Текст книги "В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000"

Автор книги: Ричард Дейвенпорт-Хайнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

Перед началом Первой мировой войны в английский колониях отменили аукционы монополий на поставку опия китайским синдикатам и заменили ее государственной монополией на изготовление и распределение наркотика. В 1920-х годах британские колонии в финансовом отношении продолжали зависеть опиумных доходов. В 1925 году 37 процентов поступлений в казну английских колоний на Малайском полуострове составляли налоги на опий. В Северном Борнео они достигали 24 процентов, а в Брунее – 21 процента. Тем не менее к 1925 году потреблялось столько же контрабандного опиума (в основном китайского), сколько и государственного. В 1920 году в Малайзии была введена система нормирования, при которой количество опия, продаваемого оптовым торговцам, снижалось на 10 процентов от среднего объема продаж того же месяца предыдущего года. Это вызвало такое накопление запасов, спекуляцию и скандалы, что эксперимент через несколько месяцев был прекращен. В 1926 году была введена новая система регистрации, лицензирования курилен опиума и нормирования его поставок. Сэр Лоренс Гиллемард (1862-1951), губернатор колоний на Малайском полуострове, в 1927 году сообщал из Сингапура: «Здесь нет опиумного порока, требующего решительных и неотложных мер. Потребление опиума почти не наносит ущерба и приносит некоторую выгоду. Разумеется, есть и случаи злоупотребления, как например, в Англии имеются случаи белой горячки. Однако они не приводят к преступлениям или умопомешательству. Слишком одурманенный курильщик просто слабеет и спокойно уходит». Гиллемард писал, что если принять во внимание длину береговой линии, контрабанде наркотиков не смог бы помешать весь британский флот. Он считал, что запреты в любом случае были неправильной политикой. «Жесткие запреты на опиум превратят более чем миллионное китайское население, от труда которого зависит процветание этой наиболее важной колонии, в большевиков». Он также полагал, что запрещение опия приведет к преступлениям на почве алкоголя. «Здесь слишком много пьют даже китайцы из высших классов, а причиной преступлений и волнений среди бедняков служат спиртные напитки».

Полицейский Герберт Робинсон (род. 1896) описывал коррупцию в Бирме. Курильщики опиума в этой стране регистрировались, чтобы ежемесячно получать фиксированную порцию наркотика в государственных лавках. Новые лицензии получить было трудно. Намерения правительства сводились к тому, что по мере вымирания зарегистрированных наркоманов курение опиума постепенно исчезнет. Но опиум, купленный в государственных лавках, перепродавался на черном рынке и использовался незарегистрированными наркоманами при соучастии полиции. Если владелец опиумной лавки задерживал выплату взятки, полиция делала налет на его заведение, а если находила подпольных курильщиков, то конфисковала трубки. Как объяснял Робинсон, старые трубки очень ценились за густой налет в чубуке. Если во время облавы полиция забирала старые трубки, владелец курильни поспешно выплачивал задолженность и возвращал себе отобранное. Для отвода глаз он приносил такое же количество новых, ничего не стоящих трубок, которые тут же сжигали. В 1924 году Робинсон курил опиум в заведении под названием «Дом оленя», когда полиция провела внезапную облаву. «Случилась удивительная вещь», рассказывал он. «Все эти спокойные и неподвижные курильщики в соседней комнате поднялись со своих лежанок, быстро протопали мимо меня и побежали в ночь. Я услышал треск дерева и, выглянув из двери во двор, увидел, что бамбуковый забор исчез. Его опрокинули бежавшие в панике люди». Затем он увидел полицейского, стоящего в комнате в ожидании взятки. Робинсона удивило не столько соучастие полиции, сколько смятение курильщиков опия. Все они не были зарегистрированы. Если бы их поймали и арестовали, они автоматически лишились бы источника поставки, поэтому силы им придал не страх перед полицией, а нечто гораздо более ужасное. Коррупция была свойственна не только Дальнему Востоку. Де Монфрей подробно описывал способы, с помощью которых ближневосточные таможенники и морские пограничники обогащались за счет контрабанды наркотиков.

