Текст книги "У Судьбы на Качелях"

Автор книги: Римма Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

ВСЕ БЫЛО ВЧЕРА

Золотые песчинки счастья
Воспоминательно – идиллическая повесть

Борису

«Минувшее, как призрак друга,

Прижать к груди своей хотим».

Ф. Тютчев.

Замечательное было время. Замечательное – можно употребить в двух смыслах: первый – интересное, удивительное. Второй – от слова «замечать». Замечать то и это, откладывать в памяти, чтобы на досуге обдумать, или – заметить и – забыть. А потом, через промчавшиеся стрелой годы, вместившие в себя и крутые повороты судьбы, и множество мелких суетных событий, вдруг с удивлением обнаружить, что помнишь, оказывается, такие вещи, которые теперь представляются поразительными и даже фантасмагорическими, порой очень смешными, но с изрядной примесью горечи, не избытой до сегодняшнего, весьма отдаленного от той поры дня.

Написано многими и многими об этой «фазе смутного времени» – если можно так выразиться, вместившей в себя столько странного и удивительного, но, в пику всему тяжелому и придавливавшему порой полной безысходностью, – счастливого существования, или – жизни, так как любое существование всё равно есть жизнь – наше единственное и не исчезнувшее для нас прошлое. И все, кто пишут об этом времени, ругая, понося и проклиная его, не могут, не удается им спрятать: сквозь все эти поношения виден, его не скроешь никакими словесными ухищрениями – другой подтекст, другой слой, или слои.

И пробивается через эти слои неизменно одно и то же: черт возьми, я же был (была) счастлив (счастлива) именно тогда, но почему? почему? откуда бралось это счастье?.. Всё оттуда – это была молодость! А ее ничем «не задушишь, не убьешь». Уразумев этот вечный постулат ясно и отчетливо, начинаешь лихорадочно искать в своем собственном закопанном слое золотые песчинки, и сколько же их там находится! – и они сверкают оттуда, маня и завораживая чудным блеском.

КРУЖЕНИЕ

Я стою в длинной и злой очереди. Какой это был год?.. Точно не помню, но один из тех, тягомотных, «передперестроечных». Зима. На мне пальто в кофейную косую клетку, с пушистым длинным песцовым воротником. Красивое пальто. Я ношу его уже несколько лет и точно знаю, что еще долго буду его носить. Шапка тоже песцовая и почти новая, потом из этой шапки выйдет превосходный воротник для моей дочки. Но думаю я, конечно, не о пальто и не о шапке. Я думаю о том, достанутся нам или не достанутся по 200 грамм масла на каждого. А если достанутся, то стоит ли снова становиться в хвост очереди и еще купить по 200 г. Некоторые становятся по нескольку раз – кружатся. Но мне жалко своих детей. Что им тоже придется «кружиться», стоять на ногах, слушать это назойливое людское гудение, прерываемое перебранками, матерщиной, а то и драками – за кусочек масла люди готовы изуродовать друг друга.

Сын нахохлился, смотрит в грязный замусоренный пол. Он старший, понимает, что стоять надо – да не то, чтобы ему надо, просто выхода иного не предвидится – разве если масло не кончится, и он недоволен. Очередь не то место, в котором подросток жаждет пребывать. Дети вообще полагают, не особенно при этом вдаваясь в подробности бытия, что всё съедобное и вкусное, появляющееся на кухонном столе – должно там появляться, ну, если не само по себе, то с участием мамы и папы, но для того ведь мамы и папы существуют. Я понимаю его недовольство, но в данный момент ничем помочь не могу.

Дочь смотрит на меня снизу выразительно-вопрошающе – еще долго? Я не знаю, долго ли еще. Но, наконец, нам отвешивают маленькие брусочки, и я говорю не очень уверенно, хотя следует сказать приказным тоном: «Встанем еще раз, зато надолго хватит…» Дети молчат, и мы становимся в хвост очереди, которая за это время стала еще длиннее.

Дома укладываю добытые брусочки в холодильник. «Какие мы молодцы, – говорю я, – теперь месяц не нужно будет стоять за маслом». Дети улыбаются – рады, что «не нужно стоять».

