Текст книги "Епитимья"

Автор книги: Рик Р. Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Он почувствовал приступ тошноты, вспомнив, как однажды раскаленный утюг коснулся нежной кожи у него на животе, и крепкую руку тети Адели, которую она уткнула в его грудь, вынуждая его стоять смирно, чтоб он не брыкался и не фыркал, стараясь уклониться от утюга – от боли.

Но она должна была сделать это. Иначе невозможно. Дуайт снова поднял голову и посмотрел на тетю. У нее на лице застыла слабая улыбка – знак их полного взаимопонимания в вопросах воспитания. Она говорила:

– Итак, если ты ухитришься не испортить своей игры, я смогу тобой гордиться. Бери всю эту грязную орду и делай это быстро, Дуайт. Делай быстрее.

Ее рука в его ладони становилась все более эфемерной, все более нематериальной – сначала она на ощупь была похожа на хлопчатобумажную ткань, потом на марлю и наконец превратилась во влажный холодный туман. Он смотрел, как она тает в темноте, но он знал, что теперь она с ним останется навсегда.

– Тетя Адель, – прошептал он.

Получасом позже он внезапно очнулся, вышел из забытья. Оглядел комнату, будто вещи, среди которых он жил так долго, вдруг стали незнакомыми. Сел в кресле, протирая глаза. Маленькие электронные часы в другом конце комнаты показывали 2.15. Вокруг полная тишина: непрерывный поток машин, мчащихся мимо его дома, наконец поредел и постепенно превратился в тонкую струйку.

Поднимаясь, Дуайт думал: весь мир спит. Он любил эту пору суток: возникало ощущение полного одиночества и могущества в мире.

Внизу эти твари, вероятно, ожидали своей вечерней еды. Сегодня они есть будут поздно, но они не могут на него пожаловаться: ведь он кормил их даром.

– От доброты сердца, – сказал Дуайт и направился к двери кухни.

В кухне он прихватил пятигаллонное ведро из пластика, которым пользовался для кормления зверей. Подойдя к кухонному буфету, он достал коробку с кошачьей едой, предназначавшейся в свое время полосатому коту Питти Сингу. Когда жена и дочь покидали Дуайта, они оставили чуть ли не целый ящик этого добра. Божественное Провидение. Дуайт взял три банки и вскрыл их с помощью электрической открывалки. До сих пор он не знал, что с ними делать. Теперь он обнаружил, что они составляют прекрасную основу корма для этих тварей. Для их ужина. Он вывалил месиво в ведро, потом вернулся к холодильнику.

– Посмотрим, – бормотал он, – чем мы покормим наших дорогих ребятишек сегодня вечером. – Он открыл несколько контейнеров «Тапперуейр» и нашел в них целый ассортимент закусок, настоящий пир: бобовый суп, тушеное мясо, пирог с яблочной начинкой «Пепперидж Фарм» и немного макарон. На этих объедках еще не появилась плесень – ни в одной банке.

Как им повезло! Он нашел бутылку с деревенской заправкой для салата «Ранч» и вернулся к ведру, вывалил туда все и размешал. Чтобы месиво получилось однородным, он вернулся к холодильнику и взял бутыль с молоком. Молоко увлажнило еду и довело ее до нужной консистенции, чтобы ее можно было лакать прямо из миски.

Дуайт вывалил пищу в три отдельные суповые миски, поставил их на поднос и направился к лестнице.

Джули снова наверху. Темно. Лунный свет просачивается сквозь прозрачные занавески, бросая на все предметы серебристый отсвет.

Вот кресло со скошенной назад спинкой. Джули поворачивается и видит то, чего не заметила сразу, когда он привел ее в тот день в гостиную, – маленький телевизор на хромированной подставке. Телевизор мерцает голубоватым светом, и от него в комнате делается светлее. Экран становится все ярче, и вдруг на весь экран – лицо Наны. А за ним Джули видит неприбранную жилую комнату их трейлера. Нана смотрит на нее с экрана: лицо ее – маска страха и смущения.

Джули подбегает к телевизору, вглядывается в него, прижимает к экрану руки.

– Я боюсь, Нана. Мне страшно, – говорит Джули изображению, и по ее лицу катятся слезы.

