Текст книги "Бог Ярости (ЛП)"

Автор книги: Рина Кент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Глава 29

Брэндон

Николай: Я сделаю за тебя выбор насчет Лэндона. Считай, что с ним разобрались.

Это сообщение я получил после еще одной гребаной недели молчания от Николая.

После того, как он трахнул меня у дерева, а потом ушел. Не дав мне поцеловать его. Поговорить с ним. Ничего.

Он даже выдвинул мне ультиматум, при этом не желая разговаривать о своей собственной сестре.

У нас с Лэном могут быть свои проблемы, но он мой брат-близнец. Человек, которого я знаю лучше всех. Человек, к которому я обращаюсь всякий раз, когда тону в гребаной ненависти к себе. Наблюдая за тем, как он ведет себя бесстыдно и уверенно, я надеюсь, что со мной все будет в порядке. Если мой однояйцевый близнец такой, то и я смогу.

Никто, кроме нас с Лэном, не понимает всей сложности наших отношений. Даже мама с папой не в курсе.

Так как же Николай мог поставить мне такой ультиматум? Как он мог предположить, что «разберется» с моим братом и подумать, что я ему позволю?

Как, черт возьми, он вообще мог заставить меня выбирать?

На дне рождении Мии я заметил, что он был сам не свой. У него было такое пустое, бездонное выражение лица, а иногда он смотрел на меня, и мне казалось, что он меня не видит.

Я хотел быть рядом с ним, и я, черт возьми, пытался бесчисленное количество раз, если уж на то пошло. Но именно он захлопнул дверь перед моим носом.

Не могу отделаться от мысли, что это месть за все то время, когда я держал его на расстоянии. Игра в эмоциональные качели изменилась, и теперь я на принимающей стороне.

Но я никогда не угрожал его семье. Возможно, я скрывал интрижку Лэна и Мии, но я действительно считал, что все рассосется само собой и от этого будет больше вреда, чем пользы.

И да, временами я мог отдаляться, но я был рядом, когда он этого хотел.

С другой стороны, он ясно дал понять, что больше не хочет иметь со мной ничего общего.

Он не общается со мной. Не приходит в пентхаус. И его совершенно устраивает перспектива потерять меня, причинив боль моему брату.

Забудьте о том, что у меня разбито сердце. Я чертовски зол прямо сейчас.

Я написал Мие о планах ее брата, и она дала мне код для доступа к особняку Язычников.

Вот где я сейчас нахожусь после того, как ехал словно сумасшедший.

Однако, когда я подъезжаю к пристроенному дому, где Мия велела мне встретиться с ней, меня останавливают трое громоздких охранников. Двое из них сложены как скалы и смотрят на меня так, словно я таракан.

Они стоят по обе стороны металлической двери, скрестив руки перед собой, но я успеваю заметить их пистолеты в кобурах на поясе.

Тот, кто делает шаг вперед, – молодой блондин, который выглядит не старше меня, но выражение его лица хладнокровное, когда он приказывает с русским акцентом:

– Отойди.

– Я здесь, чтобы увидеть Мию, – говорю я твердым голосом.

– Это невозможно. Покинь территорию или мы тебя выпроводим. Второй вариант понравится меньше.

– Я не сдвинусь с места, пока не увижу Мию и моего брата.

Он делает шаг вперед, но я остаюсь на месте. Я не сомневаюсь, что он повалит меня на землю, но мне все равно. В данный момент все, чего я хочу, – это отвезти брата домой целым и невредимым.

– Скажи Николаю, что я здесь, – говорю я, когда он тянется ко мне.

– Что?

– Скажи ему, что я хочу его видеть и что он, черт возьми, не захочет испытывать мое терпение.

– Зачем Николаю хотеть видеть тебя? – говорит он с ноткой снисходительности, от которой меня передергивает.

В его глазах я – идентичный близнец Лэна, и, следовательно, Николай будет относиться ко мне с тем же презрением. Но это не так. Я нравлюсь даже Джереми и Киллиану, и они всегда отличали меня от выходок Лэна.

Николай тоже, с самого начала. Из-за этого он называет меня цветком лотоса. Но сейчас он ведет себя как полный мудак.

Охранник начинает толкать меня, и я сопротивляюсь. Но прежде, чем он успевает ударить меня по лицу, дверь со скрипом открывается.