Я вздыхаю. Кроме масла еще много чего нужно, но это уже заботы мои и мужа. Я считаю, что детям без масла никак нельзя. Ни я, ни муж его не едим, но стараемся, чтобы дети этого не заметили. Особенно, дочь. Потому что сын многое и так не замечает, он живет в своем, задумчивом и сложном мире подростка, весьма отстраненного от наших мелочных забот. А дочь внимательное большеглазое существо всё видит и слышит, и наматывает на свои извилинки. Стоит ее позвать кушать, тут же в ответ: «А ты будешь?» Дашь что-нибудь вкусненькое и спешишь отойти, но всё равно этот вопрос догонит тебя.

«Масляные радости» могут быть разнообразными.

Начали продавать фруктовое масло, за ним очереди почему-то не было. Розовые матовые кубы красовались за стеклом, и покупательницы обсуждали, что с этим розовым продуктом можно делать. Одни говорили, что это и не масло вовсе, а подкрашенный маргарин, другие уверяли, что «почти масло», но со сладкой добавкой.

И вот в это «почти масло» я добавляю какао, сахар, растираю, и намазываю детям бутерброды. Они восхищаются: «Шоколадное!» Еще его можно было употребить при выпечке печенья – это ли не замечательно!

СЧАСТЛИВЫЕ КОМАНДИРОВКИ

Детям обязательно нужно есть мясо. Мужчина тоже без мяса существовать не может – хиреет. Эти жуткие очереди за костями – назывался этот продукт в народе «мсяо говюжье», – меня на подвиги не вдохновляли. Да и никто не требовал от меня таких подвигов, – чтобы после работы я стояла за «мсяом» в очередях. Муж «доставал» мясо: свежеее, розовое, с маленькими косточками.

У него каким-то образом возник знакомый рубщик в магазине, и муж заходил туда с черного хода, платил, сколько скажут, и выходил с увесистым свертком. Я знала, что чувствовал он при этом себя не лучшим образом, хотя и не ворованное, но купленное «тайно» – в этом было что-то оскорбительное.

И вообще много-много лет мой муж «доставал» практически всё. Он часто ездил в командировки – в Москву, в Киев, и в другие города. И, хотя там тоже было непросто с продуктами, он умел магически воздействовать на продавщиц, то ли обаятельной улыбкой и приветливостью – неизменно здоровался, то ли интеллигентной внешностью, но они были к нему весьма отзывчивы и порой вытаскивали «из-под прилавка» (о, это чудное понятие, неизвестное нигде более в мире!) припрятанное для «своих».

И вот, когда он возвращался из командировки и появлялся на пороге – в обеих руках по набитой сумке, а в особенно трудные годы то еще и с рюкзаком за плечами (только что в зубах не несу, шутил он), мы все трое бросались к нему, счастливые, что видим его дома, и еще так интересно: что там, в сумках. Оттуда извлекались баночки хороших консервов, колбасные круги, упаковки беленьких, сидящих в ячейках, круглых коробочек финского сыра «Виола», конфеты, и еще и еще.

Каждый его приезд из командировки был для семьи праздником. Становилось шумно и весело, и дети даже забывали (увы, временно) про свои ссоры.

Папа дома. Пусть даже он закрылся в спальне и дремлет, укрывшись газетой, или увлеченно смотрит футбол и машет рукой: «Тихо! Не мешайте! Надоели!», но он есть, он здесь. Он может отчитать, и порой – вгорячах и несправедливо, без всякой жалости будет ставить «банки» на подрагивающие от страха детские спинки и еще удивляться: «Что за визг, подумаешь! Ну и дети пошли трусливые!» Трусливые дети боятся огня и горячих банок, но сын однажды заявляет: «Совсем не страшно, даже приятно!»

Случилось как-то, что муж долго никуда не ездил. Холодильник опустел. Я с ужасом представляла грядущее стояние в вечерних очередях. И тут на работе опять стали «распределять» однодневные путевки в Москву. До сих пор мне такая радость не выпадала. Стоит такая путевка всего-то семь рублей, ночь в поезде, днем вместо музеев по магазинам, опять в поезд и домой. И мне досталась путевка! Но что я, маленькая и слабая (а как же!) женщина в силах привезти – одну сумочку, курам на смех! Конечно, вместо меня «по музеям и выставкам» поехал мой муж. Вернулся, нагруженный так, что свалил с себя в прихожей сумки и сел возле них на пол. «Двадцать копеек в кармане осталось, – сказал он, смеясь. – Между прочим, ВДНХ посетил, там магазин хороший есть». А когда-то нас ВДНХ интересовало только выставочными павильонами. Да уж, бытие явно определяет приоритеты.

