Текст книги "Форсаж в бездну: общество после ископаемого топлива"

Автор книги: Ричард Хейнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Эти затраты выросли до беспрецедентного уровня с приходом индустриализма – цивилизации на амфетаминах – и несут их в основном не бенефициары цивилизации, а другие виды и люди в бедных странах и культурах. Но почти все из нас, кто осознает эти издержки, любят думать, что эта сделка с дьяволом преследует какую-то цель, большую, чем временное повышение комфорта, безопасности и защищенности для меньшинства в обществе. Постоянное разделение труда, которое является отличительной чертой цивилизации, сделало возможной науку – с ее поучительными но малопрактичными откровениями обо всем, от происхождения человека до состава космоса. Искусство и философия достигли такой степени изощренности и возвышенности, которая ускользает от описательной способности слов.

Тем не менее, очень многое из того, что мы достигли, особенно за последние несколько десятилетий, в настоящее время требует для своего выживания сохранение и роста гигантского производства и потребления энергии, что влечет за собой постоянный, растущий ущерб окружающей среде и человечеству. В какой-то момент все это должно прекратиться или, по крайней мере, свернуться к более устойчивому разграблению природы.

Но если это произойдет, и в процессе мы потеряем лучшее из того, что мы достигли, неужели все это будет напрасно? – октябрь 2009 г.

НАШ КООПЕРАТИВНЫЙ ДАРВИНСКИЙ МОМЕНТ

Эволюция может быть безжалостной в устранении непригодных. «Красная в зубах и когтях», как отметил Теннисон, природа обычно приносит в жертву миллиарды отдельных организмов, а иногда и целые виды в ходе своего адаптивного развития.

Мы, люди, смогли притупить клыки Природы. Мы заботимся о людях, которые не смогли бы выжить в одиночку, – о пожилых, больных, раненых – и мы занимаемся этим долгое время, возможно, десятки тысяч лет1. многие из нас прыгнули на плот социально гарантированного выживания – хотя способами, которые часто не имеют ничего общего с состраданием: сегодня даже самые здоровые и умные люди настолько слабы, что не смогут выжить несколько дней или недель, если их бросить на произвол судьбы без супермаркетов, банкоматов и остальной инфраструктуры современного гипериндустриализма.

Эта стратегия расширения нашей коллективной приспособленности (по крайней мере, временно) окупилась: последующее снижение уровня нашей смертности привело к 700-процентному увеличению численности населения всего за последние два столетия и нынешним темпам прироста населения около 80 миллионов человек. в год (количество рождений сверх смертей).

Люди повсюду забирают место у большинства других организмов, за исключением тех, которые непосредственно служат нам, таких как кукуруза и крупный рогатый скот (над которыми издеваются особо садистски). У нас есть опыт в том, чтобы совместно избегать выбраковки природой и, таким образом, частично (и, опять же, временно) победить естественный отбор – по крайней мере, в том смысле, в котором это применимо к другим видам.

Некоторые утверждают, что «естественный отбор» работает в человеческом обществе всякий раз, когда умные и трудолюбивые люди продвигаются вперед, а ленивые тупицы отстают.

Философия социального дарвинизма утверждает, что такой вид конкурентного отбора улучшает вид. Но критики отмечают, что индивидуальный успех в обществе может быть неадаптированным для общества в целом, потому что, если богатство становится слишком неравномерным, социальная стабильность оказывается под угрозой.

Подобные опасения привели к тому, что большинство стран искусственно ограничили конкурсный отбор на общественном уровне: в Соединенных Штатах эти ограничения принимают формы прогрессивного подоходного налога, социального обеспечения, продовольственных талонов, выплат по инвалидности, Medicaid и

Помощи детям-иждивенцам, среди прочего.

Даже большинство самопровозглашенных «консерваторов», которые думают, что правительство не должно препятствовать тому, чтобы победители общества забирали все, по-прежнему считают, что церкви полезно давать нуждающимся.

