Текст книги "Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть 1917 — 1918"

Автор книги: Ричард Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 55 страниц)

Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни»⁷⁰.

Это уже был мятеж. Как признал впоследствии Корнилов, он решился на открытый разрыв с правительством, потому что оно обвинило его в открытом восстании, то есть в измене. Головин считает, что Керенский своими действиями спровоцировал Корнилова к бунту⁷¹. С этой оценкой можно согласиться, но с уточнением: Корнилов восстал лишь после того, как был обвинен в восстании.

Как видно из нескольких воззваний, выпущенных Керенским 28 августа, он стремился обострить, а не сгладить конфликт. В одном из воззваний он призывает всех армейских командиров не подчиняться распоряжениям Корнилова, «изменившего родине»⁷². В другом, объясняя причины продвижения корпуса Крымова к Петрограду, идет на прямую ложь: «Восставший на власть В[ременного] Правительства] бывший Верховный главнокомандующий ген. Корнилов, заявлявший о своем патриотизме и верности народу в своих телеграммах, теперь на деле показал свое вероломство. Он взял полки с фронта, ослабив его сопротивлением нещадному врагу – германцу, и все эти полки отправил против Петрограда. Он говорит о спасении родины – и сознательно создает братоубийственную войну. Он говорит, что стоит за свободу, и посылает на Петроград туземные дивизии»⁷³. Действительно ли Керенский забыл, как он утверждал впоследствии, что за неделю перед этим сам приказал направить в Петроград под свое командование Третий кавалерийский корпус?⁷⁴ Поверить такому объяснению трудно.

В течение трех последующих дней Корнилов безуспешно пытался убедить всех «вырвать отечество из рук продажных большевиков, заседающих в Петрограде»⁷⁵. Он обращался с призывами к регулярной армии, к казачеству, приказал Крымову занять Петроград. Его морально поддержали многие генералы, славшие в адрес Керенского телеграммы с требованиями изменить отношение к Верховному главнокомандующему⁷⁶. Но ни они, ни консервативные политики к Корнилову не присоединились, ибо были сбиты с толку дезинформацией, распространявшейся Керенским, который, откровенно искажая события, представлял главнокомандующего мятежником и контрреволюционером. То, что ни один из видных генералов не последовал за Корниловым, лишний раз свидетельствует о том, что они не состояли с ним в заговоре.

29 августа Керенский телеграфировал Крымову: «В Петрограде полное спокойствие. Никаких выступлений не ожидается. Надобности в вашем корпусе нет никакой. В[ременное] П[равительство] приказывает вам под вашей личной ответственностью остановить движение к Петрограду, отданное вам смещенным верховным главнокомандующим, и направить корпус не в Петроград, а по его оперативному назначению в Нарву»⁷⁷. Послание это имело смысл лишь в том случае, если Керенский допускал, что Крымов продвигается к Петрограду для подавления выступлений большевиков. Крымов был смущен, но подчинился. Уссурийская казачья дивизия остановилась у Красного Села под Петроградом и 30 августа принесла присягу Временному правительству. «Туземная» дивизия также остановилась, очевидно, по приказу Крымова. О действиях Донской казачьей дивизии нам не известно. Как бы то ни было, все доступные источники показывают, что роль, приписываемая обычно агитаторам, которых Совет отправил убеждать бойцов Третьего корпуса не идти на Петроград, сильно преувеличена. От наступления на Петроград командование корпуса отказалось, узнав, что город вовсе не находится в руках большевиков, как они думали раньше, и помощь их здесь не нужна. [Вот как описывает Зинаида Гиппиус встречу корниловской кавалерии с частями, посланными на перехват из Петрограда: «"Кровопролития" не вышло. Под Лугой, и еще где-то, посланные Корниловым дивизии и «петроградцы» встретились. Недоумело постояли друг против друга. Особенно изумлены были «корниловцы». Идут «защищать Временное правительство» и встречаются с «врагом», который идет «защищать Временное правительство» тоже – и то же. Ну, постояли, подумали; ничего не поняли; только, помня уроки агитаторов на фронте, что «с врагом надо брататься», принялись и тут жадно брататься» (Синяя книга. Белград, 1929. С. 181; дневниковая запись 31 августа 1917 г.)].