В самые тоскливые времена – нет командировок, знакомый рубщик куда-то исчез, в магазинах пустые застекленные прилавки, закрытые серой бумагой, или уставленные трехлитровыми банками с уксусными помидорами (как здорово умели портить прекрасный исходный продукт!), я, нарезая тонкими ломтиками сыр, купленный мужем «по случаю», со страхом думала: это еще не голод, раз я сырные корочки обрезаю и выбрасываю, а если действительно будет голод (как в блокадном Ленинграде), чем мы будем кормить детей? Этот страшный образ «ленинградского голода» все чаще нависал над моей головой и мучил ужасными видениями. Поэтому я обрадовалась, когда (уже в «горбачевские» времена) стали выдавать талоны на продукты, – это была гарантия, что какой-то минимум семье обязательно достанется, так что голода точно не будет.

Водочные талоны (а как же, каждому ребенку тоже положена бутылка в месяц) я меняла у алкашей возле магазина на сахарные – к взаимному удовольствию, но несколько бутылок все же купила, и они стояли в шкафчике, дожидаясь дней рождения, или иных праздников «с гостями».

СЕЛЕДОЧНЫЕ СТРАСТИ

Да, несмотря на такую скудость в магазинах и безумную дороговизну на рынке, приходили гости время от времени, накрывался стол. Как? Чем? На эту тему – пустых прилавков и полных холодильников – множество анекдотов было. Исхитрялись мы, исхитрялись те, к кому мы приходили на очередной семейный праздник, исхитрялся весь народ.

Салаты, салаты (овощи добывались тяжкими трудами в своем крошечном садике-огородике), курица, выстоянная в очереди, налилась соком на банке в духовке, прекрасный торт, испеченный из всего, что нашлось под рукой, неважнецкая селедка – зато под вкусной бордово-свекольной «шубой».

Ах, селедка! Её я не забуду никогда! Но к ней требуется предисловие.

Некоторые продукты мы вдруг стали покупать на работе, то есть в прямом смысле – на рабочем месте. Сотрудники (мужского пола – те, кто помоложе) притаскивали раз в месяц большие коробки с мясом, уже взвешенном по 1 кг. и упакованном в пленку, или батоны вареной колбасы (собачья радость). На эти порции мяса раскладывались бумажки с номерами, такие же номера лежали горкой на чьем-нибудь столе. Взял номерок – найди «свой» кусок мяса, уж какой достался, тому и будь рад.

И как-то быстро привыкли к такому «снабжению». Войдешь в КБ – запах сырого мяса, или колбасный, а потом и квадратные коробки с маслом появились, – нарезали и развешивали (весы выдали в каждую комнату), и сахарный песок привозили на тележках мешками – пол был усыпан скрипящим под ногами сахаром. То ли работать, то ли продукты делить!

Самое удивительное, что работали на совесть (даже обижаюсь, когда говорят, что в Союзе никто не работал), проекты выпускались в оговоренные сроки, хотя были некоторые товарищи, здорово сомневающиеся: а нужны ли эти проекты кому-нибудь?.. Начальники (начальников было много) уверяли, что позарез нужны и устремляли палец вверх – мол, на космос работаем. Интересно, много ли наших приборчиков, один в один слизанных с американских, там летало?.. Тайна сия великая есть.

Так вот, я о селедке. Селедка являлась дефицитом – как, собственно, и всё другое, но ее в то время почему-то вообще не было. Если и давали в магазинах, то днем, а к вечеру только острый дух витал возле опустевшей бочки.

