Текст книги "У Судьбы на Качелях"

Автор книги: Римма Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

На контрольную по математике должен был придти директор. Спрашивается – зачем? Сидит то в одном классе, то в другом. Чего интересного – смотреть, как пишут контрольные. Ну да, чтобы не списывали, училка за всеми не углядит. Но ведь скучно-то – просидеть целый час! Надо Владим Владимыча как-то развлечь – добрый дядька, не вредный, но всегда такой серьезный.

Я подложил Нинке на стул с десяток кнопок, не меньше, выбрал самые крупные. Нинка чуть не опоздала на контрольную, уже и Владим Владимыч сидел на последней парте, как раз за мной, она плюхнулась на стул и… ни гу-гу! Пишет свой вариант, только голову поднимает: еще раз условие задачи на доске посмотреть – и снова пишет. Неужели терпит?

Нинка первая сдала работу и вышла из класса. Я перегнулся вперед: одна кнопка лежала сиротливо, да и то на краю стула, острием вниз. Я глянул на Левку – он просматривал свои листки, а на щеках красные пятна. Ясно, что не от трудных задачек, для него трудностей в математике нет. «Ты?» – спросил я. Он поднял на меня коричневые глаза и только моргнул. Спасатель чертов! (или – спаситель?) Другому дал бы в рожу, а Левке что-то не хочется. Да и повод слишком мелкий.

По контрольной я получил двойку. Решал ведь задачи вполглаза, сначала ждал, что Нинка заорет и вскочит, потом думал, что она стоически терпит и стал ее жалеть. Всё из-за Левки. Моя двойка на его совести. Я так ему и сказал. Он только ухмыльнулся в толстые губы. Наверно, зря я ему в рожу не дал.

Дома опять нелады. Как я понял, у мамы на работе неприятности. Напутала она что-то в отчете, допустила крупную ошибку, начальнику пришлось расхлебывать. Сначала мама плакала, а отец сердился, сказал, что женщинам надо дома сидеть и хозяйством заниматься, но через пару дней мама пришла с работы веселая, с тортом.

– Всё утряслось, наш начальник никого в обиду не даст, сам ходил «наверх» и все исправил.

Отец, разрезая торт, хмыкнул.

– Разумеется. Твой кудрявый Григорий Абрамович из любой ситуации выкрутится. Я в его способностях никогда не сомневался.

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожилась мама.

– Кроме того, что сказал, ничего более.

– А мой прадедушка, Яков Львович, между прочим, был профессором, известным в свое время физиком, – ни к месту заявила мама и посмотрела на меня. Отец тоже почему-то глянул на меня. Я чуть тортом не подавился. Намекают, что из меня профессора не выйдет? Да уж, ни в физике, ни в математике я не силен. Может, я писателем стану, только не говорю об этом. А то опять кого-нибудь из «известных в свое время» вспомнят. А про мамино происхождение со стороны прадедушки я и так знаю. А у кого-то происхождение с татаро-монгольского ига тянется. У Нинки-то глаза раскосые, ясно, откуда – с тех трехсот лет ига.

В школе я внимательно рассматривал Левку. Коричневые блестящие глаза с припухшими нижними веками, кудрявый рыжий чубчик, из-под верхней губы всегда торчат зубы, а уж когда засмеется, то вся челюсть вылезает вперед. Уши тоже торчат розовыми лопухами. Волосы отрастил бы подлиннее, чтобы закрыть лопухи. А многие девчонки уверяют, что он симпатичный. Врут, как обычно, и чтобы я слышал. Нинка к нему липнет – нарочно изображает, надеется, что я ревновать буду. Держи карман! Левка умный, но девчонкам не ум нравится, а внешность. А я – точная отцова копия. Таких, как мой отец, еще поискать надо. И мама красивая и высокая – почти как отец. Красивые женщины всегда обращают внимание на красивых мужчин. Так что Левка мне не соперник. Но вообще-то соломки подстелить не помешает. Мало ли, может у нее и вправду интерес, девчонки все поголовно дуры, и лопухами могут заинтересоваться.

Но тут одно событие надолго отвлекло меня, можно сказать, из колеи выбило. Я забыл в школе спортивную форму и с полдороги вернулся. А так как я провожал Нину, то совсем расстроился, потому что в этот раз она была такая веселая и разговорчивая, что надеялся по пути завести ее в сквер, и там поцеловать, а тут – форма! Не пойти за ней было нельзя – новая и дорогая, только купили. Я с ходу толкнул дверь в раздевалку возле спортзала и. то, что я увидел!.. Маша-училка, наша красивая непорочная Маша стоит у стенки в расстегнутой кофточке, и белые круглые груди наружу, а учитель физкультуры Роберт Иванович, по прозвищу «Гладиатор» – за накачанные бицепсы, лапает их, жмет, как жмут апельсины, и еще целует, пристанывая. А она, глаза закатила и вцепилась рукой в его черную шевелюру.

