночёвку, скоро охотничье время начнётся.

И Куся снова побежал вперёд. Несмотря на свою катастрофическую неприспособленность к жизни в джунглях, Маша поняла, что они теперь ходят какими-то извилистыми кругами… И пусть настоящие круги извилистыми быть никак не могут, у этих же, которые они прокладывали вокруг деревьев, сворачивая куда-то через каждые несколько метров, это получалось легко и просто!

Наконец, кото-мышь остановился перед густыми зарослями растений, похожих на большие папоротники – Маше они доставали почти до груди – и нырнул туда. Маша нерешительно остановилась на границе. Через минуту Куся вынырнул и уставился на неё сердитыми зелёными глазами.

– Сюда иди! – распорядился он.

Маша пошла, но уже через пару шагов потеряла своего проводника из виду и снова встала.

– Ты ночи ждать будешь?! – возмущённо зашипел невидимый в густой поросли Куся. – Мне ещё твои следы прятать! А сейчас стемнеет – и крыльями хлопнуть не успеешь!

– Но я тебя не вижу, – отозвалась Маша. – Не вижу, куда идти…

– Ох ты, птенец косолапый… – заворчало и завозилось где-то рядом. – Сюда иди! – впереди закачался папоротниковый лист. – Видишь теперь? – прошелестело оттуда.

– Ага, – кивнула Маша, кидаясь к листу и чуть не падая, потому что древовидные стебли не только стояли близко друг к другу, но и, как оказалось, корни переплетались, выступая из земли, но сверху из-за широких листьев совершенно ничего не было видно. Чтобы не упасть, Маша ухватилась за ближайшие растения, ломая тонкие верхние веточки и сминая листья.

– Ты что творишь?! – взвился Куся.

Причём взвился – не только в переносном, но и в самом буквальном смысле. Он свечкой взлетел над этим папоротниковым буйством и, помахивая бархатными крыльями, завис перед Машей.

– Даже стадо травоедов таких следов не оставляет!

Но увидев Машино лицо – она была так расстроена и измучена, что с трудом сдерживала слёзы – Куся тут же смягчился и заговорил с ней ласково, как с больным ребёнком.

– Ну не расстраивайся, не надо. Я сам виноват – не подумал, как ты тут пройдёшь… Никогда не думал, что это может быть трудно… Теперь понимаю: тебе внизу ничего не видно, а там корни, а у тебя ноги такие…

– Какие? – неожиданно заинтересовалась Маша.

Куся нерешительно на неё покосился, видимо, не хотел расстраивать ещё больше.

– Ну… неудобные, – наконец подобрал он слово, которое показалось ему наименее обидным из всех пришедших в голову вариантов.

– Ты за мной иди, только потихоньку, нащупывай куда ноги ставить, и старайся ничего не рвать, не мять и не ломать, – и кото-мышь медленно полетел вперёд, то и дело зависая на одном месте и поджидая, когда она его догонит.

– Оказывается, я вся – неудобная, – себе под нос пробормотала Маша, пробираясь вглубь папоротниковых зарослей и снова задумываясь о том, чтобы освободить от себя Кусю.

В конце концов, она добралась до намеченного кото-мышом места – у корней одного из деревьев, росших среди этой перистой плантации. Там даже оказалось довольно-таки уютно и удобно. Вездесущий мох выстилал углубления между выступающими корнями, и Маша расположилась почти с комфортом.

– Сиди тихо-тихо, – распорядился Куся, – как дрожалка в норе! – и развернулся к ней хвостом, явно собираясь раствориться в зарослях.

– Куда ты? – жалобно спросила Маша.

– По делам, – отозвался озабоченный кото-мышь. – Мне еду надо найти… подходящую. На одних жевалках я не только пламя не соберу, но и летать не смогу… Да и с твоими следами надо что-то сделать… хоть немного… Ты не бойся, – он оглянулся, успокаивающе кивая ей пушистыми сяжками, – я скоро.

И Маша сидела – тихо-тихо, как та самая дрожалка, хотя Маша и не знала, кто это такая, но, то и дело вздрагивая то от резких вскриков, то от подозрительных шорохов, очень хорошо её понимала.

