Текст книги "У Судьбы на Качелях"

Автор книги: Римма Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Ну а мы пойдем в Антошин кабинет, побеседуем, – распорядилась Лиза. Это тоже Антону не понравилось. Вышел бы я с Леной за дверь, и мы сами бы поговорили. Какой у нее взгляд беспомощный. Лиза как танк – раздавит! Но пришлось плестись за ними. Впереди ступала тяжело и прочно Лиза. Что-то слишком уверена в себе – ну конечно, ведь в ЕЕ доме, на ЕЕ территории. За ней неслышными мягкими шажками Лена. Антон с удовольствием, несмотря на тягостное происходящее, оглядел ее тонкую талию и ровные, слегка загорелые ноги, тяжелый узел волос и ощутил явно несвоевременный тонус. Идиот…как раз во-время… Хорошо бы сейчас слинять, пусть сами разбираются, не убъет же Лиза ее. Хоть бы позвонил кто-нибудь, можно заявить, что срочный вызов в фирму. Но телефон молчал и пришлось участвовать. Мило поговорили. Как кого зовут, про погоду, про детское непослушание. Лиза даже чаю с домашним печеньем на подносе принесла, и Лену с собой в кухню взяла – печенья детям занести.

Лена молча пила чай, изредка кивала гладкой русой головкой в ответ на Лизины вопросы: не слишком крепок ли чай, и как печенье, и изредка хлопала темными, аккуратно подкрашенными ресницами – вверх-вниз, вверх-вниз, и явно находилась в смущении. Говорить пришлось Антону, парируя нелицеприятные Лизины вопросы и бесстрастно-равнодушные междометия. Ну конечно, познакомились совершенно случайно, в магазине. Живут они недалеко, помог донести покупки. Девочка сразу к нему прилипла. Раза два еще помогал, подвозил на машине из супера. Но девочка поняла всё по-своему и стала называть его папой. Стала скучать и даже плакать. «Ах, так?.. В самом деле? – прерывала его сбивчивый рассказ Лиза. – Ну-ну… Бедный ребенок!» – заключила она и у Антона немного отлегло от сердца. Конечно, вряд ли Лиза до конца поверила, просто не подает виду. Что будет потом, какие еще выяснения – лучше сейчас не думать. «Ну ты же понимаешь, Лизок, я люблю детей, кучу бы заимел. жалко мне стало ребенка». Что-то я не то несу, прямо детский лепет.

– Все не так. Или не совсем так, – вдруг заявила Лена и взмахнула два раза ресницами. Ее наивно-беспомощный взгляд вдруг обрел неожиданную твердость. – Я люблю Антона. Машенька его обожает. И он любит НАС.

И всё, она умолкла. И, не опуская глаз, смотрела на растерявшуюся Лизу. Из этой ужасной ситуации Лиза не могла бы выбраться без потерь. Но она все же нашлась.

– Конечно, Антоша прекрасный человек и хороший отец, к нему все привязываются… Приходите к нам в гости. Если что-нибудь срочно понадобится, Антоша с удовольствием поможет. Можно даже детей свезти в зоопарк. Правда, Антоша?

Антон кивнул. Ни одного слова он произнести был не в состоянии. На него рушился камнепад, снежная лавина, потоп. Зачем, зачем Лена так…Ведь всё можно было утрясти, наладить, без Лизы, вдвоем… А что теперь будет…

– Вы меня не совсем правильно поняли, – очень мягко сказала Лена. К ужасу Антона, она не собиралась отступать. – Или не хотите понять. – Она немного подумала. – Антон действительно любит детей, он даже. – Лена многозначительно запнулась и продолжила: – Он не оставит Гришу совсем. Он будет вам помогать. сколько сможет.

Лиза пошла красными пятнами. Лене хотелось расставить точки и ей это удалось. Через минуту Антон понял, что недооценивал свою жену. Обычно тактичная и неспособная на грубость, она резко встала, смахнув при этом рукой свой чайный прибор, он слетел со стола и с грохотом разбился, Антон и Лена вздрогнули, но Лиза даже не покосилась на пол. Она не нечаянно. Даже сервизную пару не пожалела.

– Вон! – отчетливо произнесла Лиза и указала пальцем на закрытую дверь. – Не-мед-лен-но вон! – по слогам сказала она.

