Текст книги "Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть 1917 — 1918"

Автор книги: Ричард Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 55 страниц)

Конституция 1918 года вполне отвечала циничным критериям «хорошего» основного закона: она была краткой и запутанной. Первая ее статья провозглашала Россию «республикой Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов», «вся власть в центре и на местах» отдавалась этим Советам²¹. Положения эти порождали вопросов больше, чем ясности, поскольку в последующих статьях не разъяснялось, как власть должна делиться между центральными и местными органами, между самими Советами. В статье 56 говорилось, что «в границах подведомственной им территории высшей властью являются съезды Советов (края, губернии, района и волости)». Но поскольку каждый край включал несколько губерний, а каждая губерния – множество районов и волостей, это положение оказывалось бессмыслицей. Все еще больше запутывалось статьей 61, поскольку она, в противоречие принципу, согласно которому съезды Советов являлись «высшей властью» на своей территории, требовала от региональных Советов заниматься лишь местными вопросами и, одновременно, «проводить в жизнь решения высших органов советской власти».

Неспособность Конституции 1918 года определить и разграничить круг полномочий советских органов на различных территориальных уровнях служила еще одним доказательством того, что большевики не собирались переоценивать ее вес и значение. Но все же она усиливала центробежные тенденции, давая им конституционное оправдание. [Тенденции эти усугублялись отказом правительства субсидировать губернские Советы. В феврале 1918 года на требование губернских Советов выделить им денег Петроград ответил, что им следует добыть средства, облагая «безжалостными» налогами имущие классы (Пролетарская революция. 1925. № 3 (38). С. 161–162). В результате этой рекомендации местные власти стали облагать «буржуазию» на своей территории самовольными «контрибуциями».].

Чтобы добиться полной свободы действий, Ленину требовалось срочно освободиться от подотчетности Центральному исполнительному комитету.

По инициативе большевиков Вторым съездом Советов был распущен старый Исполком и избран новый, в котором большевики заняли 58 % мест. Такая расстановка сил давала большевикам гарантии, что, голосуя единым блоком, они могут провести или блокировать любую резолюцию, хотя им и приходилось еще считаться с горластым меньшинством левых эсеров, правых эсеров и меньшевиков. Эсеры и меньшевики не признавали законность Октябрьского переворота и отказывали большевикам в праве формировать правительство. Левые эсеры принимали Октябрьский переворот, но сохраняли множество демократических иллюзий, в частности, стремились к формированию коалиционного правительства из всех партий, представленных в Советах.

Небольшевистское меньшинство серьезно уверовало в принцип (большевики придерживались его только на словах), согласно которому ЦИК являлся советским законодательным органом, имевшим решающее слово при формировании кабинета и определении круга его деятельности. Полномочия эти ЦИК получил благодаря резолюции, предложенной Лениным и принятой Вторым съездом Советов: «Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановляет:

Образовать для управления страной, вплоть до созыва Учредительного собрания, Временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом народных комиссаров. <…>

Контроль над деятельностью народных комиссаров и право смещения их принадлежит Всероссийскому съезду Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и его Центральному исполнительному комитету»²². Яснее сказать было нельзя. Ленин, тем не менее, твердо намеревался отбросить этот принцип и вывести свое правительство из-под контроля ЦИКа и любого другого внешнего органа. Именно этого он и добился через десять дней после того, как стал главой государства.

Историческое противостояние между большевиками и ЦИКом было обозначено, когда последний потребовал, чтобы большевики расширили состав Совнаркома, включив в него представителей других социалистических партий. Все политические партии выступали против того, что большевики заняли все должности в Совнаркоме: в конце концов, Съезд Советов избирал их, чтобы они представляли Советы, а не свою партию. Недовольство это оформилось и приняло угрожающие формы, когда, через три дня после большевистского переворота, Союз железнодорожных рабочих, крупнейший профсоюз России, выдвинул ультиматум с требованием создания социалистического коалиционного правительства. Для всякого, кто помнил октябрь 1905 года и ту решающую роль, которую железнодорожная забастовка сыграла в падении царизма, это должно было стать серьезным предостережением.

