Текст книги "В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000"

Автор книги: Ричард Дейвенпорт-Хайнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

«Если этого не сделать, и сделать быстро, то тысячи людей, готовых переехать в Ассам с равнин, скоро заразятся опиумной манией – страшной чумой, обезлюдевшей эту прекрасную землю. В результате, на ней хозяйничают дикие звери, а чудесные ассамцы превратились в самый жалкий, угодливый, коварный и морально развращенный народ Индии. Этот ужасный наркотик сдерживает рост населения: женщины рожают меньше, чем в других штатах, а дети… повзрослев, умирают – в этом несчастном штате можно увидеть очень мало стариков по сравнению с другими землями. Лишь те, кто достаточно долго здесь прожил, знают о страшном и губительном влиянии опиума на местное население. Чтобы получить дозу опиума, местный житель готов украсть, продать дом, детей и мать своих детей и даже убить. Разве не было благословением, если бы наше человечное и просвещенное правительство запретило это зло одним росчерком пера и спасло народ штата и всех тех, кто собирается эмигрировать сюда, чтобы выращивать чай? В конечном счете, мы будем вознаграждены прекрасным, здоровым населением, которое будет работать на наших плантациях, расчищать леса и отвоевывать землю у джунглей и диких зверей. Этого никогда не смогут сделать немощные курители опиума Ассама, которые похожи на женщин больше, чем сами женщины».

Эти слова отражают новое отношение к опиуму в эпоху завоевания новых территорий.

Тем временем, в 1833 году британское правительство по требованию купеческих кругов отменило монополию Ост-Индской компании на торговлю с Китаем. Китайские порты были открыты новым коммерческим структурам, жаждавшим выйти на огромный, неисследованный рынок. Эти коммерсанты с жестоким нетерпением новичков немедленно потребовали торговые привилегии, которые Пекин неохотно уступал. Наиболее могущественные торговые дома возникли благодаря партнерству Уильяма Джардена (1784-1843) и шотландца Джеймса Метсона (1796-1787). Прежде чем стать хирургом на корабле Ост-Индской компании, Джарден изучал медицину в Эдинбурге. Морским офицерам разрешалось перевозить груз для личной торговли, и когда доходы Джардена от коммерции превысили заработок врача, он бросил заниматься медициной. С 1818 года он регулярно ходил из Бомбея в Кантон на частично принадлежавшем ему транспортном судне «Сара». Действуя сначала в качестве коммерческого агента торговцев индийским опиумом, Джарден жил в Кантоне с 1822 по 1839 году В течение первого года работы наркоторговцем он продал 649 ящиков мальвийского опиума за 8i8 тысяч долларов. В 1828 году он открыл совместную торговлю опиумом с Метсоном, о которой отзывался, как о самой безопасной и честной сделке, хотя известная фирма Джардена и Метсона (Jardine, Matheson & Company) была зарегистрирована лишь в 1832 года. Начиная с 1834 года, она поставляла контрабандный опиум и розничные товары на всех прибрежных территориях Китая.

Культурные различия между пекинским правительством и свободными предпринимателями стали причиной глубоких противоречий. С 1834 года, более чем за все прошедшие годы, продажа опиума (все еще официально запрещенная) являлась для частных коммерсантов источником огромных прибылей. В 1836 году Пекин приказал выслать всех импортеров опиума, но Джарден – к этому времени наиболее влиятельный англичанин в Кантоне – отказался уехать. В ответ Метсон распространил манифест свободных торговцев «Текущее положение и перспективы британской торговли с Китаем». В 1838 году британский консул в Кантоне, морской офицер Чарльз Эллиотт (1801-1875) писал, что количество британских кораблей, задействованных в незаконной торговле, существенно возросло. Когда наркотик прибывал в место назначения, возникали «постыдные бунты» с использованием огнестрельного оружия. За предательские отношения с иностранцами были удушены десятки китайцев, а тюрьмы были забиты арестантами, которых обвиняли в тех же преступлениях. Незаконная торговля наркотиком с каждым днем принимала все более серьезный характер. Возмущение возникало и среди местного населения, недовольного безнаказанностью иностранцев, в то время как местных торговцев опиумом жестоко наказывали.