Не помню, как я выскочил обратно. Но форму я схватил, она у самой двери на вешалке висела. Не знаю, заметили ли они меня. Вряд ли, не до того им было! На душе стало мерзко и почему-то обидно. Машка-то, Машка! Польстилась на бицепсы! Физкультурник наш – вся школа знает – разведенный, и ребенок где-то есть. Зачем он ей?

Ночью я не мог заснуть, стояли перед моими глазами белые Машины груди, и их жмет, жмет жадная рука. Хорошо, что в школу утром не надо идти – выходные, целых два дня! – не видеть их, ни Машку, ни Роберта.

За два дня я почти забыл про них обоих, вернее, не хотел больше думать. Только подумал один раз: когда стану писателем, опишу эту сцену в подробностях, но без имен, конечно, а они прочитают и устыдятся. Ха-ха, если им сейчас не было стыдно, то потом тем более, они уж тогда старыми станут.

Я никому ничего не рассказал, даже Левке – тем более Левке. Хотя язык чесался. Но как об этом расскажешь? Это все равно, что пересказывать кадр из кино – в кино так всегда любовь показывают. Даже если бы я про этот кадр Левке рассказал – да у него рыжий чубчик дыбом бы встал, и лопухи отвалились. И не поверит он мне, это уж точно.

А Машка вдруг взяла отпуск и укатила к какой-то заболевшей тетке в другой город, и литературе нас стал учить старичок-пенсионер, с домашнего дивана подняли и поставили перед нами, учить изящной словесности. Ну, мы не слишком ему досаждали, старый уж очень. Сидели тихо и занимались, кто чем, иногда прислушиваясь к его бормотанию. Двойки он ни одной не поставил, только вздыхал и отправлял на место. Сгибался над журналом и ставил точки. Отольются кое-кому эти точки слезками, когда Машка вернется.

Нина продолжала липнуть к Левке. Меня это стало уже доставать. Провожаю ее я, а все переменки его. Он рассказывает, вокруг толпа, а Нинка смотрит ему в рот. Наверно, все зубы уже сосчитала. Пора было стелить соломку.

– Нин, ты, когда замуж выходить будешь, меня на свадьбу пригласишь?

Сначала у нее глаза стали круглые как шары, она даже приостановилась, но быстро нашлась, я и не сомневался.

– Конечно, приглашу.

– А за кого ты хочешь выйти, за Левку?

– Почему бы и не-е-т, – протянула она (а что я ждал, что она крикнет: «За тебя!» и бросится мне на шею?) – Он умный, большим человеком станет, может быть, на весь мир известным (ага, профессором физики будет).

Хм. Левка-то женится, когда университет закончит. И, разумеется, на «своей»… А я вообще не женюсь. Ну, лет до тридцати точно не собираюсь, – заявил я уверенно, не глядя на Нину.

– На ком это – на своей? – не поняла Нина, не дошло еще до нее. А мои последние слова она будто и не услышала. – Разве у него есть. – она не договорила и явно, к моему удовольствию, была смущена.

– Точно не знаю… найдет… – туманно ответил я и еще добавил: – Кажется, с одной кудрявенькой его уже познакомили…

Нина сдвинула темные пушистые брови (давно хочется пальцем их погладить) и задумалась.

– А ты, значит, в тридцать лет? – насмешливо спросила она. – Старый будешь, никто тебя не возьмет! – она язвительно захохотала и повернула к своему дому, не помахав рукой, как обычно.

Я был доволен. Нина больше на Левку не обращала внимания, как-будто его на свете не было. Видно, наличие кудрявенькой на нее подействовало. Ну, приврал я ей, ничего такого Левка мне не говорил. Но отец однажды ведь сказал, что «они» женятся только на «своих». А как же мамин прадедушка? Он-то женился не на «своей» прабабушке. Видно, за давностью лет он не в счет.