– Джули! Джули! Где ты? – Лицо Наны искажено, его прорезали морщины и борозды, оно выражает беспокойство, она все пристальнее вглядывается в темноту.

– Я здесь, в стране Оз, Нана. Я заперта в замке злой волшебницы. Я пытаюсь вернуться домой, к тебе, Нана.– Образ на экране начинает мигать и дергаться. Раздается треск, и лицо Наны тускнеет и начинает исчезать. Джули прижимает руки к экрану и кричит: – О Нана, не уходи! Я так боюсь. Вернись! Вернись!

На экране возникает мужское лицо. Бледные глаза и широкая улыбка. Он передразнивает ее:

– Нана! Нана! Вернись! Я покажу тебе Нану, моя прелесть!

Смех человека заполняет комнату. Экран становится расплывчатым, по нему идет рябь и уходит куда-то в темноту, отголоски смеха все еще звучат в комнате.

Джули проснулась. Она уже привыкла к запаху собственных экскрементов и пота. Волосы ее свалялись и прилипли к голове. После стольких дней, проведенных в кромешной тьме, она привыкла улавливать каждый звук, даже самый слабый. Теперь она различала шаги человека на лестнице в подвал. Они приближались. Раньше она видела... но она не хотела об этом думать, не хотела, чтобы ее мысли возвращались к этому.

Она позволила своим мыслям унести ее назад в Честер, Западная Вирджиния, где она часто бывала с Наной. Они обсуждали много разных вещей, и Нана соглашалась дать Джули еще один шанс. Джули снова вернется в школу и получит аттестат об окончании и станет кем-нибудь. Сейчас Джули видела лицо Наны над собой, она убирала со лба выбившуюся прядь.

Крышка, теперь уже сломанная и расщепленная, соскользнула с ящика. Джули оцепенела. Она смотрела вверх, поворачивая голову вправо-влево – гулко застучало сердце.

– Время поесть, мисс.

От этого голоса она все еще трепетала, и по всему телу прошла дрожь. От его прикосновения к ее ногам кожа на них покрывалась пупырышками – это было хуже, чем жуки, тараканы и пауки, которые сновали по ее телу, как хотели.

Он развязал веревку, связывавшую ее лодыжки, но когда она попыталась пошевелиться, ноги свело судорогой. Боль в икрах и бедрах была такой резкой, что она захныкала, но мысль о еде, которую она получит, вытеснила ощущение боли. Слюна увлажнила ее сухой рот. Он застегнул на шее девушки ошейник, и когда ее глаза привыкли к свету, она увидела, что он склоняется к ней, чтобы пристегнуть поводок.

– Пошли, – сказал он. – Вставай. Не заставляй меня поднимать тебя силой.

Джули села, вздрагивая от новой волны боли, пронизавшей ее тело. Но на время она отошла, вытесненная болью еще более резкой, когда он грубо рванул пластырь с ее губ. Она встала, еле удерживаясь на дрожащих ногах.

– Отвратительно, – бормотал он, глядя на нее и не переставая тащить за собой на поводке.

– Я ничего не могу поделать. – У нее полились слезы. – Вы должны чаще убирать за нами и позволить пользоваться ванной...

– Мне хотелось бы напомнить тебе, мисс, что парадом тут командую я. Здесь я хозяин, и если ты хочешь увидеть еду, которую я так заботливо приготовил для тебя, советую держать язык за зубами.

Джули старалась забыть о боли в ногах и позвоночнике. Она следовала за ним к миске, стоявшей на полу, где ей пришлось спуститься на колени и лакать прямо из миски, потому что руки ее были связаны за спиной.

Крошка Ти прислушивался, ожидая своей очереди. Может быть, на этот раз ему удастся смягчить Дуайта, очаровать его и убедить, что он может стать его помощником, или придумать еще что-нибудь, что облегчило бы ему бегство. Мысленно Крошка Ти уже прошел все эти стадии. Через всю кошмарную обыденщину последних двух (или прошло уже три?) дней, проведенных здесь. Он всегда первой выводил из ящика девочку (Крошка Ти думал, как она выглядит), и звуки были всегда одни и те же: обычно она плакала и жаловалась, просила освободить ее, а он обычно сообщал ей, что здесь хозяин он, и тогда слышалась бряцанье миски, которую швыряли на пол.

