Текст книги "У Судьбы на Качелях"

Автор книги: Римма Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

безумно дорого. Рыночная экономика! За городом, на вещевом рынке теперь можно было приодеться, если денег хватит. Какое платье я купила к своему юбилею! О таком платье я точно мечтала всю жизнь. Темнозеленое, с блестящими золотыми искорками, с красивым поясом и длинным рукавом на узкой манжетке. Покупали мы это платье вместе с мужем за полгода до «даты» – ведь всё дорожает! Дома примерила, счастливо сияя, и повесила в шкаф. Иногда открывала дверку и перебирала пальцами тонкую струящуюся ткань – так было приятно! Настроение сразу улучшалось.

Еще муж подарил мне (уже накануне) дорогие духи. На зеленой коробочке золотом написано по-английски «Париж», но кто его знает.

И вот я появилась на работе – вся искрящаяся и бесподобно пахнущая. Мой любимый начальник, подойдя ко мне, вдохнул и изобразил обморок. «Французские! – воскликнул он. – А платье!!» и все подбежали меня смотреть и понюхать.

Потом меня на середину, цветы, речи. Первым, как водится, высказался начальник. В том духе, какая я замечательная (о, юбилеи, только там услышишь и узнаешь про все свои достоинства, это почти как на похоронах, только там не будет слышно). В заключение он сказал: «. я тебя люблю!» (до сих пор было на «вы» и по отчеству). А то я не знала! «Беги нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». И гнев был, и, наверное, немножечко любви с его стороны иногда проявлялось. Среди общего смеха я сказала:

– Что же вы раньше об этом не сообщили, ну, хотя бы лет десять назад?

– Когда – раньше, если всегда рядом такой муж? Насмеявшись, кто искренне, а кто не очень (конечно, чтобы любили и муж и начальник – это перебор), сели за стол. О «столе» надо сказать особо.

Ничего уже не надо было «доставать». Но – цены!! С 1-го января денежная реформа, новые деньги, и сразу новые цены. Счет зарплаты тут же пошел на «тысячи», вернее, должен был пойти, а этих тысяч еще не выдали – какой-то небольшой аванс, и всё. Не напечатали еще!

Сотрудники, оглядывая скромно накрытые сдвинутые столы (домашний стол финансово было не осилить), спрашивали: а это сколько сейчас стоит? А торт сколько? И делали большие глаза.

Непривычно было, что можно пойти и купить, а денег мало. Недавно всё было наооборот: деньги были – хоть сколько-то, а купить негде.

Юбилей мне запомнился платьем, духами и признанием начальника.

Да, вернусь-ка я еще раз к юбилейному платью.

Когда я после покупки примеряла его дома, то спросила у сына:

– Нравится?

– Да! – сказал он.

– А ты помнишь, тебе было шесть лет, мы смотрели телевизор, и там пела певица в блестящем платье? А ты сказал: – Мама, когда я вырасту, я куплю тебе такое платье!

– Не помню, – засмеялся сын.

– А я вот помню. И всё жду.

– Но папа тебе уже купил, – резонно заметил он.

– Ну ладно, – согласилась я. – Ты купишь мне что-нибудь другое. Сын купил мне, уже здесь, компьютер.

Когда я ему принесла первую исписанную тетрадку и попросила набрать и распечатать на своем компьютере, он выполнил это. Но у меня уже готовилась следующая тетрадка… Я ему сказала об этом, и он с испугом посмотрел на меня. И через два дня привез мне компьютер.

Ну, для чего мы растили детей?.. Для себя, любимых.

А платье скоро вышло из моды, я переделала из него блузку, потом и ее перестала носить, но всё храню.

ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ

Партия руководила нами всегда: до моего рождения, после, вырастила из меня полуактивную пионерку, и совсем уж недостаточно активную комсомолку, я занималась исключительно стенгазетами, ну, у меня и без участия партии зуд такой был – сочинять что-нибудь. Так что, особенно партия мной не поруководила.

