Текст книги "Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть 1917 — 1918"

Автор книги: Ричард Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 55 страниц)

ГЛАВА 3
ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ

Хищники должны обладать более высоким интеллектом,

чем животные, на которых они охотятся: это закон природы.

Из учебников естествознания

В то время опасность для нас исходила только с одной стороны [справа].

Александр Керенский¹.

В сентябре 1917 года, когда Ленин скрывался от полиции, руководство силами большевиков перешло к Троцкому, примкнувшему к партии двумя месяцами раньше. Игнорируя настойчивые требования Ленина немедленно осуществить захват власти, Троцкий избрал более эффективную в данных обстоятельствах стратегию, маскируя реальные намерения большевиков лозунгом передачи власти Советам. В совершенстве владея современной техникой государственных переворотов (которая, на самом деле была его изобретением), он твердо вел большевиков к победе.

Троцкий идеально дополнял Ленина. Он был способнее, ярче как личность, лучше говорил и писал, мог повести за собой толпу. Ленин же был способен увлечь главным образом своих сторонников. Но Троцкий не пользовался популярностью в большевистской среде – отчасти из-за того, что поздно примкнул к партии, а до этого долгие годы обрушивался на большевиков с критикой, отчасти – из-за своего невыносимого высокомерия. В любом случае еврей Троцкий вряд ли мог рассчитывать на роль национального лидера в стране, где, независимо от любых революционных событий, евреи считались чужаками. В период революции и гражданской войны он был alter ego Ленина, его неизменным соратником. Но как только победа была достигнута, Троцкий стал помехой.

* * *

Событие, благодаря которому большевикам удалось оправиться от разгрома, пережитого в июле, составило один из наиболее странных эпизодов российской революции, известный как «дело Корнилова». [Найдется еще не много тем, привлекавших столь пристальное внимание исследователей русской революции. Соответственно, по этому предмету существует обширная литература. Основные источники опубликованы в кн.: Революционное движение в России в августе 1917 г.: Разгром Корниловского мятежа / Под ред. Д.А.Чугаева. М., 1959. С. 419–472; Авдеев Н. и др. Революция 1917 года: Хроника событий. Т. 4. Воспоминания Керенского см. в кн.: Дело Корнилова. Екатеринослав, 1918; воспоминания Бориса Савинкова – в кн.: К делу Корнилова. Париж, 1919. Из вторичных источников назовем тенденциозную, но содержащую много документального материала книгу Е.И.Мартынова «Корнилов» (Л., 1927), «Историю второй русской революции» П.Н.Милюкова (Ч. 2. София, 1921) и Katkov G. The Kornilov Affair. Lnd.; N.Y., 1980.].

Генерал Лавр Георгиевич Корнилов родился в 1870 году в сибирской казацкой семье. Отец его был крестьянин и солдат, мать – домохозяйка. Своим плебейским происхождением Корнилов резко отличался от Керенского и Ленина, отцы которых принадлежали к высшему слою служилого дворянства. Юные годы его прошли среди казахов и киргизов, и он на всю жизнь сохранил привязанность к Азии и азиатам. Выйдя из военного училища, он поступил в Академию Генерального штаба, которую окончил с отличием. Служба его началась в Туркестане, где он возглавил экспедиции в Афганистан и Персию. Корнилов овладел языками среднеазиатских народов и стал экспертом по проблемам российского пограничья в Азии. Он любил окружать себя телохранителями из текинцев, которые ходили в красных халатах. Он говорил с ними на их родном языке, а они называли его Уллу Бояр – Великий боярин. Корнилов участвовал в русско-японской войне и после этого был назначен военным атташе в Китае. В апреле 1915 года, командуя дивизией, он был серьезно ранен, попал в плен к австрийцам, однако бежал и вернулся в Россию. В начале 1917 года Временный комитет Думы обратился к Николаю II с просьбой назначить его командующим Петроградским военным округом. Этот пост он занимал до апреля, затем начались организованные большевиками волнения, и, отказавшись от должности, он уехал на фронт.