Крымов прибыл в Петроград 31 августа, получив приглашение Керенского и гарантии личной безопасности. В конце дня он встретился с министром-председателем, которому объяснил, что продвигал свои части к Петрограду, чтобы помочь ему и правительству. Как только ему стало известно о размолвке между правительством и Ставкой, он приказал своим людям остановиться. Он никогда не замышлял бунта. Не входя в объяснения и даже не подав ему руки, Керенский объявил Крымову об отставке и велел ему явиться в Чрезвычайную следственную комиссию. Вместо этого Крымов пошел на квартиру к другу и выстрелил себе в сердце. [Керенский. Дело Корнилова. С. 75–76; Революция. Т. 4. С. 143; Мартынов. Корнилов. С. 149–151. Крымов оставил предсмертное письмо Корнилову, которое тот уничтожил (Мартынов. Корнилов. С. 151). Крымов отнюдь не был реакционным монархистом: в 1916 г. он участвовал в заговоре против Николая II.].

Поскольку генерал Лукомский, а вслед за ним генерал В.Н.Клембовский отказались сменить Корнилова в должности Верховного главнокомандующего, Керенский очутился в двусмысленном положении, ибо вынужден был оставить руководство армией в руках человека, которого сам публично обвинил в государственной измене. Запретив вначале командирам армейских частей выполнять распоряжения Корнилова, он вынужден был теперь пойти на попятную и разрешить выполнять приказы Корнилова, относящиеся к военной области. Корнилов нашел эту ситуацию в высшей степени необычной: «Получился эпизод – единственный в мировой истории, – писал он, – главнокомандующий, обвиненный в измене и предательстве <…> получил приказание продолжать командование армиями, так как назначить другого нельзя»⁷⁸.

После разрыва с Керенским Корнилова охватило уныние. Он был убежден, что министр-председатель и Савинков сознательно расставили ему западню. Жена, опасаясь самоубийства, попросила его отдать револьвер⁷⁹. 1 сентября в Могилев прибыл Алексеев, уполномоченный принять дела у Корнилова: на его уговоры у Керенского ушло три дня. Корнилов уступил, не сопротивляясь, и только попросил, чтобы правительство установило твердую власть и воздержалось от оскорбительных выпадов против него⁸⁰. Вначале его поместили под домашний арест в могилевской гостинице, а затем перевезли в крепость в Быхове, где уже содержались тридцать офицеров, которых Керенский подозревал в участии в заговоре. При этом он неизменно находился под охраной верных ему текинцев. Вскоре после большевистского переворота он бежал из Быхова и пробрался на Дон, где затем вместе с Алексеевым создал Добровольческую армию.

Существовал ли «заговор Корнилова»? Судя по всему, нет. Имеющиеся свидетельства указывают скорее на «заговор Керенского», задуманный с целью дискредитировать генерала как зачинщика воображаемого, но всеми в тот момент ожидаемого контрреволюционного выступления, подавление которого принесло бы министру-председателю невиданную популярность и власть, необходимые, чтобы противостоять растущей угрозе со стороны большевиков. Вряд ли было случайностью, что все необходимые элементы настоящего государственного переворота – списки заговорщиков, графики выступлений, условные сигналы, программы и т. д. – так никогда и не всплыли на поверхность. Такие подозрительные факты, как связь Ставки с офицерами в Петрограде и приказы формирующимся там боевым единицам, во всех случаях легко объясняются в контексте предполагавшегося большевистского путча. Если бы в самом деле существовал офицерский заговор, то какие-то генералы, без сомнения, присоединились бы к Корнилову, когда он наконец призвал к мятежу. Но за ним не последовал никто. Ни Керенский, ни большевики не могли впоследствии указать ни одного человека, который бы сам признался или которого можно было бы с основанием обвинить в том, что он был в сговоре с Корниловым. Но если Корнилов был в одиночестве, можно ли назвать это заговором? Для расследования дела Корнилова в октябре 1917 года была создана комиссия, которая завершила работу в июне 1918-го, то есть уже при власти большевиков. Она пришла к заключению, что обвинения против Корнилова безосновательны: войска на Петроград он посылал не с целью свергнуть Временное правительство, а для защиты его от большевиков. Полностью оправдав Корнилова, комиссия обвинила Керенского в том, что он «сознательно извратил истину в деле Корнилова, не имея мужества взять на себя вину» за совершенную им «грандиозную ошибку»⁸¹. [Подозрение, что дело Корнилова было с самого начала провокацией, находит подкрепление в неосторожном заявлении, сделанном в печати Некрасовым. В газетном интервью, опубликованном через две недели после событий, он хвалит Львова, который, по его словам, помог выявить созревший заговор Корнилова. Искажая слова Корнилова, адресованные Керенскому, так, что они звучат подтверждением ультиматума, представленного Львовым, он добавляет: «Роль В.Н.Львова была спасительной для Революции: он взорвал приготовленную мину на два дня раньше срока. Заговор, несомненно, был, и Львов лишь раскрыл его раньше срока» (Новая жизнь. 1917. 13 сент. № 55. С. 3). Эти слова наводят на мысль, что Некрасов – вероятно, с молчаливого согласия Керенского – использовал Львова как орудие против Корнилова.].

Корнилов был не такой уж сложной личностью, и его поведение в июле – августе 1917 года можно объяснить, не обращаясь к теориям о заговоре. Главным образом и прежде всего его волновали Россия и война. Его тревожили нерешительность Временного правительства и его зависимость от Совета, вмешательство которого в дела армии делало почти невозможным руководство военными операциями. У него были причины считать, что в правительстве сидели агенты врага. Но даже полагая, что Керенский не подходит для своей должности, он не испытывал к нему личной неприязни и рассматривал его как фигуру, необходимую в правительстве. Поведение Керенского в августе заставило Корнилова усомниться в том, что министр-председатель самостоятелен в своих действиях. Он знал, что Керенский желает провести реформы в армии, и, наблюдая его бездействие, пришел к выводу, что тот является заложником Совета и засевших там немецких агентов. Когда Савинков сообщил ему о надвигающемся большевистском путче и попросил для его подавления помощи армии, Корнилов увидел в этой ситуации шанс помочь правительству освободиться от давления Совета. Он решил, что после ликвидации путча можно будет положить конец «двоевластию» и установить в России новый, дееспособный режим. В этом, новом правительстве он хотел бы участвовать.

Генерал Лукомский, который был с ним рядом на протяжении всех этих критических дней, приводит вполне правдоподобную версию размышлений Корнилова в короткий период между визитом Савинкова в Могилев и разрывом с Керенским: «Предполагаю, что генерал Корнилов, будучи уверен в выступлении большевиков в Петрограде и в необходимости подавить это выступление самым беспощадным образом, считал, что это естественно повлечет за собой правительственный кризис и создание нового правительства, новой власти, причем в образовании этой власти он решил принять участие совместно с некоторыми из членов нынешнего Временного правительства и с крупными общественными и политическими деятелями, на полное сочувствие которых он, по-видимому, имел полное основание рассчитывать. Со слов же генерала Корнилова знаю, что об образовании правительства, в состав которого входил бы и Верховный главнокомандующий, он говорил с А.Ф.Керенским, Савинковым и Филоненко»⁸². Вряд ли можно квалифицировать как «измену родине» предпринимаемые Верховным главнокомандующим усилия, направленные на укрепление армии и восстановление эффективного руководства страной.

Как мы видели, Корнилов восстал лишь после того, как был без причин обвинен в предательстве. Он стал жертвой безграничного честолюбия Керенского, тщетных попыток министра-председателя упрочить политический фундамент своей власти, ставший не слишком надежным. Разумную оценку того, чего хотел и не смог достичь Корнилов, дает английский журналист, непосредственный свидетель событий: «Он хотел укрепить, а не ослабить правительство. Он не покушался на власть, а хотел воспрепятствовать подобным намерениям других. Он хотел, чтобы правительство стало тем, чем оно всегда пыталось быть, но никогда в действительности не было, – единственным и неоспоримым источником исполнительной власти. Он хотел уберечь его от незаконного, парализующего влияния Советов. В конце концов это влияние разрушило Россию, и вызов брошенный Корниловым правительству, был последней отчаянной попыткой остановить разрушительный процесс»⁸³.

* * *

Если правда, что Керенский спровоцировал разрыв с Корниловым, чтобы упрочить свои политические позиции, то он не только не достиг цели, но добился прямо противоположного. Столкновение это окончательно расстроило его отношения с консерваторами и либералами, но не привело к упрочению связей с социалистами. Дело Корнилова принесло выгоду главным образом большевикам: эсеры, а вслед за ними меньшевики, от которых зависел Керенский, после 27 августа постепенно исчезли с политического горизонта. Временное правительство перестало действовать даже в том ограниченном смысле, в каком оно до той поры могло быть названо действующим. В сентябре и октябре Россия, лишенная управления, плыла, что называется, без руля и без ветрил. Все было готово для контрреволюции слева. И когда впоследствии Керенский писал, что «только 27 августа сделало возможным 25 октября», он был прав, хотя и вкладывал в эти слова несколько иной смысл⁸⁴.

Как уже говорилось, после июльского путча Керенский не предпринял никаких карательных действий против большевиков. По словам начальника его контрразведки полковника Никитина, 10 и 11 июля он даже лишил правительственные войска права арестовывать большевиков и запретил конфисковывать найденное у них оружие⁸⁵. В конце июля он дал большевикам спокойно провести в Петрограде VI съезд партии.

Эта пассивность Керенского проистекала главным образом из его желания идти навстречу Исполкому, который солидаризировался с большевиками. Как мы знаем, 4 августа Исполком принял резолюцию, предложенную Церетели, где говорилось о необходимости прекратить «преследования» участников событий, деликатно названных «делом 3–5 июля». На сессии 18 августа Совет выразил протест «против незаконных арестов и эксцессов», имевших место по отношению к представителям «крайних течений социалистических партий»⁸⁶. В ответ правительство стало одного за другим освобождать из-под ареста видных большевиков – иногда под залог, а иногда под поручительство друзей. Первым был Каменев, вышедший на свободу 4 августа: все обвинения против него были сняты. Вскоре выпустили Луначарского, В.А.Антонова-Овсеенко и А.М.Коллонтай. За ними последовали другие.

В этот период большевики вновь заявили о себе как о политической силе. Они выиграли в результате происходившей в течение лета поляризации, когда либералы и консерваторы потянулись к Корнилову, а радикалы стали переходить на крайне левые позиции. Рабочих, солдат и матросов возмущала нерешительность меньшевиков и эсеров, и они буквально толпами покидали их, переходя к большевикам, ибо не видели альтернативы. Была еще и заметная политическая усталость: если весной люди охотно шли на избирательные участки, то теперь разочаровались в выборах, ничего не улучшавших в условиях их жизни. В особенности это относилось к консервативным элементам, которые ощущали, что не могут реально противостоять наступлению радикалов, но было характерно и для либеральных и умеренно социалистических слоев. Эта тенденция наглядно проявилась во время выборов в Петроградский и Московский городские Советы. На выборах в Петроградский городской Совет 20 августа, за неделю до выступления Корнилова, процент голосов, поданных за большевиков, увеличился по сравнению с маем 1917 года с 20,4 % до 33,3 %, то есть более чем в полтора раза. Однако в абсолютных цифрах число людей, поддержавших большевиков, увеличилось лишь на 17 %, так как многие вообще не пришли на избирательные участки. Если весной в выборах участвовало 70 % потенциальных избирателей, то в августе доля эта сократилась до 50 %. В некоторых районах столицы число голосовавших сократилось вдвое⁸⁷. [Как отмечает Крэйн Бринтон в книге «Анатомия революции» (Brinton С. Anatomy of Revolution. N.Y., 1938. P. 185–186), в революционной ситуации рядовых граждан обычно быстро утомляет политика, и они уступают поле деятельности экстремистам, влияние которых растет прямо пропорционально разочарованию и потере интереса к политике у широкой общественности.]. В Москве на сентябрьских выборах в городской Совет число людей, пришедших на избирательные участки, снизилось еще заметнее. Здесь в урны было опущено 380 тыс. бюллетеней, в то время как в июне их было 640 тыс. Более половины избирателей высказались при этом за большевиков, которые собрали 120 тыс. голосов, а социалисты (эсеры, меньшевики и те, кто выступал с ними вместе) потеряли голоса 375 тыс. избирателей, в основном, по-видимому, решивших остаться дома.

Результаты выборов в Москве (% мест)⁸⁸

Партии	Июнь 1917 г.	Сентябрь 1917 г.
Эсеры	58,0	14,7
Меньшевики	12,0	4,2
Большевики	11,0	49,5
Кадеты	17,0	31,6

Одним из следствий политической поляризации явилось разрушение политической базы, на которую рассчитывал Керенский, стремясь к укреплению власти. Не исключено, что поражение социалистических партий на выборах в Петроградский Совет в середине августа существенно повлияло на действия Керенского в конце этого месяца. Ведь если политическая опора его власти таяла на глазах, мог ли он придумать что-нибудь лучше, чтобы повысить свое влияние и популярность в кругах левых, чем предстать в образе победителя «контрреволюции», пусть даже мнимой?

Благодаря делу Корнилова акции большевиков выросли до невиданных прежде масштабов. Чтобы нейтрализовать призрачный мятеж Корнилова и остановить части Крымова, подходившие к Петрограду, Керенский попросил помощи у Исполкома. На заседании в ночь с 27 на 28 августа Исполком, по предложению меньшевиков, решил создать Комитет по борьбе с контрреволюцией. И, поскольку единственной силой, которую мог привлечь Исполком, была боевая организация большевиков, большевики оказались в роли руководителей вооруженных формирований Совета⁸⁹. Таким образом вчерашние поджигатели превратились в пожарную команду. Керенский обратился к большевикам и напрямую, попросив их оказать помощь в борьбе с Корниловым, используя значительно возросшее к тому времени их влияние в солдатской среде⁹⁰. Его агент, побывавший на крейсере «Аврора», призвал матросов, известных симпатиями к анархизму и большевизму, взять на себя охрану Зимнего дворца, служившего резиденцией Керенского и местом заседаний Временного правительства⁹¹. Как утверждал впоследствии М.С.Урицкий, эти действия Керенского «реабилитировали» большевиков. Кроме того, Керенский дал возможность большевикам вооружиться, так как они должны были раздать рабочим 40 тыс. винтовок, значительная часть которых осталась в их распоряжении после того, как миновал кризис⁹². Насколько далеко зашла «реабилитация» большевистской партии, видно из решения правительства от 30 августа об освобождении всех большевиков, находившихся к тому времени под арестом, за исключением тех немногих, против которых были официально возбуждены уголовные дела⁹³. Среди попавших под амнистию оказался Троцкий – 3 сентября он вышел из Крестов под залог в 3000 руб. и возглавил большевистскую фракцию в Совете. К 10 октября за решеткой оставалось только 27 большевиков, остальные были на свободе и приступали к подготовке нового путча⁹⁴. В то же самое время Корнилов и другие генералы сидели в Быховской крепости. 12 сентября Исполком потребовал от правительства гарантий личной безопасности и «справедливого суда» для Ленина и Зиновьева⁹⁵.

Не менее важным следствием дела Корнилова был разрыв Керенского с военными. Хотя офицерский корпус, будучи введен в заблуждение и не желая открыто выступать против правительства, отказало присоединиться к бунту Корнилова, военные прониклись презрением к Керенскому за то, как он поступил с их командующим, за арест многих видных генералов и за потакание левым. Поэтому, когда в конце октября Керенский обратится к армии с призывом спасти правительство от большевиков, призыв этот не будет услышан.

1 сентября Керенский объявил Россию «республикой». Неделю спустя (8 сентября) он ликвидировал отдел политической контрразведки, лишив себя главного источника информации о планах большевиков⁹⁶.

Керенского неизбежно должен был сместить кто-то способный обеспечить твердую власть: теперь это был только вопрос времени. Человек этот должен был явиться из среды левых. Несмотря на все различия, левые партии плотно смыкали ряды перед лицом призрака «контрреволюции», причем это понятие включало для них любые попытки восстановления в России сильного правительства и боеспособной армии. Но, поскольку и то, и другое было для страны необходимо, инициатива, направленная на установление порядка, должна была исходить из рядов самих левых. «Контрреволюции» предстояло прийти под маской «подлинной» революции.

* * *

Тем временем Ленин, сидя в своем сельском убежище, вынашивал планы переустройства мира.

Еще 9 июля в сопровождении Зиновьева и рабочего Н.А.Емельянова он прибыл в Разлив – на железнодорожную станцию в дачной местности под Петроградом. Ленин сбрил бороду, и двух изображавших сельских тружеников большевиков устроили в находившемся неподалеку шалаше, который должен был служить им пристанищем в течение месяца.

Ленин, питавший отвращение к мемуарам, не оставил воспоминаний об этом периоде свой жизни, однако кое-что записал Зиновьев⁹⁷. Они жили вдвоем, скрытно, но поддерживали связь со столицей с помощью курьеров. Ленина так раздражали нападки на него и его партию, что какое-то время он вовсе не читал газет. Он постоянно возвращался мыслью к событиям 4 июля и часто, размышляя вслух, спрашивал, была ли тогда у большевиков возможность взять власть, но каждый раз приходил к отрицательному ответу. Когда во второй половине лета их жилище стали заливать дожди, Зиновьев решил вернуться в Петроград, а Ленин направился в Хельсинки. Для пересечения финской границы у него были подложные документы, по которым он значился рабочим (на фотографии в паспорте он имеет довольно лихой вид – моложавый, гладко выбритый, в парике).

Лишенный возможности непосредственно руководить своей партией и, вероятно, смирившийся с мыслью, что больше у него не будет шанса захватить власть, Ленин сосредоточил внимание на стратегических задачах коммунистического движения. Он вернулся к работе о Марксе и концепции государства, которую в следующем году публикует под заголовком «Государство и революция». Труд этот был его завещанием будущим поколениям, проектом революционных Преобразований, которые должны последовать за свержением капиталистического строя.

«Государство и революция» – нигилистическая работа, утверждающая, что революция призвана разрушить сверху донизу все «буржуазные» институты. Цитируя Энгельса, писавшего, что государство повсюду и во все времена представляет интересы класса эксплуататоров и отражает классовые конфликты, Ленин принимает это положение без доказательств и развивает его, опираясь исключительно на труды Маркса и Энгельса, но не обращаясь к реальной истории политических институтов или политической деятельности.

Главный тезис этой работы Ленин формулирует, ссылаясь на урок, извлеченный Марксом из Парижской коммуны и изложенный в его произведении «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»: «Парламентарная республика оказалась в своей борьбе против революции вынужденной усилить, вместе с мерами репрессии, средства и централизацию правительственной власти. Все перевороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать её». [Цитируя это место из Маркса, Ленин выделяет последнюю фразу курсивом (Поли. собр. соч. Т. 33. С. 28)].В письме к другу Маркс так перефразирует эту мысль: «Если ты заглянешь в последнюю главу моего «18-го Брюмера», ты увидишь, что следующей попыткой французской революции я объявляю: не передать из одних рук в другие бюрократически-военную машину, как бывало до сих пор, а сломать ее»⁹⁸.

Никакое из суждений Маркса о стратегии и тактике революции не удержалось так прочно, как это, в ленинской памяти. Он часто цитировал данный отрывок, ставший для него руководством к действию после захвата власти. Разрушительная ярость, с которой он обрушивался на российское государство, общество и все его институты, находила теоретическое обоснование в этом изречении Маркса. Маркс дал здесь Ленину ключ к решению труднейшей проблемы, встающей перед современным революционером: как уберечь победоносную революцию от идущей за ней следом контрреволюционной реакции. Решение это заключалось в том, чтобы уничтожить «бюрократически-военную машину» старого режима, лишив тем самым контрреволюцию почвы, на которой она могла бы произрастать.

Что же придет на смену старому порядку? Вновь обращаясь к размышлениям Маркса о Парижской коммуне, Ленин указывает на такие институты, предполагающие участие масс, как коммуны и народная милиция, где нет места офицерам и чиновникам старого, реакционного режима. В этой связи он предсказывает полное исчезновение профессиональной бюрократии: «При социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял»⁹⁹. Впоследствии, когда коммунистическая бюрократия вырастет до неслыханных размеров, эту фразу будут бросать Ленину в лицо. Безусловно, Ленин был неприятно удивлен и озабочен появлением в советской России гигантской бюрократии: в последний год жизни это волновало его, пожалуй, больше всего. Но он никогда не питал иллюзии, что с исчезновением «капитализма» исчезнет и бюрократия. Он понимал, что «диктатура пролетариата», установленная после революции, будет еще долгое время существовать в государственных формах со всеми вытекающими отсюда последствиями: «при переходе от капитализма к коммунизму подавление еще необходимо, но уже подавление меньшинства эксплуататоров большинством эксплуатируемых. Особый аппарат, особая машина для подавления, «государство» еще необходимо»¹⁰⁰.

Работая над «Государством и революцией», Ленин параллельно обдумывал экономическую политику будущего коммунистического режима. К этой теме он обращается в двух очерках, написанных в сентябре, после корниловского мятежа, когда дела у большевиков неожиданно пошли в гору¹⁰¹. По главной мысли эти работы резко расходятся с его политическими тезисами. Призывая «сломать» старую военно-государственную машину, Ленин в то же время настаивает на сохранении «капиталистической» экономики, которую, по его мнению, необходимо поставить на службу революционному государству. Эту его точку зрения мы еще обсудим в главе «Военный коммунизм». Здесь же достаточно будет сказать, что свои экономические идеи Ленин извлекал из произведений современных ему немецких авторов, главным образом Рудольфа Хильфердинга, считавшего, что развитой, или «финансовый» капитализм достиг такого уровня концентрации капитала, когда социализм может быть легко введен просто путем национализации банков и синдикатов.

Таким образом, намереваясь искоренить политический и военный аппарат старого «капиталистического» режима, Ленин при этом хотел сохранить и использовать его экономический аппарат. Однако в конце концов он уничтожил и то, и другое, и третье.

Но это было делом будущего, а в тот момент на переднем плане стояли вопросы революционной тактики, и в этих вопросах Ленин резко разошелся со своими товарищами.

Несмотря на то, что входившие в Совет социалисты были готовы простить и забыть июльский путч и всячески защищали большевиков от преследований правительства, Ленин решил, что миновало время, когда надо было маскировать просоветскими лозунгами свое стремление захватить власть, и что отныне большевики должны бороться за нее открыто, вооруженным путем. В работе «Политическая ситуация», написанной 10 июля, на следующий день после прибытия в Разлив, он рассуждает так: «Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно. Объективное положение: либо победа военной диктатуры до конца, либо победа вооруженного восстания рабочих… Лозунг перехода власти к Советам был лозунгом мирного развития революции, возможного в апреле, мае, июне, до 5–9 июля, т. е. до перехода фактической власти в руки военной диктатуры. Теперь этот лозунг уже неверен, ибо не считается с этим состоявшимся переходом и с полной изменой эсеров и меньшевиков революции на деле»¹⁰². В первой версии Ленин так и написал «вооруженное восстание», но позднее изменил это на «решительную борьбу рабочих»¹⁰³. Новизна тезиса заключалась не в том, что власть надо брать силой, – вооруженные рабочие, солдаты и матросы выходили в апреле и в июле под руководством большевиков на улицы Петрограда вовсе не с целью организовать народные гуляния, – но в том, что большевики должны были теперь бороться сами за себя, не делая вид, что выступают от имени Советов.

Созванный в конце июля VI съезд большевиков одобрил эту программу. В принятой на нем резолюции было сказано, что в России установилась «диктатура контрреволюционной империалистской буржуазии», в условиях которой лозунг «Вся власть Советам» более не является верным. Был выдвинут новый лозунг, призывавший к ликвидации «диктатуры» Керенского. Это было провозглашено задачей большевистской партии, которая должна повести за собой все анти-контрреволюционные силы, возглавляемые пролетариатом и поддерживаемые беднейшим крестьянством¹⁰⁴. Как показывает трезвый анализ резолюции, посылки ее были абсурдными, а заключения ложными, и тем не менее в ней был заключен очевидный практический смысл: с этого момента большевики объявляли войну и Совету, и Временному правительству.

Новая тактика и отход от просоветских лозунгов разочаровали многих большевиков. На одной из большевистских конференций, созванных в том же месяце, Сталин, пытаясь успокоить недовольных, говорил: «Мы безусловно за те Советы, где наше большинство»¹⁰⁵.