Очень мне понравилось при Андропове. Придешь в два часа дня в парикмахерскую (я тогда работала по шесть часов), а там – ни души! Сидят в креслах мастера и тоскуют. А раньше-то длинную очередь приходилось выстоять, чтобы подстричься. «Что случилось? – спрашиваю. – Вы не работаете сегодня?» «Работаем! – чуть не хором кричат мастера. – Так ведь клиенты тоже работают! Нельзя им в рабочее время по парикмахерским ходить. А вдруг – проверка!» А раньше было можно. Я сажусь в кресло к той, к которой раньше никогда не могла попасть – очередь! Рабочая дисциплина – замечательная вещь.

Что там Андропов еще «творил», кроме наведения в государстве дисциплины, и как наказывал неугодных режиму – мы узнали много позже. А пока часть народа (и моя часть в том числе) была довольна (хотя, и побаиваться отчего-то стали): пора, пора закрутить гаечки, в стране полный бардак!

Потом пришел Горбачев (Черненко не в счет, его вроде и «не успело побыть»), и снова стало всё можно, даже многое из того, что раньше – ни под каким видом. Перестройка! Демократия! Улицы в любое время полны фланирующим народом, безбрежные очереди за водкой (пьянству бой, две бутылки в одни руки!), ну и та фантасмагория, что случилась с нами позже, уже описана в других главах.

Вернемся к нашей партии.

Когда стали «внедрять» в массы демократию, то партию, как вредную и тормозящую силу, распустили. Народ этому очень возрадовался, а зря – в результате всё, что ещё осталось неразваленным, быстренько развалили, разворовали и «прихватизировали», бывшие партийные шишки ловко сориентировались и приняли в этом горячее участие, и скоро стали «олигархами» – ну это так, к слову.

Короче – наступил исторический момент: нашу дорогую и единственную партию распустили. Ельцин дал «добро», режиссер Марк Захаров публично сжег свой партбилет (как позже выяснилось – из любви ко всяческим публичным сожжениям: в компании друзей, на Воробьевых горах обожал жечь денежные купюры с изображением Ленина. Наверное, лишку у него было).

С какими же потерянными лицами ходили по институтским коридорам наши партийцы, теперь – бывшие. Нет указаний, нет собраний, нет своих, будто бы, секретных обсуждений, всё вмиг исчезло, живи и действуй, как знаешь.

Они натужно улыбались в ответ на колкие шутки (попробуй, раньше так над ними подшути!), давая понять, что ничего такого страшного не случилось.

Случилось! Они потеряли свой высокий и неприкасаемый партийный «статус». Конечно, это их мучило, и душа саднила. Зато они могли теперь спокойно и без страха присоединиться к возмущающемуся и всё критикующему простому народу, но еще долго – по привычке – осторожничали. Не верилось им, что не вернется всевидящее и наказующее око КПСС.

Меня тоже приглашали в партию. Один раз. В то время мода была такая: принимать молодых женщин, выпорхнувших из комсомольского возраста. А я как раз выпорхнула. Притом активная – член редколлегии. Парторг сказал: «Вы подумайте и сообщите мне». Я попросила три дня на размышление.

Доразмышлялась я до такой мысли: зачем я туда вступлю? Всякие нагрузки, поручения, собрания, а у меня ребенок, заботы. Но была главная мысль: примут меня в этот кружок «избранных» и – прощай, свобода. Захочешь уйти на другое предприятие, скажут: ты тут нужнее (всякие «переходы» в партийной среде не поощрялись). Захочешь еще что-нибудь – да мало ли чего в жизни захочешь, это вещь непредсказуемая, тут же одернут – нельзя! (отпусти народ мой – этого, к моему счастью, в голове моей тогда и близко не было, я ведь не различала, где народ «мой», а где «не мой», и сейчас так же не различаю).

Короче – конец свободе личности.

А со словом (или понятием) «свобода» я всегда очень носилась. Хотя, конечно, я и в глаза не видела эту самую «свободу», но, разумеется, этого не понимала, а если и понимала, то весьма слабо (в основном, из читаемой от первой страницы до последней «Литературной Газеты»).