Лена не шевельнулась.

– Машенька там играет с Гришей… мне не хочется отрывать ее, – тихо сказала она. – Не всё так просто, как вам, Лиза, кажется…

Лиза села, не села – грузно плюхнулась полным телом на стул. Антон был в полной прострации. Но он почувствовал, что пора вмешаться. Иначе он будет выглядеть полным идиотом.

– Лиза, ты перегибаешь палку… Я сейчас провожу гостей, и мы… мы поговорим. Сейчас скажет: собирай вещи.

– Хорошо, – вдруг согласилась Лиза. – Идите. Поговорите. Но не очень долго. Мы ведь собирались сегодня кое-куда съездить, ты не забыл?

– Я помню, – ответил Антон. Он давал понять Лизе, что вернется. Встретившись со спокойно-насмешливым взглядом Лены, он догадался, что она в этом не уверена.

Но Антон вернулся. Он решительно договорился с Леной, что она не будет больше предпринимать ничего подобного, и они не расстанутся навсегда. «Всё утрясется, из каждого положения есть выход, и не один», – сказал Антон. Лена кивала, смотрела на него беспомощно-покорно, а на донышке ее светло-серых глаз затаилось столько воли и твердой силы. Машенька всю дорогу крепко держала Антона за руку, а второй рукой прижимала к груди белого пушистого зайца. Она не вслушивалась в слова взрослых. Ей и так все было понятно. Они с мамочкой не оставят папу, они заберут его к себе, насовсем. А Гриша хороший мальчик и добрый, зайчика подарил. Она крепче прижала к себе новую игрушку.

– Папа, а Гриша сказал, что ты всехний папа. Да? Антон смотрел в сторону и сделал вид, что не услышал.

Ну вот и ладно. Кажется, я выбрался из этой кошмарной мелодрамы. Леночка все поняла. Какой же она сущий ребенок. Разве можно так напролом? А Лизу он уговорит, убедит ее, что все вовсе не так, как ей представилось. Объяснит, что Лена очень наивная и увидела то, чего нет и никогда не может быть.

– Всё будет хорошо, – вслух сказал он. Лена улыбнулась и кивнула, а Машенька сильнее сжала его руку. Вот и славно, трам-пам-пам – ни к месту пришли слова из песенки.

У Судьбы на Качелях

– Давай, наконец, сегодня пойдем к Игорю, – сказал утром Роман.

– А по магазинам?

– Потом по магазинам. Ну, доставь человеку удовольствие, он же названивает мне на работу чуть ли не ежедневно. Так я звоню?

– Ладно, звони…

Игорь, старший брат Романа, получил в свое отделение новенький аппарат УЗИ, который долго выцарапывал у начальства, и который привел его в восхищение – все болезни можно сразу увидеть на экране, и уже месяц безуспешно добивался, чтобы лицезреть внутренние органы своих ближайших родственников и друзей. Никто почему-то не спешил демонстрировать сокровенные тайны печенок-селезенок, всем было очень некогда. «Здоровые – всегда глупые, и наооборот, – резюмировал Игорь. – Если ты чувствуешь себя сегодня хорошо, это ровно ничего не значит. Вскрытие все покажет», – обещал он. «Все врачи пессимисты, да они и не могут быть иными», – заявила Дина, когда Роман передал ей обычные Игоревы пассажи.

– Что там может быть у нас интересного, – возмущалась она по дороге, – я, может быть, и знать не желаю ничего. Ведь не болит! У тебя болит что-нибудь?

– Пока нет, но мало ли что…

– Н-ну, Рома, ты прямо как старичок, бояться всего начинаешь…

– Конечно, мы ведь с тобой уже пожилые люди, по тридцать шесть стукнуло. Нет-нет, Диночка, я имею в виду только себя! Тебе всегда двадцать пять плюс один. А я… Еще столько же, и завещание нужно писать.

– Ты сначала накопи чего-нибудь существенного, чтобы было что отписать в завещании. Например, дачу построй на Майами! Слабо?

Так, перешучиваясь, они вошли в терапевтическое отделение к Игорю.

Сначала прошел проверку Роман и с явным облегчением поднялся с кушетки.