У меня перехватывает дыхание, когда выходит Лэн, покачиваясь на нетвердых ногах. Из уголка его губы сочится кровь, а щеки и шею украшают фиолетовые синяки.

Но больше всего меня парализует то, как его левая рука безвольно лежит на боку, поддерживаемая правой за предплечье.

Нет, нет, нет…

Я вырываюсь из хватки охранника и бегу к нему.

– Лэн… ты в порядке?

– Какого черта ты здесь делаешь, Брэн? – огрызается он и хватает меня за загривок. – Почему ты не можешь просто перестать быть занудой и держаться в стороне?

– Я не могу смотреть на то, как тебе больно, и ничего не делать, – я осматриваю его руку, мое сердце громко стучит, когда я касаюсь его запястья, и он стонет. – С твоим… запястьем все в порядке?

Он отмахивается от меня.

– Николай ревновал и пытался сломать его, но я думаю, что отделался вывихом.

– Николай?

– Он сказал, что либо я бросаю Мию, либо он ломает мое запястье скульптора.

Я ненадолго закрываю глаза, но это не помогает разогнать боль, разливающуюся по телу.

– Ты выбрал Мию.

Это не вопрос, потому что теперь я знаю, как сильно он готов к саморазрушению ради нее. Я никогда не видел, чтобы он был предан кому-то так сильно, как ей.

Болезненная, кровавая ухмылка кривит его губы.

– Конечно. И сделал бы это снова в одно мгновение.

Он кашляет, а затем сплевывает полный рот крови на бетонный пол. Я хватаю его за талию и начинаю тащить к тому месту, где мне пришлось оставить машину возле входа.

– Давай отвезем тебя к врачу.

Он ворчит во все горло, но опирается на меня и позволяет мне наполовину нести его.

– Должен сказать, приятно видеть, что ты беспокоишься обо мне, – он ерошит мои волосы.

– Хватит дурачиться, Лэн, ты повредил себе запястье, и все, о чем ты можешь думать, – это о том, что я беспокоюсь о тебе?

– Это очень важно.

– Серьезно?

– Ага. Это значит, что тебе не все равно.

– Мне всегда не все равно. Это тебе плевать.

– К черту. Если бы тебя здесь не было, я бы познакомил эту кучку Язычников со своей особой маркой безумия.

– При этом убив себя?

– Ты будешь плакать на моих похоронах?

– Лэн! Не шути такими глупостями.

– Но я хочу знать. Будешь?

Я вздыхаю, помогая ему сесть на пассажирское сиденье.

– Ты мой брат-близнец.

– И? – он смотрит на меня выжидающе, как гребаная гиена, которая ждет, чтобы наброситься на свою добычу. Или, может, это просто ожидание, и я слишком много в него вкладываю.

– И это значит, что без тебя я не был бы прежним. Не думаю, что ты разделяешь это чувство, – я начинаю закрывать дверь, но он подпирает ее ногой, оставляя открытой.

– Знаешь, вот в чем твоя проблема, Брэн. Ты всегда что-то обо мне предполагаешь, вместо того чтобы, черт возьми, поговорить со мной. Это отвратительная привычка, от которой нужно избавляться, – он удерживает мой взгляд своим идентичным. – Без тебя я тоже не был бы прежним, придурок. Ты – часть меня.

– Опять собственничество? Классика.

– Это не гребаное собственничество. Если бы я владел тобой, мне было бы плевать на тебя, потому что ты уже был бы в моих руках, – он сжимает мою руку, и я вздрагиваю от того, насколько это сильно. – Я хочу, чтобы ты выслушал меня и очень внимательно. Ты – часть меня. Это значит, что я критикую тебя также, как и себя. Я забочусь о твоей безопасности, как о своей собственной, иногда даже больше, потому что ты склонен думать о комфорте других больше, чем о своем собственном. Я ненавидел, когда ты закрывался за стенами и не пускал меня. Мне нужно, чтобы ты это понял.

Я сглотнул, его слова разрушали стену внутри меня кирпичик за кирпичиком.

– Когда нам было по тринадцать лет, ты записал меня в контактах как «Запчасть».

– Потому что ты требовал свою собственную комнату. Ты сказал, цитирую: «Я не хочу делить пространство с этим паразитом». Я ничтожен, если не мелочен.