Она неторопливо, стараясь даже не глотать громко, жевала жевалки – они оказались плотно-резиновыми, со слабо выраженным вкусом, напоминающим хлебный, а главное – не противными и сытными.

Запитые водой из фляжки, жевалки приятно наполнили желудок, и Машу тянуло в сон.

Но она упорно открывала слипающиеся глаза и всматривалась – всматривалась до рези в стремительно темнеющий воздух над чуть колышущимися папоротниками, в тёмные просветы между их стволами. Скоро уже ничего нельзя было рассмотреть. Ночь не пришла – она упала на джунгли, как падает на свою жертву хищная птица, распластав крылья и мгновенно накрыв своей тенью.

Куси всё не было…

========== Глава 23. Ночные страхи ==========

И ночная темнота в этом мире тоже была плотной, тугой. Она тоже колыхалась, подобно вечерним теням, уплотняясь там и тут, сгущаясь и образуя пугающее, меняющее форму каждый миг, но тающее в чернильном мраке, прежде чем страх сменится узнаванием: это всего лишь ветка, дерево, куст…

Может быть… – шепчет едва слышный шорох, может быть… Но куда же исчезли они, если это так? – шелестит ветер.

Где-то раздался полузадушенный писк, что-то хрустнуло, сосредоточенное шуршание, нарастая, приближалось, но вдруг резко оборвалось… Хрупанье, шорохи, стонущие и стенающие, словно от безутешного горя, звуки.

Краткий период затишья, всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут, когда дневная жизнь уже затаилась, отыскав укрытия, а ночная не успела пробудиться, – закончился.

Потягиваясь, зевая, расправляя занемевшие лапы и крылья, щёлкая стальными челюстями или клювами и выпуская загнутые когти, мерцая глазами, для которых темнота – не преграда, и поводя носами, чующими добычу за километр, разворачивая щупальца и постукивая клешнями, выходят в ночь её дети – охотники.

Их извечная игра – прятки. Они всегда водят. Кто не спрятался – они не виноваты…

Маша съёжилась, прильнув к стволу, подпирающему спину, вжавшись в углубление между корнями. Где же Куся? Принадлежит ли он к касте охотников? И если да, то насколько опасна для него ночь?

Маша была почти уверена, что его мерцающие кошачьи глаза могут видеть в темноте, значит, тёмное время суток – это и его время. Он спал, когда она разбудила его своим визгом, но это ещё ни о чём не говорит, ведь он мог быть слишком измучен своим бегством из разорённого черноглазами гнезда.

Куся явно собирался найти убежище на ночь… Вспомнились зловещие морги… Значит, эта шевелящаяся тьма для него опасна. Очень опасна. А она, такая большая и взрослая, ничего не может сделать. Сидит здесь – точно, как он сказал: как дрожалка. Дрожалка и есть.

На этой самой мысли, папоротник прямо перед ней тихонько шевельнулся и из переплетения его стволов и листьев показалось… Да не видно там было ничего, кроме тени, чуть более тёмной, чем окружающая темень!

Но Маша почему-то решила, что это Куся, так твёрдо решила, что даже руку протянула – туда, к тени. И рука встретила что-то невесомо-щекотное, что-то упругое и что-то пушисто-шёлковое. Сяжки, усики, уши, – молча опознала Маша.

Из тени фыркнули – тихо-тихо, но с такой, знакомой уже, иронией, что девушка невольно расплылась в улыбке, сидя под деревом, затерянным в инопланетных джунглях, в полной опасностей ночи, она улыбалась, потому что к ней вернулось это странное существо, потому что оно живо и, кажется, вполне здорово.

Рядом едва слышно захрустело и совсем уж тихонько – зачавкало.

– Куся, – решилась подать голос, вернее, шёпот Маша. – Это ты?

– Я, конечно, кто ж ещё… – прошелестело рядом не вполне внятно, – если бы был не я, то сейчас бы не грызуном, а тобой закусывал… Не мешай… – похрустывание и почавкивание возобновились.