И вот в нашу комнату принесли селедку – три штуки! Столько нам причиталось на 24 сотрудника. Опять номерки, опять, со смехом, «тянули». Селедки мне не досталось. Я пришла с работы. Села на табуретку в кухне. И заплакала. Мое счастье, что никого не было дома – меня бы никто не понял. Из-за паршивой селедки! Да не нужна мне эта несчастная селедка! Но я чувствовала такое унижение! Где я живу? Почему такая чудовищная и оскорбительная у нас жизнь? До чего мы дожили, что делим эти жалкие три селедки, тянем жребий! И еще умудряемся при этом шутить и смеяться! Во что превращается наша драгоценная жизнь, жизнь наших детей – ничтожные радости, незаслуженные страдания, но почему? И за что?

В тот момент я поняла, как я устала от такой жизни. И что ожидает впереди?

А впереди было кое-что еще…

Но тут пришел мой муж и плюхнул на стол передо мной здоровенную жирную селедину. Я посмотрела на нее и осторожно тронула пальцем рыбью морду. Мне почудилось, что она сейчас меня укусит. Вот так и становятся психами.

– Тебе что, не хочется ее чистить? – спросил он. – Так я сам почищу. А ты пока картошкой займись. – Он радостно потер руки. – Ох, как я соскучился по хорошей селедке!

БУМАЖНЫЕ СТРАДАНИЯ

Исчезла в нашем замечательном государстве бумага. Была-была, и не стало её. Провалилась в тартарары. Всегда что-нибудь вдруг исчезало: электролампочки, спички, а теперь пришла очередь бумаги. Все исчезновения нам обычно разъясняли в прессе. Спичек нет – спичечная фабрика устарела и не справляется (одна она, что ли на всю страну). Лампочки пропали – план вовремя не скорректировали, а проблемы с бумагой – так целлюлозный комбинат на Байкале закрыли, экологию портил. Всё и всегда имело разумное объяснение и непременно нам обещали: спокойствие, дорогие сограждане, все упущения и недостатки – временные трудности. Эти временные трудности преследовали бедных сограждан всю жизнь.

Мало того, что вся пресса подорожала, она еще и оказалась в дефиците! То есть, пойти на почту и, как обычно, подписаться на «Здоровье», «Аргументы и факты», «Комсомолку» и т. д. стало невозможным.

На коллектив теперь выделялись несколько подписок, и мы опять стали тянуть жребий. Вот эти переживания были посильнее селедочных. До слез не дошло (это случилось со мной только раз), но было так обидно, что не придется читать все то, что давно стало привычным и необходимым.

Потом пришло время «макулатуры». Макулатурная эпопея длилась несколько лет. Каждую бумажку, газетку складывали в стенной шкаф в прихожей, потом всё это увязывали в пачки, взвешивали и тащили в вагончик за домом – там в обмен получали талоны на книги. Этим занималась вся страна, во всяком случае, ее читающая часть.

Чтобы выкупить эти книги, составляли списки, дежурили ночами, передавая друг другу дежурство. И как все радовались! Ну, собирали, ссорясь с домашними из-за каждой бумажки (ты зачем ее в мусор выбросил? колбасой пахнет? ну и что?), ну, таскали и возили на тележках, ну, дежурили ночами. Зато! Зато теперь у нас есть! Вожделенные «Майн-Риды» и «Дюмы» теперь красовались в книжных шкафах. Чтобы потом, уезжая из страны навсегда, раздаривать их друзьям и знакомым. Но у них тоже были точно такие же книги, и приходилось еще поискать желающих. Все-таки раздали.

Живя уже здесь, вижу у новых приятелей на полках того же «Дюму» и «Спартака» – из того же макулатурного времени. Отправляли в ящиках, контейнерах, платили немалые деньги, и стоят они, никому не нужные – не до того, чтобы перечитывать, а зачем отправляли, теперь и сами не понимают.

НАД ЧЕМ СМЕЕТЕСЬ?..

В том фантасмагорическом времени было очень весело жить. Смеялись над всем. Над престарелыми вождями, а потом над молодым Горбачевым (хотя поначалу здорово ему поверили), над водочными очередями (о, водочка, валюта всех времен!). О чем только не говорили на работе – во время обязательных двухразовых чаепитий. Какие рассказывали анекдоты! И всё это громко! «Всех посадят!» – однажды кто-то сказал. Мы рассмеялись. Но одна сотрудница сказала тихо: – Вполне возможно, что где-то есть подслушивающее устройство. – Все дружно подняли глаза к потолку. А она еще добавила: – Я когда-то слышала, что в каждой комнате есть осведомитель, так сказать, доверенное лицо.