– Я так и знал. Дина! – позвал Роман, приоткрыв дверь в коридор. – Иди сюда. Завещание писать рано, но дачу строить уже можно. Я здоров как матадор!

– Ну, ты первый пациент у меня, который после проверки заговорил стихами, – улыбнулся в черную бородку Игорь. – А что за дача, и где?

– В Майами, – рассмеялась Дина.

– Ого! А нельзя ли поближе, чтобы я мог со своим семейством на выходные приезжать? Ну, матадор, садись вон туда, на стул. Я должен бы тебя выставить в коридор, да ладно, снизойду по-родственному. Муж и жена не имеют тайн друг от друга. во всяком случае, не должны, – уточнил он. – А теперь вы, миледи, покажите свой животик, а потом и спинку, дозвольте взглянуть на ваши драгоценные внутренности. Нет никаких сомнений, что внутри так же красиво, как и снаружи. О, так ты щекотки боишься! Сейчас ты получишь массу удовольствия. Так. к нашей общей радости, поджелудочная без видимых изменений, желчный пузырь тоже. печень не увеличена, – бормотал он, водя по животу скользкой черной штукой и смотря на экран, который Дине виден был сбоку, но она ничего в этих мелькающих картинках не понимала.

– Итак, весь фасад в порядке, перевернись на живот, теперь с тылу заглянем. так-так. ну-ка, на правый бочок. теперь на левый… ещё разок на правый… Не вздрагивай, ведь не больно. Ляг еще на живот. Ну, хорошо, вставай. Посмотрим еще на снимках. Подождите пока в коридоре. Ну потом, Рома, потом, я же ясно сказал – подождите.

Они сидели в коридоре и молчали. Дина посматривала на часы – успеть бы до закрытия магазинов, очень хочется купить что-нибудь новенькое… Лельке сарафанчик джинсовый неплохо бы, а Роме новые ботинки пора, а себе никак не меньше, чем хорошую косметику, и какое-нибудь чудненькое платье, чтобы достойно выглядеть – на днях в гости приглашены. Ромка вчера та-акую премию получил! Дина только хотела поделиться с Романом соображениями, как лучше истратить премию, но тут Игорь высунул бороду в дверь и кивнул.

– Значит, так… вот что мы имеем… – Игорь разглядывал снимки, словно не успел насмотреться на них. – У тебя, Диночка, в правой почке находится. э-э. – Он посмотрел на Дину, потом снова на снимок.

– Да что там может находиться? – фыркнула Дина, – я их не чувствую, почек, и толком не знаю, как они расположены.

– Незнание не освобождает от ответственности, – буркнул Игорь. – Короче, у тебя в правой почке киста. Длина двадцать три… милиметра, конечно. Диаметр – девять.

– Да? – изумилась Дина. – И что с ней нужно делать? Или ничего не нужно?

– Её необходимо удалить. То есть, делать операцию. – Игорь печальными глазами смотрел на обоих.

Сказанное Игорем никак не укреплялось в сознании. Дина посмотрела на Романа. У него было странное выражение лица. Такое выражение у него бывает, когда Лелька врет про отметки, глядя совершенно невинным взором, но именно в этой невинности всегда и таится вранье, которого Роман патологически не выносит. Но он молчит и, помедлив, отворачивается от Лельки, словно ему стыдно. «Всё, что угодно, только не ложь», – часто повторяет он, и Лелька, прекрасно сознавая свою преступность, тем не менее, отваживается частенько. Хотя, непонятно, зачем, так как на другой день она, примостившись к отцу на колени, шепчет в ухо: «А я двойку вчера получила». Зачем тогда врала? Или вчерашний позор уже не так страшен, как сегодняшний? Тайна детского видения мира. Но в чем-то Леля права – всё ужасное сегодняшнее уже не является таким, когда переходит во вчера.

– Зачем операцию? Дина прекрасно себя чувствует. – Роман переводил глаза с жены на брата, словно надеясь в ком-то из двоих найти себе точку опоры.

– Надо оперировать! – настойчиво сказал Игорь. – Киста, это такая непредсказуемая штука, она может увеличиваться, может. преобразоваться во всякие неприятные вещи. Ну, вы ведь взрослые люди.

– А рассосаться она не может? – упавшим голосом спросила Дина.