В 1839 году Пекин послал в Кантон специального эмиссара с приказом прекратить импорт опиума. Эмиссар заставил иностранных купцов выдать две тысячи ящиков наркотика стоимостью более 4 миллионов фунтов стерлингов (9 миллионов китайских долларов). Весь этот запас был сожжен. Шестнадцать иностранцев, включая Метсона, взяли под стражу. От них потребовали дать расписки в том, что в будущем они не станут ввозить опиум в Китай. Вся торговля на это время была запрещена. Джарден, незадолго до этого уехавший из Кантона, прибыл в Лондон как раз вовремя, чтобы побудить министра иностранных дел, лорда Пальмерстона (1784-1865), к военным действиям. Проблема опиума обострила англо-китайские отношения, но ни война 1839-1842 годов, ни ее продолжение в 1856-1860 годах не имели целью заставить пекинское правительство отказаться от запрета на импорт наркотика. Президент США Джон Квинси Адамс заметил в 1841 году, что опиум был лишь предлогом, но не причиной войны. Инцидент с арестом иностранных наркоторговцев можно было сравнить с «Бостонским чаепитием», [9]9
  16 декабря 1773 г. бостонские колонисты, переодевшись индейцами, в знак протеста против налога на чай и монополии Ост-Индской компании выбросили за борт груз чая с трех английских кораблей.


[Закрыть]которое также не было причиной Североамериканской революции. Дипломатические инструкции лорда Пальмерстона также были предельно ясными: британское правительство не собиралось предъявлять каких-либо требований по вопросу торговли опием, так как не хотело вмешиваться во внутренние дела Китая. Пекинское правительство имело полное право запретить импорт опиума, а британские подданные, замешанные в контрабанде наркотика, должны были нести за это полную ответственность. Проблема опия не упоминается и в Нанкинском соглашении, подписанием которого в 1842 году завершилась первая англо-китайская война.

Уильям Гладстон [10]10
  Уильям Гладстон Юарт, премьер-министр Англии (1809-1898).


[Закрыть]был одним из политиков, возражавших против поставок опиума. Он боялся, что Бог покарает Англию за несправедливое отношение к Китаю, и считал, что опиумная политика проводилась неверно со времен Гастингса и Бентинка. В парламентской речи 1840 году Гладстон осудил «несправедливую» войну, развязанную для защиты печально известного экспорта опиума. «Если британский флаг не будет подниматься нигде, за исключением китайского побережья, мы должны будем взирать на него с ужасом и отвращением, и никогда больше при виде него не чувствовать гордости и радостного волнения». Тем не менее, сам Гладстон, произнося этот образчик ораторского искусства, скорее всего, находился под влиянием наркотика – он часто принимал опийную настойку перед выступлением в палате общин. Как и упомянутый выше адвокат, Томас Эрскин, Гладстон полагал, что опиум взбадривает и помогает сохранять самообладание перед аудиторией. Лорд Рандольф Черчилль (1849-1695) сравнивал речи Гладстона с принятием морфия: ощущения сверхчувственные, но пробуждение тяжкое.

В истории наркотиков почти не рассматриваются стратегические последствия первой Англо-китайской войны. Ключевым результатом Нанкинского соглашения было смещение Маньчжурской династии и разделение Китая на сферы влияния иностранных держав в 1889 году. Но все это имело второстепенное значение. Основную роль сыграл сам факт войны. Отношение к Востоку и опиуму изменилось навсегда. Королева Виктория (1819-1901) считала Восток «варварским, жестоким и опасным». Красочные описания китайских курилен опиума, которые начали появляться в лондонской прессе с 40-х годов XIX столетия, послужили причиной нетерпимого отношения к британским наркоманам. В 1842 году один англичанин из Малакки писал:

«Курильни опиума представляют собой самое жалкое и презренное зрелище. Они открываются в шесть часов утра и закрываются в десять вечера. В каждой стоит от четырех до восьми бамбуковых лежанок с грязными подстилками из пальмовых листьев. В изголовье находится узкая бамбуковая подставка, на которую кладут голову. В центре каждой курильни стоит маленькая лампа, над которой раскуривают трубки и которая рассеивает мглу в этом прибежище порока и нищеты. На старом столике стоят несколько чашек, чайник и кувшин с водой для курильщиков».

