Текст книги "В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000"

Автор книги: Ричард Дейвенпорт-Хайнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

Глава 9
Торговля и поставки

Идеализм – это вид дурного настроения.

Поль Валери

Кроме наркотиков есть и другие пороки, но ни один из них не является таким бесповоротным.

Пьер Дрю ла Рошель

Американский идеализм стал первопричиной международной анти-наркотической кампании, объявленной на Шанхайской и Гаагской конференциях. Американский идеализм стал также причиной создания новой формы капиталистического предпринимательства. После 1912 года США и некоторые европейские державы ужесточили свое анти-наркотическое законодательство – отчасти в целях выполнения взятых обязательств, а отчасти для ограничения потребления наркотиков во время войны. Тем не менее, после перемирия 1918 года часть поставок наркотиков с целью злоупотребления ими, как писал Делевинь, в большинстве стран осуществлялась вполне легально. Послевоенный контроль за международным законодательством в отношении наркотиков был возложен на Лигу Наций, которая после 1921 года начала все более ужесточать его. Подобная политика открыла новые возможности для получения нелегальных доходов, и в результате жесткая система регулирования привела к созданию международной сети нелегальных поставок. Там, где действовали законы, запрещавшие или ограничивающие импорт наркотиков, нелегальные поставщики использовали все имевшиеся возможности. Несколько столетий контрабандные наркотики экспортировали в Китай. Однако политика запрещения наркотиков, предложенная Америкой и поддержанная европейскими державами, привела к расцвету преступности. В 1926 году Делевинь заявил, что крупномасштабная контрабанда опасных наркотиков ведется во многих частях мира. Таким образом, 1920-е годы стали моделью международной наркотической преступности для оставшейся части столетия. Это был чрезвычайно поучительный период. Жестокие и приносящие колоссальные прибыли кокаиновые картели 1980-х годов, неконтролируемые и широкомасштабные поставки наркотиков в начале XXI века – все они имели предшественников в 20-х годах. Вначале наркотики для нелегального использования просачивались из фармацевтических компаний, но к 30-м годам их заменили подпольные лаборатории. Некоторые люди, вовлеченные в первоначальную незаконную торговлю, были уважаемыми бизнесменами. Другие – непокорными бунтарями, находившими удовольствие в противоправных действиях, но всех их объединяла решимость воспользоваться новыми открывшимися возможностями.

Рассказ о ранней истории незаконных поставок начинается с великой швейцарской торговой династии. В 1894 году Фриц Хоффманн (1868-1920), непослушный сын преуспевающего базельского купца, женился на дочери другого процветающего бизнесмена, Адели Ла Рош, и открыл лабораторию, ставшую известной как «Хоффманн-Ла Рош». Он решил производить высококачественные фармацевтические препараты с узнаваемой торговой маркой для широкого распространения в Европе и США. Было налажено производство сиропа от кашля с восхитительным апельсиновым вкусом, который энергично продвигался на рынок и принес значительные прибыли. Однако потеря российского рынка после революции 1917 года чуть не обанкротила компанию. Она возродилась в 1919 году в виде акционерного общества. В течение следующих трудных лет «Хоффманн-Ла Рош» приходилось использовать любые открывавшиеся перед ней возможности торговли. К 1925 году поставки «Хоффманн-Ла Рош» опиума на Дальний Восток настолько раздражали британское правительство, что продукцию компании запретили во всей Британской империи. Эмбарго сняли, когда в 1926 году швейцарское правительство ввело систему контроля над экспортом. Делевинь отрицательно относился к отмене этого эмбарго и был намерен добиваться его восстановления. В это время в «вольном» порту Гамбурга была захвачена большая партия опиума, и эксперты Лиги Наций предположили, что она почти полностью принадлежала компании «Хоффманн-Ла Рош». В 1927 году Делевинь докладывал в Министерстве иностранных дел, что парижское отделение компании поставило своему старому клиенту 760 килограммов опия. Этим клиентом был некий Стрыковский, поляк, которого в 1925 году осудили в Гамбурге за контрабанду наркотиков. Министерство внутренних дел утверждало, что «Хоффманн-Ла Рош» и другие швейцарские компании поставляют наркотики подпольной сети контрабандистов, и настаивало на восстановлении эмбарго.