Я поморщился. Это было примерно тогда, когда все начало рушиться.

Все, что я могу сделать, – это кивнуть и отдернуть руку.

Он застонал, когда положил запястье на бедро, и меня снова захлестнула злость.

– Дай мне секунду.

– Куда ты идешь? – спрашивает он, но я запираю его в машине, чтобы он не пытался следовать за мной.

Затем я иду обратно к дому с пристройкой. Я мельком вижу Киллиана и Мию, идущих к главному дому, пока она яростно жестикулирует, а он смотрит с напряженным выражением лица.

Джереми разговаривает с Николаем перед пристройкой, где все еще стоят охранники.

Я направляюсь к ним, но меня снова останавливает блондин.

Николай поднимает голову и хмурит брови. Его волосы завязаны в хвост, а сам он одет в футболку и брюки. Но, опять же, он не хотел бы испачкать себя кровью моего брата.

– Отпусти его, Илья, – говорит он блондину, и тот неохотно отпускает меня.

Я иду вперед и бью его кулаком в лицо. Он отшатывается назад и хватается за щеку, а его потемневшие глаза смотрят на меня.

Джереми на секунду тушуется. Я тоже, пока сопротивляюсь желанию разжать руку. Это чертовски больно.

Но оно того стоит.

– Поздравляю, Николай. Ты получил то, чего, черт возьми, хотел, – я тычу пальцем ему в грудь. – С нами покончено.

Джереми смотрит между нами с расчетливым выражением лица, как будто выстраивает логическую цепочку, но мне, честно говоря, уже все равно.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но Николай хватает меня за руку, и его твердая грудь прижимается к моей спине, когда он рычит мне на ухо:

– В твоих гребаных снах, малыш.

Да пошел он.

Я пихаю его локтем и высвобождаюсь из хватки. Не оглядываясь, я бегу к тому месту, где меня ждет Лэн.

Может, пришло время оставить все это позади.

Навсегда.

Глава 30

Брэндон

– Ты теряешь концентрацию, сынок.

Я поднимаю голову и вздрагиваю, когда случайно касаюсь горячей кастрюли.

– Брэн! – отец берет мою руку в свою и осматривает пальцы.

Его прикосновение обжигает мое проклятое запястье. Мне кажется, что его проницательные глаза проникают под часы и видят доказательства того, в какой заднице я нахожусь.

Глин была права. Мои родители любят меня – всегда любили. Но какая-то часть меня не может отделаться от мысли, что это из-за того фасада, который я так хорошо на себя напялил. Их послушный сын, послушный подросток, никогда не жалуется и не устраивает скандалов.

Никогда не встает у них на пути. Никогда не доставляет им головной боли, как это делает Лэн.

Часть меня верит, что если они увидят меня таким, какой я есть на самом деле, то я потеряю награду «Сын года» быстрее молнии.

Эта перспектива пугает меня до смерти.

Я незаметно отдергиваю руку от папы и натягиваю улыбку.

– Ничего страшного. Просто небольшой ожог.

– Ты должен быть осторожен на кухне. Это первое правило готовки.

– Я знаю. Извини.

Папа ласково похлопывает меня по плечу и возвращается к нарезке моркови, но не раньше, чем одарит меня своей золотой улыбкой. Той самой, которую унаследовали мы с Лэном. Хотя он гораздо светлее и мускулистее нас.

Мама говорила, что он был самым популярным парнем в школе и привлекал к себе больше внимания, чем следовало. И я это вижу. Он не только обладает «превосходными» генами Кингов, как любит называть их дедушка Джонатан, но и уравновешен и харизматичен до предела.

Немногие избранные предпочитают вести дела с ним, а не с дядей Эйденом, потому что он гораздо приветливее. Дядя… ну, скажем так, его девиз – либо по-моему, либо никак. Илай и Лэн определенно берут с него пример.

Несмотря на то, что к дяде Эйдену стекаются многие, папа – настоящая жемчужина с его сильным и в то же время заботливым характером.

Его внешней безжалостностью и внутренней теплотой. Его твердыми требованиями и медвежьими объятиями. Папа всегда был образцом для подражания и тем человеком, которым я стремился стать.

Ответственным. Надежным. Контролирующим.

Жаль, что у меня слишком большая путаница в голове, чтобы когда-нибудь достичь этого.