Маша вздохнула. Охотник. Грызуна немного жаль, но ничего не поделать. Она тоже мясо ест. Ела… Только она – старое, а Куся – свежее и самопойманное. Значит, он охотник, а она, выходит, падальщик…

Минут пять Маша с каким-то, почти материнским, удовольствием слушала тихое жевание и хруст. Похоже от неведомого грызуна не должно было остаться ни ножек, ни рожек – вообще ничего. Но очень скоро всё стихло, и Куся придвинулся поближе. Маша разочарованно вздохнула.

– Он уже кончился? – спросила она шёпотом.

– Да, – Куся тоже вздохнул, но его вздох был удовлетворённым, сытым. – Это же грызун, а не травоед.

– Совсем маленький, наверное, – продолжала беспокоиться Маша.

– Почему маленький? – благодушно удивился Куся. – Взрослый. Старый даже. Молодого ещё поди поймай. Они шустрые такие… Нет, я и молодых умею, – вдруг взволновался он, что его новая знакомая плохо подумает о его охотничьих навыках.

– Но сейчас не до этого. Да и ни к чему мне молодые. Мы их для детей и больных ловим, а нам, – важно вещал бывалый и взрослый охотник, – и старые хороши. Молодых надо на развод оставлять, особенно – самок.

– Да я про размер, – пояснила Маша.

– Хороший размер, – одобрил Куся, облизываясь.

– Может, тебе жевалку дать? У меня есть, – гнула своё Маша.

– Да успокойся ты, – глухо отозвался кото-мышь из-под собственного крыла. Судя по его движениям и звукам – на грани слышимости, но всё же уловимым, так как он был близко-близко – касался тёплым боком Машиного бедра, – Куся занялся туалетом.

Вот такой же уютный шорох Маша иногда слышала, когда вылизывался дедушкин Тишка.

– Наелся я, – он замер на секунду и честно признался:

– Объелся даже. Но не оставлять же было. Или… – его мерцающие зеленью глаза испытующе уставились на Машу, – тебе оставить надо было?

– Нет-нет, я такое не ем! – с испугом отказалась она.

– А говорила, что всеядная, – уличил Куся.

– Я сырое мясо не ем.

– Ну-у… сушить нам его негде и некогда. Это только в гнезде можно… – тон Куси понизился, стремительно наливаясь печалью.

– Мне и жевалок хватит, – поспешно прервала его Маша.

– Понравились? – тут же оживился кото-мышь.

– Очень! – честно ответила девушка, прибавив мысленно: с голодухи и за пирожные сойдут!

– Это хорошо… – Куся вернулся к прерванному занятию, вылизываясь с упоением, точь в точь, как сытый кот у печки.

Маша постаралась устроиться поудобнее, свернулась клубком, умостила тяжёлую голову на широкий, обтянутый мшистым бархатом корень, и совершенно неожиданно и незаметно для себя самой провалилась в сон.

Когда она снова открыла глаза, вокруг колыхался серый туман, ещё не успевший налиться рассветной молочностью. Стволы, листья, кусты медленно выплывали из него, проступая размытыми очертаниями.

Тело ожидаемо ныло. Маше с трудом удалось разогнуться, и она принялась растирать шею и плечи. В предрассветной тишине казалось, что каждый шорох далеко разносится по лесу, замершему, утонувшему в тумане и молчании.

Вечерние сумерки в этих местах заканчивались, едва успев начаться, а рассвет подступал, подплывал, пробирался по джунглям долго-долго, словно засыпая на каждом шагу, качаясь на волнах дрёмы. Джунгли отдыхали.

Жизнь кипела в них утром, днём, вечером и ночью, но где-то там, где ночь должна была бы сомкнуться с утром, время останавливалось, наступало безвременье, серое, застывшее, когда сон глубже всего, когда спят все обычные хищники, утомлённые охотой и насытившиеся или измученные бесплодными попытками и провалившиеся в голодное забытьё. Спят уцелевшие, убежавшие, спрятавшиеся.

И только сверххищники, родные дети самой смерти, чьи шаги так же бесшумны, как её, дыхание так же холодно, а каждое движение гипнотизирует и парализует волю намеченной жертвы, – только морги выходят на охоту в это время без времени, когда не родились ещё ни звуки, ни цвета…

Но Маша ничего не знала об этом. Её пугала ночь, а предрассветная серость казалась безопасной, вызывала облегчение и дарила надежду, как выплывающий из тумана берег морскому скитальцу.