В 1930-х годах сомнительный бизнес «Хоффманн-Ла Рош» стал вызывать меньше возражений. В 1934 году Майа Хоффманн-Штеглин (род. 1898), вдовая сноха Фрица, вышла замуж за Пауля Захера (1906-1999), сына экспедитора и швеи. Услышав в церкви пассиону Баха, Захер попросил подарить ему на шестой день рождения скрипку. Позже он учился в местной консерватории по классу скрипки и в двадцать лет основал Базельский камерный оркестр. Интерес к искусству привлек к нему Майю Хоффманн – она была скульптором и покровительницей нескольких художников – французского кубиста Жоржа Брака (1882-1963), Поля Кле (1879-1940) и Марка Шагалла (1887-1985). В 1936 году Захер вошел в состав Совета директоров «Хоффманн-Ла Рош» и оставался на этом посту на протяжении шестидесяти лет. В середине 1940-х годов, получив большинство голосующих акций и осуществив тщательно продуманный переворот в компании, он начал определять ее политику. Захер был скрытным человеком, но очень любил выведывать секреты других. Через семьдесят лет после первого выхода его на сцену, состоялся прощальный концерт скрипача, на котором солировал его друг, Мстислав Ростропович (род. 1927). Среди его друзей были Бела Барток (1881-1945), Игорь Стравинский (1882-1971) и Пьер Буле (род. 1925). Будучи третьим самым богатым человеком в мире (после Билла Гейтса и Уоррена Баффетта), Захер не жалел средств на расширение репертуара, музыкальное образование и расчетливое покровительство. Его пасынок, Лукас Хоффманн (род. 1923), покровительствовал сравнительной экологии и основал крупный заповедник птиц на острове Камарга в дельте реки Роны. Семья Захеров использовала свои деньги с пользой для общества, но американские чиновники с подозрением относились к источнику их прибылей, которыми оплачивались картины кубистов, симфонические оркестры и занесенные в Красную книгу фламинго. Один из сотрудников Бюро по борьбе с наркотиками однажды изложил в стихах мысль о том, что у швейцарцев, занимающихся изготовлением наркотиков, всегда будут крупные прибыли. В конце концов, в выигрыше всегда будет «Хоффманн-Ла Рош», написал он.

Семья Захеров старалась не запачкать руки, грязную работу выполняли другие наркодельцы. У француза Анри де Монфрея (1879-1974) тоже была артистическая биография. Он был сыном американского торговца произведениями искусства, который дружил с Гогеном и был знаком с Верленом и Тулуз-Лотреком. В 1911 году Монфрей поселился в Джибути и стал клерком купца, у которого двадцатью пятью годами ранее работал Рембо, но скоро ему надоела мелкобуржуазная мораль его соотечественников. Он решил, что «большинство европейцев живут слишком искусственной жизнью, подчиняясь социальным шаблонам, как винтики в большом механизме. Как только человек сознает свою индивидуальность, как только начинает смотреть на жизнь, как свободная личность, когда использует силу воли для развития инстинкта бойца, он начинает расти подобно растению, высаженному в плодородную почву». Он сошелся с племенем данакилов, выучил их язык, бросил работу, стал мусульманином, нырял за жемчугом, провозил оружие в Абиссинию и романтизировал преступников. «Только в аду каторжной тюрьмы, когда человек теряет всякую надежду эксплуатировать, порабощать и угнетать других ради собственного обогащения, его мысли обращаются к настоящему братству». Примерно в 1920 году Монфрей занялся перевозками контрабандного гашиш. Он писал, что вначале даже не знал точно, что такое гашиша. Он знал только две вещи – что его выращивали в Греции, и что он очень дорого стоил в Египте. Он получил свой первый груз в греческом порту Пирей через посредника-монаха и провез наркотик через Джибути и Суэц. Он понимал, в какой мир он вошел: «Теперь мне придется бороться против трусости, жадности, обмана – это будет неравная битва». Риск был очень высок. «Если мне не повезет, это будет означать конец всему. Конец морю и свежему ветру, конец свободной жизни, которую я так люблю. Тогда мне придется смириться с рабством какой-нибудь дрянной работы и стать домашним животным».