После этого на некоторое время воцарялась тишина. До тех пор, пока не наступала его очередь. Теперь, когда этот тип поднял крышку его ящика, Крошка Ти закрыл глаза, чтобы свет так сильно не раздражал их. Сквозь щелочки глаз и опушку ресниц он мог различить мужскую фигуру, возвышавшуюся над ним.

Человек склонился к нему, загородив свет, и сорвал пластырь с его губ.

– Привет, Дуайт, – сказал Крошка Ти, надеясь, что голос его звучал не так вяло, как ему казалось, но все же когда ты пролежал долгие часы в ящике связанным, трудно выглядеть бодрячком.

– Голоден?

– О да, мог бы чего-нибудь и пожевать. – Крошка Ти сделал гримасу, которая, как ему казалось, сошла бы за улыбку.

– Ну хорошо, приятно, что некоторые из вас выказывают известное уважение.

Крошка Ти почувствовал, что Дуайт развязывает его руки. Крошка Ти начал массировать свои запястья, чтобы восстановить циркуляцию крови. Он знал, что очень скоро они снова будут связаны за его спиной.

Когда он сел, боль прокатилась по всему позвоночнику. Он ощутил ее как раскаленную добела волну и вздрогнул.

– Все в порядке, все в порядке, – сказал он Дуайту, поднимаясь на ноги. Он позволил ему провести его по цементному полу подвала на поводке к миске на полу с беловато-серым кашеобразным месивом. Желудок его взбунтовался, но он заставил себя прошептать: – Еле дождался.

– Хорошо.

Крошка Ти опустился на пол, руки за спиной, чтобы Дуайт мог в любую минуту их связать. Приближая лицо к пище, он про себя молился, чтобы на этот раз Дуайт не заставил его подняться наверх после процедуры кормления. Там, наверху, была боль. Покрытая струпьями грудь Крошки Ти начинала судорожно пульсировать при одной мысли об этом, об обещаниях спасения (какой ценой? членовредительства? смерти?), которое сулил Дуайт. Крошка Ти предпочитал одиночество и относительный покой своего ящика.

Здесь, в ярком свете голой лампочки, Крошке Ти трудно было заставить себя надеяться на спасение.

Но случилось то, чего он опасался: Дуайт решил забрать его на «экскурсию» наверх, как только они покончили с едой.

Теперь его вели на поводке вверх по лестнице.

Впереди фигура Дуайта загораживала от него свет, падавший сверху. При мысли о том, что ему снова придется покориться и удовлетворить потребности этого человека, снова притворившись при этом, что он получает удовольствие, в животе у него начались спазмы. Снова ему придется слушать рассуждения этого идиота, мораль на тему о том, как он «добр» к Крошке Ти и как «наказание очистит» его душу.

Неужели этот тип верил собственной галиматье?

Как только они оказались на кухне, Дуайт обернулся и посмотрел на Крошку Ти. Он провел пальцами по его рыжим кудрям и заглянул в глаза. Развязал запястья, снял ошейник и поводок.

– Мой маленький ангел, – прошептал он, гладя его волосы и лицо, – я сделаю это для тебя.

Крошка Ти похолодел и замер, ощутив пальцы этого человека на своем теле. Но он заставил себя улыбнуться, застенчиво шепча слова благодарности.

– Думаю, пора повести тебя в спальню.

Лицо Дуайта приняло серьезное выражение, хотя он все еще продолжал гладить Крошку Ти по лицу.

– Пошли, – сказал Дуайт, и голос его стал хриплым, как бывало вся кий раз, когда он испытывал прилив похоти. Крошка Ти содрогнулся.

Он последовал за Дуайтом в спальню. До сих пор кухня была единственным местом, куда его допускали в доме. Он всегда чувствовал себя странно, когда выходил из подвала, странно оттого, что мог дышать воздухом, в котором не чувствовалось запаха плесени и «аромата» пота и дерьма.

Комната была такой же ободранной, как и весь дом. В спальне стояла двухспальная кровать с деревянным кленовым изголовьем в староамериканском стиле. Плетеная резиновая корзина для белья, стоявшая в одном из углов, была переполнена. Чистое там лежало белье или грязное – Крошка Ти не мог бы сказать этого.

Настольная лампа стояла почему-то на полу, придавая комнате какой-то странный и сбивающий с толку вид. От этого освещения Дуайт выглядел пугающе.