Я думал, что со временем все наладится, но чернила гноятся внутри меня и окрашивают все прекрасные цвета и воспоминания в такой же черный.

И мысль о том, что все увидят меня в конце этого процесса, вызывает у меня тошноту.

Я скорее истеку кровью, чем позволю кому-то увидеть меня в таком виде.

– Брэн?

Я моргаю, глядя на отца, и эта последняя мысль все еще крутит мой желудок, когда я улыбаюсь.

– Да?

– Разве ты не должен сейчас добавить специи?

– О, точно, – я собираюсь с мыслями и методично высыпаю в кастрюлю точное количество специй.

Но даже это занятие, от которого я раньше получал огромное удовольствие, теперь причиняет мне боль.

Я не могу перестать думать о тех моментах, когда готовил в пентхаусе, а Николай вертелся вокруг, и, хотя я называл его раздражающим, на самом деле мне нравилось, что он рядом.

Мне нравилось, что он не мог оторваться от меня ни на минуту. Он сделал своей миссией постоянно прикасаться ко мне, как будто я был магнитом для его стали.

А потом все закончилось.

– Ты уверен, что можно все это время не посещать университет? – спрашивает папа под звуки нарезания продуктов. – Прошла уже неделя с тех пор, как ты вернулся домой.

– Да. Я сказал своему профессору-руководителю, что буду работать над дипломной работой отсюда, – я улыбаюсь и шучу: – Я тебе уже надоел?

– Чушь. Я бы предпочел, чтобы ты переехал обратно, ты же знаешь, – он вздыхает. – Заведи детей, говорили они. Составят тебе компанию, говорили они. И вот я пытаюсь не тащить вас троих обратно домой.

– Вы с дядей Эйденом тоже ушли от дедушки.

– Это другое. Твой дедушка – кровавый диктатор и безжалостный самодержец. Он не мог дождаться, пока мы уедем, чтобы продолжить реализацию своего плана по завоеванию мира.

– Тот самый дедушка, который преклоняется перед бабушкой и обращается с Глин как с избалованной принцессой?

– Тот самый, да. Твоя бабушка приручила его. До нее он был невыносимым придурком и часто с нами ссорился. Очень часто, – он качает головой с явной ностальгией и протягивает руку.

Я передаю ему миску с картошкой еще до того, как он ее попросит. Мы с папой синхронизированы.

– Правда? Но сейчас у вас хорошие отношения.

– В том-то и дело, что отношения. Они требуют работы и времени. К тому же, признаться, в подростковом возрасте я был маленьким придурком. Я мог сжечь его особняк и создать достаточно проблем в школе, чтобы сделать его постоянным посетителем.

Моя рука перестает помешивает бульон.

– Не может быть.

– Скажем, я был диким.

– Я не могу в это поверить. Ты – дикий? Интенсивный – да. Но дикий?

– Диче, чем необъезженный черный конь. Никто не сможет меня ограничить. Даже твой дед.

– Ух ты. Трудно представить, как ты все это делаешь.

– Как ты думаешь, от кого твой брат получил свои проблемы с поведением?

– Оу, – я продолжаю помешивать, вдыхая запах ароматного базилика и орегано. – Оу! Так вот почему ты был строг к нему в свое время?

– Это было похоже на то, как если бы я наблюдал за собой и видел происходящее глазами дяди. Не самое приятное ощущение, – он сжимает мои плечи. – Но у меня есть ты, так что я не могу жаловаться.

Папа проталкивается мимо меня к шкафу, а я застываю на месте, мысли, возникшие ранее, всплывают на поверхность, как голодная акула.

– Ты сможешь накрыть на стал через двадцать минут? – спрашивает он, доставая салатницу.

– Да, думаю, успею.

– Успеешь что? – спрашивает мама, прежде чем обнимает меня сзади.

Она намного ниже меня ростом, и мне приходится наклоняться, чтобы она могла поцеловать меня в щеку.

Волосы мамы собраны в беспорядочный пучок, а на рукавах ее рубашки видны следы краски. К сожалению, я приехал в то время, когда у нее поджимают сроки, поэтому я не часто ее вижу, и она постоянно извиняется за это, но я все понимаю. Я тоже должен был над кое-чем работать. Ключевое слово должен.