В этот период египетские бедняки – рабочие и крестьяне – ежегодно выкуривали от 20 до 25 тонн гашиша. Один грек, член банды, которой Монфрей доставил свой первый груз, сказал ему, что молодые господа в фесках считали гашиш слишком плебейским наркотиком, они предпочитали кокаин, который в этой стране быстро становился популярным. Монфрей скоро понял, что может ввозить из Индии чистый сок каннабиса (чарас), и который не входил в список контрабандных товаров. Именно его десятитонный груз из Бомбея в Джибути в 1923 году насторожил министерство внутренних дел и стал предвестником международного нелегального оборота индийской конопли. По мере продвижения мировых держав к запрету наркотиков, Монфрей понял, что перед ним открывается возможность использовать Абиссинию в качестве транзитного перевалочного пункта наркотиков, направлявшихся в Аравию, Египет и Судан, а также для перевозки грузов из Европы.

Полицейский информатор так описывал его в 1927 году: «около 45 лет, худощавого телосложения, длинные темные волосы, имеет склонность к искусству – хорошо пишет акварелью и играет на фортепьяно, немного говорит по-английски. Его жена – высокая плотная немка с взлохмаченными волосами, отлично владеет английским». В 1920-х годах в Дире-Дава он был владельцем четырех мельниц, макаронной фабрики и электростанции. На местных землях он выращивал гашиш и экспортировал его через Джибути в коробках из-под муки и макарон. Монфрей, имея лицензию фирмы «Мерк», заказывал в Германии морфин и кокаин и продавал их наркоперевозчикам. В 1927 году под давлением британского правительства, вдохновителем которого был Делевинь, германское министерство внутренних дел распорядилось аннулировать все лицензии Монфрея. Его деятельность была широко известна, но, как пожаловался в Аддис-Абебе английский министр, Монфрея почти невозможно привлечь к ответственности благодаря его хитроумным комбинациям и влиятельным друзьям. Наконец, в 1933 году он был выслан из Абиссинии. Во время вынужденного отдыха от незаконных операций, Монфрей написал свое элегантную книгу «Круиз гашиша» (1935), которая была рассказом очевидца и участника о способах транспортировки наркотиков. В Англии книга была переведена под названием «Гашиш». Благодаря экспансионистской политике и активной поддержке Муссолини, в 1936 году Монфрей возвращается в Абиссинию после ее аннексии Италией. Его презрение к европейским властям было неистребимо. Описывая в 1938 году хаотичную церемонию открытия площади Рембо в Джибути, он спрашивал: «Кто может утверждать, что призрак Рембо не просвистел, как ветер неповиновения, среди этих чиновных марионеток, которые служат фиглярству международной политики?» После того, как британские войска в 1941 году вновь привели к власти императора Хайле Селласие I (1892-1975), де Монфрея вместе с итальянскими военнопленными депортировали в Кению и заточили в тюрьму. В 1947 году он вернулся во Францию и поселился в местечке Андр-ан-Берр, где его замечали за возделыванием опийного мака. Среди его литературных трудов выделяется цикл романов под общим названием «Другая сторона приключений» (1953-1964).

Компании, подобные «Хоффманн-Ла Рош», и такие поставщики, как Монфрей, были типичными представителями наркодельцов 1920-х годов. По мнению сторонников запрещения наркотиков, именно они несли ответственность за новый наркотический кризис в ХХ столетии. Делевинь в 1934 году заявил, что проблема наркомании, по сути, является проблемой поставщиков. Он считал, что эффективными средствами борьбы с нелегальным оборотом наркотиков является упорядочение оптовой торговли и пресечение нелегальных перевозок. Оптовиков контролировал закон об опасных наркотических средствах, поэтому, по его словам, самой значимой причиной наркомании становились перевозчики. Во имя идеала всемирного запрещения немедицинского использования наркотиков, власти начали проводить в жизнь репрессивную политику, которая повлекла за собой совершенно противоположные результаты. Делевинь знал, что незаконная торговля наркотиками приносит огромные прибыли, за счет которой процветали наркодельцы.

«Настоятельная природа влечения к наркотику заставляет свои жертвы платить какие угодно деньги для того, чтобы приобрести его, а следовательно, прибыли, извлекаемые из крупномасштабных поставок, очень велики. Как и в работорговле или незаконной торговле спиртным, перспектива таких прибылей является величайшим стимулом. За последние двенадцать лет были разоблачены и уничтожены бесчисленные организации, обладавшие крупными финансовыми ресурсами, нанимавшие многих агентов и работавшие через многие каналы».