Хотя последние несколько десятилетий быстрого экономического роста и материального изобилия – благодаря дешевой ископаемой энергии – привели к резкому расширению сетей социальной защиты в промышленно развитых странах, они также характеризовались появлением якобы благоприятной глобальной имперской системы во главе с Соединенными Штатами, чья устрашающая военная машина якобы сдерживала международные конфликты (или раздувала) и чья общепринятая валюта помогала поддерживать относительную международную экономическую стабильность(что, конечно, служило интересам США). Во всем мире якобы снизилось количество смертей от войны, равно как и смертность, связанная с крайней нищетой.

Пока все хорошо (более-менее).

К сожалению, однако, многие ключевые компоненты наших успешных коллективных усилий по победе над Жнецом по сути неустойчивы. Мы снизили смертность не только с помощью антибиотиков (к которым у микробов в конечном итоге вырабатывается иммунитет), но и с помощью экономической стратегии использования возобновляемых ресурсов со скоростью, превышающей естественное восполнение, и по максимально быстрой ликвидации невозобновляемых ресурсов.

Заимствуя одновременно из прошлого (когда образовались ископаемые виды топлива) и будущего (когда нашим внукам придется наводить порядок, платить наши долги и обходиться без ресурсов, которые мы разбазариваем), мы эффективно задействуем ресурсы для превышения численности населения.2

Каждому популяционному экологу известно, что, когда вид временно превышает долгосрочную продуктивность окружающей среды, последует вымирание.

Таким образом, поскольку в ближайшие годы мировая экономика перестанет расти и начнет сокращаться, результатом, вероятно, станет глобальный рост человеческой смертности3.

Теоретики устойчивости сказали бы, что мы вступаем в фазу «высвобождения» адаптивного цикла, который характеризует все системное развитие, фазу, которую они описывают как «быстрый, хаотический период, в течение которого капиталы (природные, человеческие, социальные, построенные и финансовые) имеют тенденцию быть потерянным, и новичок может добиться успеха »4.

Это понятие, к которому мы будем неоднократно возвращаться на протяжении всего этого эссе, и это полезный способ концептуализации опыта, который для тех, кто его переживает, вероятно, будет гораздо менее похож на«высвобождение »и больше похоже на« чистый ад ». Среди возможных исходов:

Системы социальной защиты, финансируемые государством, становятся недоступными по цене, и от них отказываются. Общественная инфраструктура приходит в упадок. Экономические системы, транспортные системы, политические системы, системы здравоохранения и продовольственные системы становятся неработоспособными в той или иной степени и по-разному.

Глобальную военную гегемонию становится труднее поддерживать по ряду причин (включая политическую дисфункцию и экономический спад в имперском ядре, нехватку транспортного топлива и распространение дешевого, но в высшей степени дестабилизирующего нового оружия), а также возрастает вероятность международного конфликта. Любой из этих результатов увеличивает нашу индивидуальную уязвимость. В опасности все находящиеся на плоту, особенно бедные, старые, больные или инвалиды.

Мы могли бы изменить нашу экономическую, политическую, транспортную, медицинскую и продовольственную системы, сделав их менее хрупкими. Но предложения в этом направлении лежали на столе в течение многих лет и в значительной степени отклонялись, потому что они не служат интересам влиятельных групп, которые извлекают выгоду из существующего положения вещей.

Между тем американское население, похоже, неспособно поднять тревогу или отреагировать на него, поскольку оно состоит из большого низшего класса, который перекармливается фастфудом, но недоедает, информирован, но дезинформирован, чрезмерно задолжал и недостаточно квалифицирован; и гораздо меньший надкласс, который живет в основном финансовым хищничеством и с радостью игнорирует любые свидетельства ужасных последствий своей деятельности.

Совершенно несентиментальный читатель мог бы расценить увеличение уровня смертности людей как неизбежное и потенциально полезное истребление этого вида. Непригодные будут отсечены, приспособленные выживут, и человечество будет от этого лучше. В итоге. В теории.

Или, может быть, богатые и безжалостные выживут, а все остальные либо погибнут, либо подчинятся рабству.

Самая большая опасность заключается в том, что, если системы социальной поддержки полностью выйдут из строя, «перерегулирование» может превратиться в «недооценку»: то есть уровни населения могут чрезмерно скорректироваться до такой степени, что выживших станет меньше, чем могло бы быть, если бы адаптация была предпринята проактивно – возможно, намного меньше, чем население непосредственно перед промышленной революцией.