– Увы. Я выпишу сейчас направление в урологическую больницу, и с этими снимками ты пойдешь туда. желательно, побыстрее.

Они шли по ярко освещенной вечерней улице и молчали. Роман, как обычно, держал Дину под руку. Говорить было совершенно не о чем.

– А магазины? – вспомнил Роман.

– Что? – переспросила Дина. – А-а… Нет-нет, мне не хочется.

Магазины – что это такое?.. Это уже какой-то другой мир, еще час назад такой необходимый и привлекательный, а сейчас… Этот другой мир находился сейчас по ту сторону ее восприятия, по ту сорону всего… Ходить, толкаться среди людей, покупать – зачем?..

Дина представила: ее усыпляют, кладут на живот и разрезают. как пирог, как многослойный пирог – сначала кожу, потом жировые прослойки (есть же они у нее, у всех есть), потом мышцы, ткани, и – почку. Таким острым блестящим скальпелем. Потом вынимают нечто, и в обратном порядке зашивают стежками, как она зашивает дыру в разорванных Лелькиных брюках.

А если она не проснется после наркоза? Возьмет и не проснется. Сердце – брык, и остановится. Тогда что? Молодой, свежий труп, как шутит иногда Игорь. Ей ведь еще никогда не давали наркоз. Может, у нее непереносимость… И вообще, как это мерзко – спишь, а в это время с тобой что-то проделывают, копаются внутри. Дину передернуло.

– Ну, что ты? – Роман крепче сжал ее локоть. – Может, всё же пойдем?

– Нет. Пойдем домой.

Домой! Укрыться, забиться в норку, спрятаться. От уличного шума, противной суеты, мельтешения чужих неприятных лиц, куда они все спешат, бегут, толкаются, веселые, ЗДОРОВЫЕ…

– А в чем же ты в гости пойдешь, – пытался завести ее Роман, – у тебя же надеть нечего!

– В гости? А зачем?

– Как зачем… – Роман смешался. – Нас ведь ждать будут…

– Ну и пусть, мне как-то всё равно.

– Ну, мать, ты сразу и скисла. Все будет хорошо! Чик-чик, и домой!

– А тебе делали когда-нибудь чик-чик?

Не-ет… А, делали-делали, гланды вырезали, потом мороженое давали. Много!

– Ты мне тоже купишь мороженое? – усмехнулась Дина.

– Поскольку ты мороженое не любишь, я тебе куплю много-много шоколадных конфет, самых лучших, и вы с Лелькой будете есть их вместо обеда, завтрака и ужина.

– А если я умру? – поинтересовалась Дина.

– Что ты болтаешь, глупышка. Такая большая, и такая…

– Дура. – Закончила Дина.

Оба засмеялись, но не очень естественно, как будто заставили себя засмеяться.

Не так скоро дело делается, как бы хотелось. Или не хотелось. В больнице Дину записали на очередь, велели звонить, но не раньше, чем через месяц – много народу записано. С одной стороны хорошо, значит, ничего нет срочного, а с другой стороны – жить в ожидании. Пожалуй, это даже хуже, думала Дина. Какая же тут жизнь? Жди и думай. Может быть, это последний месяц, а потом всё закончится этаким красивым словом FIN, как пишут в конце американских фильмов. То есть ФИНАЛ.

Как же тут жить, ходить на работу, целовать Лельку, заниматься любовью с мужем. какое противное выражение, и кто его придумал – заниматься любовью. А то еще хлеще – трахаться. Заниматься траханьем. Заниматься можно чем угодно, но не любовью. Это ведь не занятие. Или занятие? И что за глупости лезут в голову? Какая разница, как это называется, если не хочется ни-че-го. И конфет не хочется, а Ромка всё тащит и тащит коробки. Решил накормить НАПОСЛЕДОК? Даже Лелька уже объелась и нос морщит. Лельке ничего пока не сказали, ни к чему заранее травмировать. Еще натравмируется, когда. Опять эта тягостная и пугающая мысль о FIN.

Может, всё обойдется, конечно, обойдется. Всё будет прекрасно и замечательно – FINE, как говорят по-английски (однако, как близко к FIN, всего одна буковка). А по-еврейски – бэсэдэр. Одна приятельница уехала туда, и в письмах вставляет словечки. С подтекстом, мол, учи потихоньку свой родной язык. Но она никуда не собирается, хотя любой язык знать неплохо, да где же время на изучение взять. Тем более, сейчас. НЕТ ВРЕМЕНИ.