Я сказала, стараясь не слишком огорчить парторга – безобидно-приятного мужчину с несколько бабьим лицом: «Это для меня очень ответственно. Я еще не готова к такому шагу». Надо было видеть его разочарование. Наверное, план по приему молодых женщин из комсомолок рушился. «Вы еще подумайте», – промямлил он. Но больше ко мне не подходил, а я каждый раз пугалась, увидев его поблизости – опять предложит! Нет, обошлось. Обиделся, видно. Как же – такая честь оказана, а она!..

Но… был такой момент в жизни, когда я пожалела, что тогда отказалась.

Неприятная заварушка случилась на работе, и на меня все шишки попадали.

И я подумала (и подумала правильно): была бы партийной, ни одна шишка на меня бы не упала. «Своих» они защищали в любых передрягах.

Ну, что ни делается, всегда приходит к лучшему. Надо мной никогда не висел дамоклов меч «указаний сверху», не грозило обсуждение партийных постановлений или разбирательство «личного дела члена партии такого-то».

Сия скучная и принудительная чаша меня миновала.

Какая умница! (ведь один раз всё же пожалела…)

НА ТОМ БЕРЕГУ, ГДЕ МЫ БЫЛИ

Те годы ушли и наступили другие. Лучшие ли?.. Лучшее всегда там, за спиной. Но и «не лучшее» тоже там.

Жизнь вмещает в себя много – не опишешь всё на этих страницах, да и не нужно. Тем более что жизнь была самая обыкновенная. Как у всех. Во всяком случае – в той определенной части общества, в одном из его слоев. А другие слои и жили по-другому. У них и воспоминания свои.

Теперь я живу на другом берегу. Оглядываясь на тот, оставленный. Как я живу? Опять так же, как и все. И опять с поправкой – все не могут жить одинаково.

Переживаю за покинутый мной берег, читая невеселые письма подруг. И уже не даю советов – глупо.

Смотрю российское ТВ и надеюсь, надеюсь. Оптимистка ведь! Поэтому надеюсь, что очередные карнавальные картинки сменятся совсем другими – должны же люди (и мои подруги) когда-нибудь (успеют ли) зажить нормальной, обустроенной жизнью, без всяких фантасмагорий.

Самое интересное, что и здесь, на новом берегу тоже имеются фантасмагории, но – несколько другие.

Я надеюсь (опять надеюсь), что со временем напишу об этом другую повесть. Насколько «идиллическую» – это мне пока неизвестно.

 
Есть одна лишь конечная станция,
Лихо выбранная судьбой:
В Шереметьево регистрацией
Не кончается путь домой
 

Ольга Мещерякова

2000 г. Израиль.

I go to America

Путешествие первое

«Есть за границей контора Кука…». Все помните? Теперь я удивляюсь этим стихам. «Если вас одолеет скука, и вы захотите увидеть мир…» Разве советский человек мог взять и захотеть увидеть мир, и уж, тем более, его никак не могла одолеть скука! Однако – печатали (Маршак!) и массовыми тиражами. Лично я эти стихи очень любила. «Остров Таити, Париж и Памир…» Поехать было никуда нельзя, но мечтать можно. Не от этих ли стихов у русских страсть к путешествиям, говорят, теперь в любом уголке мира их можно обнаружить и услышать русскую речь. Лично я за две с лишним недели пребывания в Америке (и по пути туда и обратно) русской речи, кроме как от своих родственников, не слышала. Хотя нет, слышала! – в «русском» магазинчике, где-то по пути между маленьким городком Ирвингом и большим городом Далласом, этот магазинчик держит еврейская семья выходцев из России. Да, но как меня занесло туда, в этот магазинчик и на это американское просторное шосее?.. Вот с этого и надо было начинать.

Я еду, вернее, лечу в Америку. Из Израиля. Само собой разумеется, что некоторое время назад (и двух лет не прошло) состоялся предыдущий рейс – всей семьей – из России на ПМЖ в Израиль и, не успев оглянуться и откусить кусочек этого самого ПМЖ, моя дочь выходит замуж, молодого мужа тут же отправляют на два года в командировку в Штаты, и новоиспеченная жена, естественно, отправляется с ним.