Она осмотрелась, Куси не было видно, и Маша смутно припомнила какую-то возню у себя под боком, которую ощущала сквозь сон…

Потом увидела лежащую рядом сумку и уже отвела от неё взгляд, чтобы снова тревожно осматриваться в поисках кото-мыша, но сумка выглядела как-то необычно, и Маша вернула внимание к ней – странно раздувшейся, будто бы даже увеличившейся в размерах.

Маша подобралась, присмотрелась: из приоткрытого входа виднелись какие-то пёрышки. Маша протянула руку и тут же отдёрнула, не решаясь прикоснуться. Что-то они ей напоминали… Пёрышки вздрогнули, сумочный бок чуть приподнялся и опустился, там что-то шевелилось и казалось, что цветочки на сумке ожили и покачиваются на ласковом ветерке.

– Куся! – выдохнула Маша.

Из сумки высунулась недовольная мордочка – пёрышки оказались сяжками. Маша уже приготовилась со смирением выслушать ворчание разбуженного товарища, но глаза кото-мыша вдруг широко распахнулись, в их зелёном сиянии вспыхнуло нечто, чего Маша там ещё не видела, – страх.

– Что случилось… – начала она, но Куся задрожал и выдохнул – тихо-тихо:

– Молчи… не двигайся…

Маша замерла. Только глазами искала причину этого страха, покрываясь липкой испариной, понимая отчётливо, что Куся кто угодно – только не трус.

Она не могла даже предположить, что его напугала именно эта предутренняя влажная хмарь и то, что Маша потревожила её, – пусть только одним тихим словом, но он отлично понимал, что этого может быть достаточно.

А девушка, тем временем, попыталась проследить направление его испуганного взгляда, но не смогла. Кажется, кото-мышь, так же как и она, не знал, откуда ждать опасность, но почему тогда он так встревожен?

И когда закрутившийся ревущей воронкой вихрь ужаса, захвативший их, начал останавливаться, когда Куся начал успокаиваться, надеясь, что всё обошлось, и Маша вместе с ним, тогда они увидели это…

Сгущение тумана, шевеление серости, катящейся к ним, на них, медленно, упорно, слепо и жутко…

Страх погас в глазах Куси. Появилась мрачная решимость. Всё уже случилось – бояться больше нечего. Теперь осталось только умереть.

========== Глава 24. Предрассветный ужас ==========

Морг – огромная серая амёба, убить которую почти невозможно, как и убежать, если она уже близко.

Бесформенное тело передвигается с неожиданной быстротой, легко обтекая любые препятствия, оно не бежит и не ползёт, а накатывает, подобно смертоносной волне, и так же захлёстывает и поглощает, нечувствительное к любым ударам.

Нельзя ранить волну – она поддаётся и гасит любое воздействие.

Морги мгновенно заглатывают любую добычу, просто помещая её внутрь этой рыхлой массы, которую трудно считать полноценным телом. И там, во внутренних полостях, жертва может сохраняться живой, пока морг не проголодается и не начнёт переваривать её.

Если добыча пытается убежать или улететь, морг стремительно выстреливает ей вслед частью своей массы, и она, подобно протуберанцу, мгновенно настигает и оплетает собой беглеца.

У этих тварей плохо развито обоняние, зато они великолепно улавливают звуки и движения, характерные для живых существ. Чаще всего они выходят на охоту перед рассветом, когда застывшие в молчании джунгли трепещут, встречая самых совершенных и неуязвимых убийц этого, да и не только этого, мира. Все и всё застывает в безмолвном страхе, кажется, что даже растения парализованы им. Лишь клубится туман – извечный союзник хищников…

Видимо, этого морга привлекли движения девушки, растиравшей затёкшие за ночь мышцы, а её шёпот довершил дело, окончательно указав ему дорогу. Взрослый соплеменник Куси имел бы шанс на спасение – хорошая порция пламени сожгла бы преследующие его отростки, а сильные крылья унесли бы своего хозяина прочь.

