Текст книги "Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть 1917 — 1918"

Автор книги: Ричард Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 55 страниц)

Готовясь к перевороту, большевики развернули пропагандистскую кампанию в войсках Петроградского гарнизона и прифронтовых частях. Ответственность за ее проведение была возложена на Военную организацию, у которой, согласно одному коммунистическому источнику, были агенты и ячейки примерно в 75 % частей гарнизона⁸⁸. От них поступала информация о настроениях в частях, через них велась антиправительственная и антивоенная пропаганда. У большевиков было мало прямых сторонников среди военнослужащих, но они вполне успешно раздували недовольство в войсках, что могло и должно было снизить готовность солдат выступать против них, выполняя приказы правительства или Совета. По словам Суханова, даже самые недовольные среди солдат не поддерживали большевиков, «были равнодушны, нейтральны», но это же делало их восприимчивыми к антиправительственным воззваниям. В таком именно настроении находилось самое большое формирование гарнизона – Первый пулеметный полк⁸⁹.

Усиленная пропаганда велась большевиками через печать. К июню «Правда» достигла тиража в 85 000 экземпляров. Учреждались провинциальные газеты, издания, адресованные отдельным социальным группам (работницам, национальным меньшинствам), выпускалось множество брошюр. Особое внимание уделялось военнослужащим. 15 апреля вышел первый номер «Солдатской правды», тираж которой достиг со временем 75 000 экземпляров. За ней последовала газета для моряков «Голос правды» и газета для прифронтовых частей «Окопная правда», издававшиеся, соответственно, в Кронштадте и Риге. Весной 1917 года в войска отправлялось 100000 экземпляров газет в день, что означало ежедневную доставку одной газеты в каждую роту – в России в то время под ружьем находились 12 млн человек. В начале июля общий тираж большевистской прессы составлял 320 000 экземпляров брошюр и листовок⁹⁰. Принимая во внимание, что еще в феврале 1917 года у большевиков прессы не было, одно это уже можно признать поразительным достижением.

Все эти издания разносили ленинские призывы, но в завуалированной форме. Пропагандистская пресса не говорит читателю, что ему нужно делать (это задача «агитации»), но насаждает в его сознании идеи, из которых он сам должен извлечь желательный политический вывод. К примеру, в воззваниях к войскам большевики не подстрекали к дезертирству, поскольку за это их стали бы преследовать по закону. Г.Е.Зиновьев писал в первом выпуске «Солдатской правды», что задача газеты – установить нерушимые связи между солдатами и рабочими с тем, чтобы войска пришли к пониманию своих «истинных» интересов и не позволяли использовать себя в «погромах» против рабочих. Говоря о войне, он высказывался еще осторожнее. «Мы не за то, чтобы сейчас бросить винтовки. Так войны нельзя кончить. Сейчас иная задача: понять и растолковать всем солдатам – из-за чего начата война, кем начата война, кому нужна война»⁹¹. Под «кому» подразумевалась, конечно, буржуазия, против которой солдатам следовало обратить оружие.

Бурная организаторская и публицистическая деятельность большевиков требовала больших денег. Если не все средства, то основная их часть поступала из Германии.

Имеется несколько документальных свидетельств подрывной деятельности, которую вела в России Германия весной и летом 1917 года. [В 1918 г. объявился пакет документов, так называемый «Sisson Papers», который призван был доказать непосредственное участие Германии в событиях 1914–1917 гг. в России. Документы эти были опубликованы в США Комитетом по общественной информации (Committee on Public Information) (см.: The German-Bolshevik Conspiracy // War Information Series. 1918. Oct. № 20). Правительство Германии немедленно заявило о том, что документы поддельные: Zeman Z.A.B. Germany and the Revolution in Russia, 1915–1918. Lnd., 1958. P.X. Для дополнительной информации см.: Kennan G. // The Journal of Modern History. V. XXVIII. № 2. 1956. June. P. 130–154. Результатом этих публикаций было то, что сама мысль о финансовой и политической поддержке, оказанной Германией ленинской партии, была дискредитирована на долгие годы.].