Профсоюз, сотни тысяч членов которого были разбросаны по всей стране, мог полностью парализовать транспорт. В августе 1917 года он обеспечил победу Керенского над Корниловым. В октябре он сперва принял лозунг «Вся власть Советам», но как только его руководство осмыслило, каким образом этот лозунг использовали большевики, оно сразу выступило против них, требуя, чтобы Совнарком был заменен коалиционным правительством²³. 29 октября Союз заявил, что, если в правительство не войдут представители всех социалистических партий, он объявит забастовку. Угроза была серьезная, поскольку большевикам, готовящимся к контрнаступлению Керенского, нужны были поезда для переброски войск на фронт.

Большевики созвали Центральный Комитет. Ленин и Троцкий, занятые организацией обороны против наступления Керенского, присутствовать на нем не смогли. Центральный Комитет в их отсутствие поддался панике и уступил требованиям Союза, признав необходимым «расширение базы правительства» посредством включения в него представителей других социалистических партий. Он также подтвердил, что Совнарком – орган ЦИКа и отчитывается перед ним. Комитет делегировал Каменева и Г.Я.Сокольникова на переговоры с представителями профсоюза и других партий о формировании нового советского временного правительства²⁴. По существу, резолюция эта означала отказ от власти, завоеванной в ходе Октябрьского переворота.

Позднее в тот же день, 29 октября, Каменев и Сокольников присутствовали на совещании восьми партий и нескольких межпартийных организаций, созванном Союзом железнодорожных рабочих. В соответствии с принятой большевистским ЦК резолюцией они согласились ввести в Совнарком меньшевиков и эсеров на том условии, что те примут резолюции Второго съезда Советов. Совещание назначило комиссию для выработки условий преобразования Совнаркома. Условия Союза были приняты, и поздно вечером в его местные организации был отправлен приказ отменить забастовку, но оставаться наготове²⁵.

Чувство облегчения, которое принес большевикам достигнутый компромисс, исчезло на следующий же день, когда они узнали, что Союз, поддержанный социалистическими партиями, повысил свои требования и стал добиваться, чтобы большевики совсем вышли из правительства. Большевистский Центральный Комитет, все еще в отсутствие Ленина и Троцкого, провел большую часть дня, обсуждая это требование. Обсуждение проходило в атмосфере крайне напряженной, поскольку в город с минуты на минуту могли ворваться выступавшие на стороне Керенского силы под командованием атамана Краснова. Каменев, пытаясь спасти хоть что-то, предложил компромисс: Ленин передает обязанности председателя Совнаркома лидеру эсеров В.М.Чернову, но большевики оставляют за собой второстепенные посты в коалиционном правительстве, уступая ведущую роль эсерам и меньшевикам²⁶.

Трудно предугадать судьбу этих соглашений, если бы в тот же вечер не стало известно, что силы Краснова отбиты.

Как только военная угроза отпала, Ленин и Троцкий сосредоточились на катастрофическом положении, в котором оказались большевики из-за «капитулянтской» политики Центрального Комитета. 1 ноября на очередном заседании ЦК Ленин разразился неудержимой бранью²⁷. «Политика Каменева, – потребовал он, – должна быть прекращена» немедленно. ЦК следовало вести переговоры с Союзом для «дипломатического прикрытия военных действий» – то есть не с честными намерениями, а лишь для того, чтобы добиться его содействия в борьбе против сил Керенского. На большинство ЦК это не произвело сильного впечатления: Рыков выступил с мнением, что большевики не смогут удержать власть. Провели голосование: десять членов ЦК стояли за продолжение переговоров о создании нового, коалиционного правительства с другими социалистическими партиями и только трое поддержали Ленина (Троцкий, Сокольников и, по-видимому, Дзержинский). Даже Свердлов оказался не на его стороне.

Ленин потерпел унизительное поражение: его товарищи готовы были отказаться от завоеваний октября и вместо установления «диктатуры пролетариата» поделить власть с «мелкобуржуазными» партиями и остаться в меньшинстве. На помощь Ленину пришел Троцкий, предложивший хитрый компромисс. Троцкий начал с возражений «капитулянтам»: «Нам говорят, мы неспособны строить. Но тогда надо просто уступить власть тем, которые были правы в борьбе против нас. А ведь мы уже сделали большую работу. Нельзя, говорят, сидеть на штыках. Но и без штыков нельзя. Нам нужен штык там, чтобы сидеть здесь <…> Вся эта мещанская сволочь, что сейчас не в состоянии встать ни на ту, ни на другую сторону, когда узнает, что наша власть сильна, будет с нами, в том числе и Викжель [Союз железнодорожников] <…> Мелкобуржуазная масса ищет силы, которой она должна подчиняться»²⁸. Как любила говаривать императрица Александра Федоровна, «Россия любит кнут».