В отличие от большинства русских генералов, которые являлись прежде всего политиками, Корнилов был настоящим боевым офицером. О его отваге ходили легенды. При этом он имел репутацию тупицы, и М.В.Алексеев отозвался о нем как о человеке «с сердцем льва и мозгами барана», однако это несправедливо. Корнилова отличали живой практический ум и здравый смысл, хотя, как многие солдаты такого склада, он невысоко ставил политику и политиков. Говорили, что он придерживается «прогрессивных» взглядов, и у нас нет оснований сомневаться, что он презирал царский режим².

Еще в начале военной карьеры Корнилов выказывал склонность к неповиновению приказам начальства, что особо отчетливо проявилось после февраля 1917 года, когда он стал свидетелем развала русской армии и убедился в бессилии Временного правительства. Позднее его противники скажут, что он проявлял диктаторские замашки. Обвинение это можно принять только с определенными оговорками. Корнилов был патриотом, он готов был служить любому правительству, которое стало бы заботиться об интересах России, особенно во время войны, когда необходимо поддерживать порядок и делать все для победы. В конце лета 1917 года он пришел к заключению, что Временное правительство более не действует самостоятельно, ибо стало заложником социалистов-интернационалистов и вражеских агентов, окопавшихся в Совете. Будучи в этом убежден, он поддался на уговоры принять диктаторские полномочия.

После июльского путча Керенский обратился к Корнилову в надежде, что тот сможет восстановить дисциплину в армии и отразить контрнаступление немцев. В ночь с 7 на 8 июля он поручил Корнилову командование Юго-западным фронтом, на который должен был прийтись главный удар противника, а три дня спустя, следуя совету своего помощника Бориса Савинкова, предложил ему пост Верховного главнокомандующего. Корнилов не торопился принимать это предложение. Он не видел смысла в том, чтобы брать на себя ответственность за ведение военных действий, пока правительство не возьмется всерьез за решение проблем, ставивших под вопрос судьбу всей военной кампании. Проблемы эти были двоякого рода: чисто военные и более широкие – политические и экономические. Проведя консультации с другими генералами, он нашел, что все они в общем согласны в определении мер, необходимых для восстановления боеспособности и военной мощи. Следовало распустить или существенно ограничить в правах армейские комитеты, введенные Приказом № 1; вернуть командирам дисциплинарные права; восстановить порядок в тыловых гарнизонах. Корнилов потребовал, чтобы в армии вновь была введена смертная казнь за дезертирство и мятеж – как на фронте, так и в тылу. Но он не остановился на этом. Зная о планах мобилизации в других воюющих странах, он потребовал такого же плана для России. Он также настаивал на необходимости подчинить военному командованию оборонную промышленность и транспорт – отрасли, во многом определяющие успех военных действий. Требуя полномочий, которых не имели его предшественники, он следовал примеру генерала Людендорфа, получившего в декабре 1916 года по сути диктаторские права, дававшие ему власть над экономикой Германии: благодаря этому можно было мобилизовать для победы все хозяйственные ресурсы страны. Программа, разработанная Корниловым вместе с начальником Генерального штаба генералом А.С.Лукомским, стала главным источником конфликта между ним, как представителем всего офицерского корпуса и убежденным противником социализма, и Керенским, который вынужден был действовать под неусыпным надзором Совета. Конфликт этот был заведомо неразрешим, ибо представлял собой столкновение несовместимых начал: интересов России и интересов международного социализма. Как сказал Савинков, хорошо знавший обоих, Корнилов «любит свободу… Но Россия для него первое, свобода – второе. Как для Керенского… свобода, революция – первое, Россия – второе»³.

19 июля Корнилов сообщил Керенскому условия, на которых он готов принять командование: 1) он будет отвечать только перед собственной совестью и перед народом; 2) он будет совершенно независим, отдавая приказы и производя назначения; 3) дисциплинарные меры, которые он обсуждал с правительством, включая смертную казнь, будут действовать также и для тыловых частей; 4) правительство примет предложения, выдвинутые им прежде⁴. Эти требования настолько рассердили Керенского, что он поначалу хотел взять назад свое предложение, но по зрелом размышлении решил отнести их на счет политической наивности генерала⁵. Он чрезвычайно нуждался в помощи Корнилова, ибо без армии власть его была эфемерной. Конечно, первое из четырех условий, выдвинутых Корниловым, граничило с дерзостью. Его, однако, можно объяснить желанием генерала избавиться от вмешательства Совета, который в Приказе № 1 заявил о своем праве отменять военные инструкции. Когда комиссар Керенского в ставке главнокомандующего эсер М.М.Филоненко сказал Корнилову, что это требование «может вызвать серьезные опасения», если только «ответственность перед народом» не подразумевает ответственность перед Временным правительством, Корнилов ответил, что именно это он и имел в виду⁶. Тогда, как позднее, вплоть до окончательного разрыва с Керенским, «неповиновение» Корнилова относилось к Совету, но не к правительству.