Я мысленно перебрала всех сотрудников. Этот? – ну, нет. Эта?.. Этот?. Никто не подходил на эту патриотическую роль – так мне казалось. Чепуха всё!

Да, мы были беспечны. Время уже наступило такое – беспечное. Говори, что хочешь, ругай, кого угодно.

Однажды, на остановке автобуса возле родного НИИ ко мне подошел незнакомый молодой мужчина невзрачной и неопределенной внешности. Сказал, пристально глядя мне в глаза:

– Какая жизнь наступила тяжелая, вы не находите?.. Ничего нет, за хлебом надо стоять в очереди.

Он выжидательно смотрел на меня. Но я ведь не зря в «оборонке» работала!

– Что вы несете? – возмутилась я. – Нормальная жизнь, не говорите глупостей!

Он тут же исчез, растворился в толпе. Провокатор! Сначала про очереди и бедствующий народ, а потом будет «вербовать» и военные секреты выпытывать! Хотя у меня выпытывать было абсолютно нечего, никаких «секретов» я не знала, только свою узкую специализацию, но всё равно гордилась, что быстро отшила его. Но почему-то никому об этом не рассказала. Мало ли, вдруг кто-то не поверит, что я именно так поступила. Осторожность все-таки сидела внутри – наверное, это было уже «генное».

Опять закипели страсти. Тряпочные. В КБ принесли мужские носки и детскую одежду.

Вот что любопытно: появились люди, которые, целиком забросив свою работу, занимались тем, что где-то доставали и привозили для общества продукты, шмотки, и увлеченно отдались этому занятию. У них глаза горели, когда они появлялись в дверях и сообщали: «Есть мука! Привезли капусту! Молодежь – вперед!»

Носки раздали мужчинам – всем досталось по паре. А на детские вещи тянули жребий. У кого дети выросли, а внуки еще не родились – тоже тянули. Ради справедливости. И потом – когда-то пригодится! Ну ладно, все так все. И надо же – такое «везение»! – мне достался костюмчик для новорожденного. Поскольку «еще» рожать я как-будто не собиралась, я держала его в руках, раздумывая, кому бы отдать. Сотрудница, имеющая маленького внука, сказала, умильно глядя на костюмчик:

– Оставь себе, пригодится, дети вырастут, внуки появятся…

Все с интересом смотрели, как я поступлю.

Я протянула ей костюмчик и заявила:

– Наступит время, и всё появится в магазинах, вот увидите!

Раздался громкий хохот. Никто ни во что хорошее уже не верил. Я покраснела, но тоже рассмеялась. С тех пор меня прозвали «оптимисткой».

Да, я всегда была склонна видеть впереди «розовое», мне и очки розовые были не нужны. И ведь права оказалась! – всё появилось, и еда, и одежда. Но это произошло позже. А тогда.

Мой муж привез мне из московской командировки. ну, то что на бюст надевается. Красота неописуемая, кружева, и бирочка французская. Конечно, если ты женщина, то впереди у тебя кое-что есть. И хочется на эту симпатичную (смею надеяться) часть тела надеть тоже что-нибудь симпатичное, а вовсе не то убогое изделие, что изготавливает наша замечательная легкая промышленность. Но. чтобы мужчина, мой муж! – стоял (не за продуктами!) в очереди?.. А он стоял, и был в этой очереди единственным мужчиной. И взял бы два, но уже не досталось. Я так радовалась! Конечно, я продемонстрировала обновку на себе.

– Да, – сказал муж, – жаль…

– Чего жаль? – не поняла я, подозревая его в каких-то инсинуациях насчет моих «форм».

– Жаль, что такую красоту могу видеть только я.

– Ну, почему? Я всем покажу. В первую очередь, любимому начальнику! Ему будет приятно увидеть сотрудницу в такой красивой одежке.

– Только ты не говори, кто тебе это купил.

– Не скажу, – пообещала я.