Больше поразмышлять на тему времени в этот раз Дина не успела, потому что явился Роман и с неописуемой радостью на лице стал махать красочным проспектом.

– Я тебе подарок принес! Путевка! Путешествие! Тур!

– Зачем?

– Не зачем, а куда? Такой вопрос должна задать настоящая женщина!

– Зачем? – упрямо повторила Дина.

У Романа стало обиженное лицо. Когда он обижается, его надо гладить по голове, потрепать за уши, чмокнуть куда-нибудь, обозвать сенбернарчиком и другими придуманными словечками – когда-то, на заре их совместной жизни, но Дина только рассматривала без интереса яркие картинки.

– Послушай… так это же тур по Израилю!

– Дошло, наконец… Ты же говорила когда-то, что хотела бы съездить.

– Когда-то… – пробормотала Дина.

– Ты же нигде не была, поездишь, развеешься… Да перестань ты думать об этой чертовой операции! Езжай, развлекайся, отдохни!

– Ага. Любовника тоже можно завести?

– Разумеется. Я тебе разрешаю. Но только на двенадцать дней!

Роман погрозил пальцем.

– Почему на двенадцать, тут написано: комфортабельный отдых 15 дней.

– Ну, день прилета не в счет, потом пока осмотришься, туда-сюда, пока выберешь объект, день отъезда тоже не считается, некогда будет.

Они оба так хохотали, что на Дину напала икотка, и Роман отпаивал ее холодной водой, а потом Роман отнес ее в постель, и они «занялись любовью». «Занимался» больше Роман, а Дина, закрыв глаза и, видя пред собой одну черноту, ощущала странное состояние подвешенности, словно бы ее уже нет ЗДЕСЬ, на этом ложе, но еще нет и ТАМ, на другом. и почему бы не съездить в этом промежутке в тур?..

Приехав, вернее, прилетев в Израиль, Дина частенько вспоминала фразу, скептически брошенную одним очень популярным телевизионным ведущим: «Я никогда не был в Израиле, но мне кажется, что это такая провинциальная дыра.». Дину тогда даже покоробило высказывание очень симпатичной ей личности – симпатичной вовсе не тем, что он еврей, она никогда не отдавала свои симпатии по национальному признаку, и она подумала: если ты еще не был там, так зачем же «вещать» на всю страну уничижительные слова. Съезди, а потом расскажи, со знанием дела.

Израиль оказался совсем не дырой, и Дина (как впрочем и все туристы) была мгновенно им очарована, может быть, потому, что других стран не видела, и в никаких других морях, кроме Черного (да и то давно) не купалась, промелькнула даже мыслишка: а ведь вполне возможно – приехать сюда всей семьей и остаться здесь навсегда. если бы. Если бы некий маятник в голове всё время не отстукивал: осталось столько-то. два понедельника. один понедельник. Почему именно она считала понедельники, было неясно. Да и не важно. С таким же успехом можно было считать субботы, или воскресенья. Но возвращение домой выпадало на понедельник, а во вторник, или в среду её уже могут взять в больницу. Хотя, этот внутренний подсчет, скорее всего, подсознательно и предопределил ее дальнейшие поступки. Во всяком случае, потом, когда, казня себя и сожалея (или не сожалея, в зависимости от настроения), и ища первопричины – найти причину – найти хоть крошечку оправдания случившегося (позора? счастья? помешательства?), она неизменно возвращалась к первым дням приезда, когда она «считала понедельники», а Арик на экскурсиях постоянно держался поблизости и часто заговаривал с ней, а потом и сел в автобусе рядом, настойчиво и обаятельно попросив ее соседку Мэри, очень приятную пожилую женщину с ореховыми грустными глазами, поменяться с ним местами, и та сразу согласилась, поскольку у Арика было гораздо лучшее место – впереди, с хорошим обзором.