Условия, на которых Корнилов соглашался принять командование вооруженными силами, просочились в печать, вероятно, не без помощи его офицера по связям с общественностью В.С.Завойко. Публикация их в «Русском слове» 21 июля произвела сенсацию, сделав Корнилова необыкновенно популярным в не-социалистических кругах и вызвав к нему столь же сильную ненависть со стороны левых⁷.

Переговоры министра-председателя с генералом затянулись на две недели, и Корнилов приступил к новым обязанностям лишь 24 июля, получив заверения, что требования его будут удовлетворены.

В действительности, однако, Керенский не мог выполнить своих обещаний Корнилову, да и не стал бы их выполнять. Не мог он этого сделать, так как не был свободен в своих действиях, а должен был исполнять волю Исполкома, который рассматривал любые меры, направленные на восстановление армейской дисциплины (особенно в тылу) как «контрреволюционные» и отклонял их. Пойти на эти реформы означало поэтому для Керенского порвать с социалистами, которые были его главной политической опорой. Кроме того, он и сам не стал бы держать слова, ибо вскоре увидел в Корнилове опасного соперника. Попытка проникнуть в мысли конкретного человека для историка всегда небезопасна, и все же, анализируя действия Керенского в июле и августе, трудно отделаться от впечатления, что он сознательно провоцировал конфликт со своим Верховным главнокомандующим, желая избавиться от единственного человека, угрожавшего его статусу лидера России и хранителя революции. [Такого же мнения придерживается и генерал Мартынов, который наблюдал эти события вблизи и изучал архивные материалы: Корнилов. С. 100. Ср.: Головин Н.Н. Русская контрреволюция в 1917–1918 гг. Т. 1. Ч. 2. Таллинн, 1937. С. 37.].

Борис Савинков, исполняющий обязанности военного министра, человек идеально подходивший в этой ситуации на роль посредника, поскольку был близко знаком и с Керенским, и с Корниловым, составил в начале августа проект программы из четырех пунктов, предполагавшей распространение смертной казни на тыловые части, милитаризацию железнодорожного транспорта, введение военного режима на предприятиях оборонной промышленности и восстановление дисциплинарных прав офицеров с соответствующим урезанием полномочий армейских комитетов⁸. По его словам, Керенский обещал подписать документ, но все откладывал это, пока, наконец, 8 августа не сказал, что «никогда и ни при каких обстоятельствах не подпишет законопроекта о смертной казни в тылу»⁹. Чувствуя, что его обманывают, Корнилов бомбардировал министра-председателя «ультиматумами», которые так раздражали Керенского, что он был готов уже сместить их автора¹⁰. Поскольку Корнилов знал, что Керенский заинтересован в возрождении армии, его бездействие убеждало генерала в том, что министр-председатель не свободен, а является орудием в руках социалистов, часть которых, как было известно со времени июльского путча, состояла в сношениях с врагом.

Наскоки Корнилова ставили Керенского в сложное положение. С мая ему удавалось поддерживать неустойчивое равновесие в отношениях между правительством и Исполкомом: он предоставил последнему право законодательного вето и всеми правдами и неправдами старался с ним не конфликтовать, продолжая вместе с тем энергично вести войну, что обеспечивало ему поддержку либералов и даже умеренных консерваторов. Корнилов же хотел заставить министра-председателя совершить то, чего тот хотел бы любой ценой избежать: сделать выбор между левыми и правыми, между интересами международного социализма и интересами российского государства. Иллюзий на этот счет у Керенского не было: уступка требованиям Корнилова означала разрыв с Советом. 18 августа пленум Совета обсуждал по запросу большевиков предложение о восстановлении в армии смертной казни. Абсолютным большинством примерно в 850 голосов против 4 (Церетели, Дан, М.И.Либер и Чхеидзе) пленум принял резолюцию, отклонявшую введение во фронтовых частях смертной казни как «меры устрашения солдатских масс в целях порабощения их командным составом»¹¹. Не было никаких шансов, что Совет одобрит распространение смертной казни на части, находившиеся вне зоны военных действий, не говоря уж об установлении военной дисциплины для работавших на транспорте и в оборонной промышленности.