Доверенные люди в Берлине, используя надежных посредников, переправляли деньги большевистским агентам через нейтральную Швецию, причем никакие письменные документы – ни запросы, ни чеки – не оформлялись. После окончания второй мировой войны архивы министерства иностранных дел Германии были открыты, и это дало возможность подтвердить, что большевики получали дотации от Германии, и даже приблизительно оценить объем сумм, однако каким именно образом расходовались получаемые из Германии деньги, остается неясным. По словам верховного зодчего пробольшевистской политики Германии 1917–1918 годов, министра иностранных дел Рихарда фон Кюльмана, германские субсидии шли в основном на партийную организационную и пропагандистскую работу. В конфиденциальном сообщении, сделанном 3 декабря 1917 года, Кюльман оценивал вклад Германии в большевизм следующим образом: «Главную цель нашей дипломатии в войне составляло разрушение Антанты и последующее создание приемлемой для нас политической конъюнктуры. Россия, как нам представлялось, была слабейшим звеном во вражеской цепи. Поэтому нашей задачей стало постепенное ослабление и, по возможности, удаление этого звена. Таковы были цели подрывной деятельности, которую мы вели в России в тылу, – развитие сепаратистских тенденций и поддержка большевиков. Только получая от нас существенную постоянную помощь (по разным статьям и через разные источники), большевики смогли создать свой главный орган – газету «Правда» – и вести через него энергичную пропаганду, а значит, расширить изначально узкую социальную базу своей партии»⁹².

Общая сумма средств, выделенных Германией в 1917–1918 годах большевикам для захвата, а затем и удержания власти, оценивалась Эдуардом Бернштейном, имевшим хорошие связи в правительстве Германии, в «более чем 50 млн немецких марок золотом», [Цифры, приводимые Бернштейном, подтвердились, когда были открыты архивы министерства иностранных дел Германии после второй мировой войны. Обнаруженные там документы свидетельствуют: до 31 января 1918 г. правительство Германии выделило на «пропаганду» в России 40 млн. немецких марок. Сумма эта была израсходована к июню 1918 г., и было принято решение о выделении дополнительных 40 млн. немецких марок, хотя выплатили из них только 10 млн., и не все большевикам. Немецкая марка в то время соответствовала 4/5 царского рубля и приблизительно двум рублям 1917 г., т. н. «керенкам» (Baumgart W. Deutsche Ostpolitik, 1918. Vienna; Munich, 1966. S. 213–214. Note 19).]. что в то время соответствовало 6-10 млн долларов, то есть стоимости более чем 9 тонн золота⁹³. Часть этих средств поступала через германские каналы большевистским агентам в Стокгольме, в основном – Якову Фюрстенбергу-Ганецкому. Ответственность за установление связей с большевиками была возложена на специалиста по русским делам посольства Германии в Стокгольме Курта Рицлера. По сведениям управления контрразведки Временного правительства под командованием полковника Б.Никитина, предназначавшиеся для Ленина деньги помещались в Diskontogesellschaft в Берлине, откуда перемещались в Nye Bank в Стокгольме. Ганецкий для якобы деловых надобностей снимал деньги со счета в Nye Bank и помещал их на счет в Сибирском банке в Петрограде; счет был открыт на имя родственницы Ганецкого Евгении Суменсон, представительницы столичного полусвета. Вместе с одним из приспешников Ленина, поляком М.Я.Козловским, Суменсон держала в Петрограде фиктивное фармацевтическое производство, служившее крышей финансовым операциям Ганецкого. Передача германских денег Ленину была, таким образом, замаскирована под законное предпринимательство⁹⁴. Арестованная в июле 1917 года, Суменсон показала, что передавала деньги, которые снимала со счета в Сибирском банке, Козловскому, члену большевистского Центрального Комитета⁹⁵. По ее признанию, сумма, снятая ею с этой целью со счета в банке, достигала 750 000 рублей⁹⁶. Суменсон и Козловский вели со Стокгольмом закодированную деловую переписку, часть которой была перехвачена правительством с помощью французской разведки. В качестве примера можно привести текст телеграммы: «Стокгольм из Петрограда Фюрстенберг Гранд Отель Стокгольм. Нестле не присылает муки. Хлопочите. Суменсон На-деждинская 36»⁹⁷.

Для субсидирования большевиков Германия использовала и другие средства, например, в Россию был организован тайный ввоз фальшивых десятирублевых банкнот. Большое количество этих фальшивых денег было изъято у сочувствующих большевикам солдат и матросов, арестованных в связи с июльским путчем⁹⁸.