Чтобы выиграть время, Троцкий предложил формулу: переговоры о создании коалиционного правительства продолжать только с левыми эсерами, единственной партией, принявшей Октябрьский переворот; с остальными социалистическими партиями переговоры прекратить, если еще одна попытка не приведет к соглашению. Это показалось разумным выходом из тупикового положения, и предложение было принято.

Ленин, решительно вознамерившийся покончить с пораженческими настроениями в рядах большевиков, возобновил на следующий день атаку и потребовал, чтобы Центральный Комитет осудил «оппозицию». Требование было странное, поскольку против воли большинства выступал именно он. В последовавшей за этим дискуссии Ленину удалось расколоть своих противников. Резолюция, осуждающая «оппозицию», была принята десятью голосами против пяти. В итоге пятеро выступавших в последнем голосовании «против» подали в отставку – Каменев, Рыков, Зиновьев, Милютин и Ногин. 4 ноября «Известия» опубликовали открытое письмо, в котором пятерка объясняла свои действия: «ЦК РСДРП (большевиков) 1 ноября принял резолюцию, на деле отвергающую соглашение с партиями, входящими в Совет рабочих и солдатских депутатов, для образования социалистического советского правительства. <…>

Мы считаем, что создание такого правительства необходимо для предотвращения дальнейшего кровопролития. <…>

Однако это новое решение вызвало со стороны руководящей группы ЦК ряд действий, которые явно показывают, что она твердо решила не допускать образования правительства советских партий и отстаивать чисто большевистское правительство во что бы то ни стало и каких бы жертв рабочим и солдатам это не стоило.

Мы не можем нести ответственность за эту гибельную политику ЦК, проводимую вопреки воле громадной части пролетариата и солдат. <…>

Мы складываем поэтому с себя звание членов ЦК, чтобы иметь право откровенно сказать свое мнение массе рабочих и солдат и призвать их поддержать наш клич: Да здравствует правительство из советских партий!»²⁹

Через два дня Каменев ушел с поста представителя ЦИКа; четверо народных комиссаров (из одиннадцати) тоже подали в отставку: Ногин (торговля и промышленность), Рыков (комиссариат внутренних дел), Милютин (земледелие) и Теодорович (снабжение). Нарком труда Шляпников подписал письмо, но с поста не ушел. Подали в отставку несколько большевиков, занимавших низшие должности в Совнаркоме. «Мы стоим на точке зрения, – гласило их письмо, – необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий. Мы считаем, что только образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды героической борьбы рабочего класса и революционной армии в октябрьские – ноябрьские дни. Мы полагаем, что вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет народных комиссаров. Мы на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведет к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и поэтому слагаем с себя перед Ц.И.К. звание народных комиссаров»³⁰.

Ленин очень спокойно воспринял эти протесты и отставки, поскольку был уверен, что заблудшие овцы снова вернутся в стадо, что в конце концов и произошло. Куда еще им было идти? Социалистические партии от них отвернулись, либералы, приди они к власти, отправили бы их в тюрьму, а правые, без сомнения, – повесили. Само их физическое выживание зависело от успеха Ленина.

Решения, принятые большевистским Центральным Комитетом, означали, что большевики готовы были делить власть только с теми партиями, которые согласятся на роль младшего партнера и будут беспрекословно утверждать большевистские резолюции. За исключением четырех месяцев (декабрь 1917-го – март 1918 г.), когда большевики допустили левых эсеров в состав Совнаркома, так называемое «советское» правительство никогда не отражало реального состава Советов: оно было и оставалось правительством большевиков, а Советы использовались лишь для прикрытия и маскировки.

Ленину удалось отбиться от угрозы раздела власти с соперничающими социалистическими партиями, но все еще приходилось иметь дело с требованием ЦИКа, чтобы ему, как советскому парламенту, подчинялись народные комиссары.