Но Куся не мог на это рассчитывать, даже при полном запасе пламени, так что кото-мышь просто замер, обречённо глядя на свою близкую смерть. Потом бросил взгляд на Машу.

Злости или обиды не было, ведь он даже не предупредил её, насколько важно соблюдать осторожность именно в этот предрассветный час. Просто в голову не пришло говорить об этом – слишком понятном и естественном для любого местного жителя.

Ему было жаль Машу, жаль, что на этот раз он ничем не может ей помочь. Такая большая, такая безобидная и забавная, беспомощная, добрая…

И вдруг он вспомнил: она же может спастись!

– Бросай свой кубик, – сказал Куся, не двигаясь и даже не понижая голоса. Он знал, что теперь это бесполезно.

– Почему? – растерянно прошептала Маша.

– Это морг. Он нас заметил. Бросай. Бросай скорее, не то поздно будет!

Уловив эти новые звуки, исходящие от добычи, морг осторожно приблизился ещё немного. Спешить ему было некуда, к тому же он предпочитал нападать в тот момент, когда жертва срывается с места, пытаясь убежать, тогда меньше вероятность попутно прихватить слишком много несъедобного вместе со съедобным.

Такое случалось постоянно, и от всего, что не годилось в пищу, морги, конечно же, избавлялись без особого труда. В джунглях не были редкостью облепленные серо-зелёной слизью камни, изрядные комья земли пополам со мхом, покорёженные ветки, полупереваренные листья и даже немалые части древесных стволов.

Говорящие называли эти зловещие следы отрыжкой моргов, но сами морги старались прихватывать поменьше лишнего и потому не спешили нападать на неподвижные объекты. Они по опыту знали: стоит приблизиться и у жертвы рано или поздно обязательно сдадут нервы, а если нет… что ж – значит, на этот раз отрыжки не избежать.

Маша переводила испуганный взгляд с Куси на нечто бесформенное и колышущееся, снова растерянно смотрела на кото-мыша. Да, теперь ей стало вполне очевидно, что это вовсе не туман или нечто безобидное, принявшее устрашающий вид, благодаря влажному сумраку, да и чувства подсказывали, что опасность ужасна и неотвратима, но всё же она не могла поверить в это, отказывалась верить.

И не могла понять, почему Куся не шевелится, почему не пытается сделать хоть что-нибудь.

– Ты беги, – прошептала Маша, – улетай. А я брошу, я успею. За меня не волнуйся.

Куся тоскливо покосился на девушку. Она не понимает… просто не понимает, что это конец, никуда ему не убежать и не улететь. Ему было так тепло и уютно в этой странной сумке, хотя Куся даже не осознавал сейчас, что он всё ещё находится внутри Машиного имущества, но неосознанное ощущение уюта и безопасности, вопреки всему сохранявшееся в глубине его существа, хотелось продлить насколько возможно, не двигаться, не шевелиться, провести так все оставшиеся секунды до неизбежного конца.

Но Маша должна бросить свой кубик и уйти, а она ничего не делает. Вот упрямая! Неужели придётся срываться в бессмысленное бегство, чтобы она наконец послушалась?

– Давай же… – прошелестел Куся, отмечая, как морг придвинулся ещё немного, как осторожно выпустил из своего тела два крупных, пока коротких отростка.

Понял, гад, что их двое, различил по голосам.

– Ну чего ты тут разлёгся? – возмущённо зашептала Маша. – Собрался приносить себя в жертву, да?! Мне не нужно, я не хочу… Я не хочу, чтобы ты умирал! Куся, Кусенька, ну пожалуйста… ты же можешь! Можешь от него убежать. Правда же… – она перехватила его обречённый взгляд, – можешь?.. – повторила одними губами.

И без слов поняла ответ.

– Не может быть… – она не хотела верить, но сердцем уже поняла, что говорят потускневшие зелёные глаза.

Прощальный взгляд. Обречённый и прощальный…

– Нет… – Маша медленно протянула к нему руку, – нет…

– Бросай же! – едва ли не вскрикнул Куся, приметивший боковым зрением, как мягко всколыхнулась туша морга.