А для тех, кому удастся продолжить борьбу, уровень культуры и технологий может упасть на гораздо меньшую глубину, чем можно было бы сохранить, если бы были приняты меры.

У нас есть узкое место среди населения, как называет это Уильям Кэттон, впереди нас, независимо от того, что мы делаем в данный момент5. Даже если бы завтра появился новый впечатляющий источник энергии, он сделал бы немного больше, чем выиграл бы нам немного времени прежде чем бы мы наткнулись на еще один естественный предел. Однако нам по-прежнему остается выбирать, как преодолеть это узкое место. Мы можем оказывать некоторое влияние на факторы, которые определят, сколько из нас выживет и в каком состоянии.

Кооперативная или конкурентная адаптация

Наихудший сценарий, вероятно, можно предотвратить только с помощью эффективных совместных усилий по адаптации к дефициту и восстановлению после кризисов.

К счастью, есть вполне веские причины предполагать, что совместные действия в этом направлении действительно появятся. Мы – в высшей степени кооперативный вид, и даже наши самые ранние предки были преданными коммунитариями. Другие виды, хотя они часто ссорятся из-за еды и потенциальных партнеров, также участвуют в совместном действе.6 Члены одного вида иногда даже сотрудничают или предлагают помощь представителям разных видов. 7 В самом деле, как теоретик эволюции Петр Кропоткин указал в своей знаменательной книге 1902 года «Взаимопомощь», эволюция движется как сотрудничеством, так и конкуренцией8.

Более того, тяжелые времена могут выявить в людях не только самое худшее, но и лучшее. Ребекка Сольнит в своей книге «Рай, построенный в аду» утверждает, что люди склонны сотрудничать, делиться и помогать во время кризисов, по крайней мере, столько же, сколько и в периоды изобилия. Критик может предположить, что Сольнит слишком далеко заходит в этом аргументе и что в разрушающихся обществах часто наблюдается стремительный рост преступности и насилия (см., Например, Аргентину около 2000 года); тем не менее, она подкрепляет свой тезис убедительными примерами.

Предполагая, что нам не удастся предотвратить кризис и просто отреагировать на него, мы, тем не менее, можем предвидеть ряд возможных вариантов будущего в зависимости от того, настроены ли мы на конкуренцию или на сотрудничество. На одном конце спектра конкурентно-кооперативных сценариев несколько богатых становятся феодалами, в то время как все остальные томятся в крайней нищете.

На другом конце этого спектра сообщества свободных людей объединяются, чтобы производить предметы первой необходимости и максимизировать свои шансы на коллективное процветание. Вернемся к «конкурентному» концу шкалы, это накопление еды и повсеместный голод, в то время как в «кооперативных» экстремальных сообществах повсюду возникают мини-культуры.

При усилении конкуренции люди гибнут из-за отсутствия основных навыков выживания; при более тесном сотрудничестве люди обмениваются навыками и заботятся о людях с ограниченными возможностями того или иного типа. Конкурентные усилия инвесторов по сохранению своих преимуществ могут привести к общему краху доверия к финансовым учреждениям, что приведет к прекращению торговли почти на всех уровнях; но с достаточным количеством сотрудничества, люди могли бы создать денежную систему (без греховного ссудного процента), которая действует в качестве общественной полезности, что приводит к новому обществу.

В реальном мире люди одновременно соревнуются и готовы сотрудничать – всегда были и всегда будут. Но обстоятельства, обусловленность и химический состав мозга могут сделать нас более конкурентоспособными или более склонными к сотрудничеству.

По мере того, как в предстоящие десятилетия мы преодолеем узкое место, связанное с населением, ресурсами и экономикой, конкурентное и кооперативное поведение, в свою очередь, будет выходить на первый план в разное время и в разных местах. Моя исходная точка во всем этом заключается в том, что даже в отсутствие эффективных действий по предотвращению экономических и экологических кризисов у нас все еще есть возможность стать либо более конкурентоспособными, либо более склонными к сотрудничеству во времена дефицита и кризиса.