Мысль о том, чтобы рисовать эти бездумные сцены природы, надоела мне до смерти.

– Пахнет божественно, – она пытается проскользнуть мимо отца, но он обхватывает ее за талию и целует, а потом толкает в сторону столовой.

– Иди отдохни. Мы скоро будем подавать еду.

– Люблю, когда мои мальчики меня балуют, – она гладит его по волосам и поправляет воротничок.

Пока я продолжаю помешивать, то не могу не наблюдать за ними.

Я вырос в окружении их страстной, безусловной любви, и это одна из причин, по которой во мне жила надежда – какой бы тщетной она ни была.

– Папа, духовка, – говорю я, и он наконец отпускает ее.

– Кстати, Грейс присоединится к нам на ужин. Можешь выложить порцию и для нее? – она останавливается рядом со мной, заразительно ухмыляясь. – Это хорошая возможность для тебя, малыш. Она действительно подумывает подписать с тобой контракт. Разве это не замечательно?

– Я уже нашел агента, мам.

– Оу. Кто это?

– Максин Соул.

– Агент Лэндона? Она под кайфом от скульптур и не поняла бы твое творчество. Кроме того, Грейс – известная личность, гораздо более известная и уважаемая. Она в мгновение ока выведет твои работы на рынок. Мне так повезло, когда она взялась за меня.

– Не думаю, что она ценит мой стиль.

– Она сказала, что ценит. Ну же, Брэн. Просто послушай, что она скажет. Если тебе это не понравится, и ты все равно предпочтешь пойти к Максин, я буду уважать твой выбор.

Я киваю, и она снова обнимает меня, прежде чем исчезнуть в столовой.

– Ты не должен ни на что соглашаться, – говорит папа. – Твоя мама хочет, чтобы ты подписал контракт с агентом знаменитостью, потому что она беспокоится о твоем будущем, тем более что ты отказываешься участвовать в выставках, в отличие от Лэна. Но если ты хочешь нам что-то рассказать, мы всегда готовы выслушать. Может быть, ты не хочешь продолжать заниматься искусством. Может быть, ты предпочитаешь идти другим путем. Что бы это ни было, мы рядом.

Напряжение исчезает с моих плеч, и я с улыбкой киваю. Почему он всегда говорит именно те слова, которые заставляют меня расслабиться?

Однако, когда мы вчетвером садимся ужинать, напряжение возвращается волнами.

Я пытаюсь проглотить комок в горле, когда они говорят о предстоящей маминой выставке и о том, что они ожидают блестящих результатов.

Все с нетерпением ждут этого.

– Ты ведь будешь там, Брэн? – спрашивает меня Грейс со своим шикарным, немного снобистским акцентом высшего класса.

Грейс Брукнер – действительно популярная личность. У нее под крылом три художника, все они всемирно известны и отмечены множеством наград. Она примерно маминого возраста, но совершенно не имеет с ней ничего общего.

Грейс почти всегда одевается в красное. Даже сейчас на ней красный топ, туфли на каблуках, серьги и помада. Единственное, что отличается по цвету, – это черная юбка-карандаш.

Ее платиновые светлые волосы спадают до плеч в идеальный «боб», и она часто фальшиво улыбается, вероятно, из-за ботокса.

– Конечно. Все, что угодно, для мамы, – я улыбаюсь, и мама смотрит на меня влюбленными глазами.

– И Лэн тоже? – подталкивает Грейс.

– Вам придется спросить у него самой. В последнее время он был… очень занят.

– Видимо, у него есть подружка, которая держит его в узде, – мамины слова пронизаны ликованием, как тогда, когда я впервые рассказал ей о Мие и о том, как она, возможно, укрощает ее «дикого ребенка».

– В узде? – папа насмехается. – Я поверю в это, когда увижу.

– Даю тебе слово, пап. Я никогда не видел, чтобы он был предан кому-то так, как ей. Он даже попросил у меня преподать ему несколько уроков эмпатии.

– Похоже, это серьезно.

– Абсолютно серьезно.

– Как очаровательно, – Грейс делает глоток вина. – А что насчет тебя, Брэн? Есть девушка?

При этих словах меня пронзает боль, и я предпочитаю молчать, набивая рот едой.

– Никого? – настаивает она.

