Текст книги "В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000"

Автор книги: Ричард Дейвенпорт-Хайнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

Интеллигенции гашиш казался тем более привлекательным, что он ассоциировался в ее понятии с примитивными культурами. Молодые ее представители испытывали отвращение к новой индустриальной Европе. «Цивилизация, которая сделала ничтожными человеческие желания и стремления», – так Флобер охарактеризовал новый общественный строй в 1837 году, – «эта сука – изобретательница железных дорог, тюрем, клистиров, пирожных с кремом, королевской власти и гильотины». В 1849 году он сопровождал Максима Дю Кампа (1822-1894) в путешествии по Ближнему Востоку. Они воспользовались этой возможностью, чтобы экспериментировать с гашишем, опиумом и сексом. Флобер писал, что нигде им не было так хорошо, как в Каире. Он описывал, как они расслабленно сидели на софе, покуривая трубки и наблюдая за танцем двух мужчин. Это была пара мошенников, довольно уродливых, но привлекательных своей порочностью, с расчетливым огоньком в глазах и женственными движениями. Он ходил в бани, чтобы испытать удовольствие содомского греха: «Путешествуя с целью просвещения… мы считали своим долгом познать этот способ эякуляции». Вернувшись в провинциальную Францию, Флобер потерял кураж прожигателя жизни. Позднее он признавался Бодлеру, что наркотики вызывают в нем страстные желания и что хотя у него остался прекрасный гашиш, но он его пугает. Тем не менее, Флобер отразил наркотический опыт в своих произведениях, осторожно скрыв гомосексуальность. В «Воспитании чувств» он описал парижскую куртизанку конца 40-х годов, покровитель которой лелеял фантазии о гареме: «Появилась Розанетт, одетая в розовую атласную куртку и белые кашемировые шаровары. На шее ее висело ожерелье из восточных монет, на голове была красная круглая шапочка, которую обвивала веточка жасмина». Указав на высокий платиновый кальян, стоящий на пурпурной софе, она объясняет: «Принц любит, чтобы я так одевалась. И я должна курить эту хитрую штуку». Флобер, как и многие другие, считал, что принадлежности для приема наркотиков имеют заряд эротики. Розанетт курит опиум перед молодым человеком:

«Может быть, попробуем? Хотите?

Принесли лампу. Цинковый светильник никак не хотел разжигаться, и она в нетерпении притоптывала ножкой. Но вдруг ей стало неинтересно, и Розанетт легла на диван, подложив под руку подушку. Ее тело было немного повернуто – одна нога согнута, одна бездвижно вытянута. Длинная сафьяновая накидка свернулась кольцами на полу и свисала с ее руки. Она сжала губами янтарный мундштук и посмотрела на Фредерика из-под полуприкрытых век сквозь окружавшие ее облака дыма. От ее дыхания вода булькала, время от времени она что-то бормотала про себя».

Соблазнительность этой сцены укрепила связь наркотиков с сексуальностью. Эту связь сделал популярной Александр Дюма (1802-1870) в романе «Граф Монте-Кристо». В этом великом романтическом произведении, любимом многими поколениями европейских школьников, имелось великолепное описание приема гашиша: «Его тело приобрело бесплотную легкость, мысли невыразимо просветлели, чувства вдвойне обострились. Горизонт его все расширялся, но не тот мрачный горизонт, который он видел наяву и в котором чувствовал какую-то смутную угрозу, а голубой, прозрачный необозримый, в лазури моря, в блеске солнца, в благоухании ветра». Яркая сцена сна достигает апогея в подземном зале, где вдруг оживают статуи трех куртизанок.