При правильных социальных структурах и правильных условиях целые общества могут стать либо более беспощадными, либо более дружелюбными10. Создавая общественные организации сейчас, я бы пошел дальше. Вот предварительная гипотеза, для которой я начинаю собирать как подтверждающие, так и опровергающие свидетельства: мы, вероятно, увидим худшие из безжалостных соревнований на ранней стадии фазы краха, когда держатели власти пытаются удержать вместе то, что хочет развалиться и реорганизовать.

Попытка удержать то, что у нас есть, перед лицом неуверенности и страха может выявить во многих из нас конкурентный характер, но как только мы окажемся в разгаре настоящего кризиса, у нас может быть больше шансов объединиться.

Среди элит, которые поставили на карту огромное богатство, власть и привилегии, первая тенденция превалирует.

А поскольку элиты в значительной степени формируют правила, нормы и информационные потоки в обществе, это означает, что мы все попали в гиперконкурентный и пугающий момент, ожидая, когда упадет пенни. Элиты могут сознательно воспитывать менталитет «мы против них» (через ура-патриотизм, клинья и расовую неприязнь), чтобы не дать обычным людям больше сотрудничать для достижения своих общих интересов11.

Революция, в конце концов, во многих отношениях – это сотрудничество. Предпринимая действия, и чтобы предотвратить это, правители иногда используют дух сотрудничества масс, вступая в войну против общего внешнего врага.

Наш совместный дарвиновский момент

Чрезмерная конкуренция на этом этапе предварительного кризиса наиболее заметно и роковым образом проявляется в дебатах по поводу «жесткой экономии», когда страны спасают инвестиционные банки, оставляя большинство граждан томиться в условиях увольнений, сокращения пенсий и заработной платы. Кажется, что никакие меры, направленные на предотвращение дефолтов и убытков инвесторов, не являются слишком драконовскими.

Но во многих исторических случаях (Россия, Исландия, Аргентина) только после массового финансового дефолта – то есть после того, как упадок был завершен, – страны могли коренным образом пересмотреть свои денежно-кредитные и банковские системы, сделав восстановление возможным. Из-за этого «высвобождение» звучит как давно назревший отпуск. Однако важно подчеркнуть, что сейчас мы сталкиваемся не только с крахом и реорганизацией национального финансового сектора, но и с критическим поворотом от общей экспансионистской траектории самой цивилизации.

Наше коллективное прохождение и реорганизацию после фазы освобождения этого ключевого адаптивного цикла можно рассматривать как эволюционное событие. И, как отмечалось выше, эволюция определяется как сотрудничеством, так и конкуренцией. Действительно, до сих пор сотрудничество является источником большинства выдающихся достижений нашего вида.

Язык, который дает нам возможность координировать наше поведение в пространстве и времени, сделал нас, безусловно, самыми успешными видами крупных животных на планете. Наша социальная эволюция от групп охотников и собирателей к аграрным цивилизациям и индустриальному глобализму требовала все более высокого уровня кооперативного поведения: в качестве одного небольшого примера подумайте на мгновение о потрясающе насыщенных совместных действиях, необходимых для строительства и заселения небоскреба.

Однако по иронии судьбы в течение последних нескольких тысячелетий, и особенно в течение последнего столетия, социальная сложность допускала более высокую концентрацию богатства, а значит, и усиление экономического неравенства, а следовательно (по крайней мере, потенциально) усиление конкуренции за контроль над огромными скоплениями богатства.

Как указал Иван Ильич в своей классической работе 1974 года «Энергия и справедливость», существует общая корреляция между количеством энергии, протекающей через общество, и степенью неравенства внутри этого общества12. За счет топлива, позволяющего достичь наивысшего уровня потока энергии, когда-либо поддерживаемого какой-либо человеческой цивилизацией, некоторые люди накопили самые большие копи богатства, которые когда-либо видел мир.