– Забудь об этом, Грейс. Брэн любит держать свои отношения при себе, – мама смеется. – Может, когда-нибудь мы встретимся с твоим особенным человеком, милый.

Маловероятно.

– Итак, Брэн, – Грейс наклоняется вперед в своем кресле. – Уверена, Астрид тебе сказала, но я официально рассматриваю возможность подписания контракта с тобой. Ты можешь найти время, чтобы мы обсудили это? Предпочтительно в студии, где я смогу увидеть твои последние работы.

– А как насчет Глин? – спрашиваю я.

Она продолжает потягивать розовое вино.

– Глин еще слишком молода и находится в процессе развития своего стиля. Я подожду несколько лет, прежде чем перейду к ней. Сейчас давай сосредоточимся на тебе.

– Разве это не здорово? – мама улыбается мне. – В будущем мы сможем проводить выставки вместе.

– Это отличная идея, – соглашается Грейс. – На самом деле, в зависимости от того, что я увижу, думаю, мы сможем вставить пару картин в твою предстоящую выставку.

– Боже мой. Ты сможешь это сделать?

– Это нелегко, но я могу сделать это ради вас обоих.

– Брэн? Что скажешь? – она улыбается так широко, что мне становится не по себе. – Леви, милый, нам нужно открыть бутылку шампанского.

Он оценивает мое выражение лица.

– Ты готов сделать этот шаг, сынок?

– Мне… нужно подумать, – я вытираю губы салфеткой и встаю на слегка нетвердых ногах. – Мне нужно поработать над заданием. Пожалуйста, наслаждайтесь остатками ужина.

Я выхожу из столовой со спокойствием, которого не ощущаю. Вместо того чтобы идти в студию, я поднимаюсь по лестнице и направляюсь в свою комнату.

Как только я оказываюсь внутри, то падаю на кровать головой вперед и жалею, что не могу задушить себя этой чертовой подушкой.

Черные чернила ползут по мне, давя на спину, пока я не задыхаюсь.

Я тянусь под подушку и выхватываю свой швейцарский армейский нож, затем снимаю часы и прижимаю лезвие к запястью.

Один порез. Маленький.

Мне просто нужен воздух.

Я хочу дышать, черт возьми.

Мой телефон вибрирует, и я вздрагиваю. Увидев имя, высветившееся на экране, я отпускаю нож и падаю на матрас.

Николай.

Чем сильнее вибрирует телефон, тем тяжелее я дышу, борясь за несуществующий воздух. Дрожащий палец нависает над экраном, как каждый раз, когда он звонит, но я, как всегда, не отвечаю.

На экране появляется один пропущенный вызов.

Затем, как обычно, следует сообщение.

Николай: Ответь на ебаный звонок.

Я открываю его сообщения и переворачиваюсь на спину, чтобы прочитать их, глубоко вдыхая, задерживая дыхание в животе, а затем выдыхая воздух в длинном, дрожащем выдохе.

Постепенно я чувствую, как чернила уходят в тень, даже если их невидимые руки все еще душат мое проклятое запястье.

Я прокручиваю страницу вверх, читая все сообщения, которые он прислал с тех пор, как я покинул остров, убедившись, что запястье Лэна в порядке.

В то время мне нужно было уехать от всего этого, и я решил, что пребывание с родителями – идеальное решение.

Теперь я в этом не уверен.

Больно везде, будь я на острове или здесь.

И все же я не могу не перечитывать его сообщения. Они переходят от ярости к мольбам и снова к ярости. Он звонит мне по двадцать раз в день, как чертов сталкер.

Пару дней назад он совсем перестал писать и звонить, и я подумал, что он сдался, но он позвонил мне только что. Что это должно значить?

Должен ли я чувствовать надежду из-за этого?

Я выхожу из чата и открываю Instagram, а затем, как наркоман, захожу в его профиль. Он уже давно ничего не выкладывал, но я пролистываю старые фотографии. Как будто я не сохранил все до единой в телефоне в специальной папке.

Стук застает меня врасплох, прежде чем до меня доносится мамин голос.

– Брэн, милый, ты не спишь?

Я бросаю нож под подушку и сажусь в кровати, чтобы надеть часы, а затем прочищаю горло.

– Да. Заходи.

Мои пальцы крепко сжимают телефон, прижимая его к груди, как импровизированную броню, когда дверь открывается.