Ленин старался держаться в стороне от этих дел и поручал ведение финансовых операций с Германией своим подручным. Однако в письме, написанном Ганецкому и Радеку 12 апреля, он сетовал, что не получает денег. 21 апреля он сообщил Ганецкому, что Козловский передал ему 2 тыс. рублей⁹⁹. По данным Никитина, Ленин связывался непосредственно с Парвусом, вымогая у того еще «побольше материалов». [Никитин Б. Роковые годы. Париж, 1937. С. 109–110. По словам автора, Коллонтай также участвовала в переправке денег Ленину из Германии, (с. 107–108). Несмотря на изобилие немецких источников, свидетельствующих о получении Лениным денег от Германии, некоторые исследователи до сих пор считают этот факт недоказанным. Среди них такой эрудированный специалист, как Борис Суварин (Souvarine B.//Est and Ouest. 1980. № 641. June. P. 1–5).]. Три таких послания были перехвачены на финской границе¹⁰⁰.

* * *

Керенский, убежденный, что судьба демократии в России зависит от сильной и дисциплинированной армии и что ослабший было армейский дух ничто не возродит так, как успешное наступление, с похвальным рвением принялся за выполнение обязанностей министра обороны. Генералы тоже полагали, что армия совсем развалится, если еще немного пробудет в бездействии¹⁰¹. Министр надеялся повторить чудо французской армии, которая в 1792 году остановила и обратила в бегство прусские войска и сплотила нацию вокруг революционного правительства. В соответствии с обязательствами, принятыми Россией перед союзниками еще до февральской революции, на 12 июня было запланировано генеральное наступление. Изначально оно мыслилось как чисто военная операция, но теперь приобретало и политическое значение. Успешное наступление могло спасти престиж правительства и возродить в народе патриотизм, что, в свою очередь, позволило бы легче отражать нападки как слева, так и справа. Терещенко сообщил французам, что, если наступление пройдет успешно, правительство примет меры для подавления мятежных элементов в столичном гарнизоне¹⁰².

Готовясь к наступлению, Керенский провел в армии реформы. М.В.Алексеев, быть может, лучший стратег в России, произвел на него впечатление пораженца, и он заменил его на А.А.Брусилова, героя кампании 1916 года. [По утверждению Брусилова, уже принимая командование, он знал, что в русской армии не осталось боевого духа и что наступление провалится (Брусилов А.А. Мои воспоминания. М.; Л., 1929. С. 216).]. Он усилил воинскую дисциплину, дав офицерам широкие полномочия для борьбы с непокорными войсками. Подражая институту commissaires aux armes, введенному во французской армии в 1792 году, он послал на фронт комиссаров, чтобы они подняли боевой дух солдат и служили посредниками между солдатами и офицерами; этим нововведением большевики впоследствии стали широко пользоваться в Красной Армии. Большую часть мая и начало июня Керенский провел на фронтах, произнося зажигательные патриотические речи. Его выступления оказывали возбуждающее действие: «Слова «триумфальное шествие» недостаточно сильны, чтобы описать поездку Керенского по фронтам. По силе возбуждения, которое она оставляла после себя, ее можно было сравнить со смерчем. Толпы выжидали часами, чтобы бросить на него один взгляд. Повсеместно путь его был усыпан цветами. Солдаты бежали мили за его автомобилем, стараясь пожать ему руку и поцеловать край его одежды. На встречах с ним в московских собраниях публика доходила до пароксизма энтузиазма и обожания. Трибуны, с которых он говорил, закидывали кольцами, браслетами, часами, военными медалями и банкнотами, которые его поклонники жертвовали на общее дело» ¹⁰³. Очевидец сравнивает Керенского с «вулканом, изрыгающим снопы всепоглощающего пламени», и пишет, что для него были «невыносимы никакие помехи между ним и аудиторией… Он хочет присутствовать перед вами целиком, с головы до ног, чтобы между ним и вами оставался только воздух, наполненный незримыми, но мощными потоками его и вашего взаимного притяжения. По этой причине он и слышать не хотел ни о трибунах, ни о кафедрах, ни о креслах. Он сходит с кафедры, взбирается на стол; когда он протягивает к вам руки – нервный, гибкий, пламенный, весь дрожащий в охватившем его молитвенном порыве, – вы чувствуете, как он дотрагивается до вас, сжимает вас своими руками, непреодолимо притягивает вас к себе»¹⁰⁴.