В этих воспоминаниях приводились зловещие подробности о колебаниях цен на наркотик. Автор писал, что высокие пошлины в Пенанге увеличили спрос на опиум. В связи с этим количество убийств и других преступлений, связанных с добыванием денег на наркотики, увеличилось в четыре раза. В мемуарах утверждалось, что курение опиума у китайцев поощрялось, так как оно препятствовало распространению гомосексуализма. В частности упоминалось, что родители приучали к наркотику детей, чтобы они не стали жертвой других, более мерзких пороков, которым китайцы подвержены больше, чем другие народы.

Такие заявления имели большое значение в эпоху, когда мужская плодовитость была экономической необходимостью и традиционным достоинством. Дурная репутация китайских наркоманов все больше закреплялась за британскими. Признание потребления наркотиков как бесполезной и расточительной привычки полностью совпадало с настроениями Британии – прогрессивной, динамично развивающейся державы, которая строила индустриальное общество. Такое признание отражало всеобщую заботу о традициях, условиях жизни и общественном здоровье в больших и малых промышленных городах. Итог индустриализации подвел в 1818 году Кольридж. Он писал, что состояние общества характеризуется сильным притеснением со стороны богатых. Со стороны бедных – драки, скандалы, мятежи и отказ от всех личных и общественных обязанностей. Для Карлайла в 1829 году это была эпоха машин «в прямом и переносном смысле этого слова». В индустриальной экономике время стало товаром. Опоздания и задержки были преданы анафеме.

Французский мыслитель, граф Клод-Анри де Сен-Симон (1760-1825) предлагал, чтобы в роли духовных руководителей нации вместо архиепископов выступили лидеры промышленности, чтобы мерилом искупления грехов стал продуктивный труд и чтобы целью общества была организация его граждан, направленная на производства полезных продуктов. В 1826 году ученики Сен-Симона учредили журнал «Производитель», получивший значительное влияние в английском обществе, глубоко антагонистичном неорганизованности и употреблению наркотиков. Один из последователей Сен-Симона писал в 1844 году, что праздное времяпрепровождение чуть ли не изнуряет рабочего человека.

«Его дом под облачным небом может быть окружен зеленью, в нем может царить аромат цветов и звучать щебетанье птиц, но если рабочий ничем не занят, ему будут недоступно очарование уединенности. Однако если его слуха вдруг достигнет громкий гудок отдаленной фабрики, если он услышит монотонный стук машин в цеху, лицо его немедленно светлеет. Он больше не чувствует изысканные ароматы цветов. Дым, валящий из высокой заводской трубы, буханье парового молота приводит его в восторг. Он вспоминает счастливые дни работы».

Постепенно получала признание идея того, что опиум делает мужчину бесплодным или женственным. Лондонский токсиколог Энтони Тодд Томпсон (1778-1849) заметил в 1831 году, что применение опиума для поднятия духа давно стало обычным в Турции, Сирии и Китае. В последнее время оно, к сожалению, распространилось в Англии, особенно среди женщин. Врач Вестминстерской больницы Джон Парис (1785-1856) в 1843 году также утверждал, что лондонские прожигатели жизни привыкли принимать наркотик, чтобы поддержать силы при легкомысленном времяпрепровождении. Женственность мужчин начали связывать с сексуальными предпочтениями только в конце XIX века, а пока ее приписывали «умеющим жить» денди, подобным Булвер-Литтону. Вот как его описывали в 1836 году.