Мама и папа входят с кучей закусок, попкорна и пива.

– Вечер кино, – говорит папа. – Не думай, что ты сможешь сбежать.

Я улыбаюсь и убираю телефон в карман.

– А не пойти ли нам в домашний кинотеатр?

Они бросают содержимое в своих руках на мой стол и садятся по обе стороны от меня.

– Прежде чем мы это сделаем… – мама прервалась. – Я хотела сначала немного поболтать.

– Хорошо, – говорю я настороженно.

– Я хотела извиниться, дорогой. Я обдумала свои слова и поняла, что, пытаясь заключить с тобой самую выгодную сделку, я давила на тебя, и, думаю, тебе это было неприятно. Если ты предпочитаешь Максин, а не Грейс, соглашайся. Я буду поддерживать тебя на каждом шагу.

– Правда?

– Конечно, Брэн. Ты можешь сказать мне об этом прямо. Ты ведь знаешь это, правда?

Я киваю.

– Ты прощаешь меня?

– Не за что прощать, мам. Любой на твоем месте счел бы за честь быть представленным Грейс. Но я пока не на твоем уровне. Я не хочу такого давления.

– Я понимаю. Шаг за шагом, верно?

На этот раз моя улыбка гораздо более искренняя.

– Было не так уж сложно признаться, правда, сынок? – спрашивает папа, успокаивающе кладя руку мне на плечо.

– Мы твои родители, а не опекуны или люди, которых нужно опасаться, – мама берет мою руку в свою. – Тебе не нужно думать об этом, когда ты говоришь с нами. Ты можешь свободно рассказывать нам о том, что у тебя на уме.

Мне становится легче дышать с каждым вдохом и выдохом, когда я набираюсь смелости и говорю:

– Мама, папа. Я хочу вам кое-что сказать.

– Что угодно, – говорит она, а папа ободряюще кивает.

– Итак… дело в том. Мне… ну, это гораздо сложнее произнести вслух, чем я думал.

– Не торопись, – папа гладит меня по спине. – Что бы это ни было, ты не один, Брэн.

– Спасибо, папа, – я прочищаю горло.

– Помнишь, как давным-давно я спросил тебя, почему я не нормальный?

– Когда тебе было четырнадцать?

– Да. Ты спросил, в каком аспекте я не чувствую себя нормальным, а я просто пожал плечами и понадеялся, что ты оставишь это без внимания. Эта мысль пришла ко мне, когда я увидел, как Лэн и все остальные спят с другими в щколе. Лэн впервые занялся сексом в тринадцать лет. В то время я даже не задумывался об этом.

– О, боже! – мама ахает.

– Ты не должна была этого знать, – я хмыкнул. – В любом случае, он рассказал мне все об этом, сказал, что я сам займусь этим, и дал мне кучу советов. Я был скорее озадачен, чем заинтересован. Мне не нравилась сама концепция секса. Я не находил его привлекательным ни в каком виде. Я считал себя поздно созревающим, и Лэн с этим соглашался, что вполне логично. Но даже в пятнадцать, шестнадцать, семнадцать или больше лет мне не нравилась сама эта идея. Я не хотел этого и не находил никого привлекательным.

– Но… – отец делает паузу, как бы обдумывая свои слова. – У тебя были девушки.

– Да. У меня был секс. Мне он не нравился, но я все равно занимался им, чтобы слиться с толпой.

– О, милый, – мама смотрит на меня с жалким выражением лица. – Почему ты не поговорил с нами? Мы могли бы…

– Нет. Мысль о том, что я не такой, как все, преследовала меня повсюду. Я не мог просто признать это вслух. Даже вам. Я не хотел, чтобы меня считали уродом.

– Нежелание заниматься сексом не делает тебя уродом, Брэн, – твердо говорит папа. – Все люди разные, и в этом вся прелесть. То, что у тебя нет сексуального влечения, не делает тебя хуже.

– Я начинаю это понимать. Я бы хотел легко говорить о своих предпочтениях, не подвергаясь осуждению за это.

– Мы бы никогда не осудили тебя, дорогой.

– Вы бы не осудили, но общество осудило бы, мам. Общество сравнило бы меня с моим братом-близнецом – богом секса, и навесило бы на меня ярлык дефектного. Они и без того так думают в своих кругах. Я не хотел добавлять к этому еще и свою асексуальность.