Послевоенная система регулирования оборота наркотиков создала все условия для того, чтобы самые большие состояния сколотили самые наглые нелегальные поставщики. Как правило, они не скрывали своих взглядов, даже когда купались в богатстве. Некий греческий торговец, ставший наркодельцом в 1920-х годах, говорил, что запрещение всегда останется запрещением, что бы оно ни запрещало. «Закон никогда не запретит спрос, а предприимчивые, не страшащиеся риска люди – пусть и не святые – будут снабжать клиентов тем, чего те желают, и по цене, которую клиенты готовы заплатить». Обстановка в мире и политика запрещений востребовали этот особый вид предпринимательства. Первая мировая война велась до полного ослабления сторон, чьи ресурсы истощались на фронте. Она уничтожила императорские режимы Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов, последовавшая за этим политическая и экономическая нестабильность создали новые возможности для незаконного оборота наркотиков.

Контрабанда наркотиков на Дальнем Востоке как советскими официальными лицами, так и бежавшими белогвардейцами была результатом распада империи Романовых. Население Харбина, столицы маньчжурской провинции Хейлунцзян и стратегического пункта Восточно-китайской железной дороги, возросло за двадцать лет с 1911 года с 40 тысяч до 332 тысяч человек. В городе сходились пять железнодорожных веток, и беженцы, переселившиеся из России после революции 1917 года, скоро поняли, что Харбина представляет собой идеальный перевалочный пункт для торговли наркотиками. Более того, в 1927 году британский консул в Харбине сообщил, что советские официальные лица и чиновники Восточно-китайской железнодорожной компании, которые путешествовали в служебных вагонах, везли с собой большие партии наркотиков. Их прятали за обшивкой вагонов или в дровах, которыми вагоны отапливались зимой. Наркотики также переправлялись через свободный порт Далянь (Дальний, Дайрен) в провинции Ляонинь.

«Для перевозки грузов широко используются русские женщины, особенно еврейки. Им хорошо платят, в том числе комиссионные, в зависимости от веса груза… Солдаты-белогвардейцы, которых нанимает генерал Чан-Цунчан, путешествуют по военным паспортам и тем самым не подлежат таможенному досмотру. Хотя им месяцами не платят мизерного жалованья, они сорят деньгами в ночных клубах Харбина… Розничную торговлю ведут, как правило, японские аптеки. Центральный отель Даляня является логовищем контрабандистов. Он принадлежит русскому еврею по фамилии Лернер, который служит посредником между продавцами и покупателями грузов и получает комиссионные от каждой сделки. Его агентом в Харбине является другой еврей по фамилии Ставиский, бывший владелец отеля, которого японцы депортировали в 1921 году после нескольких обвинений в контрабанде наркотиков. Богатые торговцы снимают комнаты в отеле «Ямато», откуда руководят движением грузов. Существует также несколько небольших гостиниц, которыми управляют русские евреи, в городе Чанчунь, в зоне Южно-маньчжурской железной дороги. Эти гостиницы используются наркоторговцами для передачи грузов проводникам Восточно-китайской железной дороги, чтобы безопасно доставлять их в Харбин».

Начальник полиции (русский по происхождению), по словам британского консула, извлекал большую прибыль, задерживая мелких торговцев наркотиком и безжалостно заставляя их платить немалые деньги. Один владелец обувного магазина сколотил себе состояние на продаже персидского опиума, который поступал в Харбин из России. После того, как он перешел на торговлю морфином и кокаином, его в 1926 году похитили, и он вынужден был заплатить выкуп.