– Славная комната, – сказал Крошка Ти.

Дуайт в ответ только фыркнул. Это был язвительный смех.

– Можешь избавить меня от этой дерьмовой болтовни, парнишка.

Крошке Ти оставалось только молча улыбаться ему. Мальчик думал, что в его теперешнем положении улыбка была единственным залогом успеха. Он попытался думать о чем-нибудь постороннем: как грохочет прибой возле его прежнего дома во Флориде, о «Чикен Армз» и славных временах, когда он делил кров с Джимми, Мирэндой, Уор Зоном и Эвери, – он был готов на что угодно, только бы не оставаться здесь и избежать того, ради чего его сюда привели.

Дуайт прошелся по комнате, вынул из кармана ключ, вставил его в замок и повернул. Затем вернулся к Крошке Ти.

– Теперь тебе не удрать, – сказал он, – поэтому мы можем снять ошейник и поводок.

Дуайт повернул голову, чтобы поглядеть на Крошку Ти, пока снимал ошейник. Ошейник и поводок он положил на край кровати. Дуайт смотрел на стоящего перед ним голого мальчика.

– Красив, – прошептал он. Его взгляд впитывал каждый дюйм обнаженного тела. Он провел рукой по спине Крошки Ти сверху вниз, задержавшись на ягодицах и не обращая внимания на присохшие остатки кала. – Ты самый красивый из всех, кого я встречал: – Он взял Крошку Ти за запястья и тихо заговорил: – Сейчас мы не слишком уверены в себе, так ведь?

Прежде чем Крошка Ти успел ответить, Дуайт наклонился и полез под кровать. Он извлек пару наручников, блеснувших в тусклом свете. Звякнуло железо.

Крошка Ти чувствовал себя все хуже и хуже. Он знал, что наручники поранят руки. Но еще страшнее было то, что они символизировали неволю, эти кусочки железа и цепочка на них.

Хотя он полностью порабощен, этот символ показывал ему его положение как нельзя конкретно. Он делал его еще более уязвимым, лишал какого бы то ни было выбора. Он попытался подавить прилив желчи, которая, как он чувствовал, поднималась вверх из желудка, и молча подставил руки.

– Славный мальчик, – сказал Дуайт, защелкивая наручники.

Дуайт разделся, обнажив спину со складками и шрам в нижней части живота, а также эрекцию покрасневшего, с набухшими венами члена, выступившего из гнезда свалявшихся темных лобковых волос. Крошка Ти закрыл наконец глаза, чтобы отделить себя от всего этого, и только прошептал:

– Скорее.

– О, ты свое получишь, малыш, ты свое получишь, – сказал Дуайт.

Он начал шептать про себя:

– Такой маленький кусок дерьма, как ты, и тебе это нравится? Ты это понимаешь? Пятнадцать лет, пятнадцать лет – и так хочешь этого. Должно быть, хочешь, чтобы это было долго... Но не в этот раз, не с таким маленьким извращенцем. Я поучу его... да, сэр...

По мере того, как Дуайт приближался к нему, Крошка Ти старался представить себе, что он тряпичная кукла. Дуайт подошел и скользнул языком в ушную раковину Крошки Ти. Потом он обвил ногой его колено, подойдя сзади, и толкнул его спиной на постель. Крошка Ти повернул голову и стал смотреть в окно, в ночь и постарался представить себя там, в колыбели из дубовых ветвей, голых ветвей, уходивших в беззвездное небо. Там он мог лишь наблюдать, быть зрителем, а не участником. И когда Дуайт растянулся на нем, мальчик услышал его едва различимый шепот:

– Молись со мной, сынок.

Позже Крошка Ти оцепенело лежал рядом с Дуайтом, ожидая того, что его отведут назад, назад в уют его ящика, где он сможет остаться один. Дуайт мерно дышал рядом. Крошка Ти чувствовал, как в углу его глаза образуется слеза, выливается из него и медленно стекает по щеке вниз, затекая в ухо. У него было ощущение, что он никогда больше не сможет ходить: ему было больно везде, и малейшая попытка сделать движение вызывала у него острую боль.

Крошка Ти очень хотел умереть.

Голос Дуайта напугал его и вывел из оцепенения: – Так расскажи мне о своих друзьях.

– Что?