– Общество может пойти в задницу, – говорит папа. – Главное – это ты. Пока тебе комфортно в своей шкуре, все остальные могут закрыть свои поганые рты. Если они что-то скажут, я затаскаю их по судам так, что они пожалеют, что перешли тебе дорогу.

Я слегка улыбаюсь.

– Спасибо, папа.

– Неужели… что-то изменилось? – с надеждой спрашивает мама.

– Почему ты так думаешь?

– Ты часто смотришь на свой телефон, и на твоем лице появляется тоскливое выражение.

– Правда?

Они оба кивают, и я вздрагиваю. Не думал, что я настолько очевиден.

– Ты нашел кого-то, кто тебя понимает? – спрашивает папа.

– Ты не будешь слишком шокирован, если я скажу, что это мужчина?

Мамины губы дрогнули в ухмылке.

– Я так и знала.

– Я тоже, – говорит папа.

– Что? – я смотрю на них, как на инопланетян. – Как…? Почему…? Когда? Я и сам не знал.

– Ну, милый. Твоей первой любовью был парень.

– Что?

– Мой сводный брат, Джейден.

– Джей?

– Ты назвал его принцем и сказал: «Мама, он такой красивый», когда впервые встретил его. Сколько тебе было? Пять? Лэн забавлялся, наблюдая, как девочки дерутся за него, а ты был весь в Джее. Это продолжалось недолго, и в конце концов вы стали друзьями, но я определенно видела притяжение в твоих маленьких глазках.

Точно. Я помню, что считал его очень красивым. Но потом наступило половое созревание, и я никогда не думал о нем в этом смысле. Я вообще ни о ком не думал в этом смысле.

За одним проклятым исключением.

– Потом, – продолжает мама. – Тебе больше нравились девушки, и я подумала, что, возможно, ты би, но я не хотела поднимать эту тему, пока ты сам мне не скажешь. Я рада, что ты почувствовал себя достаточно комфортно, чтобы рассказать нам.

Я улыбаюсь ей, чувствуя себя немного глупо из-за того, что так бессмысленно беспокоился об этом. Затем я наклоняю голову в сторону отца, который был ужасно молчалив.

Его лицо не читаемо, похоже, он борется со своими демонами.

– Пап? Ты… не против?

– Твоей ориентации? Естественно нет. А вот с этим парнем я пока не уверен. Как его зовут? Возраст? Имена родителей?

– Э-э… так… помнишь Киллиана?

Его губы приоткрылись.

– Пожалуйста, только не говори мне, что ты с парнем своей сестры. Бывшим парнем?

– Что? Нет. Конечно, нет, папа.

– Фу, Леви, – мама шлепает его по руке.

– Ладно, ладно, – он делает вдох. – Хуже быть не может.

– Он его кузен.

– О, черт возьми, – лицо отца буквально бледнеет, и мне даже жаль его. Он всю жизнь имел дело с Лэном, а потом у него появился Килл, который к тому же психопат, и я не думаю, что он успел это осознать.

– Пожалуйста, скажи мне, что он – уравновешенный кузен, который держит его в узде.

– Если честно, и я не могу поверить, что говорю это, но Киллиан определенно тот, кто держит Николая в узде.

– К черту мою жизнь, – он выдыхает. – Астрид, принцесса. Кажется, у меня сердечный приступ.

– Папа… ты в порядке? – я внимательно изучаю его. – Вообще-то мы сейчас не вместе, так что можешь не волноваться.

– Ну и черт с ним, – мама снова трясет его. – Твоему папе просто нужно перестать быть ребенком.

По совпадению, выражение лица отца возвращается к нормальному.

– Вы не вместе, говоришь?

– Леви! – ругает мама.

– Что? Я не могу допустить, чтобы эта кучка психопатов развращала моих детей. Я уверен, что ты найдешь кого-то получше, сынок.

Грустная улыбка кривит мои губы.

– Я так не думаю, папа.

– Что случилось? – мягким тоном спрашивает мама.

– Кое-что, касающееся Мии.

– Девушки Лэна?

– Да. Она также младшая сестра Николая, и он очень, я имею в виду очень, ненавидит Лэна до глубины души. В основном потому, что мой дорогой брат доставил ему и его друзьям много неприятностей.