Вчера, после уроков я никак не мог найти Нину. Ушла, значит, без меня. Левка тоже как испарился. От скуки я побродил по двору, свернул за угол. Они там стояли. Просто стояли и смотрели друг на друга. Левка что-то тихо сказал, Нина кивнула. Подойти и дать Левке в рожу? Отец говорит: «Кулаками в жизни ничего не решить. Головой надо!» Но это тот случай, когда надо кулаком. Чтоб больше не захотелось вот так стоять. Сегодня они стоят, а завтра еще что-нибудь придумают. Я бросил свою сумку и шагнул вперед. И тут со мной что-то произошло. Вспыхнуло в голове и застило глаза. Дальнейшее потом я мог припомнить с трудом. Отшатнувшееся Левкино лицо, кровь, тонкой струйкой стекавшая по нижней губе (хотел ведь ударить в подбородок – как в кино показывают, а врезал по губам), Нинкин вопль. Мы катались в пыльной траве, пыхтели и зверели. Но обошлось без тяжких телесных повреждений. «Хватит», – вдруг сказал Левка и первый поднялся. На его лице я не читал ни обиды, ни злости. Да и сам остыл. Но как разойтись, мы не знали. Но Левка (ну как же, сама благородность!) первый протянул мне руку. Под Нинкиным взглядом мы обменялись рукопожатием, и пошли все втроем. Сворачивая на свою улицу, Левка помедлил, криво улыбнулся разбитыми губами, он явно ждал, что Нина пойдет с ним – она жила на параллельной улице и вполне могла чуть-чуть изменить свой обычный маршрут. А Нина (о, женские хитрости!) вдруг заявила, что забыла в школе книжку и, махнув в пространство рукой, пошла обратно. Я остался один. Обдумывать свое завтрашнее житье.

Я твердо решил поцеловать Нину.

Мы опять шли домой вместе, видимо, она все-таки признала мою победу. И я уговорил ее зайти в сквер, посидеть на скамейке. А кругом ходят, ходят, мамашки с колясками, десятиклассники с нашей школы парочками. Наконец, благоприятный момент настал

никого! Я, уже весь в напряжении и томительном ожидании встречи с ее губами, потянулся к Нине.

– Дяденька, который час?

От неожиданности я потерял равновесие и ткнулся губами где-то между Нининой щекой и ухом, а может, попал только в ухо – я не понял, не успел.

– Не дуй мне в ухо! – сердито отодвинулась Нина.

А этот маленький стервец, что спросил «который час», уже отбежал и громко хихикал на безопасном расстоянии, потом высунул язык и убежал. Убил бы!

Тут опять мамашка с коляской появилась и посмотрела на нас, как мне показалось, очень насмешливо.

= Пора домой, – сказала Нина, искоса глянула на меня и усмехнулась. Ну, конечно, она догадалась, что я хотел сделать. И не сделал! Мне так тошно было, хотелось сей момент исчезнуть, провалиться сквозь асфальт. Ну, как я в следующий раз позову ее сюда!

Маша через две недели вернулась и сразу поставила мне двойку вместо точки. Конечно, не только мне одному, при старичке почти никто уроки не учил, но я все равно очень разозлился. У меня по литературе никогда двоек не было, тройки – бывали, устно не умею рассказывать, зато сочинения пишу хорошо и почти без ошибок. Ну, Машка, ну Машка…

После урока литературы (он был в этот день последним) я задержался, собирал в сумку книжки. Я – свои, а Маша свои – в черный блестящий портфельчик. Все у нее особенное, и прическа с золотистыми локонами, и костюмчик, и портфельчик. Я подошел к Маше и стал смотреть в ее голубые глаза – нагло так.

– Что тебе? – спросила Маша, застегивая портфель.

– Маша… – Я наглел с каждой минутой и назвал ее просто по имени (да между нами разница всего в несколько лет), – я тут недавно форму спортивную забыл, вернулся и.

Моя пауза оказалась слишком выразительной. Но Маша не покраснела, она ни в какой ситуации не краснеет – я это давно заметил, у нее лицо просто как бы остановилось. Она молча смотрела на меня, в голубых глазах стоял вопрос, который она ни за что не задаст.

– Дверь была заперта, – бодрым голосом продолжал я. – На следующий день я нашел свою форму на месте.

Она знала, что я лгу. Там дверь не запирается, замка нет (а то бы сейчас говорить было бы не о чем, разве о двойке).

– Чего ты хочешь? – нетвердым голосом произнесла она. Бедная Маша. Мне даже стало ее чуть-чуть жаль. Я молчал, и больше говорить не собирался.

– Сколько? – спросила она, отводя глаза.

– Чего? – не понял я.

– Денег. – Сухо сказала Маша.

Тут вместо нее покраснел я. Шлюха развратная, она мне деньги предлагает!

Я стоял и хлопал глазами. Надо было что-то сказать (оскорбить ее?), или уходить.

– Вы шутите, Мария Павловна, над несчастным учеником, а я вас так любил, – ровным голосом произнес я и, опустив голову, вышел из класса.

