Текст книги "Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть 1917 — 1918"

Автор книги: Ричард Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 55 страниц)

Причиной вмешательства Чешского легиона во внутренние дела России в конце мая 1918 года не был сознательный отказ чехословаков от политики нейтралитета. Дело началось с того, что немцы, обеспокоенные перспективой появления на Западном фронте десятков тысяч свежих и рвущихся в бой чехословацких солдат, попросили Москву остановить их эвакуацию. Москва выпустила соответствующий приказ, но у нее не было средств, чтобы привести его в исполнение, и легион продолжал свой путь⁶². Затем вмешались страны Четверного согласия. Исходя из достигнутой в начале апреля договоренности о формировании соединенных сил стран Четверного согласия на территории России, они решили, что бессмысленно перебрасывать Чешский легион чуть ли не вокруг света во Францию, когда его можно оставить в России и присоединить к силам, основной контингент которых должны были обеспечить японцы. 2 мая командование вооруженных сил Четверного согласия, главным образом по настоянию Великобритании, приняло решение, что части легиона, находящиеся все еще западнее Омска, не будут следовать во Владивосток, а повернут на север, в Архангельск и Мурманск, где получат дальнейшие распоряжения⁶³. Москва против этого не возражала, но такое решение вызвало недовольство среди чехословаков.

Тут случилось непредвиденное событие, разрушившее планы всех сторон. 14 мая в Челябинске произошло столкновение между чешскими солдатами и возвращавшимися на родину венгерскими военнопленными. Насколько нам сегодня известно, венгр бросил какой-то железный брус или другой предмет в группу чехов, стоявших на железнодорожной платформе, и серьезно ранил одного из них. Завязалась драка. Когда Челябинский Совет арестовал нескольких чехословаков, принимавших в этом участие, остальные захватили местный арсенал и потребовали немедленного освобождения своих товарищей. Уступая превосходящим силам, Совет пошел на попятную⁶⁴.

Вплоть до этого момента чехословаки не намеревались выступать с оружием в руках против большевистского правительства. Вся чехословацкая политика была основана на дружелюбном нейтралитете. Симпатии Масарика простирались так далеко, что он призывал руководителей стран Четверного согласия признать de facto советское правительство. Что же касается бойцов Чешского легиона, то, как писал коммунист Ж.Садуль, «верность их русской революции была несомненной»⁶⁵.

И все это внезапно рухнуло из-за бессмысленных действий Троцкого. Только что назначенный на пост наркома по военным делам, он желал немедленно войти в роль, хотя под командованием у него не было фактически никаких войск. Его честолюбие в мгновение ока превратило дружелюбно настроенных чехословаков в «контрреволюционную» армию, представлявшую для большевиков военную угрозу, причем самую серьезную с тех пор, как они захватили власть.

Узнав о событиях в Челябинске и о том, что чехи созывают «Съезд Чехословацкой революционной армии», Троцкий немедленно распорядился посадить под арест представителей Чехословацкого национального совета в Москве. Напутанные чешские политики согласились на все требования Троцкого, включая полное разоружение легиона. 21 мая Троцкий приказал остановить продвижение легиона на восток. Чехословацкие части должны были влиться в Красную Армию либо превратиться в «трудовые батальоны», то есть стать элементом большевистской системы принудительного труда.

Тех, кто не подчинится приказу, надлежало заключать в концентрационные лагеря. [Это, по-видимому, самое раннее упоминание о концентрационных лагерях в официальных советских источниках.]. 25 мая Троцкий выпустил новый приказ: «Все Советы под страхом ответственности обязаны немедленно разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на линии железной дороги, должен быть расстрелян на месте; каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооруженный, должен быть выгружен из вагонов и заключен в лагерь для военнопленных»⁶⁶. Распоряжение это было исключительно абсурдным – не только потому, что заключало в себе ненужную провокацию, но и потому также, что Троцкий не располагал средствами, чтобы обеспечить его выполнение, ибо Чешский легион был в Сибири безусловно самым сильным военным формированием. В то время широко распространилось убеждение, что Троцкий действовал под давлением Германии, но, как удалось установить впоследствии, никакого отношения к этим изданным в мае приказам немцы не имели⁶⁷. Именно пренебрежение Троцкого к «соотношению сил», обычно несвойственное большевикам, дало толчок к Чехословацкому восстанию.

22 мая чехословаки заявили, что не станут разоружаться по приказу Троцкого: «Съезд Чехословацкой революционной армии, собравшийся в Челябинске, заявляет <…> о своем сочувствии русскому революционному народу, ведущему трудную борьбу за сплочение сил революции. В то же время Съезд, будучи убежден, что советское правительство не в силах гарантировать нашим войскам свободное и безопасное передвижение до Владивостока, единогласно постановил не сдавать оружия до тех пор, пока не возникнет уверенность, что Корпусу будет позволено беспрепятственно покинуть страну и он будет защищен от контрреволюционных эшелонов»⁶⁸. Уведомляя об этом решении Москву, чехословацкий Съезд сообщал, что было принято «единогласное решение не сдавать оружия вплоть до приезда во Владивосток, ибо оно является гарантией безопасности передвижения». Он также выражал надежду, что войскам позволят выехать беспрепятственно, так как «всякий конфликт лишь подорвет позиции местных советских органов в Сибири»⁶⁹. Распоряжение командования войск Четверного согласия о направлении некоторых частей легиона в Мурманск и Архангельск было просто проигнорировано.

Когда на местах получили приказы Троцкого, 14 000 чехословаков уже достигли Владивостока, но 20 500 все еще были в пути, растянувшись по всей Транссибирской магистрали и по железным дорогам европейской части России. [Klante M. Von der Wolga zum Amur. Berlin, 1931. S. 157. Садуль, который, возможно, получил информацию от Троцкого, описывая распределение частей легиона в конце мая, приводит другие цифры: 5000 во Владивостоке, 20 000 между Владивостоком и Омском и еще 20 000 – западнее Омска, на европейской части России (Sadoul J. Notes sur la Revolution Bolchevique. Paris, 1920. P. 366).]. Они были убеждены, что большевики собираются выдать их немцам. Столкнувшись с угрозами со стороны местных Советов, они установили контроль над всей Транссибирской магистралью. Но даже и после этого они подтвердили еще раз, что не собираются оказывать поддержку никаким силам, выступающим против советского правительства⁷⁰.

Как только чехословацкие войска овладели железной дорогой, во всех расположенных вдоль нее городах рухнула власть большевиков. И сразу же политические соперники большевиков заполнили образовавшийся вакуум. 25 мая чехословаки заняли железнодорожные узлы в Мариинске и Новониколаевске, лишив Москву железнодорожной и телеграфной связи с изрядной частью Сибири. Два дня спустя они заняли Челябинск. 28 мая была захвачена Пенза, 4 июня – Томск, 7 июня – Омск, а 8 июня – Самара, которую защищали латышские части. Расширяя сферу военных действий, чехословаки создали единое командование, главой которого был избран самозваный «генерал» Рудольф Гайда, честолюбивый авантюрист, незаурядные военные таланты которого значительно превосходили способность здраво судить о политике. У своих людей он пользовался безграничным доверием. [Он был санитаром в армии Австро-Венгрии, а затем получил звание капитана в Чехословацком корпусе, сражавшемся на стороне России. После того как Чехословакия получила независимость, он стал начальником Генштаба, был арестован по обвинению в разглашении военной тайны, однако оправдан по суду. Позднее он сотрудничал с нацистами.].

* * *

Хотя Чехословацкое восстание и не было направлено против большевистского правительства, оно стало самым серьезным военным испытанием для большевиков с момента подписания Брест-Литовского договора. Месяц за месяцем шли пустопорожние разговоры, а Красная Армия все еще оставалась в основном на бумаге. Вооруженные силы большевиков в Сибири состояли из нескольких тысяч «красногвардейцев» и примерно такого же числа прокоммунистически настроенных немецких, австрийских и венгерских военнопленных. Эти разношерстные формирования, не имевшие централизованного командования, не представляли никакой угрозы для чехословаков. В отчаянии советское правительство обратилось в конце июня в Берлин за разрешением вооружить немецких военнопленных для борьбы с Чешским легионом⁷¹.

Именно чехословацкое восстание наконец заставило большевиков всерьез взяться за создание армии. Бывшие царские генералы, заседавшие в Высшем военном совете, уже давно убеждали их отказаться от идеи полностью добровольной армии, состоящей исключительно из «пролетарского элемента», и ввести всеобщую воинскую повинность. Учитывая структуру населения России, подавляющее большинство в такой армии составили бы крестьяне. Поскольку не было никакой реалистической альтернативы, Ленин и Троцкий вынуждены были преодолеть свое неприятие идеи регулярной армии с профессиональным офицерским корпусом во главе и крестьянской солдатской массой. 22 апреля правительство выпустило распоряжение всем гражданам мужского пола в возрасте от восемнадцати до сорока лет пройти восьминедельную военную подготовку. Распоряжение касалось рабочих, учащихся и крестьян, не участвующих в «эксплуатации», то есть не использующих наемного труда⁷². Это был первый шаг. 29 мая Москва объявила всеобщую мобилизацию, которую предполагалось осуществлять по этапам. Первыми должны были явиться на призывные пункты рабочие Москвы, Дона и Кубани – 1896 и 1897 годов рождения; затем – рабочие Петрограда; после этого очередь должна была дойти до рабочих железных дорог и служащих. Срок прохождения военной службы должен был составить шесть месяцев. Крестьян этот призыв пока не касался. В июне жалованье солдата было повышено со 150 до 250 рублей в месяц и была сделана первая попытка ввести стандартную униформу⁷³. Одновременно правительство начало добровольную регистрацию бывших офицеров царской армии и открыло Академию Генерального штаба⁷⁴. Наконец, 29 июля Москва издала еще два декрета, заложивших основы того, что впоследствии стало известно как Красная Армия. Одним из них вводилась принудительная военная служба для всех мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока лет⁷⁵. Таким образом можно было поставить под ружье более пятисот тысяч человек⁷⁶. Вторым декретом предписывалась обязательная регистрация всех офицеров старой армии (с 1892 по 1897 год рождения) по обозначенным округам; уклонившихся от регистрации ожидал суд Революционного трибунала⁷⁷.

Так родилась Красная Армия. Организованная с помощью профессиональных офицеров, которые вскоре заняли в ней почти все командные должности, она по своей структуре и дисциплине была, естественно, очень похожа на армию Российской империи⁷⁸. Единственным нововведением стали в ней политические комиссары, которые назначались из верных большевиков-аппаратчиков и несли ответственность за лояльность командования всех уровней. Выступая перед Центральным исполнительным комитетом 29 июля, Троцкий с самоуверенностью, так вредившей его популярности, заверил тех, кто выражал беспокойство по поводу надежности бывших царских офицеров, именовавшихся теперь «военными специалистами», что всякий из них, задумавший предательство против советской России, будет тут же расстрелян. «При каждом специалисте должен быть комиссар справа и слава, с револьверами в руках»⁷⁹.

Красная Армия быстро стала баловнем нового режима. Уже в мае 1918 года солдаты получали более высокие жалованье и хлебный паек, чем промышленные рабочие, выражавшие против этого протест⁸⁰. Троцкий вновь ввел в армии показуху и традиционную военную дисциплину. Первый парад Красной Армии, в котором участвовали в основном латыши, состоялся 1 мая в Москве на Ходынском поле и представлял собой весьма унылое зрелище. Но уже в 1919-м и последующие годы Троцкий ставил на Красной площади такие тщательно подготовленные и отрежиссированные парады, от которых у старых генералов наворачивались слезы на глаза.

* * *

Чехословацкое восстание поставило большевиков перед лицом не только военных, но и политических проблем. В городах Поволжья, Урала и Сибири было полным-полно либеральной и социалистической интеллигенции, которой не хватало смелости противостоять большевикам, но которая готова была воспользоваться возможностью, предоставленной другими. В основном оппозиционеры были сосредоточены в Самаре и Омске. После разгона Учредительного собрания около семидесяти депутатов-эсеров уехали в Самару и провозгласили себя законным российским правительством. В Омске находился штаб центристов, предводительствуемых кадетами; здешние политики хотели оградить Сибирь от большевизма и от гражданской войны. Как только Чешский легион освободил от большевиков главные города центрального Поволжья и Сибири, интеллектуалы зашевелились.

Когда 8 июня чехи взяли Самару, депутаты Учредительного собрания, при большевиках находившиеся в подполье, выступили открыто, создав Комитет Учредительного собрания (Комуч) с директорией из пяти человек. Программными лозунгами Комитета были: передача всей власти Учредительному собранию и аннулирование Брестского договора. За несколько недель, которые за этим последовали, Комуч выпустил ряд декретов, выдержанных в духе российского демократического социализма и провозгласивших, в частности, отмену ограничений свободы личности и упразднение революционных трибуналов. Он также возродил органы местного самоуправления – земства и городские управы, однако сохранил и Советы, распорядившись провести в них новые выборы. Кроме того, Комуч денационализировал банки и заявил готовности признать внешние долги России. Большевистский декрет о земле, скопированный с аграрной программы эсеров, был оставлен в силе⁸¹.

Если Комуч считал себя правопреемником большевистского режима, то сибирские политики, находившиеся в Омске, ставили перед собой более скромные региональные цели. Они повели организационную работу в районах, которые чехословаки освободили от большевиков, и 1 июня 1918 года провозгласили себя правительством Западной Сибири.

Первоначально чехословаки не выказывали симпатий к российской антибольшевистской оппозиции⁸². Когда эсеры обратились к ним за поддержкой, они отказали на том основании, что единственной своей целью считают быстрое и безопасное перемещение во Владивосток. Однако, хотели они того или нет, им было не избежать участия во внутренней политической жизни России, потому что для достижения своей цели они вынуждены были входить в отношения с местными властями, то есть сотрудничать с Комучем и Сибирским правительством⁸³.

Когда чехословаки восстали, в Москве были убеждены, что они действуют по распоряжению правительств Четверного согласия. И хотя не существует данных, которые подтверждали бы такое предположение, коммунистические историки впоследствии придерживались этой версии. Однако, по словам французского исследователя, просмотревшего все относящиеся к этому вопросу архивные материалы, «ничто не указывает на то, что французы были подстрекателями [Чехословацкого] восстания»⁸⁴. Это подтверждает точку зрения Садуля, безуспешно пытавшегося еще в ходе событий убедить своего друга Троцкого, что французское правительство не несет ответственности за действия чехословацких войск⁸⁵. Действительно, по крайней мере вначале, Чехословацкое восстание принесло неожиданное разочарование французам, ибо разрушило их планы переброски легиона на Западный фронт⁸⁶. Не существует данных и о причастности к восстанию Великобритании. Коммунистические историки пытались также возложить вину на Масарика, однако в этой ситуации он пострадал больше всех, так как участие чехословаков во внутренних делах русских ставило под угрозу его намерение сформировать во Франции чешскую национальную армию. [ «Напрашивается вывод, что никакое внешнее потворство или подстрекательство, будь то со стороны Четверного согласия или штаб-квартиры белого подполья, не играло сколько-нибудь существенной роли в принятии чехами решения поднять оружие против советской власти. Военные действия открылись спонтанно… ни одна из заинтересованных сторон к ним не стремилась» (Kennan G.F. The Decision to Intervene. Princeton, N. J., 1958. P. 164).].

Но в чем бы ни состояла историческая правда, для Москвы было столь же естественно усматривать в действиях генерала Гайды руку Четверного согласия, как и для чехословаков считать, что приказы об их разоружении издаются под давлением Германии. Чехословацкое восстание окончательно закрыло для большевиков возможность экономического и военного сотрудничества со странами Четвертого согласия и толкнуло Москву (которая, впрочем, пошла на это довольно охотно) в объятия Германии.

* * *

До июня 1918 года генералы оставались единственной влиятельной в Германии группировкой, требовавшей разрыва с большевиками. Но они не могли противостоять промышленникам и банкирам, имевшим весьма тесные связи с министерством иностранных дел. И вдруг генералы получили неожиданного союзника. После Чехословацкого восстания Мирбах и Рицлер разуверились в устойчивости режима Ленина и стали настойчиво требовать, чтобы Берлин искал себе в России более надежную опору. Рекомендации Рицлера основывались не только на внешних наблюдениях: как ему было известно из первых рук, силы, на которые большевики рассчитывали в борьбе с чехословаками, готовили измену. 25 июня он сообщил в Берлин, что, хотя немецкое посольство в Москве делает все возможное, чтобы помочь большевикам в их борьбе с легионом и с внутренними врагами, усилия эти, судя по всему, тщетны⁸⁷. Чтобы убедить лейтенанта-полковника М.А.Муравьева, командира Красной Армии на Восточном фронте, сражаться против Чехословацкого легиона, Рицлер вынужден был его подкупить. [Baumgart. Ostpolitik. S. 277; Erdmann. Riezler. S. 474; Paquet A. // Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution / Ed. by W. Baumgart. Gottingen, 1971. S. 76. Тем не менее в начале июля Муравьев изменил большевикам и был убит собственными солдатами.]. Еще большую тревогу вызывало растущее нежелание латышей выступать на стороне большевиков.

Они чувствовали, что позиции их большевистских покровителей становятся шаткими, и, опасаясь остаться в одиночестве, подумывали о переходе в другой лагерь. Рицлеру пришлось расстаться еще с изрядной суммой, чтобы убедить их принять участие в подавлении восстания в Ярославле, организованного в июле Савинковым⁸⁸.

Тем временем чехословаки захватывали один город за другим. 29 июня в их руках оказался Владивосток, а 6 июля – Уфа. В Иркутске они натолкнулись на сопротивление большевиков, но сломили его и 11 июля вошли в город. К этому моменту вся Транссибирская магистраль с ответвлениями на востоке России, от Пензы до Тихого океана, находилась под их полным контролем.

Наблюдая беспрепятственное продвижение чехословаков и видя угрозу измены в рядах сторонников большевиков, Мирбах и Рицлер преисполнились дурными предчувствиями. Они боялись, что страны Четверного согласия воспользуются кризисом и организуют эсеровский переворот, чтобы снова сделать Россию своим союзником. Рицлер убеждал Берлин в необходимости для предотвращения катастрофы искать взаимопонимания с либеральными и консервативными кругами

России, представленными Правым центром, партией кадетов, Омским правительством и казачеством Дона. [Erdmann. Riezler. S. 711–712. Рицлер включил в список потенциальных союзников Германии кадетов, так как их лидер Милюков, живший в то время на Украине, высказывался в поддержку прогерманской ориентации. Другие кадеты сохраняли верность Четверному согласию.].

Тревожные сообщения из московского посольства вкупе с жалобами военных заставили немецкое правительство вновь вынести на повестку дня «русский вопрос». Проблему, с которой оно столкнулось, можно сформулировать следующим образом: делать ли и дальше, несмотря ни на какие осложнения, ставку на союз с большевиками, ибо они 1) настолько основательно опустошили Россию, что она стала неопасной на долгое время, и 2) пошли на заключение Брест-Литовского договора, отдавшего в руки Германии богатейшие районы России; или оставить большевиков, поддержав более традиционный, но и более жизнеспособный режим, который сохранит Россию в орбите Германии, пусть даже для этого придется пожертвовать некоторыми территориями, приобретенными в Брест-Литовске. Сторонники двух этих позиций не сходились во мнениях относительно средств. Цели у них были одни и те же: так ослабить Россию, чтобы она не смогла впредь помогать Франции и Англии «окружать» Германию, и вместе с тем сохранить возможность широкого внедрения в ее экономику. Но если антибольшевистские силы стремились для достижения этих целей расчленить Россию на ряд зависимых политических образований, то министерство иностранных дел считало, что выкачивать из страны ресурсы надо при помощи большевиков. Вопрос этот надо было решать безотлагательно – тем или другим способом, ибо, по единодушному мнению, сложившемуся в московском посольстве, большевики были на грани падения.

В принципе никто в германском посольстве не желал, чтобы большевики оставались у власти надолго: речь шла о коротком периоде, о времени, пока длится война. Решение этого вопроса осложнялось непоследовательностью кайзера, который то обрушивался на «большевистских евреев» и требовал международного крестового похода против них, то вдруг говорил о большевиках как о лучших партнерах Германии.

Людендорф настаивал на уничтожении большевиков. В них он видел одну лишь угрозу: «Мы ничего не можем ждать от советского правительства, хоть оно и живет за наш счет». В особенности тревожило его то, что немецкие солдаты «заражаются» большевистской пропагандой, которая после переброски сотен тысяч военнослужащих, сражавшихся на востоке, распространилась и на Западном фронте. Он желал ослабить Россию и «подчинить ее [Германии] силой»⁸⁹.

Германское посольство в Москве разделяло точку зрения военных, но рекомендовало отступить от некоторых условий Брестского договора, чтобы такой ценой завоевать поддержку влиятельных политических группировок в России.

Противоположную точку зрения отстаивал Кюльман и возглавляемое им министерство иностранных дел (за исключением московского посольства); за это же стояли многие политики и большинство в германских деловых кругах.

Вот как были сформулированы доводы в пользу продолжения сотрудничества с большевиками в меморандуме министерства иностранных дел, составленном в мае: «Просьбы об оказании Германией помощи исходят из различных источников – главным образом, из реакционных кругов – и в основном объясняются опасениями имущих классов, что большевики лишат их собственности. Предполагается, что Германия сыграет роль судебного исполнителя, который прогонит большевиков из российского дома и восстановит в нем власть реакционеров, чтобы они проводили затем в отношении Германии ту же самую политику, которой придерживался в последние десятилетия царский режим… Что касается Великороссии, то здесь мы заинтересованы только в одном: в оказании поддержки силам, ведущим ее к распаду, и в ослаблении ее на длительное время, – как это делал князь Бисмарк по отношению к Франции начиная с 1871 г…

В наших интересах быстро и эффективно нормализовать отношения с Россией, чтобы взять под контроль экономику этой страны. Чем больше мы будем вмешиваться во внутренние дела русских, тем глубже будет становиться расхождение, существующее уже сегодня между нами и Россией… Нельзя упускать из виду, что Брест-Литовский договор был ратифицирован только большевиками, и даже среди них отношение к нему не было однозначным… Следовательно, в наших интересах, чтобы большевики оставались теперь у кормила власти. Стремясь удержать свой режим, они сейчас станут делать все возможное, чтобы продемонстрировать нам лояльность и сохранить мир. С другой стороны, их руководители, будучи еврейскими бизнесменами, скоро оставят свои теории, чтобы заняться выгодной коммерческой и транспортной деятельностью. И эту линию мы должны проводить медленно, но целенаправленно. Транспорт, промышленность и вся экономика России должны оказаться в наших руках»⁹⁰.

Имея все это в виду, Кюльман проводил политику под лозунгом «Руки прочь от России!». В ответ на запрос, очевидно, исходивший от большевиков, он предлагал заверить Москву, что ни у немцев, ни у финнов нет никаких видов на Петроград. Такие заверения делали бы возможной переброску латышских частей с запада на восток, где они были отчаянно необходимы, чтобы сражаться с Чешским легионом⁹¹.

Для тех, кто верит в существование особых «исторических» дат, день 28 июня 1918 года должен рисоваться как один из самых значительных в новейшей истории. В этот день кайзер, приняв одно импульсивное решение, спас большевистский режим от смертного приговора, вынести который было вполне в его власти. Поводом стал доклад по российскому вопросу, направленный ему в ставку. Перед ним лежали два меморандума: один из министерства иностранных дел, за подписью канцлера Георга фон Гертлинга, другой – от Гинденбурга. Докладчик, барон Курт фон Грюнау, был представителем министерства иностранных дел в ставке кайзера. Всякий, кто сталкивался с такого рода ситуациями, знает, какое влияние на ход дела может оказать человек, представляющий материалы на рассмотрение. Предлагая лицу, облеченному властью и не владеющему обычно всем массивом фактов, варианты решения, из которых тот должен выбрать один, докладчик может путем едва заметных манипуляций подтолкнуть решение в нужном ему направлении. Грюнау в полной мере использовал эту возможность, чтобы поддержать интересы министерства иностранных дел. Кайзер сделал свой решающий выбор в огромной степени благодаря тому, каким образом Грюнау представил ему политические альтернативы: «Импульсивной натуре кайзера, движимого обычно минутными настроениями и внезапными вспышками, было свойственно принимать те доводы, которые советник сообщал ему в первую очередь; как правило, они представлялись ему решающими [schlussig]. Так произошло и на этот раз. Канцлеру Грюнау удалось вначале проинформировать кайзера о телеграмме от Гертлинга [содержавшей рекомендации Кюльмана] и лишь после этого сообщить мнение Гинденбурга. Кайзер немедленно заявил о своем согласии с канцлером, сказав, в частности, что Германия не должна вести в России никаких военных действий. Он велел поставить в известность советское правительство, что оно может, ничего не опасаясь, переместить войска из Петрограда для борьбы с чехами. Более того, «дабы не закрывать возможностей дальнейшего сотрудничества», следует сообщить советскому правительству, что ему, как единственной партии, принявшей условия Брестского договора, будет оказана со стороны Германии еще более широкая помощь»⁹².

В результате этого решения, принятого кайзером, Троцкий получил возможность перебросить латышские части с западной границы на фронт, проходивший в Поволжье и на Урале. И поскольку это были единственные боеспособные формирования, сохранившие верность большевикам, данная акция спасла большевистский режим от полного поражения на востоке. В конце июля 5-й и отчасти 4-й латышские полки вступили в бой с чехословаками под Казанью, 6-й полк атаковал их вблизи Екатеринбурга, а 7-й – подавил вооруженное антибольшевистское восстание рабочих Ижевского и Воткинского оружейных заводов. После этих операций преимущество было уже на стороне большевиков. В телеграмме, направленной Чичериным Иоффе и перехваченной германской разведкой, была подчеркнута важность для советской России возможности вывести войска с германского фронта и бросить их против чехословаков⁹³.

Решение кайзера стало благословением для большевиков. Оно помогло их режиму устоять в самое ненастное для него время. Немцы могли без всяких усилий занять Петроград и почти без усилий – Москву: оба города были в тот момент практически беззащитны. Действуя по той же схеме, что на Украине, они могли бы поставить в России марионеточное правительство. Никто не сомневался, что они в состоянии это сделать. В апреле, когда позиции большевиков были еще значительно более прочными, Троцкий сказал Садулю, что их может сместить партия, которую поддержит Германии⁹⁴. Решение кайзера, принятое в конце июня, навсегда закрыло эту возможность: шесть недель спустя, после провала немецкого наступления на западе, Германия была уже не в силах решительно вмешаться во внутренние дела России. А кроме того, знание, что немцы поддерживают большевиков, выбивало почву из-под ног российской оппозиции. Сообщая в Москву о решении кайзера, Кюльман в конце июня велел посольству продолжать сотрудничать с Лениным. 1 июля Рицлер прервал переговоры, которые вел с Правым центром⁹⁵.

* * *

С приближением лета 1918 года в рядах левых эсеров стало нарастать беспокойствие. Романтики от революции, они нуждались в постоянном возбуждении: вначале это был экстаз Октября, затем пьянящие февральские дни 1918 года, когда народ поднялся навстречу германским полчищам, – незабываемые моменты, воспетые Александром Блоком в двух самых известных поэмах революции «Двенадцать» и «Скифы». Но вот все это ушло в прошлое, и левые эсеры вдруг обнаружили, что сотрудничают с режимом расчетливых политиков, которые заключают сделки с Германией и со странами Четверного согласия и вновь призывают «буржуазию» управлять заводами и фабриками, командовать армией. Что стало с революцией? Все, что большевики делали после февраля 1918 года, не устраивало левых эсеров. Они презирали Брестский договор, который, по их мнению, превращал Германию в хозяйку России, а Ленина – в лакея Мирбаха. Они бы хотели не заигрывать с немцами, а поднять массы против этих империалистов, чтобы бороться с ними, пусть голыми руками, и нести революцию в сердце Европы. Когда же, вопреки их протестам, большевики подписали и ратифицировали Брестский договор, левые эсеры покинули Совнарком. Столь же горячо возражали они и против политики, принятой большевиками в мае 1918 года в отношении деревни, считая, что посылать вооруженные отряды рабочих для изъятия у сельских жителей хлеба означает сеять кровную вражду между рабочими и крестьянами. Они были также против введения высшей меры наказания и спасли немало человеческих жизней: всякий раз, когда коллегия ЧК должна была утверждать смертный приговор по политическим обвинениям, входившие в нее левые эсеры использовали свое право вето. И, неизбежно, они начали рассматривать большевиков как предателей революции. Вот как выразила это лидер левых эсеров Мария Спиридонова: «Тесно спаянные с большевиками, боролись мы на одних баррикадах и вместе с ними думали докончить славный путь борьбы. Но теперь я вижу, что они являются самыми настоящими и, быть может, искренними последователями той… политики, которой всегда держалось правительство Керенского…»⁹⁶.