«Зашел к Булверу в очаровательные апартаменты в Олбани. Он был одет в домашнее платье щегольского, но прискорбного стиля, с трубкой кальяна во рту. Его волосы и бакенбарды были тщательно причесаны. Мне было жаль, что этот умный человек благородного происхождения поддался таким мелочным, недостойным его интересам. Его поведение было чрезвычайно открытым, мужественным и сердечным, оно никак не соответствовало его внешности».

В 30-х годах XIX века члены Комиссии по расследованию деятельности фабрик задавали врачам из промышленных районов следующий вопрос: «Часто ли заводские рабочие позволяют себе употреблять опиум как средство роскоши»? Стоит обратить внимание, что немедицинское применение опия беднейшими рабочими характеризовалось как роскошь. Однако они использовали наркотик не для того, чтобы потворствовать своим капризам, подобно Георгу IV или Булвер-Литтону, а чтобы облегчить тяготы повседневной жизни. Один заводской врач из Манчестера ответил, что принимает все меры, чтобы его рабочие как можно меньше принимали опиум в любой форме. Хирург из Дерби поддержал коллегу, сказав, что у них в городе наркотик употребляют не слишком часто – большинство наркоманов не работают на фабриках, а бездельничают.

Женщины в XIX веке, стараясь сохранить свое место в патриархальном укладе, прибегали к опийной настойке. Сестра Гладстона, Хелен (1814-1880), была потрясена, когда ее жених признался, что родители не позволят им жениться. Атмосфера в доме всегда была для Хелен слишком тяжелой, но когда она стала невыносимой, сестра Гладстона попыталась найти утешение в католицизме. Отец и брат были категорически против, и она, стремясь покончить со своим беспомощным положением в семье, начинает постоянно путешествовать в сопровождении личного врача. У Хелен существовал еще один ситочник избавления от страданий, над которым ей трудно было сохранить контроль – опиаты. Казалось, что она хотела отомстить семье с помощью губительной и постыдной зависимости. В 1845 году Гладстон ездил в Баден-Баден, чтобы утешить сестру, убедить ее отказаться от наркотика и уговорить вернуться в семью. Он писал, что ей грозила смерть, и что этим ужасным наркотиком Хелен отравила тело и разум. Идею Гладстона «направить ее на путь истинный» можно сравнить с чтением Жития святых на японском языке. Позднее Хелен взяла из семейной библиотеки несколько книг протестантских священников и использовала их как туалетную бумагу. Ее брат нашел эти книги – чего она, несомненно, добивалась – порванными, без переплетов. У него не осталось сомнений, с какой целью они использовались. И все же через некоторое время семья уступила, и Хелен Гладстон смогла жить как католик. Иногда ей удавалось надолго отказаться от своей зависимости.

Злоупотребляли не только опиатами. Некая знатная женщина в 1819 году удивлялась, насколько бедные «любят химию». Она утверждала, что ее повар пила не только сурьмяную настойку и сильнейшие рвотные препараты, но и все знахарские средства, которые попадались ей под руку. Беднейшие люди, лишенные гражданских прав, употребляли любые снадобья, которые могли себе позволить. В 1839 году коммерческий агент лондонского городского совета Томас Холловей (1880-1883) понял, какие доходы могут принести готовые лекарства, на которые не требовалось рецепта врача, и начал выпускать «Семейную мазь Холловея». К 1851 году он ежегодно тратил более двадцати тысяч фунтов только на рекламу своих средств самолечения – они раскупались так хорошо, что он скоро стал миллионером. Холловей считался порядочным и совестливым торговцем. «Позор тому времени, в котором мы живем», – заявил один хирург из Лидса. В этом городе рабочие в субботу вечером закупали опийные таблетки и настойки, как будто это было мясо или овощи. На рынке по соседству с прилавком зеленщика стоял прилавок мясника и киоск с таблетками.