Быстро соскучившиеся родители, т. е. я и мой муж, решили навестить молодых, тем более, что они пригласили. И вот, полетели

на трех самолетах туда, на трех обратно – так дешевле. «Контора Кука», которая нам несколько дней подбирала билеты, утрясала цены, стыковки между рейсами – чтобы нигде не ждать долго, упаси Бог – не ночевать в отеле (куда нам с нашим, уже даже не школьным английским) – это турагентство «Интертур» в Тель-Авиве, на самой набережной у самого синего Средиземного моря.

Что такое всегда было для нас – Америка? Да ничего. Изображение на карте. При той жизни, еще в Союзе – всего лишь одна из стран, далеких и чужих, настолько далеких и чужих, что даже не представляющих особого интереса, ну, разве что в школе, на уроке географии, надо хоть что-то знать, чтобы не схватить двойку. Съездить в 1990 году в Польшу – уже было большой удачей – слава советским профсоюзам! В анкете пришлось отвечать на странные уже для того перестроечного времени вопросы: не были ли мои родственники за границей, в оккупации, и пр. К тому времени уже два моих двоюродных брата жили в Америке, но ведь я не круглая идиотка, чтобы упоминать об этом! Тогда не мешало бы еще дописать – до кучи! – что еще один мой брат уже сидит в Москве на чемоданах, рассматривая на карте Израиль. А муж в пятилетнем возрасте был «под немцами» и видел близко живого немца, тот ему дал кусок хлеба. Об этом тоже писать? Вероятнее всего, анкеты те просто были старого образца, отпечатанные давным-давно, а новых, из экономии, не печатали (вот бы в Израиле так экономили бумагу!).

Но, возможен и другой вариант: напиши я всё как есть, и ни в какую Польшу бы не поехала. Но я заполнила анкету «правильно» и погуляла по Кракову и по Варшаве – совершенно свободно! Без присмотра! – советы родного профсоюза уже явно отставали от жизни и, накупив всякой всячинки, вернулась в родные пенаты очень удовлетворенная. Никаких Америк, и Израиля в том числе, в моей голове тогда не было. Перестройка – была. Больше в воображении. Кстати, по пути в Польшу было несколько свободных часов в Москве, и я поехала к двоюродному брату – тому, который сидел на чемоданах. Хотела попрощаться – ведь больше не увидимся! (увиделись, и неоднократно). Я тогда спросила его:

– Ну как же это, Вова? Почему вы уезжаете? Сейчас?! Ведь перестройка!

Он снисходительно усмехнулся:

– А ты разве не заметила, что перестройка уже закончилась? Да она, в сущности, и не начиналась.

Я с недоумением смотрела на него. Подумала: им, москвичам, наверное, виднее, знают побольше нас, нижегородских провинциалов. Но все же. А как же «гласность», и все остальное?.. Особенно я цеплялась за «гласность». Столько мы узнали нового – не нового, разумеется, а просто хорошо скрытого от нас раньше старого, столько прочитали и продолжали читать – словно открылись заржавевшие клапана и на нас хлынул поток такой удивительной и порой страшной информации.

Вернувшись, я, в восторгах от Польши (заграница, несмотря на известную пословицу), делилась в родном коллективе впечатлениями, и тут одна сотрудница сказала тихо:

– Вот если бы можно было поехать в Америку… Я бы там осталась жить…

Я посмотрела на нее как на идиотку. Надо же сказать такую чушь! В Америку, в этот проклятый капитализм! А другая – весьма образованная и начитанная женщина сказала:

– Вот чем лучше наш социализм? Нам не грозит безработица! – Все закивали. Бедные, бедные. Не знали, и во сне не снилось, что все будет, и безработица, и голодные забастовки, и зарплату будем ждать как счастье, и бежать становиться за ней в очередь, не веря: неужели сегодня дадут?!

Но всё это прошло и отодвинулось от меня. Я живу в Израиле. И собираюсь поехать в Америку. В эту замечательную и превозносимую всеми Америку. Я очень люблю ездить. «И если вас одолеет скука и вы захотите увидеть мир.» Мир, не мир, но дочку хочется увидеть, ну, и этот маленький кусочек Америки, где она живет, я тоже не прочь посмотреть.