Теоретически Керенский мог махнуть рукой на Совет и сделать ставку на либералов и консерваторов. Но такой вариант был для него невозможен, поскольку его популярность в этих кругах, и так невысокая, особенно упала после июньского наступления и в результате той нерешительности, которую он выказал во время июльского путча. Когда 14 августа он появился на Московском государственном совещании, его приветствовали только левые, а правые встретили гробовым молчанием, припасая овации для Корнилова¹². Либеральная и консервативная печать отзывалась о нем с нескрываемым презрением. Таким образом, у него не было выбора: он вынужден был опираться на левых, прислушиваясь к мнению социалистов-интернационалистов в Исполкоме и одновременно пытаясь – со все меньшим успехом и меньшей уверенностью – учитывать национальные интересы России.

Его желание задобрить левых проявилось не только в отказе подписать проект армейских реформ, но и в том, что он не принимал решительных мер против большевиков. Имея в руках множество убийственных свидетельств, он все же не стал преследовать руководителей июльского путча из уважения к мнению Исполкома Совета, считавшего обвинения против большевиков «контрреволюционными». Столь же тенденциозно отреагировал он и на предложение военного министерства арестовать «саботажников» военной кампании в России – как левых, так и правых. Он утвердил список на арест правых, но заколебался, перейдя ко второму списку, из которого вычеркнул более половины фамилий. Когда этот документ подали министру внутренних дел эсеру Н.Д.Авксентьеву, подпись которого тоже была необходима, тот утвердил первый список, а из второго вычеркнул все оставшиеся фамилии, кроме двух – Троцкого и Коллонтай¹³.

Керенский был крайне честолюбив и свое предназначение видел в том, чтобы стать вождем демократической России. Осуществить эту миссию он мог, лишь оперевшись на левые демократические силы – меньшевиков и эсеров, а для этого приходилось потворствовать их навязчивым страхам перед «контрреволюцией». Он не просто видел, – он не мог не видеть в Корнилове фигуру, вокруг которой сосредоточились все антидемократические силы. И хотя он прекрасно знал, что большевики намеренно устраивали вооруженные «демонстрации» в апреле, июне и июле, и мог легко уяснить, что замышляют в ближайшем будущем Ленин и Троцкий, тем не менее он убедил себя, будто российской демократии угрожает опасность не слева, а справа. Поскольку его нельзя заподозрить ни в глупости, ни в плохой осведомленности, остается предположить, что это устраивало его политически. Назначив Корнилова на роль российского Бонапарта, он отнесся некритично – даже и с излишним энтузиазмом – к слухам о широком контрреволюционном заговоре, якобы составленном друзьями и сторонниками Корнилова¹⁴.

Шли драгоценные дни, а проект армейской реформы оставался неутвержденным. Зная, что немцы планируют вскоре возобновить наступательные операции, и надеясь сдвинуть преобразования с мертвой точки, Корнилов потребовал встречи с кабинетом министров. Он прибыл в столицу 3 августа. Обратившись к министрам, он начал с обсуждения положения дел в армии и хотел перейти к проблеме реформ, но Савинков прервал его, сказав, что военное министерство уже работает над этим вопросом. Тогда Корнилов описал ситуацию на фронте и стал было рассказывать об операциях, которые готовил против немцев и австрийцев, но наклонившийся к нему Керенский шепотом предупредил его, чтобы он был осторожен¹⁵. Через минуту он получил такое же предупреждение от Савинкова. Этот инцидент потряс Корнилова и полностью подорвал его доверие к Временному правительству: впоследствии он неоднократно к нему возвращался, оправдывая этим свои действия. Предостережения Керенского и Савинкова он справедливо расценил как намек на то, что одного или нескольких министров подозревали в разглашении военных секретов. Возвратись в Могилев и все еще не оправившись от возмущения, Корнилов рассказал о происшедшем Лукомскому и спросил, что за правительство, на его взгляд, управляет Россией¹⁶. Он пришел к заключению, что министром, которого следовало опасаться, был В.М.Чернов: имелись подозрения, что тот передает конфиденциальные сведения своим товарищам в Совете, включая большевиков¹⁷. С этого дня Корнилов считал Временное правительство недостойным управлять страной. [Его убеждение, что в правительстве засели нелояльные элементы, а может быть, и вражеские агенты, подкреплял и тот факт, что в печать попал секретный меморандум, переданный им в это время правительству. Левая печать опубликовала отрывки из этого меморандума и развернула кампанию против Корнилова. См.: Мартынов. Корнилов. С. 48].