А может быть, всему виной (она добросовестно выискивала причины своего безумного «падения») внезапный переход из сырой, слякотной весны в приятное, обнимающее всё тело тепло, с небес льется бесконечное солнце, а под ним синее, искрящееся море, и цветы, цветы… Цвели не только кусты и клумбы на улицах и вдоль дорог, Дину восхитили высокие деревья, окутанные нежно-сиреневым цветом (но не сирень!). Проходишь под таким деревом, ступаешь по ковру из опавших цветков – идешь по сиреневой земле. В этой стране всё было непривычно. Даже тонкий серпик месяца висел рожками вверх, как будто улыбался сверху, и звезды были не те, что в России – не видно ни Большой ни малой Медведиц, и вообще звезд мало, надо всматриваться, чтобы их увидеть, только одна звезда сияла крупно и ярко.

А море слепило глаза, люди веселые и загорелые, и русский язык слышен на всех углах. Что за чудная страна – столько тепла, цветов, о фруктах и говорить нечего, они всюду – на уличных прилавках, на рынках, в магазинах – разноцветные фруктовые горы! И еще повезло – спутники в тургруппе все милые и доброжелательные, и тоже поголовно в восторге.

Внутри потихоньку отмякало, тоскливая тяжесть отступала, мир представал ярким и блестящим, как новенькая монета. Хотелось смеяться и плакать одновременно. Действительно, на этой земле были одинаково равные причины для смеха и для слез.

Вся группа пребывала в восклицательных восторгах от окружающих красот и неумеренного поедания всяческих фруктов. Правда, после посещения Стены Плача и музея Яд-ва-шем веселые настроения поупали, но не у всех. Один молодой и задиристый, с коротким ежиком ненатурально белых волос, был настроен весьма скептически, и он громко заявил: – Ну что вы всё, евреи да евреи, русских раз в пять больше погибло, а мы ведь таких музеев не устраиваем!

Его девушка (или невеста) закивала головой и с высокомерием на нежном личике откинула со лба золотистую гривку. Мэри, с налитыми скорбью ореховыми глазами, цыкнула на него: – А ты где сейчас находишься? В Израиле – родине и пристанище евреев, о ком же они. мы должны ЗДЕСЬ помнить? О своих, загубленных и сожженных! А вы делайте себе в России музеи, кто вам мешает?

– У нас есть… – смешался парень.

– Есть, есть… Только что вы из них сейчас сделали, посдавали в аренду всяким торгашам. – Мэри поморщилась, потерла рукой грудь и отвернулась. Гидша, тонкая, миловидная и черноглазая девушка звонким голосом мгновенно притушила «межнациональную разборку»: «Садитесь, садитесь в автобус, нам пора!»

Дина продвигалась в толпе к дверям комфортабельного длинного автобуса, и вдруг перед ее носом возникла рука с небольшим алым цветочком на тонком стебельке.

– Но здесь же нельзя рвать, ведь предупреждали, – шепнула она, беря цветочек.

– Нельзя, – покаянно сказал Арик, – но я же толькО один…

Они сели на свои места. Уже третий день они сидели рядом, с той экскурсии в Хайфу, когда Арик поменял свое место. Сначала она смущалась и терялась в догадках, почему он так поступил, вон сколько молодых девочек в группе, целая стайка, а он много моложе ее, может быть даже лет на шесть, а то и на восемь. Но Арик быстро избавил ее от стеснения, он всё время улыбался, забавно рассказывал еврейские анекдоты, и акцент у него тоже был забавный – ударения ставил неправильно. Высокий, поджарый и светловолосый – по виду явный прибалтиец. «Вы из Прибалтики?», – поинтересовалась Дина. Так и оказалось – коренной прибалт, «рижский еврей», как он выразился. Рядом с ним было весело, но хотелось бы не так часто встречаться с его сине-бирюзовыми глазами, потому что ей тут же казалось, что ее накрывает с головой синяя и теплая средиземноморская волна, и она утонет в ней и даже погибнет. Да что же она так пугается, сколько ей там осталось. понедельников?

За ужином в гостиничном ресторане (он и там теперь сидел рядом, тоже местами поменялся) Арик сказал: – Что-то я утомилСЯ после сегодняшнЕИ экскурсии, не поеду завтРА на Голаны. А ты? (здесь так быстро все переходили на «ты»).

– Я тоже устала, – призналась Дина.