Возможно, неудивительно, что именно во время упадка появится возможность для совместного эволюционного всплеска. Напомним, что на этапе спуска адаптивного цикла есть расширенные возможности для успеха. Большинство людей в наши дни склонны думать о новинках с чисто технологической точки зрения, и это правда, что электронная почта и Twitter могут ускорить социальные изменения – например, помогая организовать мгновенный политический митинг.

Но если каждый день проводить часы в одиночестве перед экраном, это не обязательно ведет к сотрудничеству, и вполне возможно, что мы не сможем рассчитывать на то, что наши портативные устройства продолжат функционировать в условиях глобального экономического кризиса, сбоев в торговле и нехватки ресурсов. Поэтому, возможно, именно в наших взаимодействиях внутри сообществ из плоти и крови возникнут самые решительные дальнейшие инновации.

Детали невозможно предсказать, но общая схема нашего необходимого кооперативного эволюционного скачка ясна: мы должны развивать повышенную коллективную способность сохранять природные ресурсы, сводя к минимуму наше антропогенное воздействие на экологические системы.

В некоторых отношениях это может оказаться не более чем обновлением традиционных обществ методов управления общими пастбищами или охотничьими угодьями. Но сегодня ставки намного выше: обновленные общие ресурсы должны распространяться на все возобновляемые и невозобновляемые ресурсы, а «менеджмент» должен приводить уровни добычи и сбора урожая в пределы долгосрочной способности природных систем к восстановлению и регенерации.

В то же время, когда потоки энергии сокращаются из-за истощения ископаемых видов топлива, нынешние уровни экономического неравенства станут неприемлемыми. Адаптация потребует от нас поиска способов мирного выравнивания игрового поля.

Создание основы для реорганизации (после фазы выпуска) потребует повышения устойчивости всех наших социальных структур и инфраструктур. В предстоящие десятилетия мы должны разработать низкоресурсные и низкоэнергетические способы удовлетворения человеческих потребностей, одновременно взращивая внутреннюю необходимость удерживать уровни населения в пределах долгосрочной емкости экосистем.

Есть те, кто говорит, что мы, люди, слишком эгоистичны и индивидуальны, чтобы совершить такой эволюционный скачок, и что даже если бы это было возможно, у нас просто слишком мало времени. Если они правы, то это может быть конец истории: мы можем скоро оказаться в «непригодном» мусорном ведре эволюционной истории.

Но, учитывая нашу впечатляющую историю совместных достижений и нашу способность быстро трансформировать наше коллективное поведение с помощью языка (на данный момент с помощью технологии мгновенной связи), очевидно, что у нашего вида есть, по крайней мере, неплохие шансы пережить сокращение населения.

Безусловно, движущей силой эволюции будет кризис. При необходимости адаптируемся. На этом этапе освобождения будет огромный потенциал для насилия. Помните, высвобождение – это фаза цикла, в которой капитал разрушается, и в настоящее время огромные груды человеческого, построенного и финансового капитала ждут, чтобы разрушиться.

Мы созданы для борьбы за осколки. Неудивительно, что многие из тех, кто ощущает ненадежность нашей нынешней ситуации, предпочли стать долбанутыми «выживальщиками». Но для нас дела пойдут намного лучше, если вместо того, чтобы накапливать оружие и консервы, мы будем проводить время, знакомясь с нашими соседями, узнавая, как проводить эффективные встречи или помогая разрабатывать устойчивые местные продовольственные системы.

Выживание будет зависеть от поиска совместных путей, на которых будут делаться жертвы. Дарвин говорит нам, что мы должны развиваться или умереть, и текущие обстоятельства делают этот выбор очевидным. Очевидно, многие думают, что фитнес и эгоизм – это одно и то же.

Но мы попали в наше текущее положение не потому, что мы слишком хорошо умеем сотрудничать, чтобы достичь коллективной пригодности, а, скорее, потому, что в нашем успехе мы не смогли принять во внимание конечную и хрупкую природу естественной природы систем, которые нас поддерживают. Это правда, что важна индивидуальная инициатива и что групповое мышление может сбивать с толку.

Тем не менее, именно наша способность к социальным инновациям и сотрудничеству для повышения нашей коллективной приспособленности позволила нам зайти так далеко и определить, выживем ли мы и в каких условиях мы адаптируемся к дефициту и реинтегрируемся в экосистемы в предстоящие десятилетия. – Август 2012 г.