Американцы тоже люди. Они (капиталисты проклятые, как твердили нам когда-то в Союзе) – все время улыбаются. И эти (заученные, как опять же писали советские журналисты) улыбки порой ставят в тупик. Об американской улыбке уже много написано. И много сломано копий: естественная ли она, или насквозь искусственная. Так вот – я тоже этого не знаю. Но каждый раз, как вижу американскую улыбку, тут же улыбаюсь в ответ и искренне верю, что – естественная. Или я ничего не понимаю в улыбках. Или с детства, прямо с момента рождения американцу приклеивают намертво эту улыбку, и так он (она) с ней живет, старится и умирает.

Стюардессы встречали нас в самолетах так радушно, и так сердечно улыбались, словно мы их дорогие родственники, по которым они ужасно соскучились и уже не чаяли увидеть. Так же и прощались, и пилоты к ним присоединялись, такая трогательная, чуть ли не семейная картинка была, что хотелось вернуться и дальше с ними куда-нибудь лететь.

Продавщица в магазине спрашивает что-то у меня (с улыбкой, конечно), одновременно пробивая чек и упаковывая мою покупку. В другом магазине повторяется та же сценка – опять с ласковой улыбкой меня о чем-то спрашивают.

– Что она спрашивает? – интересуюсь я у дочери.

– Она спросила, как у тебя дела.

– Да?! Жаль, что я не поняла, я бы непременно рассказала, как у меня дела, если ей так интересно. Только не знаю, на каком языке лучше объяснить, на русском или на иврите.

Мы смеемся. Но были такие минуты, когда смеяться не было повода. Разве только беспомощно улыбаться. Особенно при пересадках с рейса на рейс (две пересадки по пути туда и две – обратно). Паспортный контроль, таможня, постоянно тебя что-то спрашивают и, похоже, вовсе не о том, как у тебя дела. Весь мир говорит на английском, а ты стоишь посреди этого мира и в голове тяжело и медленно ворочаются отдельные слова, обрывки каких-то вовсе не нужных сейчас английских фраз (ведь учили чему-то в школе!), и, наконец, в полном отчаянии заявляешь: ай доунт спик инглиш! Брови человека, проявляющего к тебе необходимый ему интерес, ползут вверх, но улыбка все равно держится на месте, в глазах изумление, и, предвосхищая следующий вопрос, поспешно добавляешь: рашн! И менее уверенно: иври! То есть – иврит. Ну, этот нюанс ничего к твоему имиджу не добавляет, скорее, наооборот – иври известен еще менее, чем рашн. Собеседник ошарашен. – О! И разводит руками. Беседа тут же заканчивается, вопросов больше нет, в документы проставляются нужные штампы и тебя отпускают на волю – до следующего пункта, где история повторяется с неизменным результатом.

А в самолете… Муж с разочарованием смотрит на блюдо, которое после долгих и невразумительных с его, конечно, стороны, объяснений, ему дала безумно любящая его и каждого другого пассажира стюардесса, а он хотел как раз курицу, а не «порк», правда, «коньяк» он смог почему-то вполне правильно произнести и тут же получил его, а мне и вовсе, кроме «джюс» и «оранж» в голову ничего не приходит, но темнокожая, сияющая зубами девушка, услышав, что «онли рашн», все равно дает мне не только «джюс», но и поесть, улыбаясь еще более радостно – надо же, и рашн по миру летают!

Да, этих рашн так раньше учили в школе, а потом и в институте – чтобы могли что-нибудь перевести со словарем, но говорить – зачем, они же все равно за границу никогда не поедут! Вот и выросло целое поколение (да не одно) рашн, говорящих только на рашн.

Все рассказываю что-то и рассказываю (компьютер всё стерпит), а где же сама страна Америка? А самой Америки было очень мало – кусочек штата Техас. Об этом кусочке и расскажу.

Едешь по просторному шоссе (между прочим, дочь сама за рулем, автомобиль уж точно здесь не роскошь, а средство), пробок нет, может быть просто еще не час пик, смотришь влево, вправо – глаз отдыхает.