Несмотря на понимание этого, Делевинь не мог и подумать о том, чтобы отобрать деньги у наркодельцов путем отказа от запретительной политики. Он хотел полностью искоренить «привычку, уничтожавшую душу и тело». Когда в качестве доказательства огромного вреда, он приводил пример положения в Китае, Египте и США, он имел в виду вред, наносимый наркоторговцами. Он отказывался признать тот факт, что их прибыли были прямым следствием политики запретов.

Во время Первой мировой война, как и во время Прусских войн 1866 и 1870 годов, уровень потребления наркотиков увеличился. В 1918 году, незадолго до того, как Мери Бошелл приняла смертельную дозу веронала, она объяснила причину своей зависимости от морфина: работа медсестры, которую она выполняла во Франции, была такой тяжелой, что врачи давали медсестрам наркотик, чтобы они держались на ногах. Иначе медсестры не смогли бы справиться со своими обязанностями. Наркозависимость усугубляли эмоциональное напряжение и физическая нагрузка на полях сражений и в госпиталях. Некий англичанин писал в 1924 году о своем двоюродном брате, который стал наркоманом после лечения ранений, полученных в окопной войне. «Мой друг – лишь один из многих тысяч, кто сегодня своим маниакальным влечением создает сеть поставок, последствия которых будут ужасны». Но на наркоманию влияли не только ранения. Как предполагала леди Дороти Миллс, война вызывает эмоциональное разделение людей. «Половина из них невероятно добры, они работают, как рабы, носят старую одежду и ездят на автобусе. Вторая же половина предается большему разгулу, чем когда-либо прежде».

Развитию наркоторговли способствовало нарушение привычного жизненного уклада во время и после войны. В 1923 году бельгийский медицинский журналист отмечал, что неожиданным результатом мировой войны явилось широкое злоупотребления наркотиками в Европе. «До войны проблема наркотиков была почти неизвестна в Бельгии, однако в настоящее время торговцев наркотиками гораздо больше, чем когда бы то ни было, а число наркоманов постоянно возрастает. Некоторые относят эту ситуацию на счет большого количества иностранцев в стране – дипломатов, журналистов, шпионов, офицеров». Герлуф Зале (1873-1941), возглавлявший датскую делегацию на анти-опиумной конференции 1924-1925 года, призывал делегатов защитить молодежь от опасности, которая имела непосредственное отношение к экономическим и общественным последствиям катастрофы 1914 года. Вспоминается Алексей Львович Лужин из рассказа (1924) русского писателя и лептодермиста [30]30
  Собиратель бабочек, специалист по бабочкам.


[Закрыть]Владимира Набокова (1899-1977), высланного из Санкт-Петербурга и жившего в то время в Берлине. (Когда Набоков в первый раз принес свой рассказ в журнал, ему ответили, что не печатают историй о кокаинистах). Его герой был разорившимся буржуа, не имевшим известий о своей жене на протяжении пяти лет – с тех пор, как бежал из Советской России в 1919 году. После того, как Лужин пробовал работать батраком в Турции, комиссионером в Вене и маляром, он устраивается официантом в вагон-ресторан международного поезда Берлин-Париж. Его печаль и тревога за жену невыносимы без кокаина, В боковом кармане он всегда носит флакон с наркотиком.

«[Он] то и дело облизывался и потягивал носом. В баночке – хрустальный порошок фирмы Мерк. Он раскладывал ножи и вилки, вставлял в кольца нераспечатанные бутылки – и вдруг не выдержал. Растерянной, белой улыбкой окинул рыжего Макса, спускавшего плотные занавеси, и бросился через шаткий железный мостик в соседний вагон. Заперся в уборной. Осторожно рассчитывая толчки, высыпал холмик белого порошка на ноготь большого пальца, быстро и жадно приложил его к одной ноздре, – к другой, втянул, ударом языка слизал с ногтя искристую пыль, пожмурился от ее упругой горечи, – и вышел из уборной пьяный, бодрый, голова наливалась блаженным ледяным воздухом». [31]31
  Владимир Набоков. «Случайность» (1924). Впервые рассказ был опубликован в газете „Сегодня“ (Рига) 22 июня 1924 г.