Видно, ему надоело ждать.

Но Маша словно оцепенела, отчаяние захлестнуло её, и она не могла заставить себя ни говорить, ни двигаться, а главное – не могла смириться, принять гибель Куси как неизбежность, которую никто уже не в силах предотвратить.

И когда в теле морга вдруг появилась огромная дыра с расползающимися рваными краями, Маша сначала подумала, что это обман зрения оттого, что у неё всё плывёт перед глазами, ведь она, кажется, плачет, хотя до этого и не замечала текущих по щекам слёз; а потом решила, что это и есть конец, что так, должно быть, выглядит разверстая пасть этого монстра.

Но ошиблась в обоих предположениях.

Тело морга вздрагивало и словно бы плавилось, тихий булькающий звук, которым сопровождалось происходящее, был непередаваемо жуток. Маша опустила глаза на Кусю, и его потрясённый взгляд сказал ей, что он тоже не понимает, что происходит.

Но уже в следующий момент растерянность в глазах кото-мыша сменилась ужасом – более сильным, чем при появлении морга, – всепоглощающим ужасом.

Там, где только что колыхалась бесформенная туша, из тумана выступили невысокие вытянутые фигуры. Непропорционально большие головы, огромные, непроницаемо чёрные глаза без радужки…

“Серые?” – успела подумать Маша, в то время как Куся выдохнул:

– Черноглазы…

Ну да, какой же глупой она была, что не связала одно с другим. Серые, ставившие свои бесчеловечные опыты, размножавшиеся при помощи несчастных пленниц в тех чудовищных лабораториях; и черноглазы, похищавшие говорящих, погубившие семью Куси, – это одни и те же существа… Серая кожа и чёрные глаза, похожие на окна в бездну…

Они нашли их, нашли Кусю!

Маша увидела, как кото-мышь задрожал, и, сама не вполне сознавая, что и зачем делает, схватила сумку и вскочила, прижимая её к груди. Странно, но именно теперь она ощутила прилив сил и решимости, хотя умом понимала прекрасно, что эти враги куда опаснее морга.

Кажется, их было четверо или пятеро… а может и ещё больше, ведь в тумане плохо видно, да и не до того ей было, чтобы их считать. Маша старательно перехватывала сумку, обеими руками крепко-крепко прижимая к себе – понадёжнее, чтобы Куся ни выскользнуть, ни вырваться не мог, если ему вдруг придёт в голову попытаться повторить подвиг своего отца.

Маша сама не знала, зачем она это делает, на что надеется, просто чувствовала, что надо поступить именно так и никак иначе. Куся оказался легче, чем она думала. Он всё ещё дрожал, и Маше казалось, что даже через ткань сумки она ощущает, как часто-часто колотится его сердечко.

А потом на неё навалилось омерзительное чувство вторжения чего-то чужого в её разум… Это не объяснить, не передать словами. Страшно и мерзко – вот единственное, что могла бы сказать об этом Маша.

Неизвестно, как она отреагировала бы, если бы была одна. Но в её руках был Куся. И Маша ужасно разозлилась на этих существ, столь чуждых, холодных и безжалостных, уверенных в своём праве распоряжаться чужими жизнями и вторгаться в чужие головы!

Маша нахмурилась, ей казалось, что сейчас её взглядом можно запалить костёр! И чужаки дрогнули, а мерзкое ощущение отступило…

– Оставь это создание, – прозвучал безжизненный, безэмоциональный голос. – И уходи. Мы укажем тебе направление – дорогу к Городу фоому. Ты идёшь туда. Мы не будем мешать.

Маша видела, что безгубые рты неподвижны, но, вероятно, в дело всё же вступил её незримый переводчик…

– А больше вам ничего не надо?! – нагло ответила Маша.

Она была очень зла, страх куда-то испарился, а если он и был, то только за беззащитное перед этими убийцами существо у неё в руках.

– Он, может, и создание, но не ваше, и я уйду вместе с ним, – объявила она.

– Нет, – холодно ответили ей. – Ты уйдёшь одна. И никогда никому не расскажешь о нас… – это прозвучало зловеще-многообещающе.