Насколько беднейшие классы теряли осторожность по отношению к лекарствам, настолько богатые становились все более разборчивыми. Примером может служить применение опиума беременными женщинами. В 1806 году одна знатная женщина почтенного возраста послала записку леди Каролине Лэмб (1785-1828), жене будущего премьер-министра, виконта Мельбурна (1779-1848). В записке говорилось, что если леди Лэмб захочет забеременеть, то ей следует носить на спине опиумный пластырь, который «вершит чудеса». Опиумную настойку продолжали принимать беременные жены премьер-министров. Подруга леди Гоудрич (1793-1867), жены будущего премьер-министра писала в июле 1827 года: «К Саре относятся очень хорошо, называя ее отвратительный характер переживаниями». По словам этой подруги, леди Гоудрич не терпела ни малейшего возражения, но успокаивалась, приняв достаточную дозу опиумной настойки. Постоянные жалобы премьер-министра по поводу здоровья жены приводили в ярость Георга IV и шокировали Чарльза Гревилла, который писал, что леди Гоудрич никогда не оставляла мужа в покое – посылала за ним по двадцать раз на дню, даже когда он был занят на заседании кабинета министров. Сам Гоудрич, по свидетельству современника, был настолько глуп, что потакал всем прихотям жены, поскольку она убедила мужа, что если ей будут перечить, то она умрет. Это, возможно, был бы лучший выход для премьер-министра, поскольку его жена смешна, капризна и надоедлива, продолжал автор. У беременной леди Гоудрич незадолго до этого умерла дочь, но увлечение матери наркотиками не отразилось на ее сыне.

К 1840-м годам отношение к применению опиума беременными женщинами изменилось. Будущей поэтессе, Элизабет Барретт (1806-1861) в пятнадцать лет прописали незначительное количество опийной настойки после того, как она пожаловалась на боли в спине. После этого она не могла жить без наркотика. «Опиум, опиум – ночь за ночью – а иногда не помогает даже он», – восклицала Барретт в 1839 году. После смерти брата в 1840 году ее состояние, которое называли «сомнительным и двусмысленным», ухудшилось, и поэтесса перестала подниматься с постели. За ней нежно и заботливо ухаживала семья, и лечил знаменитый лондонский врач Фредерик Чемберс (1786-1855). Частью его работы было потворствовать капризам избалованных женщин. Оправдание Барретт своего пристрастия к опиуму кажется нам искренним.

«Вам может показаться странным, что я, не испытывая никакой боли, нуждаюсь в опиуме. Но без него я становлюсь беспокойной почти до безумия. Непрекращающееся, ноющее чувство слабости невыносимо… как если бы жизнь, вместо того, чтобы приводить тело в движение, была заключена, полная энергии, внутри него. Она бессильно бьется и трепещется, чтобы выбраться оттуда. Поэтому медики дали мне опиум – его препарат, который называют морфином и эфиром. И с тех пор я называю его своим эликсиром, потому что его успокаивающие свойства так чудесны».

В 1845 году молодой поэт Роберт Браунинг (1812-1889) завязал с Элизабет Барретт переписку, которая переросла в любовное увлечение. Она не скрывала своей зависимости и писала, что сон легко приходит к ней «красным покрывалом маков». Барретт понимала, что Браунинг возражал против опиума, потому что любил ее. Они поженились в 1846 году. Когда поэтесса забеременела, ей удалось снизить дозировку наркотика, но она так и не смогла отказаться от наркотика. Именно поэтому она была в восторге, когда ей сообщили, что родился чудесный ребенок. Барретт думала, что у нее будет слабое и болезненное дитя, поскольку «один великий лондонский врач» сказал ей что это неизбежно, поскольку во время беременности она принимала опиум.