Дуайт сел и оперся спиной об изголовье кровати. Он пошарил под кроватью и вытащил сигарету, взял ее в рот и закурил. Крошка Ти наблюдал, как конец сигареты становился оранжевым, все ярче и ярче от каждой затяжки.

– Ты расскажешь мне о своих друзьях или нет?

– У меня нет друзей. – Крошка Ти пытался заставить свой голос звучать проникновенно, убедительно, но без успеха.

– Ты знаешь парня по имени Джимми?

Крошка Ти почувствовал, как все его тело напряглось.

Как Дуайт узнал о Джимми?

Неужели он будет следующим обитателем еще одного ящика в подвале?

– Ты слишком долго медлил с ответом, парнишка. – Дуайт глубоко затянулся, его щеки почти сошлись, когда он вдохнул дым. Он выдохнул его через нос и закричал: – Этот малец утверждает, что ничего не знает. Тетя, поверить ему?

С минуту Дуайт прислушивался, кивая и продолжая курить. Потом рассмеялся. Повернулся к Крошке Ти.

– Мне известно, что ты знаешь его. Так ведь?

Крошка Ти подумал, что хуже не может быть. Дуайт широко расставил руки:

–Ну?

Крошка Ти с трудом перевел дух.

– Я не знаю, кого ты имеешь в виду, – сказал он, – кругом полно Джимми.

– А как насчет того, который предлагает желающим свой зад на Лоренс-авеню? Зеленые глаза? Милашка?

Дуайт улыбнулся и заговорил тихо, почти шепотом:

– Помоги себе, парнишка. Помоги себе исцелиться.

Крошка Ти почувствовал, как все в нем онемело.

– Не знаю такого, – прошептал он.

– Может быть, это освежит твою память, – сказал Дуайт, глубоко затягиваясь сигаретой и прикладывая оранжевую головку к бедру Крошки Ти. Крошка Ти вскрикнул, метнулся на кровати, обжигающий жар сгустил его боль до абсолютной плотности.

Дуайт рассмеялся.

– Ну, так как насчет Джимми?

Слова Крошки Ти полились водопадом:

– Я сказал тебе. Я его не знаю. Ты должен мне поверить.

Выражение лица Дуайта – снисходительное презрение, окрашенное насмешкой, – оставалось все тем же. Он снова глубоко затянулся, но на этот раз горящий конец сигареты он прижал к яичкам Крошки Ти. И держал горящий конец прижатым к чувствительной плоти мошонки несколько секунд. Они показались несколькими часами.

Крошка Ти кричал, боль и жар прокатывались по его телу, как тысячи игл. Он пытался сопротивляться, но Дуайт удерживал его в лежачем– положении, сильно надавливая рукой на грудь. Наконец он отстранил сигарету и оставил Крошку Ти задыхающимся в волнах боли, которые все слабели, слабели. От запаха паленой кожи его мутило.

– Теперь припоминаешь?

Жмуря глаза, сжимая веки, Крошка Ти покачал головой из стороны в сторону: «нет».

– Если ты не хочешь, чтобы эта чертова штука выжгла тебе глазные яблоки, ты скажешь мне.

Крошка Ти поднял глаза на ухмыляющееся лицо Дуайта: сигарета свисала с его губ.

– Его зовут Джимми Фелз, и мы...

Крошка Ти заговорил.

Уор Зон, возможно, и слышал что-то на уровне подсознания. В конце концов, Крошка Ти был его лучшим другом и, наверное, самым близким существом за всю его короткую жизнь. Вряд ли он не слышал его стонов на расстоянии нескольких футов. Но Уор Зон теперь вообще ничего не видел, не слышал, не осязал, не ощущал. Он лишился даже обоняния. Уор Зона больше не существовало.

В глубинах его существа оставалось некое укромное местечко, где он мог укрыться. Возможно, это было такое место, где его друг Рэнди был все еще жив. А может быть, то, где мать все еще заботилась о нем, кормила его... до того, как отец начал свои игры с заключением его в чулан.

Но где бы оно ни было, Уор Зон скрывался там и отключался прежде, чем мог видеть убийство своего друга. Все, что он оставил себе, – это черную раковину, которая с каждым днем становилась все менее и менее материальной.