Воздействие речей Керенского, однако, испарялось, как только он покидал сцену: кадровые офицеры окрестили его «верховным уговаривающим». Как он потом вспоминал сам, в июне перед началом наступления состояние прифронтовых частей произвело на него двойственное впечатление. Немецкая и большевистская пропаганда не успела еще оказать сильного влияния: к ней прислушивались в основном гарнизонные части и так называемые третьи дивизии – резервные части, укомплектованные новобранцами. Но повсеместно бытовало мнение, что революция делала бессмысленным продолжение войны. «После трех лет жестоких страданий, – писал Керенский, – миллионы уставших от войны солдат спрашивали себя: «Почему я должен умирать теперь, когда дома начинается новая, более свободная жизнь?»¹⁰⁵ Советы, институт, которому солдаты больше всего доверяли, не давали им ответа на этот вопрос, потому что социалистическое большинство приняло характерную для него противоречивую точку зрения: «Если прочитать любую типичную резолюцию, принятую меньшевистским и эсеровским большинством [Советов], в ней обязательно отыщется выражение крайне негативного отношения к войне как империалистической, требование скорейшего по возможности ее прекращения, а также пара ненавязчивых фраз, вставленных туда по настоятельному требованию Керенского, сомнительно логичных и не вызывающих в любом случае положительного отклика, о том, что, стремясь ко всеобщему миру, русским солдатам хорошо бы продолжать воевать»¹⁰⁶.

Большевики, не хуже правительства осведомленные об инертности и деморализованности гарнизонных частей, решили воспользоваться этим обстоятельством. 1 июня Военная организация проголосовала за проведение вооруженной демонстрации. Поскольку этот орган подчинялся Центральному Комитету, можно с уверенностью утверждать, что решение было принято с одобрения и, возможно, по инициативе последнего. 6 июня Центральный Комитет обсуждал возможность вывести на улицы 40 тыс. вооруженных солдат и красногвардейцев, которые должны были нести лозунги, обличающие Керенского и коалиционное правительство, и в удобный момент «перейти в наступление»¹⁰⁷. Что это значило на деле, сообщает Суханов, узнавший о планах большевиков от председателя Военной организации В.И.Невского:

«Ударным пунктом манифестации, назначенной на 10 июня, был Мариинский дворец, резиденция Вр. правительства. Туда должны были направиться рабочие отряды и верные большевикам полки. Особо назначенные лица должны были вызвать из дворца членов кабинета и предложить им вопросы. Особо назначенные группы должны были, во время министерских речей, выражать «народное недовольство» и поднимать настроение масс. При надлежащей температуре настроения Вр. правительство должно было быть тут же арестовано. Столица, конечно, немедленно должна была на это реагировать. И в зависимости от характера этой реакции, Центральный Комитет большевиков, под тем или иным названием, должен был объявить себя властью. Если в процессе «манифестации» настроение будет для всего этого достаточно благоприятно и сопротивление Львова—Церетели будет невелико, то должно было быть подавлено силой большевистских полков и орудий». [Суханов Н. Записки о революции. Т. 4. Берлин, 1922. С. 319. Суханов не указывает источник информации, но Борис Николаевский, занимавшийся историей меньшевиков, пришел к выводу, что она могла быть получена только от Невского (Соц. вестник. 1962. N99/10. С. 135, примеч.). Церетели обращает внимание на то, что в 1922-м, когда Суханов опубликовал свои мемуары, все участники событий были живы и могли опровергнуть его сообщение, но никто из них не сделал такой попытки (Церетели И.Г. Воспоминания о февральской революции. Т. 2. Париж; Гаага, 1963. С. 185).]. Среди прочих демонстранты должны были нести лозунг «Вся власть Советам!», но, поскольку Советы отказались провозглашать себя правительством и запретили вооруженные демонстрации, лозунг этот, как справедливо отмечает Суханов, мог означать только одно: что власть должна была перейти к большевистскому Центральному Комитету¹⁰⁸. Демонстрация совпала по времени с Первым всероссийским съездом Советов, который открылся 3 июня, поэтому можно думать, что большевики собирались поставить съезд перед свершившимся фактом и затем либо заставить его против воли взять власть, либо захватить власть самостоятельно – от имени съезда. Ленин и не делал секрета из своих намерений. Когда Церетели заявил на съезде, что в России нет партии, желающей взять власть, Ленин выкрикнул с места: «Есть!» Этот эпизод стал легендарным в коммунистической агиографии.