Немногие родители Англии были такими порядочными. Большинство без зазрения совести давали детям успокоительные сиропы и средства – «Успокоительный сироп матушки Бейли», «Успокоительный сироп миссис Уинслоу», «Эликсир Макманна», «Стимулятор Годфри», «Эликсир Даффи», «Профилактическое средство Аткинсона для младенцев» и «Ветрогонное средство Далби». Чрезмерные дозировки подобных средств приводили к смерти сотен детей. Врач детского отделения больницы города Дерби свидетельствовал в Комиссии по расследованию деятельности фабрик в 1834 году, что многие матери, работавшие в текстильных цехах, давали своим детям опиаты вроде «Стимулятор Годфри» и «Эликсир Даффи» чтобы они мирно спали, когда матери работали. Его коллега в Салфорде считал, что рабочим неизвестно использование опиума в качестве средства увеселения. Тем не менее, опий стал причиной гибели многих детей. Работающим матерям необходимо было оставлять ребенка дома на попечении какой-нибудь соседки. Нередко та ухаживала за тремя – четырьмя детьми. Если младенец кричал, ему давали настойку опиума, и он засыпал. Просыпался он капризным, с температурой, и ему давали еще большую дозу, результаты которой не заставляли себя ждать. Леонард Хорнер (1785-1864), назначенный в 1833 году инспектором по делам фабрик, докладывал, что только на одной улице Манчестера располагались три аптеки, которые еженедельно продавали по пять галлонов [11]11
  Один английский галлон = 4,54 л.


[Закрыть]«Стимулятора Годфри» и «Успокоителя Аткинсона) – название последнего лекарства достаточно красноречиво. Реформатор системы уголовных наказаний, преподобный Джон Клей (1796-1858), свидетельствовал, что в ланкаширском промышленном городе Престон в 1843 году «Стимулятор Годфри» или подобные вредоносные составы купили в 1600 семьях. Клею было известно об одном похоронном бюро, 64% клиентов которого умерли в возрасте до пяти лет.

Английские аптекари заготавливали опийные таблетки, опийное мыло, свинцово-опийные таблетки, опийные пластыри, опийные клизмы, опийные мази и другие препараты, например, опиумный уксус. Не считая патентованных средств, которые отпускались без рецептов в аптеках, опийные препараты можно было купить в бакалейных лавках. Их могли приобрести дети, которых матери посылали за продуктами. Самым известным фасованным средством этого типа был «Порошок Довера» – смесь рвотного корня и толченого опиума. Его давным-давно составил ученик Сиднема, Томас Довер (16600-1742) для лечения подагры. Печальную известность приобрели графства Йоркшир, Кембриджшир и Линкольншир – там беднейшие рабочие широко применяли опиаты. Такую же репутацию имели Манчестер и более мелкие города в графстве Ланкашир, хотя не исключено, что репутация эта явдялась преувеличенной. Особую известность приобрел район Фен, где местные жители выращивали мак. Этот район занимал северную часть Кембриджшира, восточную – Хантингдоншира, западную – Норфолка и южную – Линкольншира. Это была низкая, болотистая, сырая и нездоровая местность. Местные рабочие были подвержены ревматизму, невралгии и разновидности малярии, которую называли «лихорадкой». В Фене был высокий уровень смертности. Здесь веками выращивали опиумный мак для составления знахарских средств.

Сходство этой влажной, нищей земли с другим известным источником опия – индийским штатом Бенгал – отметил лорд Уильям Бентинк, живший и в Бенгале, и в Фене. Жители отдаленных районов по субботам устремлялись города, где торговали опиумом. В кафедральном городе Эли опиума продавали больше, чем любых других лекарств. Население Фена снабжали опиумом сельские бакалейщики, оптовые торговцы, владельцы лавок и бродячие торговцы. Население деревень и небольших городов потребляло меньше наркотика, чем жители отдаленных деревушек и хуторов. Последние часто давали опий домашним животным.

Во время войн количество наркоманов возрастало. Возможно, что наркотическая зависимость формировалась у солдат, раненых во время Наполеоновских войн и получавших опиум для утоления боли. Кроме того, французским военным иногда могли давать наркотик для храбрости. Английский врач в 1843 году со всей определенностью утверждал, что французские хирурги давали изможденным солдатам для восстановления сил опий с кайенским перцем. Если эта практика действительно существовала, то в результате ее уровень наркотической зависимости должен был возрасти. Однако самый исторически значимый рост наркомании во Франции отмечался не у солдат. Увлечением многих парижских писателей и прожигателей жизни стал гашиш.