На следующем уроке (я сам вызвался отвечать, устно!) Маша поставила мне пятерку. Хотя рассказывал я не лучше, чем обычно. Маша ставила мне пятерки до конца учебного года. Но она никогда не смотрела мне в глаза, всегда мимо. Зато я смотрел на нее, и ее кофточки всегда казались мне прозрачными.

В девятый класс меня перевели в другую школу. Отец сказал: «Хватит балду пинать. Пора готовиться к чему-то серьезному». Я слабо вякнул про мою «любовь к литературе», но отец поморщился: «Настоящих писателей по пальцам можно пересчитать, и ты явно в это мизерное количество не попадешь. Дневники твои – это детство. Пора из детства вылезать!» Я поежился. Откуда он знает про дневники? Стопочку тетрадок я хранил в маленьком ящичке своего стола и, когда не забывал, запирал на ключ.

Отец определил меня в спецшколу. Английский, французский, международное право и еще всякая мура. Да, мне уготовано большое будущее. Наверно, отец прав. Быть пешкой в этом мире мне тоже не хочется. С английским у меня проблем нет, а остальное одолею. Умственными способностями, как говорится, не обделен. Левку я теперь видел редко: иногда встречал на улице, перебрасывались несколькими словами, и я бежал дальше – времени у меня теперь лишнего не бывает. Нине я звонил несколько раз, но она разговаривала со мной не слишком любезно, – она не одобряла мой переход в другую школу и я понимаю, почему: в другой школе есть другие девочки. Конечно, она прямо об этом не говорила, но ревность сквозила в некоторых, сказанных насмешливым тоном, вопросах. Один раз я выразил желание встретиться, мол, постараюсь выкроить для нее сколько-то времени, но она ответила холодно, что тоже очень занята. Я знал, я чувствовал, что ее холодный ответ не более чем игра, на самом деле она хочет меня видеть, но упрашивать? «Никогда не унижайся перед женщиной, – сказал однажды отец, и эти слова я хорошо запомнил, – она, даже самая умная, тебя не поймет, только все обратит в свою пользу. Кстати, умных среди них почти нет, я не встречал».

Через неделю я подкараулил Нину возле ее дома. Она не ожидала меня увидеть и не смогла скрыть своей радости. Мы подошли совсем близко друг к другу, и Нина – Нина! – погладила меня ладонью по щеке. Такого счастья я еще в жизни не испытывал. Но счастье длилось недолго. Мне захотелось ее помучить. «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Уж классик-то женщин знал! И в ответ на приглашение зайти, поговорить (еще, как бы между прочим, скороговоркой было сказано, что дома никого нет), я спросил, есть ли у нее хороший кофе? После некоторой паузы Нина ответила, что точно не знает, и сама она кофе не пьет, только чай. Значит, я должен проситься на чай. Я пробормотал что-то про реферат, который нужно срочно писать. Как я хотел пойти к ней! Но я хотел еще, чтобы она меня уговорила, чтобы сама сказала, как ей хочется, чтобы я пошел. Но она не стала. Глаза ее превратились в светлые замороженные ледышки. «Как хочешь», – сказала Нина равнодушно. И вошла в подъезд. И тут я вспомнил о маленьком букетике фиалок в кармане куртки. Что я наделал! Я бегом поднялся на второй этаж. Но Нина уже зашла домой. Я постоял перед закрытой дверью. Сунул фиалки в дверную ручку и ушел. На лестнице оглянулся: букетик выпал из ручки и лежал на полу.

Так все и закончилось. Хотя я в тот же вечер из дома позвонил Нине, но она сразу бросила трубку. Какая гордая. Может быть, фиалки к ней не попали – отшвырнул их кто-нибудь ногой, и всё. «Цветы дарить – любви просить».

Потом пошли выпускные экзамены, подготовка в институт – всё завертелось как на карусели. На первом курсе я обзавелся девушкой, и мы с ней до сих пор ладим. Она многого от меня не требует и прислушивается ко всем моим желаниям, я для нее во всем прав. Иногда я дарю ей приятные мелочи, но никогда не покупаю ей цветов. Насчет «замуж» она даже не заикается. А я эту тему обсуждать не намерен. На свою будущую жизнь у меня большие планы. И скороспелая женитьба в эти планы не вписывается.