Деревья, лужайки, пруды, цветы. Природа очень похожа на российскую, поднадоевших пальм не наблюдается – климат не тот, хотя летом, говорят, обычно ужасная жара, но с дождями (мы, бедные, в Израиле, о дожде летом можем только мечтать), но зимой здесь и снег может выпасть. А мы попали в теплую весну, деревья уже зеленые, и аборигены вовсю ходят в шортах.

Мелькают вдоль шоссе одноэтажные магазинчики, симпатичные жилые комплексы, заезжаем в «русский» магазинчик, изучаем с интересом товары – надписи на многих русские, а вот и на иврите, кареглазые и темноволосые хозяева очень любезны, у них можно приобрести не только продукты, но и билеты «на Рязанова», мы разговариваем с продавцами, что-то покупаем, заезжаем в другой магазин, тут молчим, слушая, как дочь уверенно объясняется с кассиром, и как это она догадалась иняз в России закончить?

Едем обратно, домой, провожая взглядом высокие здания, обозначившиеся на горизонте – там Даллас, большой город, но туда в следующий раз – зять повезет в выходной. Возвращаемся в Ирвинг – маленький городок, состоящий практически из жилых комплексов – это большие группы двух-трехэтажных симпатичных домиков, в которых квартиры только съемные (квартиры уютные, с кондиционерами, обустроенные всем необходимым, вплоть до посудомоечной машины).

Комплексы разделены между собой лесными посадками, прудами, спортивными площадками с неизменными беговыми дорожками. Оказывается, Америка действительно бегает. В майках, шортах, парами и поодиночке, или с собачкой (собачку можно иметь только небольшую, и следить, чтобы она нигде не оставляла – сами знаете, что. Сразу вспоминается Израиль, где ходить по тротуарам надо с большой осторожностью). И Америка действительно не курит. И я там бросила курить – неудобно же! Курят только подростки и, как мне сказали, малообразованная часть населения. Пришлось немедленно бросить. Думая про себя, что в Израиле обстановка другая – никто не бегает, а курят все, и Марк Твен тоже бросал неоднократно.

Вот и Даллас. Настоящий американский город с небоскребами и небоскребчиками. Мы в самом центре, где люди не живут, а только работают, или гуляют, как мы, по улицам и музеям. Чистый воздух (как и всюду), чистые широкие улицы, фонтаны и голубые бассейны, красивые, разных цветов и самой разнообразной архитектуры, здания, веселые туристы. Длинный сине-голубой трамвай проезжает мимо нас и мы почему-то удивляемся ему. Или мало трамваев видели? А-а, в Израиле же нет трамваев, и мы отвыкли. Подходим к очень высокой башне со сферической штукой наверху, заходим внутрь и поднимаемся на лифте. Исполнилась в Америке давнишняя мечта – та, в которой «Седьмое Небо» на московской телебашне. Мы сидим за столиком, заказываем пиво-кофе-мороженое, и за большими окнами Америка медленно поворачивается вокруг нас, фотографируем друг друга на фоне проплывающей панорамы. Смотрим сверху на разноцветные столбики небоскребов, на хитроумные развязки с игрушечными автомобильчиками, вот одно шоссе уходит от развязки вверх и блестящие в солнечных лучах стеклышки автомобильчиков образуют бегуший сверкающий ручеек – серебряные струйки бегут вверх и вниз, но вот эта картинка уплывает в сторону, придвигается отливающий синим зеркальным блеском небоскреб, но и он тоже медленно уходит. Просидели час, не отрывая глаз.

А потом поехали по магазинам. В Америке в магазинах гуляют. Это называется Window-Shopping – блуждание по торговым центрам и рассматривание витрин. Посетители поднимаются с этажа на этаж, заходят в раздвижные двери магазинов, выходят, садятся за столики, попьют и поедят, снова гуляют по этажам, вдоль ярких витрин бутиков, и редко заметишь у кого-нибудь в руках фирменный пакет с покупкой. Глаза настолько насыщаются многообразием и разноцветием товаров, а ноги устают от хождения, что выходишь оттуда утомленным, как после тяжелой работы, может, американцы и привыкли так время проводить, а мы нет. Тем более, что ничего не купили. А что там было покупать? Во-первых, все кажется очень дорого. А потом, вроде ничего этого и не нужно. Зато всё очень красиво.