Для парижской богемы 30-е и 40-е года XIX века были периодом новых веяний. (Книга Мерже «Сцены из жизни богемы» была опубликована в 1851 году). Художники, литераторы и представители светского общества освобождались от оков семьи и обременительной каждодневной рутины ради эгоцентричного существования. Парижане, открывшие для себя в 40-х годах XIX века гашиш, напоминали калифорнийских любителей «травки» 60-х годов ХХ столетия. Им хотелось любви, не ограниченной никакими условностями, и выражения своих детских фантазий. Гюстав Флобер (1821-1880) писал в двадцатипятилетнем возрасте: «Не заставляйте меня что-то делать, и я сделаю все. Поймите меня и не критикуйте». Французские любители гашиша надеялись, что наркотик примирит их с противоречивыми стремлениями. «В детстве мне хотелось стать капелланом, а иногда – актером», – писал Шарль Бодлер (1821-1867). «Даже когда я был маленьким ребенком, в моем сердце боролись два противоречивых чувства: страх существования и восторг от жизни». Эти люди хотели утвердить свою индивидуальность, сделаться героями в индустриальную эпоху. Своим поведением и творчеством они отвергали мораль и ограничения среднего класса Они получали наслаждение, выступая в роли обвиняемых. Они упивались обвинениями в оскорблении общественной нравственности. Дурная слава возвышала их в своих глазах. Как озорные дети, они намеренно создавали необычные ситуации, когда власти могли упрекать их в правонарушениях, а почитатели – возмущенно провозглашать их невиновность. И хотя эти люди нарушали традиции среднего класса, они в то же время не испытывали любви к рабочим. На самом деле их борьба с респектабельностью и общественным порядком являлась доказательством того, что социальная иерархия имеет первостепенное значение. Их бунтарские действия были ничем иным, как картинными жестами буржуазной раздражительности. Когда в швейцарском отеле Шарль Нодье в графе «Цель приезда» написал «Приехал, чтобы свергнуть вашу республику», это было вызвано гневом на то, что он не встретил ничего более деспотического, кроме табличек «По газонам не ходить». Шарль-Огюстен Сен-Бёв (1804-1869) появился на дуэли, сжимая в одной руке пистолет, а в другой – зонтик. Виктор Гюго (1802-1885) после того, как в 1834 году обзавелся любовницей, примирился с женой, купив ей пенсионную страховку.

Французские писатели намеренно превратили свою жизнь в публичный спектакль, чтобы произвести впечатление на поклонников и привести в ярость оппонентов. Флобер в 1846 году признался, что его основной натурой было шутовство. Жуль Вайе (1832-1885) назвал Бодлера отвратительным актером. Но не следует бездумно отрицать ни мотивацию, ни достижения этих молодых, талантливых французов. Они искренне стремились расширить свой эмоциональный опыт и эстетическое восприятие – они приветствовали страдания и отрицали значение житейского покоя. «Нет ничего хуже существования устрицы», – утверждал в 1843 году Мериме. Он писал, что жизненный покой, о котором иногда говорят с восхищением и который подобен забвению от гашиша, – ничто по сравнению «блаженством, граничащем с пыткой». Оноре де Бальзак (1799-1850) похожим образом в 1846 году объяснял, что пробовал гашиш, потому что хотел сам исследовать этот очень необычный феномен. Он скопировал свой подход с фармакологических и физиологических экспериментов сэра Хамфри Дейви (1778-1829) и врача Томаса Беддоуза (17600-1829), которые проводили их на себе.