Отец недавно, за семейным столом (мы отмечали мой день рождения) рассказывал, как он женился на маме. Учась уже на последнем курсе института, он договорился с другом пойти в театр. Друг на спектакль не явился, пришлось сидеть рядом с пустым креслом. Но после антракта всё изменилось, и он сидел уже не один. В антракте он пошел в буфет и стал в длинную очередь. Люди стояли так плотно, что его очень тесно прижали к стоящей впереди красивой девушке. Он, конечно, извинился и пошутил: «Как честный человек, я теперь обязан на вас жениться». И действительно – женился! «Так что, никогда не прижимайся слишком близко!» – засмеялся отец. Мама улыбнулась и добавила:

– Ну, ты не очень спешил жениться. Все выяснял, кто я и чем занимаюсь. Мои бухгалтерские курсы не очень тебя вдохновили.

– Меня больше вдохновил твой характер…

– Конечно, – вздохнула мама. – Я была такая смирная, слушала тебя, восхищалась тобой и млела. А ты цветы мне подарил только дважды – на день рождения и на свадьбу.

– Почему же? – заинтересовался я.

Мама, видно примерно зная объяснение, вышла за чем-то в кухню.

– Не хотел баловать, – серьезно сказал отец. – Женщины как дети – избалуешь, потом всю жизнь потакать будешь.

То, что я узнал сегодня, могло бы потрясти кого угодно, но только не меня. Я просто изобразил на лице вежливое удивление. Конечно, хотелось бы узнать поподробнее, но не хотелось расспрашивать. Бывший одноклассник так был поражен одним названием института, где я учусь уже третий год, что выразить свое любопытство перипетиями известных в прошлом мне людей, я не счел возможным.

Ну что ж, каждому свое. Эта глупая Нинка ничего хуже придумать не могла, как выйти замуж за Левку и уехать с ним в маленькую восточную страну, где постоянно идет перманентная война, строить там светлое будущее. Будут там плодиться и размножаться, и в перерывах строить. Но Машка-то! Непорочная Маша тоже вышла замуж – за Гладиатора! Значит, не просто шуры-муры и тискания в раздевалке! Да, пока я не обзавелся своей подружкой, почему-то я больше вспоминал Машу, чем Нину. Наверно, я ее любил и не соврал, когда сказал ей об этом. А мне в тот момент казалось, что я вру, чтобы еще больше смутить или уязвить ее. А может быть, это было глупое школярское чувство, возбужденное сначала запахом духов, а потом видом ее обнаженной груди, еще не осознанное, но уже мучающее тяготение к женскому телу, открывшемуся мне наяву, а не в кино. Да что теперь вспоминать! Конечно, любил я все-таки Нину. Но понял это только сейчас. Придурок, даже ни разу не поцеловал ее. Если бы сейчас ее встретил, я бы. От воображенной картинки заныло внутри. О, черт, когда же я вылезу из детских штанишек? У меня же есть моя девушка, и мы делаем с ней всё, что полагается. А Нина – глупое детство. Улетело как пушинка с ладони. Я сжег свои дневники и покончил с глупостями. Теперь я другой.

На прощание я спросил у одноклассника:

– А ты чем занимаешься? Учишься?

– Да, в инъязе. Восточные языки. Вот, закончу, поеду куда-нибудь переводчиком. Может быть, Нину увижу. Хорошая была девчонка. – Он испытующе смотрел на меня.

– Ну ладно, пока, – сказал я. – Мне в другую сторону.

В последнее время я много думаю. Мне казалось, что я давно воздвиг пропасть между школьными годами и нынешним временем. На днях, идя домой из института, я сорвал у обочины тротуара одуванчик – белый пушистый шарик. Подержал за стебелек, не дыша, потом к-а-ак дунул! Невесомые парашютики разлетелись веером и растаяли в воздухе. Так и мои воспоминания. Но парашютики улетают навсегда, а воспоминания возвращаются. Я кое-что снова стал записывать. Но уже не беспокоюсь, что отец прочтет. Он уверен, что я стал взрослый и бросил детские глупости. Я, когда пишу, будто разговариваю с кем-то. И этот кто-то находчивее меня, и даже иногда подсказывает мне. В последнее время подсказывает, что можно бы съездить в одну маленькую восточную страну. Полюбоваться на пальмы и покупаться в море. Ну, не глупость ли?..

Сначала Нина глянет на меня очумелыми глазами, но потом-то. глянет другими! Конечно, я насильно отнимать ее у Левки не стану, она сама выберет. А после того, как «выберет», я сниму шляпу и – адью, мадам! Не хочу мешать вашему счастью! И грустно прочитаю: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом, что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?»

У Нины потекут слезы, но я этого уже не увижу, поскольку буду удаляться дальше и дальше.

Да-а. Вот намечтал-то глупостей. Но все-таки приятно думать, что вполне возможно все это проделать. Думаете, голубчики, что оставили меня в прошлом? Ну-ну.