Все торговые центры имеют свои названия. В одном таком центре, GALLERIA называется, мы гуляли долго. Внутри он напоминает московский ГУМ, только гораздо больше размером, и в середине на первом этаже вместо фонтана искусственный каток. Катаются, в основном, дети и молодежь, с верхних этажей все это выглядит здорово, фотографируем на память. Говорят, зимой в середине устанавливают громадную елку, всю в огнях – жаль, что мы этого не увидим.

В другой день мы поехали в торговый центр Hobby-Lobby – что это означает, кажется, никто не знает. Некоторые бутики там были похожи на музеи – музей роскошного фарфора, музей антиквариата, забрели мы в «русский» магазин – матрешки всех размеров и видов, целая витрина советских значков (точно такие мы когда-то собирали), расписные шкатулки, жостовские подносы – концентрированный кусочек России. Продавец Саша, русый, с пшеничными усами, охотно вступает в беседу. Кажется, это его единственное занятие – беседовать, так как покупателей не наблюдается. Уходим с недоумением: какой же смысл, какая выгода держать такой «русский» магазин. Но спросить прямо русоволосого Сашу мы постеснялись. А может быть, хобби у него такое – стоять в окружении русских предметов и разговаривать по-русски.

Посетили другой, еще более диковинный торговый центр. Большую часть обширного зала, окруженного, как обычно, магазинами, занимает громадное дерево. В ветвях сидят птицы, зверюшки, выглядывает из гущи страшненькая рожа – не иначе как леший, под деревом на высокой перекладине кланяются и что-то высказывают публике три разноцветных попугая ара, молодая женщина берет их по очереди в руки и громко беседует с ними, к восторгу маленьких и больших зрителей. Рядом, в бассейне плещется и со страшным рыком разевает зубастую пасть зеленый крокодил, дети радостно визжат и бросают на его искусственную спину монетки, он весь усыпан ими. Обхожу сказочное дерево, разглядываю высокие цилиндрические аквариумы с шустрыми рыбками, рядом со мной, на ветке подпрыгивает и щебечет птичка – вглядываюсь в нее – искусственная! Искусственное и естественное – всё здесь перемешано. Кругом бегают дети, хватают разложенные на подставках мягкие игрушки, играют ими (интересно, на место потом положат?), за прозрачной стеной стекающего откуда-то сверху дождика (настоящий, мокрый) стоят столики под пологом «леса» – это кафе, и туда выстроилась внушительная очередь. Конечно, здесь с интересом можно провести целый день, особенно с детьми, но и молодежи бродит тут немало.

Насмотревшись на экзотику, бродим среди витрин – гуляем. Наши молодые что-то покупают. Торговля, обставленная развлечениями – неплохо придумано. Покупай, развлекаясь, и развлекаясь – покупай. В Израиле тоже подобное есть, но с меньшим размахом, так и страна много меньше.

Посетили всем семейством «Музей ужасов». Очень красивое, непонятной архитектуры, вытянутое в длину здание с разноцветными куполами наверху, внутри магазин с сувенирами и там же можешь сделать себе слепок с руки любого цвета, и дети и взрослые радостно протягивают руки, с интересом наблюдая за «процессом». Слепки не делаем, покупаем в окошечке билеты и заходим в полутемный коридор… Тут же реальный мир отступает напрочь, бродишь, отводя с лица «паутину» и то и дело вздрагиваешь: то крышка гроба рядом поднимается с тягучим скрипом и высовывается костлявая рука, то хилый мостик под ногами вдруг начинает раскачиваться, и заходили ходуном стены, взвыли мертвецы, послышался тонкий детский плач, потом свист, грохот, всполохи – апокалипсис, точно! – и к этому гвалту добавляется детский визг (настоящий!) – то ли радостный, то ли перепуганный. И вот так весь путь – по темным коридорам с ужастиками слева, справа и над головой. Начинаешь сожалеть, что ты не ребенок, и ощущения твои не столь остры (ну, разве пробегает холодок по коже, но все равно улыбаешься), а так хотелось бы вволю повизжать.