Вскоре после этих событий (6 или 7 августа) Корнилов отдал распоряжение генералу А.М.Крымову, командующему Третьим кавалерийским корпусом, передислоцировать подчиненные ему части с румынского сектора на север и, приняв под командование дополнительные силы, занять позиции в Великих Луках, городе, находившемся на одинаковом расстоянии от Москвы и от Петрограда. Третий корпус состоял из двух казачьих дивизий и так называемой Дикой дивизии с Кавказа. Эти части были недоукомплектованы (Дикая дивизия насчитывала всего 1350 человек), но считались надежными. Удивленный этим решением Лукомский заметил, что Великие Луки находятся слишком далеко от линии фронта, чтобы можно было использовать эти части против немцев. Корнилов сообщил о своем намерении держать эти войска наготове для подавления возможного большевистского путча в Москве или Петрограде. Дивизии эти, заверил он Лукомского, не будут использованы против Временного правительства, а при необходимости части Крымова разгонят Совет, повесят его лидеров и расправятся с большевиками, – будь то с согласия правительства или без оного¹⁸. Он также сказал Лукомскому, что России нужна «твердая власть», способная спасти страну и армию: «Я не контрреволюционер. Я ненавидел старый режим, который тяжко отразился на моих близких. Возврата к старому нет и не может быть. Но нам нужна власть, которая действительно спасла бы Россию, которая дала бы возможность с честью закончить войну и довела бы Россию до Учредительного собрания… Среди нашего теперешнего правительства есть твердые люди, но есть и такие, которые губят дело, губят Россию; главное же – у нас теперь нет власти и надо эту власть создать. Возможно, что мне придется оказать некоторое давление на правительство; возможно, что если в Петрограде будут беспорядки, то после их подавления мне придется войти в состав правительства и принять участие в создании новой, сильной власти»¹⁹. Лукомский, не раз слышавший, как Керенский говорил Корнилову о себе как о стороннике «сильной власти», решил, что Корнилов с министром-председателем договорятся без труда²⁰.

Корнилов вернулся в Петроград 10 августа – по настоянию Савинкова, но вопреки желанию министра-председателя. Так как ходили слухи о готовящемся покушении на его жизнь, он прибыл со своей текинской охраной, которая у входа в резиденцию Керенского поставила пулеметы. Требование Корнилова собрать кабинет Керенский отклонил и встретился с ним в присутствии Н.В.Некрасова и М.И.Терещенко – своего «домашнего кабинета». Настойчивость генерала объяснялась полученными им сведениями о наступлении немцев, которое должно было вот-вот начаться в районе Риги и могло угрожать столице. Он вновь завел речь о реформах в армии – восстановлении смертной казни на фронте и в тылу (включая смертную казнь для русских, работавших на иностранные державы) и милитаризации военной промышленности и транспорта²¹. Керенский нашел большинство требований Корнилова «нелепыми», но согласился с необходимостью укрепить дисциплину в войсках. Корнилов заявил министру-председателю, что знает о грозящей ему отставке, но «советует» не делать этого шага, чреватого беспорядками в армии²².