Я рассказала об этом близкой подруге. Она смеялась, но откровенно позавидовала. А чему завидовать? У каждого мужчины свое хобби.

Её муж, когда хорошенько выпьет, не может заснуть и по ночам стирает в машине белье, или ремонтирует свои рубашки – переворачивает воротнички протертой стороной назад – а это такой труд! Пьет он часто, и всё белье всегда выстирано, и рубашки в порядке. Красота, но с какой подоплекой!

Я тоже этим занималась: переворачивала воротнички и обтрепанные манжеты. С небольшой разницей – в трезвом виде.

Когда я вижу у мужчины стершийся, и к тому же несвежий воротничок и несменяемый засаленный галстук, я его не виню. Не у всех же мужчин есть подобное хобби, как у мужа моей приятельницы. Внешним видом мужчины должна заниматься жена – такой мой принцип (сразу ясно, что я далеко не феминистка. Они бы меня за сей принцип забросали камнями). Мой муж утром надевает свежую рубашку и выглаженные (хотя бы раз в неделю) брюки.

Но сакраментальный вопрос: «Где мои носки?» был пресечен в самом начале совместной жизни. «Вот твой ящичек, в нем твои трусы, майки, носки. Всё!» Пришлось ему смириться. А сын не смирился никогда, теперь спрашивает у своей жены: «Где мои носки??» А еще говорят, что дети воспитываются на примере родителей. Дудки!

ЧТО ЕДЯТ АМЕРИКАНСКИЕ СОЛДАТЫ

Один раз, по случаю, нашей семье досталась «гуманитарная помощь». Паек американского солдата, видимо, походный. В большом коричневом пакете было много разных пакетиков. Откроешь один, разогреешь в кастрюльке, получишь пюре с ветчиной или с другой добавкой, откроешь другой – сладкое желе, или растворимый в воде напиток. Много там всего было, и постепенно съели всё. Остались только спички с зелеными головками. Пришли к выводу: у американских солдат всё съедобно, и кое-что даже вкусно.

Спасибо Соединенным Штатам, что помнят о бедственном положении нашей большой и, как всегда уверяют, очень богатой страны!

Зато мы теперь знаем, что ест бравый американский солдат в походе, а то откуда мы бы это узнали? Что едят наши солдаты – это великий военный секрет, один из многих секретов, надежно скрытых от наших глаз и ушей. Надо надеяться, что хоть спички с коричневыми головками у них есть. Но наши солдаты еще ни разу своим пайком с нами не поделились. Может быть, очень даже вкусно, кто знает.

О, ЖЕНЩИНЫ!.. Или, как выжить в женском коллективе

О! Прибавка всем! – кому 10р., кому 20р. – пошли в ресторан? – Конечно! – благословленные «брежневские» времена.

И идем веселиться и танцевать. Тогдашний начальник нашего констукторского отдела полный и вальяжный Жан (уже не помню отчества) приглашает меня на танец. Я – новенькая, работаю всего два месяца в коллективе, и в его укладе пока не разобралась. Мне все нравятся, но уже вижу, что существует дележка на «группы», и взаимные сплетни по уголкам. Пик сплетен – после прибавки: «Почему ей 20, а мне только 10! Конечно, если лизать начальству зад.». И далее в том же духе.

Жан говорит, прижимая меня к себе: «Богиня!» – он уже здорово «накачался». Я улыбаюсь и киваю. Я уже наслышана: в этом состоянии для него все молодые женщины «богини». После очередного тоста за столом Жан танцует с другой сотрудницей и что-то говорит, почти навалившись на нее. Я беспокоюсь: не упали бы оба. Не падают – дама ловко ставит его в устойчивое положение.

Они уже знают все мелкие грешки и недостатки друг друга – работают в этом, почти неизменном составе, много лет. А меня приняли туда «по блату» – с улицы в НИИ не брали. При приеме Жан поинтересовался у порекомендовавшей меня родственницы (она потом рассказывала мне и хохотала): не еврейка ли, и еще – не беременная? «Нет, что вы?» – успешно солгала она. Что я была не беременна – это факт, а вот насчет другого вопроса… Но в анкете этот другой факт отражен не был, как и в паспорте. А лицо у меня вполне «интернацинальное» – от смеси черт русского папы и мамы-еврейки.