Гуляли по Далласу. Постояли, оглядываясь, на том месте, где убили Джона Кеннеди, но так и не поняли, откуда в него стреляли, хотя много об этом месте читали. Тесной группой стоят японцы и тоже вертят головами и усердно фотографируют. Мы увидели музей Кеннеди, хотели зайти, но попали рядом в другую дверь. Оказалось – магазин. Абсолютно все товары имеют отношение к Кеннеди. Кружки с портретами, майки с портретами, памятные медали, фотографии в рамочках, значки, и Жаклин не забыта, её симпатичное личико тоже везде мелькает. Весьма оживленная торговля, покупателей много, есть и просто зрители, вроде нас. 37 лет прошло! А интерес не утихает. Неужели только потому, что убили, а не умер в постели своей смертью? Конечно – личность. Но что-то тут присутствует свое, американское. Рабина тоже убили. Будет ли к его личности подобный интерес через тридцать с лишним лет?.. Очень сомнительно. Особенно, если учесть, как поливают его последнее время. Оказывается, всё делал неправильно, всё не так, страну завел в тупик мирного процесса.

Америка тоже ругает своих прошлых президентов? Чтобы это узнать, надо здесь жить. Чтобы узнать вообще что-либо о стране, надо в ней жить. А совершив такой короткий вояж, набираешься в основном впечатлений зрительных.

Хотелось посмотреть американский рынок, в смысле – базар. Какой еще рынок – удивились дети. Вот супермаркет, и там – всё! Видела я это «всё». Конечно, овощи-фрукты вымыты, упакованы и привлекательно разложены, но. сладкий перец поштучно? Огурцы тоже?! Это же дорого, наверное! «Да, дорого, – вздыхает дочь. – Да мы огурцы и не любим». Они правы – за что их любить? – совершенно невкусные. И белый хлеб – как вата, жуешь-жуешь, и с трудом проглатываешь. Зато свекла сладкая, не то, что израильская. И говядина здесь вкуснее. Конечно, американцы же не кормят животных апельсинами, какой может быть вкус у такого «апельсинного» мяса.

Американцы – тихий и вежливый народ. Не галдят ни на улицах, ни в магазинах, не размахивают в споре руками. Возможно, они никогда и не спорят, только спокойно и вежливо разговаривают. Был повод убедиться в этом. Сосед на стоянке возле нашего дома, выезжая, не заметил, что мы (я и дочка) тоже выехали – чуть раньше него, и ощутимо стукнул задним бампером наш белый «Форд». У соседа – ни царапины, а у нас на белой дверке вмятина. Дочь с напряженным лицом выходит из машины. Сейчас что-то будет. Американец будет визжать и топать ногами – я слышала, американцы всегда и во всем правы. Ничего такого не происходит. Они стоят и тихо разговаривают. Сосед спокоен и невозмутим, что-то себе записывает. Я, на всякий случай, тоже выхожу из машины – мол, свидетель есть, разглядываю вмятину и кошусь неодобрительно на соседа. Если понадобится, я и на суде могу выступить, разумеется, дорога за счет американского правосудия. Через десять минут мы едем дальше по своим делам. Сосед признает свою вину, объясняет мне дочь. Его страховая компания заплатит за ремонт. Ну что тут скажешь! Американскому налогоплательщику не придется оплачивать мой проезд, какая досада!

Напротив нас живет молодая негритянка (т. е. афроамериканка) с ребенком лет шести. Она обладает мелко-кудрявой черной шапочкой волос, ярко-бело-зубой улыбкой и страстной любовью к цветочкам в горшочках. Каждое утро она выставляет эти яркие цветочки-горшочки возле своей двери, и мне кажется, что эта оранжерея с каждым днем всё разрастается. На перилах соседкиного балкона так же неизменно каждое утро появляются горшочки с цветами. Вечером это красочное оформление убирается в квартиру.