ХОТИТЕ ИЗМЕНИТЬ МИР? ПРОЧТИТЕ ЭТО СНАЧАЛА

История часто делается сильными личностями , владеющими новыми смелыми политическими, экономическими и религиозными доктринами. Однако любые серьезные попытки понять, как и почему меняются общества, требуют изучения не только лидеров и идей, но и экологических обстоятельств. Экологический контекст (климат, погода, наличие или отсутствие воды, хорошей почвы и других ресурсов) может либо предоставить, либо исключить возможности для тех, кто хочет встряхнуть социальный мир.

Это говорит о том, что если вы хотите изменить общество – или заинтересованы в помощи или оценке усилий других в этом направлении, – некоторое понимание того, как именно экологические обстоятельства влияют на такие усилия, может быть чрезвычайно полезным.

Возможно, самый важный ключ к пониманию взаимосвязи между окружающей средой и процессами социальных изменений был сформулирован американским антропологом Марвином Харрисом (1927–2001).

С самого начала усилий по систематическому изучению человеческих обществ в XVIII и XIX веках было ясно, что существуют сильные корреляции между тем, как общества получают пищу (будь то охотой и собирательством, садоводством, сельским хозяйством, животноводством или рыбной ловлей), а также их социальными структурами и представлениями о мире.

Охотники-собиратели обычно живут небольшими странствующими отрядами, имеют эгалитарную социальную структуру и считают мир природы полным сверхъестественных сил и личностей, с которыми шаманы могут контактировать или влиять на них.

Фермеры, с другой стороны, остаются на одном месте и производят сезонные излишки, которые часто заканчиваются субсидированием создания городов, а также классов штатных специалистов в различных сферах деятельности (металлообработка, государственное управление, солдатское дело, банковское дело, ведение бухгалтерского учета и т. Д. ); сельскохозяйственные общества также имеют тенденцию к развитию формализованных религий под председательством иерархического класса священников, работающих на полную ставку.

Эти системные различия и сходства сохранялись на разных континентах и ​​на протяжении веков. Харрис показал, как переход от одного вида продовольственной системы к другому был вызван экологическими возможностями и необходимостью, и уточнил свои взгляды на стратегию антропологических исследований1.

Великолепным произведением Марвина Харриса стала довольно сложная книга «Культурный материализм: борьба за науку о культуре» (1979) .2 Хотя он был вполне способен писать для широкой публики – другие его книги, такие как «Коровы, свиньи, войны и ведьмы» (1974) и «Каннибалы и короли» (1977) были бестселлерами – в «Культурном материализме» Харрис писал для коллег-антропологов. Он использует много технического жаргона и тщательно аргументирует каждый пункт, представляя излишки доказательств. Однако суть теоретического вклада Харриса можно резюмировать довольно кратко.

Все человеческие общества состоят из трех взаимосвязанных сфер: во-первых, инфраструктуры, которая включает отношения общества к окружающей среде, включая его способы производства и воспроизводства – думайте об этом в первую очередь как о способах получения пищи, энергии и материалов; во-вторых, структура, которая включает в себя экономические, политические и социальные отношения общества; и в-третьих, надстройка, символические и идеологические аспекты общества, включая его религии, искусство, ритуалы, спорт и игры, а также науку. Эти три сферы неизбежно пересекаются, но они также различны, и буквально невозможно найти человеческое общество, в котором все три не были бы представлены в какой-либо перестановке.

Сторонники социальных изменений должны волновать нейроны тем, что будет дальше. «Культурный материализм» Харриса приводит доводы в пользу принципа того, что он называет «вероятностным инфраструктурным детерминизмом».

Иными словами, структура и надстройка общества всегда в той или иной степени оспариваются. Сражения за распределение богатства и идей носят вечный характер и могут иметь важные последствия: жизнь в бывшей Восточной Германии сильно отличалась от жизни в Западной Германии, даже несмотря на то, что обе страны были индустриальными странами, действовавшими в (что поначалу) почти идентичных экологических условиях.