За четыре дня до начала запланированной большевиками демонстрации, 6 июня, большевистское руководство собралось, чтобы сделать последние приготовления. О происходившем на этой конференции мы можем судить только по урезанным протоколам, из которых тщательно вымарана самая существенная часть – ленинские реплики¹⁰⁹. Идея путча встретила мощное сопротивление. Оппозицию возглавил Каменев, который еще в апреле критиковал Ленина за «авантюризм». Операция, сказал он, наверняка провалится, вопрос же о передаче власти Советам следует оставить на рассмотрение съезда. В.П.Ногин, представлявший московское отделение Центрального Комитета, выразился еще определеннее: «Ленин предлагает революцию. Можем ли это сделать? Мы в стране в меньшинстве. Наступления в два дня не подготовляются». К оппозиции присоединился и Зиновьев, заявивший, что планируемая операция ставит партию в крайне уязвимое положение. Активно поддержали предложение Ленина Сталин, секретарь Центрального Комитета Е.Д.Стасова и Невский. Аргументация Ленина до нас не дошла, но по ответам Невского можно с уверенностью заключить, чего тот добивался.

Петроградский Совет и съезд Советов, от лица которого должна была проводиться демонстрация, пребывали в полном неведении.

9 июня большевистские агитаторы отправились в казармы и на фабрики, чтобы проинформировать солдат и рабочих о назначенной на следующий день демонстрации. «Солдатская правда», орган Военной организации, опубликовала подробные инструкции для участников демонстрации. Редакционная статья заканчивалась словами: «Война до победного конца против капиталистов!»¹¹⁰

Съезд, заседавший все это время, был увлечен прениями, и там ничего не знали о приготовлениях большевиков вплоть до того момента, когда что-либо предпринимать было уже поздно. Впервые участники съезда прочли о готовящемся мероприятии в середине дня 9 июня в листовках, расклеенных большевиками. Представители всех партий, за исключением, конечно же, большевиков, немедленно проголосовали за постановление об отмене демонстрации и выслали агитаторов в рабочие кварталы и казармы, чтобы сообщить об этом.

Вечером того же дня большевики собрались, чтобы осмыслить ситуацию. В результате дискуссии, о которой не осталось никаких письменных свидетельств, они решили покориться воле съезда и демонстрацию отложить. Кроме того, они согласились принять участие в мирной (то есть невооруженной) манифестации, назначенной Советами на 18 июня. Очевидно, большевистская верхушка сочла несвоевременным бросать вызов руководству Советов.

Большевистский переворот был предотвращен, но победа, одержанная Советами, была сомнительна, поскольку у них недостало мужества сделать из происшедшего необходимые выводы. 11 июня около ста интеллигентов-социалистов, представлявших в Совете все партии включая большевиков, собрались для обсуждения событий двух предшествовавших дней. Выступивший от лица меньшевиков Ф.И.Дан подверг большевиков критике и выдвинул проект резолюции, запрещавшей каким бы то ни было партиям проводить демонстрации без ведома Советов и разрешавшей привлекать вооруженные отряды только там, где демонстрацию организовали сами Советы. Наказанием за нарушение этих правил должно было быть выведение из Советов. Ленин в тот день предпочел отсутствовать, и от имени большевиков выступил Троцкий, который незадолго перед тем вернулся в Россию и, хотя и не был еще формально членом партии, стоял очень близко к большевикам. В ходе дискуссии против резолюции Дана, которая показалась ему слишком робкой, выступил Церетели. Бледный, дрожащим от возбуждения голосом он выкрикивал: «То, что произошло, является не чем иным, как заговором, заговором для низвержения правительства и захвата власти большевиками, которые знают, что другим путем эта власть им никогда не достанется. Заговор был обезврежен в момент, когда мы его раскрыли. Но завтра он может повториться. Говорят, что контрреволюция подняла голову. Это неверно. Контрреволюция не подняла голову, а поникла головой. Контрреволюция может проникнуть к нам только через одну дверь: через большевиков. То, что делают теперь большевики, это уже не идейная пропаганда, это заговор. Оружие критики сменяется критикой оружия. Пусть же извинят нас большевики, теперь мы перейдем к другим мерам борьбы. У тех революционеров, которые не умеют достойно держать в своих руках оружие, нужно это оружие отнять. Большевиков надо обезоружить. Нельзя оставить в их руках те слишком большие технические средства, которые они до сих пор имели. Нельзя оставить в их руках пулеметов и оружия. Заговоров мы не допустим». [Правда. 1917. 13 июня. Заседание было закрытым, и других записей не сохранилось. Церетели, однако, подтвердил, что приведенная цитата из «Правды» правильно передает его речь, с некоторыми незначительными упущениями (Церетели. Воспоминания. С. 229–230).].