[Закрыть]

Хотя начало войны 1914 года отложило ратификацию Гаагской конвенции, некоторые европейские державы в этот период, тем не менее, ужесточили контроль за оборотом наркотиков. В европейских странах появились законы, соответствующие британскому Закону о защите королевства и закону об опасных наркотических веществах. В Испании, например, в 1916 году продажа медицинских препаратов в аптеках была ограничена новыми постановлениями, были введены более строгие правила продажи эфира, кокаина и морфина. Ужесточились и наказания. Французские врачи Морис Куртуа-Сюффи (род. 1861) и Рене Жиру сообщили о пятидесяти трех осужденных за незаконное хранение кокаина в 1916 году и 212 – в 1921 году. По французским законам, принятым в 1922 году, всем лицам, виновным в пособничестве приему токсических веществ – путем предоставления помещений для приема наркотиков или их поставки – грозило тюремное заключение сроком от пяти до десяти лет.

Выражаясь словами одного французского обозревателя, «благодаря борющейся, великодушной и самонадеянной Америке додепрессионного периода, Америке, которая благородно подвергла себя испытанию «сухим законом», согласно Версальскому мирному договору, основные полномочия по гаагским соглашениям были переданы Лиге Наций. В 1919 году была учреждена Секция по социальным вопросам и поставкам опиума. Ее возглавила леди Рэчел Крауди (1884-1964) – грозная молодая чиновница, которая во время войны командовала службой добровольных медицинских сестер во Франции и Бельгии. В 1920 году Лига Наций образовала Консультативный комитет по опиуму и другим опасным наркотикам. В этом комитете Голландия, Великобритания, Франция, Индия, Япония, Китай, Сиам и Португалия имели постоянных представителей. Официальные лица и советники Лиги Наций стремились к тому, чтобы Гаагскую конвенцию ратифицировали другие государства. Первоначально, в 1912 году она была подписана двенадцатью державами, к 1921 году ее участницами стали тридцать восемь государств, а к 1934 – пятьдесят шесть. Лига Наций всячески уговаривала своих членов принять систему сертификатов, при которой правительство разрешает экспорт опасного наркотика со своей территории только при предъявлении экспортером лицензии торгового партнера. Такая лицензия должна была удостоверять, что страна-импортер действительно нуждается в данном наркотике. Попытки искоренить наркоманию в некоторых странах, входящих в Лигу Наций, выглядели неискренне. Британский дипломат в 1926 году записал: «Японское правительство в действительности не слишком заботят перевозки и поставки наркотиков – во всяком случае, его деятельность не соответствует стандартам министерства внутренних дел. Однако очень немногие правительства занимаются этим серьезно, кроме Соединенных Штатов, чье рвение иногда приводит в смущение. Вероятно, Япония считает свое участие в Консультативном комитете не высоким моральным долгом, а доказательством того, что она «повзрослела».

Вследствие своей изоляционистской политики Соединенные Штаты отказались присоединиться к Лиге Наций, но начиная с 1923 года, их наблюдатели присутствовали на заседаниях и участвовали в работе анти-наркотического Консультативного комитета. Такая ненормальная ситуация рассматривалась как признак доминирующего положения США в мире. Затрагивая тему декаданса, французский поэт Поль Валери (1871-1945) предсказывал, что Европа будет наказана за свою политику. Валери писал, что у нее отнимут вино, пиво и спиртные напитки. «Европа стремится к тому, чтобы ею управлял американский комитет.

На это нацелена вся ее политика. Мы не знаем, как освободиться от нашей истории, но нас лишат ее счастливые люди, не имеющие никакого или почти никакого исторического прошлого. Именно счастливые люди навяжут нам свою удачу», говорил он.

Хотя на заседаниях Лиги Наций США представлял епископ Брент, самым влиятельным американским делегатом по вопросам международной анти-наркотической политики в 1920-х годах был Стивен Портер (1869-1930). Он был адвокатом и с 1910 года представлял в Конгрессе Республиканскую партию от штата Пенсильвания. С 1919 года и до самой смерти Портер являлся председателем Комитета по внешней политике и весьма симпатизировал Китаю. В остальном он проповедовал изоляционизм и не доверял Лиге Наций, считая ее сверхдержавой. Британское посольство в Вашингтоне докладывало, что Портер питал крайне анти-британские настроения, особенно в отношении ограничений выращивания опиума, к которому он проявлял глубокий, почти фанатический интерес. Как и многие сторонники запретов, он сравнивал свои стремления с делом Линкольна и борцов за отмену рабства. В 1925 году он заявил в Женеве, что на протяжении полутора столетий над Соединенными Штатами нависало проклятие рабства. Чтобы избавиться от него, понадобилась великая война, которая чуть было не уничтожила республику. Опиум, по его словам, являлся всего лишь другой формой рабства. Виконт Сесиль Челвуд (1864-1958), который вел переговоры с Портером на Женевской анти-опиумной конференции 1924-1925 годов, назвал его типичным американским конгрессменом, вечно опасавшимся хитростей европейской дипломатии. Даже к Делевиню Портер относился с явной прохладой. Голландской делегации тоже не понравился этот представитель США. «Мистер Портер ни разу не соизволил объяснить свою точку зрения или даже ответить на возражения оппонентов».