«Он не имеет сил противиться этим взорам, мучительным, как объятие, и сладостным, как лобзание… Тогда настало нескончаемое наслаждение, неустанная страсть, которую пророк обещал своим избранникам. Мраморные уста ожили, перси потеплели, и для Франца, впервые отдавшегося во власть гашиша, страсть стала мукой, наслаждение – пыткой; он чувствовал, как к его лихорадочным губам прижимаются мраморные губы, упругие и холодные, как кольца змеи; но в то время как руки его пытались оттолкнуть эту чудовищную страсть, чувства его покорялись обаянию таинственного сна, и, наконец, после борьбы, за которую не жаль отдать душу, он упал навзничь, задыхаясь, обессиленный,– изнемогая от наслаждения, отдаваясь поцелуям мраморных любовниц и чародейству исступленного сна». [13]13
  Изд. «Художественная литература», 1977.


[Закрыть]

Для массового читателя была придумана новая наркотическая фантазия.

Теофил Готье был теснее связан с историей гашиша, чем Флобер или Дюма. С наркотиками его познакомил художник-любитель Фердинанд Буассар де Буаденье (1813-1836). В будуаре, примыкавшем к мастерской Буаденье, каждый месяц собиралось позерское, театрально-наигранное тайное общество под названием «Клуб любителей гашиша». Ритуалы клуба были копией восточных обычаев, его председателем был аристократ Вё де ла Монтань, которого называли «Принц ассасинов», но «фантазии» членов клуба обычно завершались к одиннадцати вечера, и все ложились спать. Посетителями клуба были карикатурист Оноре Домье (1808-1879), художник Поль Шенавар (1808-1895), скульптор Жан-Жак Прадье (1790-1852) и его жена, Луиза Дарсе (которая отчасти вдохновила Флобера на создание образа Эммы Бовари). Присутствие женщин добавляло вечерам эротический оттенок. Сохранилась записка 1848 года, в которой Готье приглашал Прадье отведать гашиш и сравнить воздействие этого наркотика на одну элегантную женщину и на Луизу. На «восточных торжествах» педантичным хозяином выступал Буассар, сын фармацевта. Подобные вечера были в Париже не единственными. Готье также приглашали на конкурирующее «празднество», организатором которого был офтальмолог Эдуард Тайе де Кабарру (1801-1870). Эти вечера посещали художники Теодор Шассерье и Эжен Делакруа (1798-1863).

Уже в июле 1843 году Готье опубликовал статью «Гашиш», в которой вспоминал свой первый опыт приобщения к наркотику. (Позже он написал «Клуб любителей гашиша» и «Трубку опиума»). В статье описывались ощущения после приема гашиша, приготовленного с маслом, фисташковыми и миндальными орехами или медом. Эта смесь «довольно близко напоминала абрикосовую пасту и была достаточно приятной на вкус». Наркоманы, пишущие о своих ощущениях, всегда эгоцентричны. Однако статья Готье, где он выступает в роли напыщенного неофита, является очень важным документом в пропаганде каннабиса, а потому стоит, привести некоторые цитаты во всем их красноречии. «Мне показалось, что тело мое растворяется и становится прозрачным. Сквозь свою грудь я ясно видел съеденный гашиш в виде сверкающего изумруда. Ресницы мои стали бесконечно длинными». Он чувствовал себя погруженным в «калейдоскоп драгоценных камней всех цветов и оттенков, в сказочный орнамент, в россыпи цветов, которые беспрестанно менялись». Иногда он мельком видел других гостей, но «бесформенных, с задумчивым видом ибиса стоящих на одной ноге, или в виде страусов, так забавно хлопающих крыльями, что я в своем углу заливался смехом». Через полчаса начались другие видения: мириады порхающих бабочек, гигантские цветы в хрустальных вазах, золотые и серебряные лилии. Чувства Готье «непомерно усилились. Я слышал звук цвета. До меня явственно доносились звуковые волны зеленого, красного, голубого, желтого цвета. Опрокинутый стакан, скрип стула, негромко произнесенное слово – все это отдавалось во мне ударами грома». Затем он плыл в «океане звучности» опер Россини и Доницетти. Наконец, когда Готье испытывал ощущение «идеальной симметрии», «волшебная паста с неожиданной силой вдруг слилась с моим мозгом, и на один час я совершенно сошел с ума». В этом состоянии к нему пришло видение «живого паровоза с шеей лебедя, заканчивающегося пастью змеи, которая изрыгала пламя. У паровоза были чудовищные ноги, составленные из колес и рычагов. На каждой паре ног была пара крыльев, а на хвосте этого животного виднелся древний Меркурий».

Статья Готье, вероятно, повлияла на Дюма, когда он писал «Графа Монте-Кристо». Ее определенно использовал доктор Жозеф Моро де Тур (1804-1884) в научной работе «Гашиш и умственное отчуждение. Психологические этюды» (1845). Тур проводил изыскания совместно с эпидемиологом Луи-Реми Д’Обер-Роше (1810-1874). В 30-х годах Д’Обер-Роше путешествовал по Египту, Аравии, странам, прилегающим к Красному морю, Абиссинии и Османской империи, исследуя чуму и тиф, а в 1840 году опубликовал очерк о лечении чумы гашишем. Еще один очерк о гашише появился в 1843 году. В статье Готье 1843 года, несомненно, изображен Д’Обер-Роше: «Доктор ***, который много путешествовал по Востоку, – убежденный приверженец гашиша. Он первым принял более сильную дозу, чем любой из нас, а потом видел звезды в своей тарелке и небесный свод – в супнице. Затем он отвернулся к стене, говорил сам с собой и с восторженными глазами закатывался хохотом». Идеи Моро, который позже опубликовал научный труд по истерии, привлекли внимание Бальзака. Он прочитал работу Моро «О гашише», чтобы точнее передать галлюцинации героя романа «Блеск и нищета куртизанок». Он сообщал Моро, что тоже предполагал исследовать корни сумасшествия, изучая кратковременные периоды помрачения и крайнего возбуждения. Бальзак пробовал наркотик на вечере в отеле «Пимодан». По его словам, он не испытывал крайне необычных ощущений, поскольку из-за жизнерадостного характера ему следовало принять увеличенную дозу. Тем не менее, он слышал небесные голоса и видел райские картины. Бальзак писал это, чтобы произвести впечатление на женщину. На самом деле, как свидетельствовали Бодлер и Готье, он вел себя достаточно трусливо: пристально изучил кусочек гашиша, понюхал его и отдал обратно. Как и у многих других, кто сам хотел испытать ощущения после приема наркотика, желание Бальзака окунуться в бездну чувств оказалось недостаточно сильным.

Гашиш был лишь временным увлечением Готье, но он символизировал неестественное расширение кругозора, которое противопоставлялось респектабельности XIX века. В некрологе 1872 года автор писал, что основным недостатком Готье было его пристрастие к определенным рискованным темам, и было гораздо лучше и для него, и для остальных, если бы «Мадмуазель де Мопен» никогда не увидела свет. Намеки на наркотическую отчужденность резко осуждались обществом. Посвященный исламскому миру поэтический сборник «Пальмовые листья» (1844) политика Ричарда Монктона Милнса (впоследствии лорд Хоутон, 1809-1885), ругали за отсутствие яркого, острого и живого настроя, искренности и души. «Здесь все спокойно, одинаково и безмятежно», – писал один из критиков. Хотя Милнс не позволил себе ни одного явного намека на наркотики, предположение об их использовании было очевидно.

Хотя Д’Обер-Роше исследовал профилактические свойства гашиша в отношении к чуме, французские медики проявляли интерес к психологическому влиянию наркотика. В отличие от них, британские врачи в Индии предпочитали обращать внимание на лечебные свойства вещества, которое они скромно именовали каннабисом. Согласно одному из отчетов XIX века, Cannabis indica должна рассматриваться в качестве одного из наиболее важных медицинских препаратов Индии. Местные врачи прописывали «бханг» при простуде и прикладывали как припарку. «Ганджу» и «чарас» вдыхали при воспалении мозга, коликах, конвульсиях у детей, головной боли, истерии, невралгии, ишиасе и столбняке. Препараты анаши рекомендовали для лечения многих заболеваний: водобоязни, малярии, перемежающейся лихорадке, холере, дизентерии, чахотке, рожистом воспалении, метеоризме, диарее, диспепсии, геморрое, выпадении прямой кишки, сенной лихорадке, астме, бронхите, диабете, ревматизме, подагре, чесотке, подкожных червях и нарывах. В некоторых случаях препараты анаши наносили непоправимый вред – например, пациентам с больными бронхами – так как их вдыхали вместе с табаком. Однако на многих европейских врачей наркотик произвел хорошее впечатление, особенно при конвульсиях у детей, невралгии, столбняке, водобоязни (бешенстве) и дизентерии. Важную роль в признании европейскими практикующими врачами препаратов каннабиса сыграл обучавший в Эдинбурге ирландец сэр Уильям Брук О’Шоннесси (1809-1989), который, получая рыцарство, сменил свое имя на О’Шоннесси Брук. Его статья «О применении препаратов индийской конопли или ганджи (Cannabis indica) в лечении столбняка и конвульсивных заболеваний» впервые была опубликована в калькуттском медицинском журнале. В 1840 году во влиятельном лондонском журнале «Ланцет» [14]14
  Еженедельный журнал для медиков. Издается в Лондоне с 1823 года.


[Закрыть]появилось резюме этой статьи. Но будущее принадлежало кутилам из отеля «Пимодан».

Глава 4
Нервы, иглы и викторианские врачи

Побои и жестокое обращение – это все равно, что опий: чувствительность уменьшается, и дозу нужно удваивать.

Гарриет Бичер Стоун

Я чувствую, как меня разрывает маниакальная идея анализа, к которой нас побуждает философия химии нашего времени. Мы больше не говорим, как Монтень, «Что я знаю?», но говорим «Зачем?».

Гектор Берлиоз

Новейшая история наркотиков началась в 20-х годах XIX века и развивалась на протяжении всего столетия. В 1850-х годах изменились политические аспекты импорта индийского опиума в Китай. В том же десятилетии усовершенствовали шприцы для подкожных инъекций, к началу 70-х годов они стали широко применяться в Европе и США. Вследствие этого, употребление морфия превратилось в общепризнанную проблему. В результате Гражданской войны в США (1861-1865), Австро-прусской (1866) и Франко-прусской (1870-1871) увеличилось число наркоманов среди бывших солдат. Врачи уточняли свои теории наркотической зависимости, изучая деградацию личности и самоуничтожение наркоманов. Все это происходило в период расцвета викторианской эпохи. В 60-х годах французский критик Ипполит Тейн сообщал, что в Англии нет ничего, кроме добросовестно сделанной работы, полезной продукции и надежного, удобного дома. Берлинский врач Эдвин Левинштайн (1831-1882), подводя итог национальному «духу времени», [15]15
  Zeitgeist (нем) – дух времени (термин философии Гегеля).


[Закрыть]с восторгом писал в 70-х годах о типе морфинистов, которые не позволяли наркотику полностью завладеть собой. По его словам, они поглощены работой и безупречно выполняют свои обязанности по отношению к обществу, семье и согражданам. Такие же высокие требования к работе, гражданским обязанностям и духовному росту существовали и в США.

Самые значительные изменения вызвало совершенствование шприцев для подкожных инъекций и их использование для лечения невралгий и хронических болезней. Открытие в XVIII веке техники прививок возродило интерес к внутривенным препаратам. Постепенно развивались методы инъекций опиатов. В 1836 году доктор Г.В. Лафарг сообщил, что с помощью ланцета для вакцинации ввел морфин в кровь пациента, предварительно окунув инструмент в раствор морфина. Лафарг рассматривал этот способ как один из методов местной анестезии: подобным образом он лечил себе лицевую невралгию. В том же десятилетии американский врач Айзек Тейлор ввел морфин с помощью специальной иглы. Доктор Френсис Ринд из Ирландии (ум. 1886) в 1844 году вылечил невралгию, вводя раствор морфина из перевернутой и подвешенной над пациентом банки с полой иглой. И Лафарг, и Ринд делали инъекции в область воспаленных нервов, и рассматривали свои методы как местную анестезию. В 40-х годах упоминавшаяся выше Хелен Гладстон, вероятно, вводила опиаты с помощью иглы. Об этом свидетельствовал ее брат, приводя самообвинение Хелен: «Это самоубийство – калечить собственную руку». Предположительно, она приобрела маленький шприц, сконструированный Фергюсоном – лондонцем, чьи изделия хвалил эдинбургский врач, доктор Александр Вуд (1817-1884). Работая независимо от Ринда, Вуд разработал метод подкожного введения лекарств с помощью шприца, который был сконструирован по принципу пчелиного жала и о котором Вуд писал в газетах в 1855 и 1858 годах. Вуд колол своих пациентов в руку и считал, что решил вопрос зависимости от морфия. Он полагал, что пероральный прием и процесс глотания опиатов возбуждал к ним аппетит, подобный обычному аппетиту или жажде. Он был убежден, что если вместо этого делать инъекции наркотика, то у пациентов не выработается зависимость к нему. Он ошибался. У нескольких пациентов Вуда появилась зависимость от инъекций. Рассказывали историю о том, что его жена была одной из первых таких жертв и умерла от передозировки наркотика. Это был миф, который повторяли те, кто полагал, что Вуд должен был искупить свой грех. На самом деле жена пережила мужа и умерла в 1894 году.

Лондонский врач Чарльз Хантер (1835-1878) усовершенствовал метод Вуда. В 1858 году он сообщил, что вводил морфин не в наиболее болезненную область, а в ткани шеи, руки и других частей тела. Возник спор, эффективна ли такая методика, и только через несколько десятилетий возобладала точка зрения Хантера. Вероятно, морфин не вводили внутривенно вплоть до ХХ века, когда американские наркоманы после запрета курения опиума в 1910 году стали переходить на героин. Хантер рекомендовал подкожные инъекции морфина как метод общей терапии и как тонизирующее средство при истощении и общей депрессии. Инъекции наркотика позволяли избежать раздражения слизистой оболочки желудка, что происходило при пероральном приеме опиатов. Один из руководителей Вестминстерской больницы, Френсис Ансти (1833-1874), который был редактором-основателем влиятельного издания «Практикующий врач», одобрил метод Хантера. В 1868 году он написал, что этот метод совершенно не опасен.

В Германии морфин впервые использовали в 1856 году. Пациенткой была страдающая невралгией женщина, лечившаяся в Эдинбурге у Вуда. В 60-х годах Феликс фон Нимейер (1820-1871), профессор патологии и терапии, директор медицинского центра в университете города Тюбингена в королевстве Вюртемберг первым предупредил, что подобное лечение невралгии вызывает наркотическую зависимость. Он писал, что подкожные инъекции являются громадным шагом вперед, но что ими начинают злоупотреблять. Нимейер приводил пример врачей, которые не выходят из дома без шприца и приносят домой пустой флакон из-под морфина. Если инъекции делаются продолжительное время, а дозировки повышаются, то у пациента возникает зависимость от наркотика. Больные чувствуют вялость и жалуются на беспричинную слабость, дискомфорт, тремор и тому подобное. Некоторые описывают свое состояние как похмельное. Замечания Нимейера поддержал в своих статьях 1874-1876 годах Альфред Фидлер (1835-1921), предположивший, что зависимость от морфия можно отнести к эмоциональным нарушениям, которым особо подвержены некоторые больные. Венский психиатр Максимилиан Лейдесдорф (1815-1889) в 1876 году опубликовал сравнительную статью о последствиях отказа от наркотиков. Как предупреждал баварский токсиколог Герман фон Бек, абстиненция проходила намного тяжелее у тех, кому кололи морфин.

«Морфиниста, который употребляет наркотик с пищей, легче вылечить, чем того, кто делает себе инъекции. Часто единственным способом остается физическое насилие. Я знаю случай, когда молодого доктора, который вводил себе морфин, можно было вылечить, только заперев его в комнате более чем на неделю. Он сопротивлялся, как маньяк, скреб ногтями стены, плакал и кричал, ничего не ел, не мог заснуть, его мучила диарея и так далее. В конце концов, после нескольких дней безжалостного заточения, он почувствовал себя лучше, стал спать и есть».

Главный врач психиатрической лечебницы для наркоманов в городе Шенберг, Эдвард Левинштайн, опубликовал монографию «Морфинизм» (1877), которую перевели на английский язык под заглавием «Патологическое стремление к морфию» (1878). Автор писал, что медики, учившие тяжелых, хронических больных методу введения морфина, были творцами и распространителями наркомании. Однако их не следует за это винить, поскольку они стремились облегчить страдания своих пациентов и не догадывались о сопутствующем осложнении. В распространении пагубной зависимости Левинштайн обвинял слишком разговорчивых пациентов – они хвалили морфин и бездумно рекомендовали его другим больным. Левинштайн подчеркивал, что патологическое стремление к инъекциям морфия является результатом естественного сложения больного, а не особой предрасположенности. Пристрастие к наркотику могло выработаться у каждого.

В Англии первые предупреждения о наркотической зависимости от инъекций морфина пришли в 1870 году от йоркширского врача Клиффорда Оллбатта (1836-1925). (Джордж Элиот (1819-1880) вывела его в своем романе «Миддлмарч» (1871) в образе доктора Лидгейта). Еще год назад Оллбатт выступал за подкожное введение морфина, как чудодейственного средства при расстройстве пищеварения и болях в сердце. «Казалось, что инъекции морфия обладают совершенно другим действием по сравнению с его пероральным применением. Никто не подозревал о вредных последствиях. Все мы ежедневно назначали морфий как умиротворяющее и успокаивающее средство, но с другой стороны, боль определенно была предвестником ухудшающегося состояния и истощения». Вскоре он начал раскаиваться в своей увлеченности этим препаратом и к 1870 году стал подозревать, что его инъекции вызывают привыкание, сопровождавшееся беспокойством и угнетенным состоянием. Оллбатт прочитал статью Нимейера, которая подкрепила его собственные клинические наблюдения. В Йоркшире у него было девять пациенток с невралгией, которым он давно колол морфин. Оллбатт писал, что все они были далеки от выздоровления, все находили облегчение в беспрестанном использовании наркотика и все говорили, что без него жизнь станет невыносимой. Он боялся, что инъекции морфия, красочно и жеманно описанные в популярных романах, могут превратиться в модное увлечение. Вслед за этими отчетами, химик К. Р. Алдер Райт (1844-1894) предпринял попытки выделить мощный, но не вызывающий зависимости препарат, как альтернативу морфину. В 1874 году он прокипятил морфин с ангидридом уксусной кислоты и получил вещество, на которое почти не обратили внимания. Только в 1898 году немецкая коммерческая лаборатория впервые выпустила на рынок полученное Райтом вещество, которое назвали героином. История этого вещества рассматривается в последующих главах.

Предупреждение Левинштайна о том, что инъекции морфина нужно прекращать, как только отступает болезнь, не касался хронических пациентов, которые регулярно возобновляли уколы и тем самым возрождали симптомы зависимости. На самом деле, чтобы у больного выработалась физиологическая зависимость от опиатов, ему нужно было постоянно принимать наркотик от десяти до четырнадцати дней. Человек, заболевший всего на пару недель, уже подвергался риску. Левинштайн категорически утверждал, что больным ни в коем случае нельзя оставлять шприц, чтобы те сами вводили себе препарат. Болезни, сопровождающиеся болью и бессонницей, вызывают у пациентов нервные расстройства, угнетенное состояние и жалость к себе. Такие больные драматически воспринимают каждое незначительное изменение в организме, на которое здоровый человек просто не обращает внимания. Если инъекции морфина помогли на самой острой стадии заболевания, а у больного есть свободный доступ к лекарству, немногие смогут удержаться от искушения сделать себе инъекцию при возобновлении боли или бессоннице.

В Пруссии указы 1800-1801 годов запрещали свободную продажу опиума и его препаратов. Рецепты на опиум не принимались в аптеках повторно – врач должен был выписать новый. Императорский указ от 1872 года в Германии имел целью ограничить поставки морфина фармакологами. Несмотря на это, фармацевты и аптекари продолжали свободно продавать морфин и принимали уже использованные рецепты на инъекции наркотика. Точно такая же ситуация сложилась в Британии в 70-х годах. Когда в 60-х годах возросло количество смертельных случаев от передозировки опия, Генеральный медицинский совет выступил против самолечения опиатами, однако Фармакологическое общество лоббировало интересы аптекарей. В результате, Фармацевтический закон 1868 года оказался компромиссом, который едва ли повлиял на количество случайных передозировок и самоубийств. Тем не менее, детская смертность от передозировки опиатами снизилась (с 20,5 смертельных исходов на миллион населения в середине 60-х годов до 12,7 – в 1871 году и 6,5 на миллион населения – в середине 1880-х годов). Люди, которые могли себе позволить консультацию у врача, легко получали опиаты по рецептам. Различные патентованные средства с содержанием опиума были исключены из Закона 1868 года и свободно продавались в аптеках беднякам. Закон 1868 года был основан на добровольном самоограничении и редко соблюдался – так же, как и императорский указ в Германии.

Европейский эксперимент с инъекциями морфина был продолжен в США. В 1856 году американский акушер Фордайс Бейкер посетил Эдинбург, где ему подарили шприц для подкожных инъекций. В конце 50-х годов хирург Эдвард Уоррен (1828-1893) начал подкожно вводить морфин с помощью ланцета и шприца, утвердив тем самым свое первенство в Америке. Однако шприцы для подкожных инъекций стали повсеместно применяться в США только в 70-х годах. Основоположник американской истории наркотиков, Дэвид Кортрайт, доказывает, что наркотическая зависимость от опиума в Америке к концу XIX века стала серьезной медицинской проблемой. Он делает предположение, что ситуацию осложнило лечение опиатами эпидемий холеры в 1832-33 годах и 1848-54 годах, а также эпидемии дизентерии в 1847-51 годов Многие американские врачи повторили ошибку, замеченную Нимейером и Левинштайном в Германии. Даже если они не делали из своих пациентов наркоманов, вводя морфин более десяти дней, то оставляли больным или тем, кто за ними присматривал, наркотик, шприц и инструкции, как следует делать инъекции. Контроля над пациентом, который мог увеличить дозировку или сократить промежуток между введениями наркотика, не было. Как отмечал в 1868 году Хорас Дей, писавший на медицинские темы, если пациент научился подменять острую боль и бессонные ночи наслаждением от наркотика, то на него нельзя было положиться в том,– что он примет только назначенную врачом дозу. Опасность наркотической зависимости уменьшалась, если пациенты считали, что их страдания вызваны болезнью, а не отвыканием от наркотика. Эта опасность увеличивалась, если больные понимали, что их состояние вызвано абстиненцией. Как сообщал один английский врач в 1875 году, больные, испытавшие быстрое и обязательное облегчение от инъекций морфина, уже не хотят ждать более неопределенного действия лекарств, которые они принимали прежде.

Привыкание к наркотику часто появлялось при назначении опиума или морфина хроническим больным астмой, бронхитом, диареей, дизентерией, малярией, артритом и ревматизмом. Филадельфийский невропатолог Сайлас Вейр Митчелл (1829-1914) говорил, что ни один человек, не испытавший страдания затяжной хронической болезни, не может представить, какие мучения вызывает вынужденная неподвижность для привыкшего к активной жизни человека. «Конец внутренней опустошенности – самая действенная взятка, которую может предложить опиум». Люди, не имевщие отношения к медицине, считали, что лечение хронических болезней опиатами приводило иногда к смерти пациента. Лечение хронического заболевания графа Луи Матьё Моле (1781-1855), бывшего премьер-министра Франции, привело к наркотической зависимости, и он умер от препарата, который поддерживал в нем жизнь. Некоторым пациентам, которые знали об этой опасности и отказывались от опиатов, вводили их втайне. «Недоверие к опиуму со стороны невежд» было распространено довольно широко, как признавался один английский наркоман в 1868 году. Каждому врачу с обширной практикой рано или поздно приходилось обманывать своих пациентов.

Связь наркотической зависимости и хронических заболеваний отражал низкий уровень наркомании среди чернокожего населения США в XIX столетии. Рабы, бывшие рабы и их потомки не обращались к врачам вследствие нищеты и отсутствия врачей в своей среде. Хронические заболевания были редкими среди негров из-за крайне низкой продолжительности жизни. С другой стороны, белые жители южных штатов, которые могли себе позволить обратиться к врачу и страдали такими хроническими болезнями, как малярия или диарея, часто приобретали зависимость от опиума или морфина. Взаимосвязь наркозависимости и хронических заболеваний означала также, что лишь немногие молодые европейцы или американцы становились наркоманами в результате необдуманного назначения опиатов. Зависимость хронических больных от опиума или морфина обычно начиналась в среднем возрасте. Облегчение, приносимое наркотиками, побуждало их использовать препараты для снятия тревоги. По словам Левинштайна, «они заглушали свой гнев, домашние неприятности и проблемы на работе», пока не вырабатывалась постоянная потребность в морфине. Затем «при своей убогой жизни – и в моральном, и физическом отношении – они снова и снова вводили себе этот яд в надежде избавиться от несчастья, которое причинили сами себе.

Употребление опиума или морфина становится семейной традицией. Аврора Дюпен, баронесса Дюдеван (1804-1876), более известная как писательница Жорж Санд, описывала в 1873 году, как она лечила в семье бронхит. Она давала родственникам минимальные дозы морфина каждый вечер на протяжении недели и более. «Как это легко и быстро! Улучшение чувствуешь через два или три дня». В ее семье не возникло постоянной привычки. Зависимость от опиума (предположительно из-за болезни желудка) получил Луи-Жозеф Берлиоз (1776-1848) – знаменитый врач наследника французского престола, познакомивший Европу с иглоукалыванием. Наркотик почти не повлиял на его жизнь, но по всей видимости побудил к постоянному приему опиума его сына, Гектора Берлиоза. Знаменитый композитор пил опийную настойку якобы из-за болей в желудке, но на самом деле для того, чтобы бороться с бессонницей. Он называл наркотик «богом забвения» и писал, что ему необходимо принять на ночь дозу настойки, чтобы забыться до завтрашнего дня. Свое частое восторженное состояние Берлиоз сравнивал с «ощущениями, которые приносит опий». Композитор принимал наркотик при создании «Фантастической симфонии» и оперы «Троянцы». Опиум не оказал разрушительного воздействия на его повседневную жизнь.

Меньше повезло английскому писателю Уилки Коллинзу. Он видел, как опийный препарат «Порошки Бэтли» утоляет боль затянувшейся смертельной болезни отца. Когда Коллинз, в свою очередь, в 1862 году заболел ревматизмом и подагрой, он, зная об опасных последствиях, прибег к опийной настойке, которая вызвала привыкание, как свидетельствует его письмо 1869 года.

«Мой врач хочет, чтобы я отказался от своей привычки пить опийную настойку. Каждый вечер в десять часов меня колют острым шприцем для подкожных инъекций морфина, и я хорошо сплю без страха пристраститься к опиуму навечно. Мне сказали, что если я буду продолжать уколы, то смогу постепенно уменьшать количество морфия и таким образом вообще отказаться от опиата. Мне стыдно, что надоедаю тебе такими пустяками».