Маша насторожилась. Злость постепенно проходила, а за ней – за ней стоял страх, он наступал на неё, он отнимал силы, словно душу вытягивал… И она почти физически ощущала, как с каждой секундой она, Маша, будет становиться слабее, а они – сильнее… Но пока что силы у неё были, и она собрала их все.

– Расскажу! – заявила Маша, сама удивляясь своему поведению.

Ну зачем их злить? Зачем говорить им об этом сейчас. Но что-то подсказывало ей, что она ведёт себя правильно, что нужно поддерживать этот странный и пугающий разговор, пока она не поймёт что-то важное, пока не будет готова принять решение.

– Ты позволишь нам стереть себе память – память о нас, – ответили ей.

– С чего вы взяли?! Не позволю! – возмутилась Маша, отмечая, что сама постановка вопроса довольно-таки неожиданная.

“Позволишь”… Значит, им нужно её позволение? И зачем им отпускать её в Город? Пусть даже и со стёртой памятью. Зачем вообще разговаривать с ней?! Они сильнее её, они могут сделать с ней всё, что угодно! Значит… значит, не могут! Неужели, дело в Игре?!

– Оставь существо! – потребовали серые.

Маша вновь ощутила давление на свой разум и снова сумела отбросить его, но было ясно, что надолго её не хватит. Мельком глянув на Кусю, она заметила, что он совершенно неподвижен… Заглянула ему в глаза – они выглядели остекленевшими, безжизненными…

Серые сделали шаг вперёд – все сразу.

– Отдай существо и уходи!

– Нет… – Маша отступила на шаг, упёрлась спиной в древесный ствол. – Нет.

И вдруг понимание пришло: Маша отчётливо осознала, что всё – правда. Если она отдаст этим жутким серым черноглазам Кусю, то её действительно отпустят, да ещё и до Города проводят. И сотрут память – об этой встрече и… о Кусе.

Она и не вспомнит даже, как стала предательницей, будет спокойно спать и есть с аппетитом в безопасном Городе среди неведомых дружелюбных фоому.

Сомнений не было – вообще, ни секунды, как в детстве, когда Маша как-то раз бросилась на здоровенного пса, загнавшего в угол соседского котёнка. С таким абсолютным бесстрашием бросилась, что псина убежала, поджав хвост.

Дедушка, услышав об этом от соседей, сказал: “Хорошей матерью будет”. Маша тогда не поняла, какая тут связь, и соседи, кажется, тоже.

И ещё она поняла: они не могут отнять Кусю, потому что он – в сумке! В этой загадочной сумке, которую ещё более загадочный Мастер не зря назвал доброй вещью. Он сейчас – как часть самой Маши. А она – она часть Игры. Фигурка на игровом поле. Да. Пришло время для следующего хода.

И мгновенно из воздуха соткался кубик, перекувырнулся, мелькнул перламутровым боком с тремя точками.

– Желаете завершить второй раунд и начать третий?

– Да! – выкрикнула Маша, отметив уголком сознания, что голос на этот раз звучал немного иначе. Он был не таким самодовольным и уверенным, а главное – не таким холодным…

========== Глава 25. Игра продолжается. Третий раунд. ==========

– Счёт: два – ноль. Игра продолжается. Третий раунд.

Всё-таки необычно звучит этот голос, не так, как раньше. Маша успела об этом подумать, прежде чем уже знакомый круговорот завертел её, чтобы оставить в кромешной темноте, прижимающей к груди сумку – тёплую и приятно тяжёлую.

На всякий случай Маша осторожно высвободила одну руку и пощупала там, где должна быть голова кото-мыша. Ну да – вот они, пушистые нежные пёрышки и шелковистый мех.

Сяжки затрепетали, повернулись уши, и глаза замерцали зелёным, кажется, Маша даже уловила лёгкое движение воздуха от его дыхания. Было страшно нарушать тишину, иначе она заговорила бы с Кусей, но случай с моргом послужил хорошим уроком для девушки, а кото-мышь с рождения знал, что в неясных обстоятельствах лучше всего затаиться. У говорящих это в крови.