Представители французской богемы, о которых говорилось выше, по словам Нодье, были «сиротами свободы, лишенными наследства Наполеоном». В период между Революцией 1789 года и битвой при Ватерлоо (1815) погиб почти миллион французов, половина из которых не достигла возраста 28 лет. Выжившие молодые интеллектуалы выступали против грубой жестокости солдат и неистовства революционно настроенной толпы. Они приобрели свою силу воображения после великого мифотворческого периода революции, потому что им требовались свои собственные, личные мифы. Однако реставрация Бурбонов в 20-х годах означала переход к рассудительности и благоразумию. Хотя в 1830 году на волне народной популярности пришли к власти орлеанисты, [12]12
  Сторонники конституционной монархии (XVII-XIX вв.)


[Закрыть]их реформаторские усилия вскоре угасли, и к 1840 года Франция оказалась во власти буржуазной реакции. Молодая интеллигенция подменила жестокость внешнего мира на приводящий в волнение самоанализ. Она отвергала серые, мрачные факты жизни ради буйных, горячих фантазий. «Мы были не только трубадурами, мятежниками и поклонниками Востока, – писал Флобер о свой юности. – Прежде всего, мы были художниками». Трубадуры-мятежники использовали наркотики как способ ухода от действительности. Как Де Квинси и Нодье в первом десятилетии XIX века, они совершенствовали эстетическое и эмоциональное восприятие даже когда чувствовали свое отчуждение. Когда Эжен Сю (1804-1857) перед началом оперы Россини «Сорока-воровка» дал Бальзаку сигарету (по слухам, с гашишем или опиумом), наблюдения писателя обособились от человеческих чувств. Он слышал музыку как бы сквозь сияющие облака, при этом она была лишена несовершенства, свойственного созданию человека. Оркестр казался ему «громадным, непостижимым механизмом, поскольку все, что я видел, – это грифы контрабасов, мелькание смычков, золотистые изгибы тромбонов, кларнеты, но никаких музыкантов. Лишь пару недвижимых напудренных париков и два раздутых, гримасничающих лица».

Модная увлеченность некоторых влиятельных парижан гашишем возникла вследствие одной тщеславной грубости во времена оккупации Египта Наполеоном в 1798-1801 годах. Хотя французские офицеры запрещали продажу и использование каннабиса, сведения об этом наркотике теперь получали из первых рук. Египетская экспедиция Наполеона породила во Франции множество новых увлечений. Некоторые оказались мимолетными, например, каминные фигурки в виде сфинксов, другие, как гашиш, просуществовали дольше. Известия о свойствах этого вещества распространились из Франции по всей Европе. Дальнейшие завоевания расширили знания французов о гашише. Алжир с давних времен находился под властью Турции. В 1827 году французский консул на аудиенции нагрубил военному правителю Алжира, за что получил удар стеком. Через три года Карл Х, который стремился упрочить свое влияние внутри страны, решил сделать патриотический шаг. В Алжир, чтобы отомстить за поруганную честь Франции, был послан экспедиционный корпус. С прогулочных яхт за морским обстрелом африканского города следили модно одетые зеваки. Турецкий правитель был вскоре изгнан, но и Карл Х в июле 1830 года был смещен с трона. Историк и государственный деятель, Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787-1874) сказал одному англичанину: «Вашу империю породила алчность, нашу – тщеславие». Большая часть территории Алжира была впоследствии оккупирована и колонизирована Францией. К 1841 году там поселилось более 37 тысяч французов, в основном бывших солдат. В 1848 году Алжир, включая огромные пустынные районы Сахары, был присоединен к Франции и поделен на три административных департамента. Это колониальное завоевание, как и оккупация Египта, еще ближе познакомило французов с гашишем. Экзотический сборник Виктора Гюго «Восточные мотивы» уже вызвал обеспокоенность иррациональными ощущениями и необычностью описываемых традиций,– которые связывали как с наркотиком, так и с мусульманским миром. Но по мере колонизации Алжира в обществе неумолимо укреплялся гашиш. Теофил Готье (1811-1872) сказал: «Гашиш заменяет нам шампанское. Мы думаем, что завоевали Алжир, но это Алжир завоевал нас».