Когда обстановка в порту Далянь стала для наркодельцов слишком опасной, грузы стали поступать через другой порт в провинции Ляонинь. Согласно донесениям британского консула, корейские коммунисты пополняли свою кассу, поставляя контрабандный опиум, который выращивали близ Владивостока. После того, как немецкие таможенники стали тщательнее проверять грузы, направлявшиеся на Дальний Восток, основным поставщиком наркотиков стала Франция. В 1928 году операциями с наркотиками в Харбине занялся русско-японский картель, но только после того, как убедился, что японская береговая охрана и китайская морская таможня в Даляне были полностью подкуплены.

Империя Габсбургов, как и Российская империя, была уничтожена войной. Ее центр больше всех других крупных городов пострадал от катаклизмов, завершившихся в ноябре 1918 года. Вена превратилась из столицы некогда гордой империи в центральный город обнищавшей страны с населением в шесть миллионов человек. В 1921 году приезжий англичанин написал, что Австрия похожа на скинувшего панцирь краба. В 1922 году валюта искалеченного государства была значительно девальвирована. Беженцы из восточных районов страны – Галиции и Украины – привыкли к тяжелой жизни и были готовы пережить и эти трудности. По словам французского финансиста, барона Гарри д’Эрланже, эти мошенники с неглубоким знанием двух-трех языков и поверхностными сведениями о том, как обойти несколько статей неуклюжего законодательства, пришли к выводу, что поставки наркотиков являются для них самым выгодным делом. Полицейский рейд в 1924 году обнаружил доказательства того, что только один наркоделец переправил в Венгрию 501 килограмм морфина. Этого количества хватило бы для анестезии всей Центральной Европы. Хотя ежегодная потребность Австрии в морфине составляла 60 кг, зарегистрированные аптекари и оптовые торговцы получили 210 кг, а это означало, что 150 килограммов были либо нелегально использованы внутри страны, либо реэкспортированы. Полиции Вены были известны 200 кокаиновых наркоманов.

Крушение империи Гогенцоллернов было таким же разрушительным. Германия, как и Австрия, пережила глубокую инфляцию, сопровождавшуюся материальными трудностями и моральным разложением населения. Фармацевтические компании, такие как «Мерк», имели производственные мощности, которые превосходили внутренние потребности страны. Во времена Веймарской республики основной проблемой стала утечка и контрабанда опасных наркотиков с немецких фабрик. Делевинь в 1926 году писал: «У Германии очень грязные руки в вопросе незаконного оборота наркотиков, однако широкомасштабное использование поддельных этикеток (многие из которых, судя по всему, имеют японское происхождение) дает немецкому правительству и производителям повод для защиты». В 1931 году нью-йоркский поставщик наркотиков хвастался, что когда несколькими годами ранее работал на Арнольда Ротштейна, то привозил на миллион долларов наркотиков с фабрики «Мерк» в Берлине. Он говорил, что однажды поехал туда со ста тысячами долларов Ротштейна и шестьюдесятью тысячами своих денег. В тот раз он встретился с главным контактом Ротштейна на фабрике. Энслинджера радовало то, что нацисты разобрались с наркоманами и поставили ситуация под контроль.

В 1926 году английский представитель в Консультативном комитете Лиги Наций доложил, что наркодельцы зарабатывают огромные суммы на контрабанде швейцарского морфина в США в электрических лампочках, обивке стульев, шоколаде и туалетных принадлежностях. В 1920-х годах Швейцария экспортировала 95 процентов производимого морфина и кокаина. Одним из теневых торговцев наркотиками был гражданин США Дж. Уилликс Макдональд. В 1919 году штаб-квартира Макдональда находилась в Гааге, откуда он отправлял грузы на Дальний Восток через свободный порт Копенгаген. Переместившись во Фрейберг, он поставлял оружие и наркотики. После расследования, проведенного немецким правительством, Макдональд в 1924 году поселился недалеко от Базеля. Он отправил в Гонконг и Шанхай несколько грузов наркотиков под видом сульфида натрия и карболовой кислоты, изготовленных на фабриках «Хоффманн-Ла Рош». Иногда он упаковывал наркотики прямо на территории фабрик. Его деятельность продолжалась несколько лет. В 1926 году Делевинь известил министерство иностранных дел: «Мы только что получили сообщение от одного из наших информаторов, что известный наркоделец Макдональд… готовит для отправки крупный груз опиума и морфина на Дальний Восток. Наркотики, вероятно, будут скрыты в партиях лактата кальция и часов». Несмотря на постановления швейцарского правительства, в стране можно было легко приобрести морфин. В 1930-х годах модельер Габриель (Коко) Шанель (1883-1971) и эффектная покровительница авангардного искусства и музыки, Мися Серт (1872-1950) часто ездили за морфином из Парижа в Швейцарию. Для Шанель наркотик был «полезным успокоительным средством», а Серт искала в нем забвение.