– УстроИМ перерыв, отдохнем… – сказал Арик, ловя ее взгляд.

– Так ты в Израиле (как легко ей тоже далось это «ты»!) во второй раз, всё видел, а я на Голанах не была.

– Ну и что? Отдыхать тоже необходиМО, каждый день поездКА, галоп какой-ТО! Потом – там арабы! – Он сделал большие глаза. – МноГО арабов!

Дина невольно рассмеялась. Они уже остались за своим столом одни и не спешили заканчивать ужин.

– А зачем ты во второй раз сюда приехал? Ты, вообще, кто?

– Я? Я филосОФ, ну что ты смеешься? Я закончИЛ унивЕРситет, теперь хочу еще учиться, желаю стать психоЛОгом. может быть, я приеду сюда жить. В Израиле учиться… как это… дешевле! ОсобенНО репатрианТАМ.

– Значит, ты хочешь стать студентом. – Дина громко расхохоталась, с соседних столиков оглянулись.

– Почему ты опять смеешьСЯ?

– Да так… потому что я преподавательница, в колледже, раньше техникумы назывались, а теперь колледжи.

– Да? – обрадовался Арик. – Так учи меня, поправляй, если я неправильНО скажу.

– Я не русский язык преподаю, а физику. А говоришь ты очень хорошо, только ударения иногда неправильно ставишь, но это ерунда, и мне даже. нравится.

– Это правДА, Дина? – тихо сказал он и положил свою ладонь на ее руку. Дине показался его жест слишком смелым и даже интимным. Ну почему он к ней приклеился? Она же старше его, неужели ему не видно? Студент приволочился за учительницей! За немолодой (ну, не юной) учительницей тридцати шести лет, которой осталось. сколько там понедельников? Дина тихонько потянула свою руку, но он только сильнее сжал ее. – Так что ты решиЛА об завтра?

– «Об завтра», – Дина улыбнулась, – я ничего не решала. – Она выдернула руку и встала. – Пока.

– Пока – это что?

– Пока, это… спокойной ночи. Или ЛЕХИТРАОТ. Или гуд бай.

На другое утро Дина на Голаны не поехала. Она просто не встала с постели и делала вид, что не может проснуться, когда Женя, соседка по номеру, молоденькая и, соответственно своему возрасту, неутомимая, пыталась ее разбудить. «Устала, не поеду сегодня», – пробурчала Дина и, не открывая глаз, отвернулась к стене. Как только Женя ушла, Дина уперлась взглядом в белую стену. Раздумывать на тему, почему не поехала, совершенно не хотелось. И так было ясно. Ясно, что, если еще не влюбилась, то почти.

Всё это чушь. Чтобы с такой скоростью! Да, да, не надо было считать понедельники, и думать, что для нее всё уже кончается. Но она и сейчас так же думает. И готова считать уже не только понедельники, кстати, их полтора осталось, а и считать все дни, все часы, и минуты. Зачем она поехала? Ведь считать можно было (и нужно было) рядом с Романом и дочкой. И провести с ними эти дни и минуты. Во всем Рома виноват. Задурил голову: поедешь, посмотришь другую страну. Да, страна тоже виновата – такая прекрасная, она здесь разнежилась и растеклась киселем по блюдечку. Сюда бы приехать насовсем и жить. Да, здорово было бы. Ну что ж, хоть посмотреть. Другую страну, и еще других людей. Арика встретила. Могла бы никогда не встретить. За годы семейной жизни – ни разу, ничего, даже и близко. Есть Роман, есть ребенок, какие тут могут случиться адюльтеры. Даже мысль такая не посещала. Хотя в юности была влюбчива, но никогда не могла переступить некую черту. Известно, какую. Страх, осторожность, брезгливость, стыд – всё вместе. А с Романом… после регистрации. Регистрация произошла так скоро после знакомства на случайной вечеринке. Мгновенно повлюблялись и через неделю подали заявление. Всё быстро-быстро и «искрометно», как говорил Роман. И только потом стали разбираться, «ху из ху». Ничего, разобрались, и без особых моральных потерь. Процесс «притирания», которым все так пугают, длился недолго, и они благополучно его проскочили, быстренько выявив взаимные несовершенства и приняв их как необходимую данность. Все-таки им обоим было уже по двадцать пять лет, хотя Дине все давали меньше, и теперь никто не верит, что ей тридцать шесть, а она и не убеждает. Она тогда стеснялась перед Романом своей, сказать завуалировано – непросвещенности, и даже втайне сожалела об этом, а подруги как подсмеивались над ней, когда она замуж выходила, называли не иначе, как «девица ты наша». А Роману этот факт понравился. «Моя, и всегда будешь только моей. Поклянись».