Он не замечал даже своего тюремщика, когда тот стоял над ним, просил его подняться и поесть, пугая, что иначе он станет настолько слабым, что даже не сможет дышать.

Но единственное, что видел Уор Зон, – это темнота. Даже в ослепительном свете лампочки в сто ватт, которая раскачивалась в подвале, отбрасывая тени и свет.

Темнота.

Глава 16

Карла Фелз посмотрела в окно. Сквозь покрытые копотью стекла все выглядело причудливо: университет имени Лойолы, ближе – муниципальные дома (обреченные на слом, чтобы освободить место для новой застройки), дома, как две капли воды похожие на тот, в котором жила она, на забитой транспортом Кенмор-стрит. Карла поднесла к губам сигарету – увы, руки сильно дрожали. Неужели это от водки? Или от не оставляющей ее депрессии? Но только выпивка помогала ей унять дрожь в руках.

Снег, выпавший накануне, таял. Мокрые улицы были скользкими от снежной кашицы. По обочинам дороги громоздились бурые холмики, покрытые налетом глины и сажи.

Будни, не позже девяти утра (Бог знает, какой точно день). Карла плеснула еще немного водки в стакан и сделала маленький глоток – еще и еще один, – не переставая смотреть в окно, как бы впитывая глазами картину за окном.

Звонок напугал ее, и она расплескала водку прямо на свой розовый купальный халат.

– Дерьмо, – тихонько выругалась Карла, раздумывая, кто бы это мог быть. Если этот подонок Тим, то она не собирается с ним разговаривать, во всяком случае сегодня. Нет, она не собиралась препираться с ним снова. В последний раз, когда она вышвырнула его отсюда, то пообещала себе, что это навсегда. Точка. С нее довольно его непотребства и оскорблений. Она встала, бросив взгляд на домофон: пусть ответит и тогда она точно узнает, кто там, а потом решит, открывать дверь или нет.

Но это оказался Джимми.

Для сына у нее всегда есть время. Она нажала кнопку.

– Привет, Карла, – сказал Джимми с порога.

– Ну, входи. – Карла надеялась, что зубная паста, Которую она торопливо жевала, пока он поднимался по лестнице, заглушит запах перегара. Она обняла сына, ощутив, как к ней прижались его хрупкие косточки. – Ты что-то худеешь.

Джимми прошел в комнату мимо нее.

– Весь в делах. Знаешь, это съедает много энергии.

Он плюхнулся на диван и наклонился, чтобы зажечь сигарету.

– Мне бы так хотелось, чтобы ты не курил.

– А что у тебя в руке?

Карла посмотрела на свою сигарету, докуренную почти до фильтра. Сколько она уже выкурила? А встала всего час или два назад.

– Ну, я ведь старше тебя.

– Верно. И настолько же умнее. – Джимми хмыкнул.

– Что ты этим хочешь сказать? – Всегда получалось так, что ее тринадцатилетний сын брал над ней верх.

– Ничего. – Джимми откинулся на спинку дивана и, затянувшись сигаретой, стал разглядывать потолок.

Карла села рядом с ним, отвела прядь волос с его лба.

– Так как же твои дела? Все в порядке?

Джимми пожал плечами:

– Думаю, все нормально.

– Ты больше не мотаешься по улицам с клиентами?

– Я пытаюсь с этим покончить. Давно уже этим не занимаюсь.

– Это хорошо. Это хорошо.

Они долго сидели молча. Карле очень хотелось вернуться в спальню и опрокинуть стаканчик, который она оставила на подоконнике. Но она знала, что Джимми этого не одобрит.

Каждый раз, когда она видела сына (а это случалось все реже и реже), она ожидала, что он будет выглядеть старше. Ей хотелось бы знать, что он пробивается по жизни без нее... и выглядеть должен как мужчина. Но рядом с ней сидел на диване все тот же малыш, который когда-то сиживал на полу посреди гостиной с колодой карт и терпеливо пытался построить из них замок. Она потянулась к нему и провела пальцами по его волосам, думая: Бог мой, я и не знаю, о чем с ним говорить. Она наблюдала, как он курит, и видела его блуждающий взгляд по комнате.

Когда он был здесь в последний раз? Неужели прошло несколько месяцев? Она не могла вспомнить. Ее пронзило чувство вины: она ведь редко думает о нем. Ее слишком волновали собственные неурядицы, чтобы задумываться над тем, чем занимается ее сын... там на улицах, предлагая чужим мужчинам свой зад.