Однако поистине радикальные изменения в обществе обычно связаны с изменением инфраструктуры. Когда основные отношения между обществом и его экосистемой меняются, люди должны соответствующим образом переконфигурировать свои политические системы, экономику и идеологию, даже если они были полностью довольны предыдущим положением дел.

Общества меняют свою инфраструктуру по необходимости (например, из-за истощения ресурсов) или возможности (обычно из-за увеличения доступности ресурсов, которые становятся доступными, возможно, в результате миграции на новую территорию или принятия новой технологии).

Сельскохозяйственная Революция десять тысяч лет назад повлекла за собой масштабный сдвиг в инфраструктуре, а промышленная революция, вызванная ископаемым топливом, двести лет назад оказала еще большее и гораздо более быстрое воздействие. В обоих случаях численность населения росла, политические и экономические отношения развивались, а представления о мире претерпевали глубокие мутации.

Более подробное объяснение первого примера может помочь проиллюстрировать эту концепцию. Харрис был одним из первых приверженцев общепринятого сейчас взгляда на сельскохозяйственную революцию как на адаптивную реакцию на изменения окружающей среды в конце эпохи плейстоцена, периода драматических изменений климата. Ледники отступали, и виды (особенно крупные травоядные хищники, такие как мамонты и мастодонты) столкнулись с исчезновением, а человеческие хищники ускорили этот процесс исчезновения.

«Во всех центрах ранней сельскохозяйственной деятельности, – пишет Харрис, – конец плейстоцена ознаменовался заметным расширением базы для существования за счет включения большего количества мелких млекопитающих, рептилий, птиц, моллюсков и насекомых. Такие системы «широкого спектра» были симптомом тяжелых времен. Поскольку затраты на системы жизнеобеспечения охотников-собирателей росли, а выгоды уменьшались, Образ жизни, основанный на культивировании, пустил корни и распространился, а вместе с ними (со временем) появились деревни и вождества. В некоторых местах последние, в свою очередь, мутировали, создав самое радикальное социальное изобретение из всех – государство:

Палеотехнические инфраструктуры, наиболее подходящие для интенсификации, перераспределения и расширения управленческих функций, основывались на комплексах зерновых и жвачных животных Ближнего и Среднего Востока, южной Европы, северного Китая и северной Индии.

К сожалению, это были именно первые системы, переступившие порог государственности, и поэтому историки или этнологи никогда не наблюдали их напрямую. [То есть, ни историков, ни этнологов не было поблизости, чтобы засвидетельствовать эти воображаемые события.]

Тем не менее, из археологических свидетельств складов, монументальной архитектуры, храмов, высоких курганов и теллов, оборонительных рвов, стен, башен и роста оросительных систем, Ясно, что управленческая деятельность, подобная той, что наблюдалась у выживших догосударственных вождеств, подверглась быстрой экспансии в этих критических регионах непосредственно перед появлением государства.

Более того, имеется множество свидетельств римских встреч с «варварами» в Северной Европе, от Древнееврейских до индийских писаний, а также скандинавские, германские и кельтские саги, в которых воины-усилители-перераспределители и их слуги-священники составляли ядра первых правящих классов Старого Света.

Хотя я пропустил большую часть подробного объяснения Харриса, тем не менее, здесь мы, по сути, имеем экологическое объяснение происхождения цивилизации. Более того, Харрис не просто предлагает занимательную историю, но научную гипотезу, которая может быть проверена в пределах имеющихся доказательств.

Культурный материализм способен пролить свет не только на великие общественные сдвиги, такие как происхождение сельского хозяйства или государства, но и на более глубокие функции культурных институтов и практик многих видов.

Превосходный учебник Харриса «Культурная антропология» (2000, 2007) 4, написанный в соавторстве с Орной Джонсон, включает главы с такими названиями, как «Воспроизведение», «Экономическая организация», «Домашняя жизнь» и «Класс и каста»; каждая из них имеет иллюстративные боковые панели, показывающие, как соответствующая культурная практика (миротворчество среди мехинаку в центральной Бразилии, полиандрия среди нимба в Непале) адаптируется к экологическим потребностям.