Хоть ты и Роман, но я не Джульетта, чтобы клясться, – пыталась она отбрыкаться, смешно ей было. Но пришлось поклясться, чтобы не обидеть новобрачного.

Теперь что, вспоминать эту наивную клятву и следовать ей? Интересно, а если с ней ничего бы не случилось, и никая больница ей не грозила блестящим скальпелем, тогда что бы она сейчас думала? А ничего. Потому что она здесь сейчас бы не была, жила бы и работала спокойненько. Арик. Она даже запах его запомнила – не только одеколона, которым слегка пахнет от него, а именно «его» запах. Руки у него красивые, с длинными тонкими пальцами и ухоженными ногтями, и глаза. Хватит, не надо о нем думать. О чем-нибудь другом, прошлом и хорошем. Роман уже там скучает, Лелечка тоже, брошенный (впервые!) мамочкой ребенок…

Почему-то вспомнились роды. Дина не любила их вспоминать – ничего хорошего там не было. А другие женщины обожают вспоминать этот ужас, может быть, героинями себя чувствуют. А Дина не героиня. Роман отвез ее вечером, когда начались схватки. Она сначала упиралась, не давала вызывать «скорую», твердила: просто мне в туалет всё время хочется, вот и всё, зачем ехать, еще две недели! Но Роман вызвал. Бледный и растерянный, и руки трясутся, будто ему рожать предстоит.

Дина промучилась в палате до утра, и никому дела нет, ори, сколько хочешь. Только раз за всю ночь подошла одна врачиха, Дина и разглядеть ее не успела, как она уже ушла, махнув упокаивающе рукой: «Не время еще!»

По временам она даже сознание теряла, проваливалась в какую-то черную дыру, а потом выныривала, чтобы почувствовать еще в большей мере опоясывающую жуткую боль. На соседней кровати женщина лет тридцати тоже кричала и просилась: «на двор, на дво-ор!». Тоже, значит, думала, что ей в туалет надо. Утром, в светлом промежутке, Дина встала и выглянула в окно, а там, внизу, мама стоит, примчавшаяся с другого конца города. тут опять резанула боль, Дина скривилась и согнулась, подползла почти на четвереньках к кровати. Тут мамочка задала всем жару! Как она потом говорила: «надрала им жопы». Она ворвалась в кабинет завотделением, кричала, что девочка мучается, а вы, мерзавцы, негодяи (ну, конечно, не такие слова кричала, но что-то подобное), не обращаете внимания, да если что случится, я вас всех засужу! и т. д.

Это мама потом уже рассказала. А тогда набежали-прибежали в белых халатах, на каталку, в родильную палату, укол сюда, укол туда. Остальное произошло в тумане, только вдруг крошечное синее тельце возникло откуда-то перед глазами, бледный ротик открылся и слабо пискнул, и Дина опять куда-то провалилась, успев на секунду почувствовать вялое облегчение. Потом она узнала (от медсестры, не от врачей, как же, скажут они), что еще час-другой, и ребенок бы задохнулся.

Девочка уже на третий день стала бело-розовенькая, с нежным пушком на личике, и от нее непередаваемо приятно пахло, она и не знала, что маленькие дети так пахнут (она всегда была чувствительна к запахам), и Дина сразу придумала ей имя – Лилия. Они с Романом не заготовили имя заранее, сначала хотели увидеть ребенка, а потом назвать. В зависимости, так сказать, от первого впечатления.

Теперь Лиле (а называть с первых дней стали почему-то Лёлькой) уже девять лет, такая хорошенькая, волосы густые и вьются, как у Романа. Повезло ей с Ромой, повезло с дочкой (что живую родила), ей во всем везло. До того момента, как к Игорю вздумали пойти. Жили бы себе, и знать ничего не знали… А ОНА, киста проклятая, росла бы и росла внутри.