Она подумала, наступит ли такой день, когда он совсем перестанет приходить, не вернется никогда.

Подумала, сколько же потребуется времени, чтобы она это заметила.

– Джимми?

Он посмотрел на нее, и в его зеленых глазах промелькнуло знакомое выражение: маленький мальчик, которого она вырастила. Маленький мальчик, который, как ей казалось, всегда мешал ей встретить настоящего мужчину, получить хорошую работу... и так далее, список можно продолжать без конца.

Но она любила этого маленького мальчика.

– Ты знаешь, что я тебя люблю? Знаешь?

Джимми округлил глаза:

– Да, Карла. Ты мне говорила об этом и раньше.

Она уже была готова обидеться, но он наклонился и поцеловал ее в щеку.

– Я тоже тебя люблю.

– Ты не сердишься на меня за то, что я не могла уделять тебе много внимания?

Джимми ничего не ответил, продолжая смотреть на нее.

– Я все время думаю о тебе, Джимми.

– Я тоже о тебе думаю.

И снова наступило молчание. Наконец Карла встала и направилась в кухню. Оттуда она крикнула ему:

– Я приготовлю кофе. Хочешь кофе?

– Не-е. Есть какая-нибудь еда?

Карла отозвалась из кухни:

– О Боже, солнышко, очень жаль. У меня вышли все купоны. И хоть шаром покати. У меня есть немного соленых крекеров. Хочешь?

Джимми уставился на неровный, в царапинах пол, в желудке у него бурчало.

– Ничего, все в порядке.

Через несколько минут Карла вернулась. Она размешивала растворимый «Нескафе» в чашке с горячей водой из-под крана.

– Уверен, что не хочешь?

– Точно.

Она села рядом: пила свой кофе, поправляла складки халата, проводила пальцами по волосам, разглаживала их.

– Я получила работу. Я говорила тебе?

Джимми улыбнулся.

– Нет. И что ты будешь делать?

– Ты знаешь это небольшое кафе на Гранвилл? Ну, у станции надземки.

– Да.

– Вот там я и получила работу. Официантки. Босс очень славный.

– Это хорошо.

– Да, хорошо. Босс говорит, что чаевые очень приличные. Много проезжающих. – Карла продолжала пить свой кофе маленькими глотками, потом повернула голову к окну, услышав вой сирены.

– Тебе что-нибудь нужно? Деньги нужны?

Джимми улыбнулся:

– Деньги всегда нужны.

Карла встала с дивана и вернулась с десятидолларовой бумажкой в руках.

– Знаю, что это не много, но может быть, после того, как я начну работать...

– Конечно, я ценю это. – Джимми сунул бумажку в карман джинсов. – Пожалуй, я пойду. Я просто хотел узнать, как у тебя дела.

Карла стояла, разглаживая складки халата.

– Ну что ж! Я рада, что ты пришел. – Она улыбнулась ему, внезапно почувствовав неловкость, и плотнее запахнула куртку на Джимми. – Не отдаляйся от меня.

– Не буду.

Джимми двинулся к двери.

– Джимми?

Он обернулся и увидел, что мать стоит и ждет.

– Ты меня не обнимешь?

– Конечно.

Они двинулись друг к другу, как пара школьников на танцах, неуклюже, оставляя слишком большое пространство между собой. Но потом Карла глубоко вздохнула и сделала то, что собиралась: она притянула своего сына ближе к себе.

Он застыл в ее объятьях, на миг ей показалось – она его потеряла. Но потом его руки обвились вокруг ее шеи, он крепко прижал ее к себе. Она уткнулась лицом в его светлые волосы, которые, казалось, каждый раз, когда она его видела, становились все темнее; она вдыхала его присутствие, чувствовала шелковистость его волос. Мой сын. Она прижала его к себе крепче, стараясь дать ему понять, что хотя он и не всегда рядом, но она любит его. Она хотела бы стать такой матерью, какую он заслуживал.

На ее глаза навернулись слезы.

– Я пойду, – сказал Джимми, оттолкнув Карлу.

Карла отвернулась и промокнула уголки глаз кончиками пальцев.

– Ну, теперь ты, разумеется, скоро вернешься, да? – с надеждой спросила она.