Кое-кто поддержал Церетели, но большинство выступало против. Разве он располагал доказательствами, говоря о большевистском заговоре? Большевики представляют собой истинно массовое движение – зачем их разоружать? Неужели он хочет оставить «пролетариат» безоружным?¹¹¹ С особенной яростью обрушился на Церетели Мартов. На следующий день социалисты проголосовали за мягкую резолюцию Дана, обозначив тем самым, что они не собираются разоружать большевиков и ликвидировать их подрывной аппарат. Это было пагубным малодушием. Ленин бросил открытый вызов Советам, а Советы уступили. Большинство предпочитало оставаться в убеждении, что большевики – настоящая социалистическая партия, правда, пользующаяся сомнительными средствами, а не контрреволюционная группа, рвущаяся к захвату власти, как считал Церетели. Так социалисты упустили возможность объявить большевиков вне закона, лишить их мощного политического оружия – права утверждать, что они действуют от лица и в интересах Советов и против общего врага.

Большевики тут же воспользовались этим малодушием. На следующий день после провала резолюции Церетели «Правда» поставила Советы в известность о том, что большевики не намерены ни в настоящем, ни в будущем подчиняться их приказам: «Мы считаем необходимым заявить, что, входя в Совет и борясь за переход в его руки всей власти, мы ни на минуту не отказывались в пользу принципиально враждебного нам большинства Совета от права самостоятельно и независимо пользоваться всеми свободами для мобилизации рабочих масс под знаменем нашей классовой пролетарской партии. Мы категорически отказываемся налагать на себя такие антидемократические ограничения и впредь. Если бы даже государственная власть целиком перешла в руки Совета, – а мы за это стоим, – и Совет попытался бы наложить оковы на нашу агитацию, это могло бы заставить нас не пассивно подчиниться, а пойти навстречу тюремным и иным карам во имя идей интернационального социализма, которые нас отделяют от вас»¹¹². Это было настоящее объявление войны Совету, утверждение себя вправе действовать независимо от Совета, даже если он станет правительством.

* * *

16 и 17 июня русская армия, щедро укомплектованная на средства союзников ружьями и патронами, вела артиллерийский обстрел и вслед за этим перешла в наступление. Главная сила удара русских пришлась на Южный фронт и была нацелена на Львов, столицу Галиции. Отличилась Восьмая армия под командованием Корнилова. Вспомогательные и наступательные операции были проведены на Центральном и Северном фронтах. Как и рассчитывало правительство, наступление вызвало рост патриотических настроений. В этой атмосфере большевики не осмелились выступить против проведения этой кампании: ни Ленин, ни Троцкий не осудили резолюций в ее поддержку, принятых июньским съездом Советов¹¹³.

Операция русских против Австрии активно разворачивалась в течение двух дней, но затем произошла заминка, поскольку войска, считая, что они уже выполнили свой долг, отказались подчиняться приказам и идти в атаку. Вскоре началось повальное бегство. Немцы, в очередной раз пришедшие на выручку своим попавшим в затруднительное положение австрийским союзникам, предприняли 6 июля контратаку. Русские войска при виде немецких мундиров стали беспорядочно отступать, мародерствуя и сея панику. Июньское наступление было последним вздохом русской армии.