На первом этапе конференции по проблемам опиума, которая открылась в Женеве 17 ноября 1924 года, рассматривалась только проблема курения опия. На первом этапе принимали участие только страны Дальнего Востока, а также государства, имеющие колонии на Дальнем Востоке, в которых было разрешено курение опиума. На втором этапе, начавшемся 19 января 1925 года, обсуждались проблемы производных опия и коки – в основном, героин и кокаин. Многие из тридцати шести делегатов стремились лишь к тому, чтобы произвести впечатление на читателей газет у себя на родине. И все же большинство участников согласились, что невозможно достигнуть полного запрещения наркотиков, пока отсутствует контроль за нелегальными поставками. Они пришли к выводу, что практика аукционов по продаже опиума частным (обычно китайским) подрядчикам должна быть прекращена. Вместо этого необходимо было ввести правительственные монополии и регистрацию курильщиков. Таким образом страны-участницы надеялись жестко регулировать потребление опиума. Лорд Сесиль Челвуд официально объявил, что на британских дальневосточных территориях курение опиума будет отменено. Однако он обусловил этот шаг действиями Китая против выращивания опийного мака, чтобы не было опасности ввоза наркотика из китайских провинций. Как только такие действия окажутся эффективными, курение опиума в британских колониях на Дальнем Востоке будет постепенно сокращаться в течение пятнадцати лет.

В январе 1925 года на втором этапе конференции, посвященной синтетическим наркотикам, курение опиума не входило в повестку дня. Однако Портер предложил, чтобы государства, в которых еще существовала эта традиция, снизили импорт наркотика для немедицинского употребления. Такое снижение должно было вводиться ежегодно, чтобы по истечении десяти лет курение опиума было ликвидировано. Предложение Портера встретило резкое возражение европейских держав. Журнал «Нью Стейтсмен» писал: «Американские власти заняли такую позицию отчасти вследствие незнания ситуации, отчасти благодаря своему пуританизму, который оправдывает и даже облагораживает такое незнание. Отчасти это происходит также потому, что США хотят найти «козла отпущения» за свою неспособность бороться с быстро растущим потреблением производных китайского опиума». Вызывающая поза американцев приводила в смущение. Возможно, они играли, чтобы угодить пуританским настроениям в Америке – продолжал журнал – но вероятнее всего, они действительно не знали, что существует разница между китайским и индийским опиумом и между жеванием опия и инъекциями героина. Эту точку зрения поддерживали все европейские делегации. В 1925 году старший представитель Голландии в Женеве охарактеризовал позицию США как «деструктивный идеализм». Голландское правительство считало американскую позицию неуместной, учитывая распространение наркомании среди собственных граждан. В 1926 году министр труда Нидерландов сказал по этому поводу, что американский народ может избавиться от этого глубоко укоренившегося порока, только подняв моральный уровень населения. Предложение США о всемирном запрещении героина и строгом контроле над выращиванием коки также было отвергнуто. (Боливийский делегат успешно возразил, что традиция жевать листья коки не вызывает ни зависимости, ни влечения, что характеризует все остальные виды наркомании). Когда Портеру не удалось преодолеть скептического прагматизма европейцев, американская делегация 6 февраля покинула конференцию. На следующий день уехали представители Китая. После демарша делегации США в американской прессе развернулась ожесточенная анти-британская кампания, журналисты приписывали поражение Портера имперской жадности Англии и ее желанию получать высокие прибыли от наркотиков. В действительности, индийский опиум был недостаточно чистым, чтобы из него можно было изготавливать героин. В Соединенных Штатах героин производили из контрабандного персидского, турецкого и китайского опиума или ввозили в готовом виде из Японии, Швейцарии и Германии. Как заметил в 1925 году лорд Оливер (1859-1943), недавний государственный секретарь по делам Индии, индийский опиум был пугалом «политиков, враждебно относившихся к Лиге Наций и Великобритании и желавших продемонстрировать тщетность стараний Лиги и неискренность нашей страны». Один британский дипломат сказал, что американские газеты печатают порочащие факты о малых странах – например, о выращивании коки в Боливии или опийного мака в Сербии – чтобы сосредоточить усилия на борьбе против Британии.