ЦИК, избранный большевиками в октябре, претендовал на роль социалистической думы, уполномоченной осуществлять надзор за действиями правительства, формировать кабинет и издавать законы. [Pietsch W. Revolution und Staat. Koln, 1969. S. 63. Старый ЦИК, разогнанный большевиками, продолжал собираться, иногда в открытую, иногда тайно, вплоть до конца 1917 г. (Революция. Т. 3. С. 90–91).]. На следующий день после переворота он начал вырабатывать собственный устав, предполагающий разветвленную структуру пленумов, президиумов и комиссий всякого рода. Ленин считал эти парламентские потуги смехотворными. С первого же дня он игнорировал ЦИК и в издании декретов, и в назначениях на руководящие посты. Вот, например, как был избран новый председатель ЦИКа. После отставки Каменева Ленин решил, что более всего на этот пост подходит Свердлов. У него не было причин опасаться, что ЦИК не одобрит его выбора, но, поскольку не было и абсолютной уверенности, он хотел его обойти. Ленин вызвал Свердлова. «Яков Михайлович, – обратился он к нему, – я хочу просить вас быть председателем ВЦИКа, что вы на это скажете?» По-видимому, Свердлов согласился, поскольку Ленин заявил, что после одобрения партийным ЦК необходимо «тщательно» провести эту кандидатуру большевистской фракцией ЦИКа. Ленин поручил Сверлову пересчитать «заранее все голоса» и лично проследить, чтобы все входящие в ЦИК большевики присутствовали на голосовании³¹. Все прошло по плану, и 8 ноября Свердлов был «избран» девятнадцатью голосами против четырнадцати. [В описываемом случае левые эсеры голосовали против него (Революция. Т. 6. С. 99)]. Находясь на этом посту вплоть до своей смерти в марте 1919 года, Свердлов всегда обеспечивал утверждение ЦИКом всех партийных постановлений после условного обсуждения.

Сходным образом Ленин проигнорировал ЦИК, подбирая кандидатов для замещения освободившихся (после отставки наркомов) постов в правительстве: он назначил их 8-11 ноября после короткого обмена мнениями с другими большевиками из ЦК и не испросив одобрения ЦИКа.

Однако ему все же приходилось считаться с тем решающим обстоятельством, что ЦИК обладал законодательной властью и правом одобрения или вето при издании правительственных декретов.

В первые две недели нового режима председатель ЦИКа Каменев сумел изолировать Совнарком от Исполкома, не объявляя заранее о его созывах и не оглашая заблаговременно повестку дня. Совнарком издавал декреты, не беспокоясь о том, чтобы заручиться одобрением ЦИКа. Вообще процедура работы правительства была в то время так не отработана, что некоторые большевики, даже не будучи членами кабинета, издавали декреты по своей собственной инициативе, не ставя в известность ни Совнарком, ни Исполком. Два таких декрета привели к конституционному кризису. Одним из них был декрет о печати, принятый правительством в первый же день своего существования 27 октября. Под декретом стояла подпись Ленина, хотя текст подготовил Луначарский (видимо, по инициативе и с одобрения Ленина). [Декреты Т. 1. С. 24–25. Об авторстве Луначарского упоминает Юрий Ларин (Народное хозяйство. 1918. № 11. С. 16–17)]. В этом примечательном документе говорилось, что «контрреволюционная печать» (термин не был определен, но, очевидно, относился ко всем газетам, не признавшим законности Октябрьского переворота) наносит вред и что поэтому необходимо ввести «временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы». Все газеты, выступавшие против новой власти, должны были быть закрыты. «Как только новый порядок упрочится, – следовало далее, – всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода».

Страна уже стала привыкать к произволу, творимому с февраля 1917 года над газетами, к разгрому типографий. Вначале подверглись нападкам и были закрыты «реакционные» издания, вслед за тем, в июле, та же судьба постигла большевистскую прессу. Придя к власти, большевики эту практику узаконили и стали широко использовать. 26 октября Военно-революционный комитет организовал погромы в редакциях оппозиционных органов печати. Было закрыто проводившее твердую антибольшевистскую линию «Наше общее дело» и арестован редактор Владимир Бурцев. Та же судьба постигла меньшевистский «День», кадетскую газету «Речь», правое «Новое время» и право-центристские «Биржевые ведомости». Типографии, в которых печатались «День» и «Речь», были конфискованы и переданы большевистским журналистам³². (Многие из закрытых изданий вскоре стали выходить вновь – под другими названиями.)

Декрет о печати делал заявку на большее: он полностью упразднял независимую печать в России, традиции которой восходили к Екатерине II. Возмущение, вызванное декретом, было чрезвычайным. Дошло до того, что в Москве контролируемый большевиками Военно-революционный комитет декрет аннулировал, объявив 21 ноября, что экстренные меры отменяются и печать вновь пользуется полной свободой³³. В ЦИКе Юрий Ларин осудил Декрет о печати и предложил резолюцию о его отмене³⁴. 26 ноября 1917 года «Союз Русских писателей» выпустил одноразовую газету, названную «Газета-протест», на страницах которой крупнейшие русские литераторы излили гнев по поводу этой беспрецедентной попытки подавить свободу слова. В.Г.Короленко писал, что, читая ленинский указ, «краснел от стыда и возмущения»: «кто и по какому праву лишил меня, как читателя и члена местного общества, возможности знать, что происходит в столице в эти трагические минуты? И кто заявляет притязание закрыть мне, как писателю, возможность свободно высказывать согражданам свои мысли об этих событиях без цензорской указки?»³⁵

Предвидя, что эта и подобные меры, особенно в области экономики, вызовут сильное сопротивление Съезда Советов и ЦИКа, большевики приняли еще один закон, регламентирующий взаимоотношения между правительством и Советами. Декрет под названием «О порядке утверждения и опубликования законов» закреплял за Совнаркомом право действовать в качестве законодательного органа: полномочия ЦИКа сводились к ратификации или аннулированию уже вступивших в силу законов. Этот документ, полностью отменяющий условия, на которых Съезд Советов всего за несколько дней до того уполномочил большевиков формировать правительство, был подписан Лениным. Однако из воспоминаний Юрия Ларина, меньшевика, который в сентябре 1917 года перешел на сторону Ленина и сделался его самым влиятельным экономическим советником, нам известно, что подготовил и выпустил декрет именно он, под свою ответственность и даже не поставив Ленина в известность: последний узнал о новом законе, лишь прочтя о нем в официальной «Газете»³⁶.

Декрет Ларина – Ленина должен был действовать только вплоть до созыва Учредительного собрания. До этого момента, говорилось в нем, все законы будут составляться и публиковаться Временным рабочим и крестьянским правительством (Совнаркомом). За Центральным исполнительным комитетом оставлялось право «приостановить, изменить и отменить» эти законы задним числом. [Декреты. Т. 1. С. 29–30. Дату, когда был подписан декрет, нам установить не удалось, в большевистской прессе текст появился 31 октября или 1 ноября 1917 г.]. Этим декретом большевистский Совнарком присваивал себе право законодательной деятельности, аналогичное тому, что даровалось царскому правительству статьей 87 Основных законов Российской империи от 1906 года.

Такая упрощенная процедура, избавлявшая правительство от парламентской «обструкции», могла бы порадовать И.Л.Горемыкина или любого иного консервативного бюрократа старого режима, но вовсе не этого ожидали социалисты от «советского» правительства. ЦИК с возрастающей тревогой следил за развитием событий; он протестовал против нарушения своих полномочий бесконтрольным «хозяйничаньем» Совнаркома и против издания декретов от имени ЦИКа, но без его утверждения³⁷.

На заседании ЦИКа 4 ноября вопрос был поставлен ребром, и это решило судьбу «советской демократии». Ленин и Троцкий были приглашены туда для объяснений, подобно тому, как царские министры отчитывались перед Думой, отвечая на «запрос» относительно правомочности своих действий. Левые эсеры желали знать, на каком основании правительство последовательно нарушало волю Второго съезда Советов, согласно которой оно должно было отчитываться перед ЦИКом. Они настаивали, чтобы правительство прекратило издавать декреты³⁸.

Ленин отнесся к происходящему как к «буржуазному формализму»: он уже давно решил, что коммунистическое правительство должно совмещать в одном лице полномочия законодательной и исполнительной власти³⁹. Ленин имел обыкновение нападать, сразу переходить в наступление, если перед ним ставили вопрос, на который он не хотел или не мог ответить: одно за другим он стал выставлять контробвинения. Советское правительство не может быть связано «формальностями». Пассивность Керенского оказалась фатальной. Те, кто подвергает его, Ленина, действия сомнению, выступают как «апологеты парламентской обструкции». Власть большевиков опирается на «доверие широких народных масс»⁴⁰. Ни один из его аргументов не мог прояснить, почему он нарушал условия, на которых всего лишь неделю назад получил власть. Ответы Троцкого были немногим более убедительны. В советском парламенте (под этим подразумевался Съезд Советов и его Центральный исполнительный комитет) нет, в отличие от «буржуазного», антагонистических классов, а следовательно, нет необходимости в «общепринятом парламентском механизме». Из этого аргумента следовало, что там, где нет классовых различий, не может быть и различий во мнениях; отсюда, в свою очередь, делался вывод, что существование различий во мнениях означает ipso facto «контрреволюцию». Правительство и «массы», продолжал Троцкий, связаны не формальными процедурами и учреждениями, а «живой и непосредственной связью». Предвосхищая Муссолини, который впоследствии использовал аналогичные аргументы для оправдания практики фашизма, Троцкий говорил: «Пусть декреты не гладки извне… но право живого творчества стоит выше формальной безупречности»⁴¹.

Бессвязность и несостоятельность аргументации Ленина и Троцкого мало кого смогли убедить в ЦИКе, даже некоторые большевики почувствовали себя неловко. Левые эсеры выступали крайне резко. В.А.Карелин говорил: «Я протестую против злоупотребления термином буржуазности. Отчетность и строгий порядок в мелочах не являются обязательным лишь для буржуазной власти. Не будем играть словами и прикрывать наши ошибки и промахи отдельным, одиозным словом. И пролетарская власть, как власть по существу народная, должна идти навстречу контролю над собой. Ведь если предприятие переходит в руки рабочих, то тем самым не упраздняется же бухгалтерия и отчетность. Между тем скоропалительность выпечки декретов, часто изобилующих не только юридическими упущениями, но зачастую неграмотных, приводит к еще большим осложнениям положения, особенно на местах, где привыкли принимать таким, каким он дается сверху»⁴². Другой левый эсер, П.П.Прошьян, заявил, что большевистский декрет о прессе дает «яркое и определенное выражение системы политического террора и разжигания гражданской войны»⁴³.

Голосование по Декрету о печати большевики выиграли легко: внесенное Лариным предложение отменить его было забаллотировано тридцатью четырьмя голосами против двадцати четырех при одном воздержавшемся. [Фрейман А.Л. Форпост социалистической революции. Л., 1969. С. 169–170. Большевики приняли меры предосторожности и усилили свой блок в ЦИКе пятью надежными большевиками (Революция. Т. 6. С. 72).]. Однако, несмотря на эту победу, большевики не смогли заткнуть рот прессе вплоть до июля 1918 года, когда одним махом уничтожили все независимые газеты и периодические издания. До того как это произошло, в советской России сохранялось поразительное разнообразие газет и журналов, включая либеральные и даже консервативные: игнорируя разорительные штрафы и запугивание, они как-то умудрялись существовать.

Нерешенным оставался вопрос о подотчетности Совнаркома ЦИКу. По этому вопросу, в первый и последний раз в своей истории, большевистское правительство согласилось на голосование вотума доверия. С предложением о таком голосовании выступил левый эсер В.Б.Спиро: «Центральный исполнительный комитет, заслушав объяснения, представленные председателем Совета народных комиссаров, признал их неудовлетворительными». Большевик М.С.Урицкий внес контррезолюцию, выражающую доверие ленинскому правительству: «Центральный исполнительный комитет по поводу внесенного запроса устанавливает:

1. Советский парламент рабочих масс не может иметь ничего общего по своим методам с буржуазным парламентом, где представлены разные классы с противоположными интересами и где представители правящего класса превращают регламент и наказ в орудие законодательной обструкции.

2. Советский парламент не может отказать Совету народных комиссаров в праве издавать без предварительного обсуждения ЦИК неотложные декреты в рамках общей программы Всероссийского съезда Советов.

3. В руках ЦИК сосредотачивается общий контроль над всей Деятельностью Совета народных комиссаров и возможность сменять правительство или отдельных членов его…»⁴⁴

Предложение Спиро, выражавшее недоверие правительству, было отклонено двадцатью пятью голосами против двадцати: итоги голосования объясняются тем, что девять большевиков (некоторые из них были народными комиссарами) заявили на этом заседании о своей отставке и покинули собрание (см. выше). Такой косвенной победой Ленин удовлетвориться не мог: он хотел победы твердой и недвусмысленной в голосовании за резолюцию Урицкого, дающую правительству право на законодательную деятельность. Но ряды большевиков неожиданно поредели и исход представлялся сомнительным: предварительный подсчет голосов показал, что получается ничья (23:23). Чтобы этого не допустить, Ленин и Троцкий объявили, что сами будут принимать участие в голосовании, – это было так же нелепо, как если бы министры, представившие проект на утверждение законодательному органу, попросили внести их самих в списки высказавшихся «за». Будь русские парламентарии более искушены, они отказались бы участвовать в этом фарсе. Но они остались и проголосовали. Резолюция Урицкого была принята двадцатью пятью голосами против двадцати трех: решающие два голоса принадлежали Ленину и Троцкому. Таким нехитрым способом два большевистских вождя присвоили себе законодательную власть и превратили ЦИК и Съезд Советов, который он представлял, из законодательных органов в консультативные. В истории строительства советского государства это стало переломным моментом.

Позднее в тот же день Совнарком провозгласил, что его декреты приобретают силу закона, как только они появляются на страницах официальной «Газеты Временного рабочего и крестьянского правительства».

Теперь Совнарком и юридически сделался тем, чем являлся фактически с момента своего возникновения, – органом, в котором соединялись законодательная и исполнительная власть. ЦИК еще некоторое время после этого мог пользоваться правом обсуждать действия правительства, что хотя и не давало возможности влиять на политику, позволяло ее критиковать. Но после июня – июля 1918 года, когда все небольшевики были изгнаны из его состава, ЦИК превратился в номинальную инстанцию, где большевистские депутаты в установленном порядке «утверждали» постановления большевистского Совнаркома, выполнявшего, в свою очередь, постановления большевистского Центрального Комитета. [В декабре 1919 г. все те немногие полномочия, которые оставались у ЦИКа, были переданы его председателю, который стал таким образом «главой государства». Заседания ЦИКа, которые изначально предполагалось проводить регулярно, собирались все реже: в 1921 г. ЦИК заседал всего три раза. См.: Carr E.H. The Bolshevik Revolution. V. 1. N.Y., 1951. P. 220–230].

Неожиданное и полное крушение демократических сил и их последующая неспособность отстоять свои конституционные права напоминают поражение Верховного Тайного Совета, попытавшегося в 1730 году наложить конституционные ограничения на русскую монархию: тогда, как и на этот раз, твердого «нет» самодержца оказалось достаточно.

С этого времени Россия стала управляться декретами. Ленин присвоил себе прерогативы, принадлежавшие до октября 1905 года русским царям: его воля была законом. По словам Троцкого, «с момента объявления Временного правительства низложенным Ленин систематически, и в крупном и в малом, действовал как правительство». [Троцкий Л. О Ленине. М., 1924. С. 102]. «Декреты», издаваемые Совнаркомом, хотя их название и было заимствовано из словаря революционной Франции (и не имело отражения в русском конституционном праве), совершенно соответствовали имперским указам, касаясь одновременно и самых фундаментальных и самых тривиальных вопросов и вступая в силу как только самодержец скрепит их своей подписью. (По словам Исаака Штейнберга, Ленин обычно придерживался мнения, что его подписи достаточно для легализации любого правительственного акта⁴⁵.) Секретарь Ленина В.Д.Бонч-Бруевич пишет, что декреты приобретали силу закона лишь после того, как их подписывал Ленин, даже если издавались по инициативе кого-либо из комиссаров⁴⁶. [Как мы покажем ниже, в этом правиле имелись исключения.]. Подобная практика нашла бы полное понимание у Николая I и Александра III. Система правления, установленная большевиками в России всего через две недели после Октябрьского переворота, означала возврат к самодержавию, господствовавшему в России до 1905 года: не осталось и следа от двенадцати предшествовавших лет конституционализма.