После июля 1917 года старая русская армия не участвовала в значительных операциях, и поэтому здесь уместно подвести итог потерям, понесенным Россией в первой мировой войне. Из-за низкого уровня русской военной статистики трудно определить с достаточной точностью число человеческих жертв. Данные, приводимые в любом расхожем источнике, говорят, что Россия понесла больше потерь, чем любая из воевавших сторон: Кратвелл, например, утверждает, что Россия потеряла 1,7 млн убитыми и 4,95 млн ранеными. Это несколько превосходит потери Германии и много выше потерь Англии и Франции, хотя последние находились в войне на шестнадцать месяцев дольше, чем Россия. Другие иностранные источники оценивают число убитых в 2,5 млн человек¹¹⁴. Эти цифры сильно завышены. Официальные русские источники оценивали число военных потерь 775 400 человек. Позднейшие русские исследования обозначают число потерь более высокой цифрой: 900 тыс. убитых на поле брани и 400 тыс. умерших от ран, итого 1,3 млн. жертв, что равнозначно потерям Франции и Австрии, но на треть меньше, чем потери Германии¹¹⁵.

Россия оставила в руках врага несравненно большее число пленных, чем любое другое государство. В лагерях для военнопленных в Германии и Австрии содержались 3,9 млн. русских, что в три раза превосходило общее число пленных (1,3 млн.), оставленных армиями Великобритании, Франции и Германии¹¹⁶. Только австро-венгерская армия, потерявшая 2,2 млн. солдат пленными, выдерживала сравнение. На каждую сотню русских, павших в боях, приходилось 300 сдавшихся в плен. В английской армии на 100 убитых приходилось 20 пленных, во французской – 24, в немецкой – 26¹¹⁷. Другими словами, русские солдаты сдавались в плен в 12–15 раз чаще, чем западные.

Провал июньского наступления стал личной катастрофой для Керенского, который рассчитывал с его помощью объединить разобщенную страну вокруг себя и правительства. Проиграв все, он сделался подозрительным, раздражительным, испытывал все большую растерянность. В таком состоянии он начал совершать непростительные ошибки, и это превратило его из обожаемого вождя в козла отпущения, одинаково презираемого и левыми и правыми.

В атмосфере деморализации и отчаяния, вызванной провалом июньского наступления, Ленин и его соратники предприняли еще одну попытку устроить путч.

* * *

Ни о каком другом событии русской революции не сказано и не написано столько преднамеренной лжи, сколько об июльском восстании 1917 года, и все потому, что восстание это было самым грубым ленинским промахом, ошибкой, которая чуть не привела к уничтожению партии большевиков: по масштабу это можно приравнять к Пивному путчу Гитлера в 1923 году. Чтобы снять с себя ответственность и представить июльский путч стихийной демонстрацией, которую они якобы старались направить в мирное русло, большевики не останавливались ни перед чем.

События 3–5 июля были ускорены решением правительства отослать части Петроградского гарнизона на фронт в связи с ожидающимся контрнаступлением. Вызванное главным образом военными соображениями, решение это позволяло одновременно вывести из столицы части, наиболее сильно поддавшиеся большевистской пропаганде. Большевикам это сулило беду, поскольку угрожало лишить их тех сил, на которые они рассчитывали опереться при следующей попытке захватить власть¹¹⁸. В ответ на события они организовали яростную пропагандистскую кампанию в частях гарнизона, нападая на «буржуазное» правительство, обличая «империалистическую» войну и призывая солдат отказываться идти на фронт. Ни одна страна даже с демократическими традициями не потерпела бы подобного призыва к мятежу во время войны.

Основную поддержку большевики рассчитывали получить со стороны Первого пулеметного полка – самой большой части гарнизона, насчитывавшей 11 340 рядовых и около 300 офицеров, в значительной части принадлежавших к «левой» интеллигенции. Многие из них были переведены в этот полк из других частей за несоответствие должности, некомпетентность и неповиновение¹¹⁹. Размещенный на Выборгской стороне, вблизи фабрик с радикально настроенными рабочими, полк находился на грани мятежа. Военная организация большевиков опиралась в нем на ячейку из тридцати человек (в их число входили и младшие офицеры), которых регулярно обучали методам агитационной работы¹²⁰. В полк часто приезжали с выступлениями большевики и анархисты.

20 июня в полк поступил приказ отправить на фронт 500 пулеметных расчетов. На следующий день войска собрались на митинг и приняли резолюцию (судя по содержанию, подсказанную большевиками), что отправятся на фронт, если война будет носить революционный характер, а из правительства будут выведены все «капиталисты» и власть перейдет к Совету. Если, говорилось далее в резолюции, Временное правительство попытается раскассировать полк, он окажет сопротивление¹²¹. В другие части гарнизона были разосланы люди с просьбой о подкреплении.