Но, разбирающийся – всегда разберется, особенно, услышав мою слегка картавую речь. Жан не разбирался. Но он был всего лишь начальник, подчиненные – они умнее в некоторых вопросах. Да и в чем виноват Жан? Ни в чем. Установка была такая, он только выполнял её.

В женском коллективе свои трудности. «Перемывание косточек и выплевывание их в форточку» – само собой. Демонстрация новых нарядов – обязательно. Плохо скрываемая зависть камуфлируется: да, материальчик ничего, но фасон. Убедившись, что фасон, хотя и модный, но не слишком удачный, все успокаиваются.

Стараешься вести себя, не особенно высовываясь, никому не навязываясь и соблюдать корректность. Но… вышли «Известия» с моей статьей на «семейную тему». «Ах, она еще и пишет!» Да, мало того, что в обеденный перерыв с мужчинами в шахматы играет, она еще и…

Интересно, когда же она детей воспитывает и мужнины рубашки стирает?

Да, выделяться нехорошо и даже некрасиво. Немедленно бросить писать и играть в шахматы! А то и вправду дети убегут на улицу «самовоспитываться», а муж – надо посмотреть, не надел ли он сегодня несвежую рубашку?

Есть у меня один, ну не принцип, но склонность: видеть (и искать) в людях положительные черты. Черт с ним (с ней) – потом разочаруешься, но всё равно стою на своей позиции: «Ну, пусть она злая и часто говорит гадости, она в этом не виновата – муж пьет, ребенок не хочет учиться… Эта всем завидует? Ну и что? На самом деле она добрая, ни в чем не откажет». Конечно, этот постулат, что все люди хорошие (хотя бы частично), неоднократно давал осечку, и уколы от таких осечек были довольно чувствительные.

Я сама не сахар, не мед, не патока. Не нравится – не ешьте. Я не Мона Лиза, чтобы всем нравиться (и что находят в этой уродине с плоским лицом и маленькими глазками). Не умею льстить, даже подругам. Всякие сюсюканья, аханья и восхищенные причитания увольте! Нет способностей. Наверное, чего-то во мне не хватает. Ну скажи ты ей, какая она чудная и ля-ля-ля. Ан, нет, не скажет. Зато: «ну что ты всё терпишь и терпишь, выгони его к чертям, самоуважения никакого у тебя нет!» – это пожалуйста. Ну, кому понравится: са-мо-ува-же-ния у нее нет. Себя-то ведь все уважают.

Я весьма уважала (много лет) одну сотрудницу. И не я одна. Обо всём у нее свое мнение, она читала то и это, возле ее стола присаживались «поделиться».

Я, правда, не присаживалась – советы мне не нужны, так сказать сама себе режиссер. И вдруг я слышу, и при том, громко: «Виктор Семенович (начальник лаборатории) подарил мне саженцы. Надо же, еврей, а хороший человек».

Мне на голову ледяной айсберг свалился. В комнате тишина – многие ушли на обед, сидят несколько человек, все очень заняты: уткнулись в газеты и журналы, жуют бутерброды.

Виктор Семенович – добрейшая душа, умница, все к нему прекрасно относятся (по своей обычной наивности я думала, что достаточно быть хорошим человеком, чтобы тебя уважали).

Я, как несчастная рыба, выброшенная жестоко на берег, открывала и закрывала рот, но слов не нашла. А зря! Потом не раз об этом жалела, но все мы находчивы и остроумны задним числом.

Я охладела к этой женщине навсегда.

Да, не раз приходилось слышать всякое мерзкое и неприятное, не в свой адрес, а «вообще».

Когда я только пришла в новый коллектив и как-то услышала рассуждения о «волосатых еврейских лапах», громко сказала:

– Я еврейка и прошу в моем присутствии не вести подобные разговоры.

Какая тишина повисла в комнате! Видимо, такого они еще не слышали.

Очевидно, многоуважаемая дама забыла о моем заявлении, или, наоборот, очень хорошо помнила.