Четыре дня спустя Корнилов неожиданно для всех появился на Государственном совещании, которое Керенский, стремясь заручиться общественной поддержкой, созвал в Москве. Поначалу Керенский не хотел разрешать Корнилову выступать перед участниками совещания, но затем сдался ~ на условии, что генерал коснется только военных вопросов. Когда Корнилов прибыл к Большому театру, его встретила и понесла на руках толпа. Делегаты от правого крыла шумно его приветствовали. И хотя в своей достаточно сухой речи Корнилов не сказал ничего, что можно было бы расценить как политический выпад против правительства, весь этот эпизод стал для Керенского переломным в его отношениях с генералом. Оказанный Корнилову восторженный прием он воспринял как личное оскорбление. Как он признавался впоследствии, «после Московского совещания для меня было ясно, что ближайшая попытка удара будет справа, а не слева»²³. Это убеждение со временем превратилось в idee fixe: что бы затем ни происходило, рассматривалось как ее подтверждение. Уверенность Керенского в готовящемся заговоре правых сил подкреплялась и телеграммами офицеров и частных лиц с требованием сохранить Корнилова на посту Верховного главнокомандующего, и тайными донесениями из Ставки о заговорах среди офицеров²⁴. В атаку на Керенского и его правительство пошла консервативная пресса. Типичной была, например, передовая статья в «Новом времени», утверждавшая, что спасение России – в беспрекословном подчинении авторитету Верховного главнокомандующего²⁵. У нас нет сведений, подтверждающих причастность Корнилова к организации этой политической кампании, но, будучи ее главным героем, он автоматически оказывался под подозрением.

Если трезво взглянуть на взлет популярности генерала Корнилова, можно прийти к выводу, что она была скорее выражением недовольства Керенским в качестве лидера, чем симптомом «контрреволюции». Страна призывала твердую власть. Но социалисты оказались нечувствительными к этим настроениям: более сведущие в истории, нежели в практической политике, они считали консервативную («бонапартистскую») реакцию неизбежной. [В частной беседе с автором Керенский признал, что в своих действиях в 1917 г. он в значительной мере руководствовался примером Французской революции.]. 24–25 августа, еще до начала каких-либо событий, социалистическая печать писала о контрреволюции как о чем-то свершившемся. 25 августа меньшевистская «Новая жизнь» под заголовком «Заговор» объявляла, что таковой в полном разгаре, и выражала надежду, что правительство подавит его по крайней мере с таким же рвением, с каким преследовало большевиков²⁶.

Итак, сценарий заговора был готов. Оставалось найти главное действующее лицо.

* * *

В середине августа началось наступление немцев на Ригу, о котором предупреждал Корнилов. Недисциплинированные, политизированные русские войска не смогли ему противостоять и 20–21 августа сдали город. Для Корнилова это было последним подтверждением того, что русская армия требует незамедлительной реорганизации, – в противном случае судьбу Риги в ближайшее время может разделить Петроград. Анализируя обстоятельства зарождения корниловского мятежа, нельзя упускать из виду плачевного положения дел на фронте, ибо, хотя большинство современников так же, как и историки, рассматривали конфликт между Керенским и Корниловым исключительно как борьбу за власть, для самого Корнилова это была прежде всего последняя отчаянная попытка спасти Россию от военного поражения.

В середине августа Савинков получил из надежных французских источников информацию, что большевики намереваются организовать в начале сентября еще один путч. 19 августа это сообщение опубликовала газета «Русское слово». [№ 189. с. 3. Газета писала, что, по мнению правительства, это будет решительный удар большевиков.].

Предполагаемая дата путча совпадала, по сведениям Ставки, с датой начала немецкого наступления на Петроград²⁷. Источник этой информации неизвестен, а само сообщение, судя по всему, было фальшивкой, так как в большевистских источниках ничто не указывает на подготовку путча к этому времени. Савинков предупредил Керенского, но того информация как будто не обеспокоила: министр-председатель по-прежнему считал большевистский заговор плодом воображения своих оппонентов²⁸. Однако он сразу понял, что эти сведения можно использовать как предлог, чтобы обезвредить Корнилова. По его распоряжению Савинков отправился в Могилев со следующей миссией: 1) ликвидировать офицерский заговор в Ставке, о котором сообщал М.М.Филоненко; 2) ликвидировать политический отдел при Ставке; 3) добиться согласия Корнилова, чтобы Петроград с окрестностями, где предполагалось объявить военное положение, перешел из-под его командования в подчинение напрямую правительству; 4) «испросить у ген[ерала] Корнилова конный корпус для реального осуществления военного положения в Петрограде и для защиты В [ременного] Правительства] от каких бы то ни было посягательств, в частности от посягательства большевиков, выступление которых уже имело место 3–5 июля и, по данным иностранной контрразведки, готовилось снова в связи с германским десантом и восстанием в Финляндии»²⁹. На этот последний, четвертый, пункт следует обратить особое внимание, так как впоследствии утверждение Керенского, что Корнилов послал кавалерийские части в Петроград с целью свержения Временного правительства, послужило основанием для обвинения того в государственной измене.