Какое-то время Маша ещё надеялась, что глаза привыкнут к темноте и удастся различить хоть что-то в этой непроглядности, но и через несколько минут она видела лишь глухой мрак, местами несколько более густой, местами – сравнительно разреженный.

Поневоле пришлось подключить осязание, и Маша осторожно нагнулась, а потом и вовсе опустилась на колени – просто идти вперёд, да ещё и с занятыми руками, не показалось разумной идеей.

По ощущениям под ногами была не земля, а нечто твёрдое, может быть даже пол. Да… очень твёрдое, но шероховатое. Маша отклонилась назад, почти села на пятки, держа сумку на коленях, нерешительно коснулась пальцами прохладной жёсткой поверхности.

Кажется, камень, но не дикий, а грубо обработанный. Провела рукой дальше, вот и ровная линия стыка: пол, облицованный не ошлифованными каменными плитами, – вот что это такое.

Внезапно Куся, так и не проронивший ни звука, лишь шевеливший всеми своими чувствительными антеннами, выскользнул из сумки.

Маша вздрогнула, даже руку протянула, инстинктивно желая остановить его и вернуть в относительно безопасное сумочное нутро, но умом она понимала, что это бессмысленно. Она не сможет удержать его и не сумеет самостоятельно обследовать это место, наверняка таящее неведомые опасности. Кто ж их в безопасное закинет?

Куся стоял рядом совершенно неподвижно не более трёх секунд, а потом шумно понюхал воздух, фыркнул и… исчез. Возможно, он отошёл всего на несколько шагов, что в кромешной темноте вполне можно было приравнять к исчезновению.

Маше казалось, что и зрение, и слух у неё уже обострились до предела, но вокруг по-прежнему лишь качались и клубились тени – чёрные на чёрном, и не доносилось ни звука во мраке, настоянном на неподвижном молчании, словно фырканье Куси было единственным, что потревожило мёртвую тишину этого места за долгое-долгое время.

От всматривания в шевелящийся неровный мрак Маше начало мерещиться, что её и вправду обступили ожившие сгустки тьмы, что они присматриваются, не имея глаз, принюхиваются, хоть и не обладают обонянием, к тем, кто осмелился вторгнуться в их владения и потревожить их тайную жизнь.

Все детские страхи разом начали просыпаться в ней. Молчание и тьма обрели особую наполненность – здесь обитали все чудовища детских страшилок и кошмарных снов, отсюда они приходили, чтобы тревожить и сжимать горло спазмами ужаса, не позволяя крику вырваться наружу…

Надо взять себя в руки. Если бы у неё был фонарик… Маша запустила руку в сумку, всё ещё открытую после того как из неё выбрался кото-мышь. Наткнулась на что-то гладко-цилиндрическое. Не может быть! Неужели…

Маша вытащила неизвестный предмет – вот и кнопка на корпусе. Значит ли это, что она может его включить? Не навлечёт ли свет новые беды на невольных нарушителей спокойствия?..

Рядом шевельнулось что-то небольшое, что могло бы заставить её заорать так, что переполошились бы все монстры в радиусе нескольких километров, но Маша так ждала возвращения Куси, что смогла удержать вопль, – это действительно был он – тёплый и пушистый.

– Похоже, здесь никого нет, – сказал Куся, впрочем, не слишком уверенно.

– Тогда я включаю фонарик, – сообщила Маша.

И нажала на кнопку, прежде чем кото-мышь мог бы возразить или спросить, что это такое.

Рассеянный луч осветил тёмные, почти чёрные каменные плиты пола, они были большими, непонятной формы, края ровные, плотно пригнанные друг к другу, но общая форма ускользала от сознания. Девушка осторожно повела лучом выше – неподалёку обнаружилась стена, кажется расписанная какими-то изображениями, и Маша поднялась и поспешно подошла к ней.

Ощущение затерянности на открытом и враждебном пространстве требовало найти какую-то опору, хотя бы одну сторону, откуда можно не ждать нападения. Куся молча и с полной готовностью последовал за ней, бесшумно скользя по каменному полу. Нельзя было не заметить, как сильно он встревожен, но Маше хотелось верить, что это вызвано только внезапным перемещением.