Одна знакомая (вместе рожали, потом ходили некоторое время друг к другу) однажды высказалась: «Ты мне очень нравишься, совсем не похожа на еврейку». Она имела в виду вовсе не внешний вид. Я посмотрела в ее блекло-невинные, слабо отражающие мыслительный процесс, глаза и только вздохнула.

Пришла к нам в КБ новая сотрудница – Нина. Полная, с квадратообразной фигурой, но – красивое лицо с синими глазами и острый язык. Это был тот редкий случай, когда я могла возненавидеть человека.

Анекдоты про евреев – это каждый день и желательно в моем присутствии. Ладно. С чувством юмора у меня иногда проблемы. Заходит молодой парнишка из лаборатории (кстати, евреев у нас работало много) и призывает нас всех встать и сделать зарядку (как раз она по радио звучала).

Нина встала и, подбоченясь в крутые бока, заявила:

– Ну, ты, еврейский засранец, будешь еще мне указывать! Парень сделал вид, что ничего не слышал. Многие поднялись и стали делать зарядку. Но ни-к-то ни-че-го не сказал.

Антисемитизм – личное дело каждого. Не любишь – не люби. В нашей стране «семитофобия» сколько лет негласно поддерживалась?

Ну что об этом говорить! Мир не изменишь, он давно сложился. И люди сложились, с младых ногтей впитав: еврей плохой, такой-сякой.

Вот такие-сякие евреи и двинулись в Эрец Исраэль, когда Горбачев ворота открыл. Что они здесь увидели, и что получили (или не получили), это другая тема. Непростая.

Но. не буду врать и сгущать краски. На работе я чувствовала себя вполне комфортно (за редкими вышеописанными случаями) и каждое утро шла туда с охотой. Жалела тех женшин, которые утром постанывали: «Ох, опять я сюда пришла! Как надоело!». Мне не надоедало. Всегда тянет незаконченная работа, а потом с интересом принимаешься за новую. И общение с разными людьми – где ты его, сидя дома, возьмешь? Утром хочется туда, вечером – сюда, домой. Тем более что подруга обещала зайти.

Мои подруги – полный интернационал: армянка, еврейка, почти еврейка (то есть, не знает, к какой из двух сторон себя лучше отнести), русская, русская.

Рассказывать о подругах не буду. Хорошо «изобразишь» – окажется, недостаточно хорошо, плохо – упаси Бог. Я их всех люблю. И часто вспоминаю наши «девичники» (как здорово посидеть без мужей!), или беседы тет-а-тет.

Мы знали друг о друге всё и были больше, чем родственницами. А если одной из них приходилось тяжко – советы так и сыпались на ее голову (вопрос – нужны ли они ей, главная её задача ведь – высказаться).

Прощаясь, они надарили мне сережек (люблю висюльки в ушах), а одна, уже на вокзале, сняла со своей руки серебряный перстень с хризолитом и отдала – на счастье!

Надеваю сережки – вспоминаю, надеваю на палец перстень – вспоминаю. И просто так вспоминаю тоже.

 
Говорим по телефону —
Слышу грустные слова.
Тут я дома и не дома,
Там зима, а тут жара,
Тут чужая и своя
Непонятная земля.
 

СНИКЕРС ВМЕСТО РЕСТОРАНА

Началась очередная фантасмагория. Деньги обесценивались со скоростью звука. Сегодня ты на эту сумму что-то купишь, завтра бумажек понадобится вдвое больше. Зарплата менялась каждый месяц, но за ценами не поспевала.

Была у нас в конструкторском отделе «касса взаимопомощи». В каждую получку мы исправно – годами! – вносили в нее, когда рубль, когда два. Я шутила: собираю на ресторан, когда пойду на пенсию. И вдруг мы все побежали на другой этаж – выходить из «кассы». Теперь эти накопленные деньги выглядели жалкими копейками, какой смысл их там держать! Получила я свои 180 рублей. В перерыв купила в киоске «Сникерс» – как раз хватило. И съела его сразу целиком. Съела ресторан. И, смеясь, рассказывала об этом.

Конечно, это было смешно. Получали тысячи, и их не хватало. Я еще не знала, что скоро мы все будем «миллионерами», и миллионов тоже будет не хватать. А потом опять все станут «тысячниками», и всё пойдет по новому, еще худшему, кругу – но это уже без меня.