Целью поездки Савинкова в Могилев была ликвидация якобы созревавшего там контрреволюционного заговора, а предлогом – необходимость принятия мер против большевистского путча. Как впоследствии уклончиво признал Керенский, он потребовал передать под свое командование некоторые воинские части (то есть Третий кавалерийский корпус), чтобы «в военном отношении» быть независимым от Ставки³⁰. Той же цели служило и выведение Петроградского военного округа из подчинения Корнилову.

Савинков прибыл в Могилев 22-го и оставался там до 24 августа³¹. Первый разговор с Корниловым он начал с того, что, несмотря на все разногласия между Верховным главнокомандующим и министром-председателем, им необходимо действовать сообща. Корнилов согласился: пусть Керенский слаб и плохо исполняет свои обязанности, но все же он нужен. Он добавил, что Керенскому стоило бы расширить политическую базу своего правительства, введя в него генерала Алексеева и кого-нибудь из патриотически настроенных социалистов, например Плеханова и А.А.Аргунова. Обсуждая вопрос о реформах в армии, предложенных Корниловым, Савинков подтвердил намерение правительства приступить к их осуществлению и показал последний вариант проекта реформ. Корнилов нашел документ не вполне удовлетворительным, поскольку там предусматривалось сохранение института армейских комитетов и комиссаров. Генерал поинтересовался, как быстро можно ожидать введения реформ. Савинков ответил, что правительство пока не хотело бы их обнародовать, опасаясь мощного противодействия со стороны Совета. Тут он сообщил Корнилову, что, по сведениям правительства, большевики готовят на конец августа или начало сентября новые беспорядки в Петрограде. Поспешное введение армейской реформы может заставить их выступить раньше, и в этом случае их поддержит Совет, также настроенный против реформы.

Затем Савинков перешел к обсуждению мер, направленных на предотвращение большевистского переворота. Он сообщил, что министр-председатель хотел бы взять на себя командование вооруженными силами Петрограда и прилегающих к нему районов. Корнилов был недоволен этим требованием, но уступил. Ввиду непредсказуемой реакции Совета на армейскую реформу и назревающего большевистского путча, продолжал Савинков, хотелось бы усилить Петроградский гарнизон надежными частями, поэтому Корнилову в течение двух дней следует передислоцировать Третий кавалерийский корпус из Великих Лук в пригород Петрограда и передать его в прямое подчинение правительству. Как только это будет сделано, он должен известить Петроград телеграммой. Савинков также сказал, что в случае необходимости правительство готово на «безжалостные» меры против большевиков, а если с ними выступит Петроградский Совет, – то и против Совета. Корнилов полностью одобрил такую решимость.

Верховный главнокомандующий согласился предложить Союзу офицеров перебазироваться из Ставки в Москву, но отказался упразднить политический отдел. Он обещал впредь искоренять в Ставке любые антиправительственные заговоры, о которых ему станет известно³².

Утром 24 августа, перед отъездом в Петроград, Савинков сообщил генералу два дополнительных требования. Хотя впоследствии Керенский ставил в вину Корнилову их неисполнение, из воспоминаний Савинкова известно, что он выдвинул их по собственной инициативе³³. Первое заключалось в том, чтобы до перемещения Третьего корпуса в Петроград заменить его командующего генерала Крымова: по мнению Савинкова, репутация Крымова могла «привести к нежелательным осложнениям». Вторым было требование отделить от Третьего корпуса Дикую дивизию, поскольку негоже, чтобы российскую столицу «освобождали» кавказцы.