Оккупация Германии союзниками облегчила контрабандную торговлю наркотиками. В 1921 году врачи Куртуа-Сюффи и Жиру писали, что солдаты союзников, привлеченные громадными прибылями, стали наркоторговцами. Возросшая бдительность парижской полиции заставила поставщиков кокаина перебраться на юг, в порты Марселя и Тулона, прибрежные курорты Ниццы, Монте-Карло и Биаррица, а также в пограничные районы Эльзас-Лотарингии. Нередко можно было видеть, как представители полусвета в безумном состоянии меняли свои драгоценности и меха на дурманящий порошок. Курьерами были проводники железнодорожных компаний, как Лужин Набокова, и солдаты французских оккупационных сил. Один килограмм кокаина (в просторечии называемого «сумасшедшим порошком» или «вдыхалкой») продавался в то время во Франции за 1300 франков (106 долларов США), один грамм – за 20 или 30 франков (25 франков были равны одному доллару США). На каждом килограмме наркотика можно было получить 20 тысяч франков прибыли. Что же касалось наркотиков, вывозившихся из Франции, то американские агенты обнаружили, что в первые восемь месяцев 1931 года организация Элиопулоса получила прибыли на 250 тысяч фунтов стерлингов (по курсу 2000 года это эквивалентно 4-5 миллионам фунтов). Эти деньги пришли от грека, обосновавшимся во французской концессии в Тяньцзине. Нелегальные наркотики для внутреннего использования переправлялись в поддельных наручных часах, медальонах или пудреницах с двойным дном. Некоторые наркоторговцы продавали мандарины, наполненные кокаином, другие – искусственные цветы, в лепестках которых были спрятаны крохотные пакетики с наркотиком. Его передавали клиентам у фонтанчиков с питьевой водой, на сидении припаркованного такси или в кабинке туалета.

Отношение правительства Третьей республики к своим гражданам, которые употребляли наркотики, англо-саксонцам могло показаться благосклонным, но его можно назвать также реалистичным. Французская анти-наркотическая политика и постановления не отличались фанатизмом, хотя наличие 80 тысяч наркоманов (в основном, кокаинистов и морфинистов) время от времени толкало журналистов на ритуальные обличительные выступления. Поучительным было дело Лазаря Кесселя (1900-1920, которого знали под кличками «Зибер» и «Лола».). Он был блестящим молодым музыкантом русско-еврейского происхождения, чья семья поселилась во Франции после революции 1917 года. Его друг вспоминал, что он был изысканным существом. Кессель любил повторять, что нет смысла в жизни, в которой преследуешь цель и не можешь ее достичь. В 1920 году, сразу после того, как он получил первое место на конкурсе в консерватории, Кессель застрелился в отеле на левом берегу Сены. Согласно современной оценке, его самоубийство стало символом нездоровой и извращенной морали его поколения. Правая пресса подхватила историю самоубийства Лолы и в серии редакционных статей возместила злобой все, чего ей не хватало в доказательном плане. Лолу обвиняли в том, что он выиграл конкурс под воздействием кокаина, в морфинизме, алкоголизме, гомосексуализме и дегенеративном эстетизме. «Франс дю Нор» писала, что молодым невротикам нравится все противоестественное. «Их нужно не возводить на Олимп, а посылать в сумасшедший дом», утверждала газета. Старший брат Лазаря, Джозеф Кессель (1898-1979) был политическим обозревателем и автором многих авантюрных романов. Он был всеяден во всем, что касалось наркотиков, секса, садомазохизма, азартных игр и другого экстремального времяпрепровождения. Самого младшего брата называли «Смок». Он был издателем криминального журнала и растратил огромные деньги, чтобы заплатить долги букмекерам и продавцам кокаина. В 1931 году, возвращаясь с «кокаиновой вечеринки», он попал в автокатастрофу, и ему ампутировали ногу. В результате лечения он приобрел зависимость от морфина. Эти несчастные люди получили известность в связи с употреблением наркотиков, которые, начиная с 1920-х годов, стали все больше привлекать журналистов, писавших на тему о разнузданном гедонизме [33]33
  Этическое учение, согласно которому целью жизни и высшим благом является наслаждение. Добро определяется как то, что приносит наслаждение, а зло – как то, что вызывает страдания.


[Закрыть]и последующей расплате.

Тамара де Лемпика (ок. 1895-1980), была еще одной русской, бежавшей из России после революции 1917 года и поселившейся в Париже. Здесь она получила известность как художница-портретистка. Тамара ежедневно выкуривала по три пачки сигарет, пила валериану, чтобы успокоить нервы и джин – чтобы заглушить чувства. Ночи она проводила на светских вечеринках, однако, по свидетельству биографа, предпочитала другие развлечения.

«Почти постоянное потребление кокаина постегивало ее сексуальные желания, и она ездила на берега Сены, где стояли сооруженные наспех хибары с земляными полами. Здесь в убогих клубах продавали тяжелые наркотики и грубый секс любителям острых ощущений, включая моряков, студентов и студенток и пару представительниц высшего класса… Во время таких посещений Тамара отказывалась целоваться. Она любила, когда красивые молодые женщины ласкали ее очень яркие и возбуждающие соски и гениталии, а она в это время занималась тем же с самым привлекательным моряком в клубе. После такого ночного приключения она возвращалась воодушевленная, полная энтузиазма – и кокаина – и писала до шести-семи утра. Вслед за семичасовым сном следовала каждодневная рутина школы живописи и встреч с друзьями в кафе, затем снова начиналась подготовка к ночной жизни».

В 1925 году во время посещений кабаре Монмартра владелица лондонского ночного клуба Кейт Мейрик обратила внимание, что «наркотический порок держит полусвет мертвой хваткой… кокаин и другие наркотики продавались почти открыто. Я снова и снова наблюдала, как они переходили из рук в руки». Судя по ее опыту, наркотики особенно разрушительно действовали на женщин. Она была знакома с несколькими мужчинами, которые годами принимали кокаин или другое вещество, но в большинстве случаев наркотики мало на них действовали.

Представление о наркотической атмосфере Парижа дает роман о героине Пьера Дрю ла Рошеля (1893-1945) «Обманчивая мечта», который в 1963 году экранизировал Луи Малль (1932-1995). Новелла рисует саморазрушение наркомана Алена, который вращается в дурной компании. «Он всегда оказывался в той же компании бездельников. Они начали принимать наркотики, потому что им больше нечем было заняться, и продолжали принимать, потому что ничего больше не умели делать». Даже после лечения в клинике героин не перестает преследовать Алена. «Наркотики изменили краски его жизни, и когда наркотики, похоже, ушли, краски преследовали его. Все, что осталось от жизни, было теперь насыщено наркотиками, это и привело его обратно к ним». Его друзья-наркоманы были льстивыми, злобными и лживыми. Французская куртизанка Лиана де Поджи (1869-1950), принцесса Жорж Гика, прикоснулась к этому образу жизни, когда в 1931 году посетила в Тулоне, в грязных трущобах, опиумного наркомана Жана Кокто (1889-1963). Подружка Кокто, Лю «открыла дверь убогой комнатушки, откуда рванулся крепкий запах наркотика… Жан лежал на полу, укрытый отвратительным покрывалом, рядом с жутко грязной кроватью. Его голос был смертельно усталым, невыразительным, скучным, хриплым… У него отросла трехдневная щетина, одет он был в грязную и измятую одежду… «О, бедный Жан, бедный Жан», сказала я, пораженная этим мучительным видением упадка».

Не так давно певец Феликс Майол (1872-1941) сказал Поджи, что Кокто «слишком изнашивает себя». Она писала, что этими словами Майол передал все. Друг Кокто, Мися Серт тоже изнашивала себя. Полячка русского происхождения, она дружила с Маллармом, Тулуз-Лотреком, Ренуаром, Боннаром, Вюйардом, Равелем, Пуленком, Сати и Стравинским. Она досаждала Дебюсси на смертном одре, была свидетельницей на свадьбе Пикассо и придумала аромат «О де Шанель», позаимствовав его у принцессы Евгении. Марсель Пруст изобразил ее в романе «В поисках утраченного времени» в образе принцессы Юрбелетьефф. Ее третьим мужем был каталонский дизайнер Хосе-Мария-Серт-и-Бадия, который употреблял кокаин – как и ее друг Дягилев. Со временем, кокаиновой наркоманкой стала и Серт. Когда ее муж увлекся некоей молодой принцессой, и их брак в конце 1920-х годах распался, Серт перешла на морфин. Она считала, что ее положение в обществе убережет ее от публичных обвинений. Серт отказывалась скрывать свою зависимость – за разговорами на вечеринках или в магазинах она вводила себе наркотик через юбку. К 1939 году ее здоровье было подорвано. Когда ее имя нашли в списках клиентов мелкого торговца, она провела двадцать четыре часа в грязной камере тюрьмы. Это унижение ускорило падение Серт. Сломленная морально, еще больше зависимая от наркотика, она дрожала от страха, когда в дверь звонили нежданные гости, отказывалась от еды и одежды. Английский искусствовед Джон Ричардсон (род. 1924) в 1947 году посетил Серт в ее богатой квартире на Рю де Риволи. Он писал, что комнаты были украшены красным вельветом и горным хрусталем, копиями Эль Греко и несколькими оригиналами Булле. Он нашел ее старой и крайне ужасной, погрязшей в морфине, который она приобретала через своего сожителя,– чрезмерно нагримированного, никому не нужного мужчину, которого звали Було Ристельуэбер. Казалось, что они досрочно переселились в один из богатых номеров ада.

Де Монфрей писал, что ни один из народов не может сравниться с греками в любви к контрабанде. Парижская организация Элиопулоса при перевозках наркотиков не прибегала к хитроумным трюкам, а полагалась только на щедрые взятки. По словам Рассела, европейских поставщиков 1920-х годов погубили как паразитирующие на них шантажисты, так и действия полиции.

«По мере того, как процветали богатые наркодельцы, остальным тоже хотелось войти в дело и поделить прибыли, но без больших капиталов это было почти невозможно. Немногочисленные преступные группы, как привлеченная запахом мелкая рыбешка, крутились вокруг фармакологических фабрик Европы, чтобы собрать любую информацию, которую могли добыть. Скоро они разработали надежную систему шантажа крупных дельцов. Иногда они требовали за молчание деньги, иногда – наркотики для собственных поставок, но стоимость рэкета возрастала и послужила одной из причин развала влиятельных преступных организаций».

В другой области земного шара, в Латинской Америке оборот наркотиков возрастал пропорционально запретительной политике США. В 1926 году британский консул в Вальпараисо сообщал, что Чили стала центром разветвленной организации, поставлявшей опиум по всей Америке. Полученная прибыль позволяла наркодельцам из Вальпараисо жить на широкую ногу. Они основали очень крупное дело, переправляя в Соединенные Штаты наркотики с матросами, которые заходили в Чили. Когда корабли США швартовались в порту, матросам очень дешево продавали большие партии наркотика. Торговцы просили, по меньшей мере, тысячу долларов США за каждый килограмм опия. Арест в Ла-Пасе китайского гангстера, Самуэля Конга, который поставлял опиум в Аргентину, Чили и Перу, лишь ненадолго прекратил наркоторговлю.

Одна афера в Центральной Америке показала, что система сертификации Лиги Наций не была неуязвимой. В 1933 году Франция и Германия дали разрешение на вывоз в Гондурас 76 килограммов морфина, хотя население этой страны составляло один миллион человек, и его легальные потребности в наркотике, по официальным оценкам, не превышали одного килограмма. Французские и немецкие власти были завалены импортными сертификатами, которые гондурасское правительство позже объявило фальшивыми. Делевинь настаивал, что такой крупный груз, разумеется, не мог предназначаться для легального использования. Он не мог представить, почему опытные чиновники в Париже и Берлине позволили вывезти такую большую партию наркотика. Это произошло во время народных волнений в Гондурасе, после нескольких неудавшихся переворотов против диктатора, генерала Тибурсио Кариас Андино (1872-1969). Нет сомнений, что Энслинджер упоминал именно Гондурас, когда говорил об одной центрально-американской стране, импортировавшей наркотические вещества, которых ей хватило бы на сотню лет. Расследование США установило, что наркотики из этой страны контрабандой переправлялись в Соединенные Штаты в обмен на оружие и боеприпасы для революции. Когда министр здравоохранения Гондураса отказался выдавать лицензии на отпуск наркотиков, он был убит.

Иногда наркокурьеров защищали дипломатические паспорта. Карлос Фернандес Бакула, перуанский консул в Вене и Осло, мог провозить свой багаж без таможенного досмотра и за шесть путешествий доставил в США шесть с половиной тонн героина через Майами, Монреаль и другие пункты въезда. В августе 1928 года он за взятку, эквивалентную 750 фунтам стерлингов, провез в Нью-Йорк 150 кг героина, изготовленного фирмой «Реслер» (Roesler). Здесь он передал груз Вильгельму Кофлеру, которого послали из Вены на встречу с ним. На следующий день полицейские обнаружили тело Кофлера – ему бритвой порезали вены на запястьях и бросили истекать кровью. Героин исчез. В организации перехвата груза и убийстве подозревали нью-йоркского гангстера Джека Даймонда (род. 1931). (Через три месяца Даймонд попал под подозрение в убийстве своего босса, Ротштейна). Также, Государственный департамент обвинял в поставках наркотиков Советский Союз. В ответ на эти действия в 1936 году была подписана Конвенция Лиги Наций по ликвидации незаконного оборота опасных наркотиков. Она предписывала договаривающимся сторонам рассматривать нарушения законов о наркотиках как основание для высылки из страны, что должно было учитываться в будущих международных соглашениях. Если преступление совершалось в других странах, где экстрадиция не признавалась, державы договорились отдавать своих граждан под суд после их возвращения на родину. Была учреждена централизованная служба для наблюдения за судебным преследованием международных торговцев наркотиками. Эту конвенцию, которая вступила в силу в 1939 году, в 1952 году ратифицировали 19 стран. Однако Соединенные Штаты отказались подписать ее на том основании, что конвенция предусматривала только синтетические наркотики и не принимала во внимание сырья для их изготовления, а также курение опиума. Энлинджер, как ни странно, заявил, что конвенция ослабит усилия американского правительства по предотвращению и наказанию наркопреступников.

В 1920-х годах внимание стали привлекать дети-наркоманы. Дипломат сэр Роберт Ходгсон (1874-1956) в 1926 году докладывал из Москвы о том, что у беспризорных Советского Союза преобладает зависимость к кокаину. В Москве и ее окраинах насчитывалось пятьдесят тысяч беспризорников. Он приводил статью из советской газеты, где говорилось, что от 50 до 80 процентов бездомных детей нюхали кокаин – от 3 до 5 граммов ежедневно, по 5 рублей за грамм, что составляло до 2,1 фунта стерлингов. Дети-кокаинисты, согласно московской газете, зарабатывали попрошайничеством, пением в вагонах, но в основном – кражами. Среди них были и убийцы. От детей нередко можно было услышать, что если нанюхаться кокаина, то перестаешь чувствовать побои, и что они нюхали кокаин перед тем, как идти «на дело» – наркотик придавал им смелость. В 1926 году человек, возглавлявший московскую анти-наркотическую и антиалкогольную кампанию, показал сэру Бертрану Джерраму (1891-1971) клинику для детей-наркоманов. Впечатление Джеррама описал его коллега, один из представителей британского правительства в Советской России.

«В течение первых нескольких месяцев персонал клиники несколько раз менялся из-за плохого отношения к детям. Клинику грабили, пациенты несколько раз бежали, и в конце концов, было решено начать с пяти детей. Когда они привыкнут, приняли еще пятерых – так далее, пока клиника не заполнилась положенными двадцатью пятью пациентами. Эксперимент оказался удачным. Все были искусными карманными воришками и представителями других анти-социальных профессий. Принимались только мальчики, старшему было четырнадцать лет. Врачи и медперсонал рассказали мистеру Джерраму об отвратительных патологических и сексуальных отклонениях отдельных девяти– или десятилетних беспризорников… Врач мог лишь констатировать, что большинство из них пролетарского происхождения и что русский пролетариат страшно беден. Он признался, что до революции не было ничего подобного… Дети в пункте бесплатной раздачи лекарств выглядели вполне ухоженными… Создавалось впечатление, что каждый был скорее выставочным образцом, а не человеческим существом, но такое отношение к ближнему своему достаточно распространено в советской жизни».

В других странах мира дети уже рождались с наркозависимостью. Английская миссионерка в персидском городе Кернане в середине 1920-х годов видела новорожденного возрастом три или четыре месяца в состоянии коллапса, наступившего, как она подумала вследствие серьезной болезни. Дитя было мертвенно-бледным, казалось, что оно проживет не больше нескольких часов. В тот момент вошла его мать с опиумной трубкой и выдохнула дым ему в лицо. Новорожденный ребенок сразу пришел в себя. Это был наркоман с пеленок в буквальном смысле этого слова.

Эти истории были ужасны, но еще более страшная деградация происходила в Египте, где в 1920-х годах широко распространился героин. Барон Гарри д’Эрланже писал, что египтяне были немногим лучше отбросов общества, куривших гашиш, или снобов, наслаждавшихся кокаином. Они проявили идиотское единодушие в выборе самого худшего и самого опасного из современных химических ядов. Катастрофа в Египте противоречила опыту других стран Ближнего Востока. Генри Ло (1883-1964), служащий управления иностранных дел индийского правительства, задним числом изучал курение опиума в Кернане 1925 года. Он отмечал «легкие признаки того, что привычка возникает – только возникает, чтобы потом отступить. Теперь открытое курение опиума в общественных кафе считается не слишком хорошим тоном, а те, кто хочет спокойно выкурить трубку после чашки чая, делают это на заднем дворе в скромном уединении. Опиумная трубка до сих пор является неотъемлемой частью домашней обстановки, ее всегда держат под рукой для гостя, которому она может понадобиться. Но в наши дни ее не выставляют напоказ, чтобы не увидели те, кто не одобряет этой привычки». Эти изменения последовали за тем, как тегеранское правительство неодобрительно отозвалось о курении опиума. Однако в Египте правительственная анти-наркотическая пропаганда имела меньший эффект и на эмоции, и на их проявления. Случай с Египтом заслуживает особого рассмотрения.