– Конечно, ма.

Карла почувствовала комок в горле, увидя его улыбку. В этот миг она подумала, что, возможно, все еще изменится и с этой работой все выгорит, а может, она найдет мужчину, который поможет ей. И наступит день, когда они с Джимми станут настоящей семьей, как те семьи, которые показывают по телевизору.

– Как же, как же! Жди! – ругала она себя. Она смотрела, как он выходит.

Джимми быстро прошел через холл к лестнице. Он надеялся, что Карла даст ему денег, и она дала. Почему-то ему стало очень грустно. Он хотел добраться до «Чикен Армз» и заползти под гору одеял, устроиться там поудобнее и уснуть. Может быть, проспать много часов.

– Джимми? Джимми, стой!

Голос матери остановил его.

Небось хочет забрать свои деньги обратно.

Он вернулся. Мать протянула ему конверт.

– Вот, тебе письмо, – сказала она.

– Что? – Джимми взял в руки конверт.

– Я уж не знаю, что тут. Пришло вчера. Я его не вскрывала.

Джимми глядел на конверт с выведенным на нем синими чернилами адресом Карлы и его именем. Кто бы это мог написать ему письмо? Перевернул его в надежде отыскать обратный адрес, какую-то ниточку к разгадке, но – ничего.

– Может, вернешься и вскроешь письмо? – спросила Карла, глядя на него с надеждой.

– Нет, не сейчас.

Почему-то это письмо вызвало у него неприятное ощущение в животе, даже тошнота подступила. Джимми не знал, захочет ли он вообще вскрывать письмо. По крайней мере, не здесь, не в присутствии матери.

Он хотел остаться один, когда будет его читать.

– Думаю, я прочту его попозже. – Он сложил конверт вдвое и сунул его в карман куртки. – Скоро увидимся, – сказал он бодро.

– Ладно.

Джимми пошел к выходу.

Когда он снова оказался в «Чикен Армз», то обнаружил, что их комната пуста. Ему стало здорово не по себе: Рэнди исчез – позавчера вечером. Джимми думал, что визит к матери отвлечет его от мыслей о Рэнди. Он всю ночь пролежал без сна, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь, не раздадутся ли шаги на пороге. Он снова и снова мысленно проигрывал воображаемую сцену возвращения Рэнди. Как он скажет, что убил этого типа, что теперь они уже вне опасности и вообще все будет в порядке.

Но ночь прошла, а Рэнди не появлялся.

Джимми говорил себе, что Рэнди чего-то не успел, потерял счет времени, что у него какое-то деловое свидание, на котором он должен побывать, прежде чем вернется домой.

Поэтому он, собственно, и пошел навестить Карлу, надеясь, что в его отсутствие Рэнди как раз и появится. И так ярко представил себе: он открывает дверь в «Чикен Армз», а Рэнди сидит на полу, завернувшись в одеяло, и улыбается ему.

Но комната была пуста и так холодна, что дыхание у Джимми белым облачком вырывалось изо рта.

Джимми вспоминал время, когда в этом маленьком гнездышке постоянно кто-нибудь жил. Теперь, когда отсюда исчезли Уор Зон, Крошка Ти и Рэнди, почти не оставалось надежд, что тут вообще кто-то появится.

А где же Мирэнда?

Один Бог знал это. Джимми выглянул из окна и долго смотрел на низкое хмурое небо. Да, один Бог знает, где они все.

Он сел на подушку, привалившись спиной к стене и подтянув колени к животу. Какое-то время он сидел ни о чем не думая и прислушиваясь к шумам снаружи: транспорту на улице, реву клаксонов и сирен, к шуршанию мышей за переборкой, к скрипу половиц в доме – подрагивая на ветру, дом оседал под собственной тяжестью. Джимми вспоминал, как в последний раз разговаривал с Рэнди, пытаясь припомнить имя того типа, к которому он собирался.

Все утро хотел вспомнить его. Знай он это проклятое имя, мог бы обратиться в полицию или сделать еще что-нибудь.

Но имя не всплывало в памяти – и все тут. Что-то на букву Д, кажется. Он сотни раз прокручивал их разговор, мысленно просматривая каждую сцену, как кадры фильма, надеясь, что нужная часть разговора вдруг всплывет.