Несмотря на разногласия, на конференции была принята конвенция о том, что все договаривающиеся стороны берут на себя обязанность контролировать производство, продажу и транспортировку опасных наркотиков. Все подписавшие ее страны должны были ежегодно сообщать о количестве произведенных, потребленных и хранящихся наркотиков, а также ежеквартально подавать импортно-экспортные отчеты. Страны-участницы конвенции, таким образом, принимали на себя гарантии законности своей международной торговли наркотиками и обеспечивали намеченный маршрут грузов путем выдачи обязательных импортных сертификатов и экспортных лицензий. В Лиге Наций для проверки необходимых статистических данных был учрежден постоянный Центральный совет. Председательствовавший на Женевской конференции представитель Дании назвал ее самой трудной в истории Лиги Наций. Во всяком случае, это была самая длительная и сложная конференция. За семьдесят дней заседаний было размножено и передано делегациям более двух миллионов листов различных документов. Тот же датский представитель заявил, что проблема наркотиков теперь стала теперь рутинной работой Лиги Наций и не может быть скрыта от общественности. Принятая конвенция стала действовать с 1928 года, а к 1932 году, согласно статистике, количество наркотиков, легально произведенных фармацевтическими фабриками, впервые приблизилось к официально потребляемому количеству. Западноевропейские фармацевтические фабрики перестали быть основными производителями для незаконного оборота наркотиков. Мировой объем официально производимого морфина упал с 46 106 кг в 1928 году до 25 656 кг в 1923 году, а кокаина – с 7810 кг в 1928 году до 3973 кг в 1932.

Уход делегации США с Женевской конференции и последующий отказ Портера от участия Америки в выработке анти-наркотической политики лишили Соединенные Штаты господствующего положения, которые предшественники Портера добились, начиная с 1909 года. Это беспокоило его соотечественников, таких как полковник Артур Вудс (1870-1942), бывшего комиссара полиции Нью-Йорка, сменившего Элизабет Райт на посту Консультативного анти-опийного комитета. Вудс считал, что потреблению опиума и листьев коки придавалось слишком большое значение. Он говорил, что эта практика – будь она вредной или нет – была внутренним делом и традицией индийцев, китайцев и боливийцев, а следовательно не являлась международной проблемой. Американский журналист и социальный работник Джон Пальмер Грэвит (1868-1954), который также сожалел о демарше делегации США, призывал в 1927 году восстановить позиции «дяди Сэма», которые принадлежало ему по праву – во главе войны против наркотиков. Как и Вудс, он полагал, что возможность для этого лежала в понимании того, что курение опиума было относительно мелкой и незначительной проблемой по сравнению с колоссальным наплывом синтетических наркотиков, который захлестывал весь мир, в том числе Индию и Китай. Он считал, что основной поток наркосодержащих веществ идет из фармакологических лабораторий западных стран, преимущественно из Германии и Швейцарии. Однако официальное мнение Британии выражалось в том, что изменения к лучшему вряд ли возможны, пока Портер диктует правительству США анти-опийную политику. Соединенные Штаты не участвовали в Женевской конвенции до самой кончины Портера в 1930 году.

Некоторые европейские державы не желали налагать экспортно-импортные ограничения, которые они были обязаны ввести. Французы игнорировали их, пока не вмешался Аристид Бриан (1862-1932), лауреат Нобелевской премии мира 1926 года. Во время критического периода 1925 года Бриан был министром иностранных дел. Он снова занимал этот пост с 1926 по 1932 год. Согласно истории, которую Делевинь услышал в Женеве, Бриан, будучи представителем Франции в Лиге Наций и узнав о положении дел у себя на родине, решительно заявил, что этому необходимо положить конец. Франция, которая очень нерешительно вводила контроль за оборотом наркотиков, в конце 20-х годов стала энергично претворять его в жизнь. Швейцария также запоздала с выполнением своих международных обязательств. Вину за задержку ратификации Гаагской конвенции швейцарцы возложили на круги, лоббирующие интересы фармацевтических компаний. Британский дипломат в 1925 году писал: