Текст книги "Смех дьявола"

Автор книги: Режин Дефорж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– У них были повязки.

– Весьма много заинтересованных людей просочилось во Французские Внутренние Силы, генерал это знает. Будут предприняты меры, чтобы восстановить общественный порядок и наказать виновных.

– Я не знаю, очень ли это заинтересованные люди, как вы выражаетесь, которые просочились в ряды освободителей Парижа, но я могу заверить, что в большинстве зрители, присутствовавшие при стрижке моей сестры и других девушек, получали от этого большое удовольствие и находили нормальным, что их наказывают таким образом.

– Гнев тебе всегда очень идет, моя милая…

– О!

– Прости меня. Что с ней стало потом?

– Ее отправили на зимний велодром.

– Она там в хорошей компании, там все «сливки»: Саша Гитри, Мари Марке… Не беспокойся больше, мы вытащим ее оттуда. Боже мой! Я должен тебя оставить. Генерал уже, наверное, ждет меня. Я позвоню тебе завтра. Будь умницей, жди звонка.

Он вышел, на ходу застегивая брюки.

– Франсуа!

– Да? – откликнулся он, вернувшись.

– Я счастлива, что снова увидела тебя.

Он поднял ее и прижал к себе, обнимая с нежностью, всегда удивлявшей ее.

Задумчиво слушала она, как удаляются шаги этого мужчины, возле которого она чувствовала себя то вполне защищенной, то, напротив, в большой опасности. Не расположенная к анализу, она пыталась обнаружить причины этих противоречивых чувств. «Он меня пугает. Я дура, почему я боюсь, он никогда не сделал мне ничего, что оправдывало бы это чувство… А если я боюсь, как бы он не разлюбил меня, как бы не бросил?… Да, конечно, я боюсь этого, но чувствую, что здесь другое… Это почти физическое… Я дрожу от страха, когда он говорит мне «мой ангел»… однако моя привязанность так велика, что я последовала бы за ним повсюду… Но он?.. Он говорил мне, что любит меня, но каждый раз, когда мы видимся, он бросается на меня, даже не потрудившись сказать мне что-нибудь другое, кроме: «иди сюда… я хочу тебя…» Я должна честно признаться, что это меня возбуждает, но мне нравятся «ласки души», как говорил Рафаэль Маль, цитируя Бальзака… Странно, но у него прямо дар какой-то вызывать у меня гнев… Вот и сейчас по поводу Пьеро и Франсуазы… Как будто подсознательно я считаю его виновным в том, что случилось с ними… Я не понимаю… может быть, потому что это человек, поведение, слова и отношения которого двусмысленны, и я подозреваю таких людей в том, что они ответственны за войну… Я хорошо знаю, что это нелепо… Камилла знала бы наверняка… Как мне ее не хватает… Почти такое же чувство потери, утраты, как после смерти мамы… Когда я думаю, что предала ее, что хотела отнять у нее мужа!.. Прости меня, Камилла… Есть столько вещей, о которых я тебе не сказала… Которых ты мне не сказала тоже… И теперь это кончено… кончено… О, довольно слез!.. Это не дает ничего… ничего».

Леа яростно стала расправлять свое платье, но безуспешно. «Ах, эти военные ткани!» Хорош у нее будет вид, когда она пройдет мимо дежурного! В конце концов надо же решиться и оставить этот склад ковров. Она приоткрыла дверь, посмотрела по сторонам, потом, обретя уверенность, проскользнула до лестницы, по которой спустилась с самым достойным видом. Входная зала была полна молодых людей, военных и ФВС, смотревших на эту красивую девушку в измятом платье и с растрепанными волосами, завидуя тому, кто привел ее в такое состояние. Она прошла, вздернув подбородок, как будто не слыша восторженных присвистываний, которые приветствовали ее выход, но, оказавшись на улице, припустилась бегом, красная от стыда и ошалевшая от ярости.

На Университетской улице Шарль встретил ее громкими криками.

– Как, ты еще не лег?

– Папа здесь! Папа здесь!

Ребенок хотел затащить ее в гостиную.

– Подожди, мне надо переодеться.

– Нет, пойдем.

– Сейчас, дорогой.

– Папа, папа! Это Леа, она не хочет заходить!

В раме двери показался высокий и худой силуэт Лорана.

Она обняла его. Какой у него усталый вид!

– Подожди меня, я пойду сменю платье.

Затем появилась Лаура.

– Наконец-то ты! Мое платье!.. Во что ты его превратила?

– Извини меня, я упала.

– Упала?..

Сконфузившись, Леа скрылась в своей комнате.

Когда Леа вошла в гостиную, тетя Альбертина посмотрела на нее сурово.

– Ты знаешь, что мне не нравится, когда ты выходишь по вечерам, не предупреждая нас.

– Извини меня, я встречалась с Франсуа Тавернье по поводу Франсуазы. Он займется этим. Я видела генерала де Голля, – добавила она, чтобы сменить тему.

– Как он выглядит?

Леа рассказала об этой краткой встрече, избегая точного описания ее обстоятельств…

Мадемуазель де Монплейне поднялась.

– Месье д'Аржила, ваша комната готова.

– Спасибо, мадемуазель, спасибо за все.

– Пустяки. Спокойной ночи всем.

Лаура подошла к сестре и прошептала:

– Надеюсь, что это оправдывает ущерб, иначе я не простила бы тебе испорченного платья.

Покрасневшие щеки Леа послужили ей ответом.

– Спокойной ночи, я иду спать. Я устала разыгрывать няньку. Доброй ночи. Лоран, спите спокойно. Пошли, Шарль, тебе пора ложиться.

– Нет, я хочу остаться с папой.

Лоран поднял мальчугана, который прижался к нему.

– Папа, защищай меня.

– Я всегда буду защищать тебя, но уже поздно, тебе надо ложиться спать. Я приду пожелать тебе спокойной ночи.

– Леа тоже.

– Разумеется, Леа тоже.

– Пошли, шагайте, непослушное войско.

– Спасибо, Лаура, спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Оставшись одни, они долго молчали, куря американские сигареты. Лоран встал и подошел к открытому окну. Не оборачиваясь, он попросил:

– Расскажи мне, как была убита Камилла…

24

– Мадемуазель Альбертина, вас к телефону.

– Спасибо, Эстелла.

– Алло… Да, это я… Здравствуйте, месье… Разумеется, я согласна принять свою племянницу и поручиться за нее… Когда?.. В течение дня!.. Как вас отблагодарить, месье Тавернье?.. Отпустить Леа пообедать с вами? Мне кажется, это будет трудно в день возвращения ее сестры… Вы хотите, чтобы я ее позвала? Она спит еще, она провела часть ночи в разговоре с месье д’Аржила… Хорошо… Я ей передам, что вы позвоните сегодня вечером.

Альбертина де Монплейне положила трубку и в раздумье отправилась в свою комнату. Она села в старое вольтеровское кресло, особенно любимое ею. Ее сердце колотилось. Ее руки, став влажными, впились в подлокотники. Понемногу радость от предстоящей встречи с Франсуазой угасла, уступив место нарастающей грусти. Как будут вести себя жители дома, торговцы квартала, их друзья, увидев ту, которая, как все знали, обстрижена за то, что была любовницей немца? Всю свою жизнь она провела в согласии с обществом, теперь же чувствовала себя отщепенкой. Уже в последние месяцы оккупации от нее не скрывали неприятных суждений о немецком «женихе» Франсуазы и о поведении Лауры. Лиза, более общительная, от этого очень страдала и даже отказалась от своего еженедельного бриджа.

Альбертина упрекала себя за недостаточную твердость по отношению к дочерям Изабеллы, за которых после смерти их родителей чувствовала себя ответственной. Она сознавала, что полностью побеждена событиями и столь различными, но одинаково упрямыми характерами своих племянниц. «Я не была на высоте моей задачи, я не смогла уберечь этих детей. Что сказала бы их мать?.. Что станет с бедной Франсуазой после этого испытания?.. Отто, конечно, погиб… Мать-одиночка – вот слово, которое бросят ей в лицо, если не что-нибудь похуже… И этот миленький маленький ангел!.. О, Боже мой, сжалься над нами… Дай Франсуазе силу преодолеть свое горе и свой позор… Прости меня, ты доверил мне дело, с которым я не справилась… Прости меня, Господи».

Альбертина плакала, обхватив голову руками. Погрузившись в свое горе, она не слышала, как открылась дверь.

– Милая тетушка, что с тобой?

Присев около старой девы, Леа попыталась раздвинуть руки, покрытые коричневыми пятнышками.

– Тетя Альбертина, успокойся, прошу тебя.

Наконец пальцы разжались. Перед искаженным горем лицом этой женщины, внешне холодной и умевшей не обнаруживать своих чувств, Леа прониклась жалостью и сомнением. Как? Даже она, такая сильная, такая сдержанная, такая спокойная?.. Целый мир детских очевидностей уходил прочь, оставляя ее беззащитной. При виде горящего Монтийяка в ней что-то умерло, замкнуло ее в отчаянии, оставив ей только силу, чтобы оберегать сына Камиллы и выжить. В эту ночь она отдала всю свою энергию, чтобы утешить Лорана. Но можно ли утешить, если сама безутешна? И вот теперь! Какие найти слова, чтобы вернуть мужество этой любимой женщине? Камилла сумела бы. Но слова нашла сама Альбертина.

– Поднимись, дорогая… Я старая дура… Минута усталости… Я не имею права жаловаться, другие страдали гораздо больше меня.

Она тщательно вытерла глаза и добавила:

– Звонил месье Тавернье. Франсуаза должна быть здесь после полудня.

– Поэтому ты плакала?

– И да, и нет. Пойми меня правильно, я очень рада ее возвращению, однако все же немного беспокоюсь.

– Мне он ничего не передавал?

– Он хотел пригласить тебя на обед, я сказала, что сегодня это невозможно.

– Но почему ты так ответила?

Альбертина поднялась, сурово взглянув на Леа.

– Твоя сестра нуждается в общей поддержке, и я подумала, что было бы лучше, если бы ты была здесь.

Леа опустила голову, почувствовав навалившуюся усталость.

– Так или иначе, он позвонит тебе сегодня вечером… Не говори о моих переживаниях Лизе, это причинило бы ей боль. Ты знаешь, это прямая и простая натура. Еще больше, чем я, она потрясена всем происходящим, и это не проходит без вреда для ее здоровья. Обещаешь мне это?

Леа обняла свою тётю.

– Конечно, обещаю. Можно попросить у тебя совета?

– Конечно, дитя мое. О чем идет речь?

– Видишь ли…

Она запнулась. Зачем, в самом деле, говорить об этом, когда все так перепуталось в ее сознании.

– Что ты замолчала?.. Об этом трудно говорить?

– Я решила пойти в Красный Крест.

– В Красный…

Скажи Леа «я хочу» вместо «я решила», и она, может быть, не кинулась бы сломя голову в эту авантюру. Но Леа, приняв определенное решение, не могла уже отступить, гордость мешала ей.

– Ты все слышала: я решила записаться в Красный Крест.

– Но ты не сестра милосердия! – воскликнула мадемуазель де Монплейне.

– Я запишусь не как сестра милосердия, а как водитель.

– Но почему такое намерение, когда ты нужна нам всем? А Монтийяк? Ты подумала о Монтийяке?

– Монтийяк разрушен!

– Его можно восстановить!

– На какие деньги? У нас нет средств!

– Нотариусы…

– Имение заложено, черт возьми!..

– Леа!

– О! Прошу тебя! Время светских разговоров прошло, кончилось, как и Монтийяк.

– Подумай о своих сестрах, о Шарле, любящем тебя, как свою мать.

– Мои сестры прекрасно обойдутся без меня. Посмотри на Лауру, это деловая женщина. Что же касается Шарля, то у него есть отец.

– Когда ты так решила? Почему?

– Когда? Я не знаю… Может быть, этой ночью, видя горе Лорана, вспоминая о смерти Камиллы, тетушки Бернадетты, Сидони, Рауля Лефевра, Пьеро и стольких других. Я хочу находиться в войсках генерала Леклерка, хочу вместе с ними войти в Германию, я хотела бы быть мужчиной, чтобы держать автомат и сражаться… Я хотела бы иметь возможность убить сотни их…

– Замолчи, моя девочка, ты сошла с ума.

Леа была вне себя, лицо покраснело и исказилось, глаза сверкали от ненависти, рот был перекошен.

– Может быть, но я хочу видеть, как они страдают, я хочу присутствовать при их поражении, хочу видеть, как они бегут по дорогам под бомбами, видеть их развороченные животы, вырванные глаза, видеть их сожженных детей… Я хочу видеть их города разрушенными, их поля опустошенными, их дома разграбленными… Особенно я хочу видеть их униженными, как они унижали нас, хочу видеть их покорными, какими были мы, хочу видеть, как они ползают на коленях… я хочу, чтобы они погибли…

Ее крики донеслись до Лорана, который в изумлении слушал ужасные слова этой прекрасной девушки.

Нервный криз продолжался недолго.

– Ах!

Пощечина прервала словесный поток. Леа смотрела на Лорана в изумлении: она никогда не подумала бы, что он способен ударить женщину.

– Осторожно, ей, кажется, дурно, – воскликнула Альбертина.

Лоран бросился к ней, но Леа уже выпрямилась.

– Ничего, все в порядке.

– Извини меня…

– Ничего. На твоем месте я поступила бы так же, – сказала Леа, отвернувшись к окну.

– А вы знаете, месье д'Аржила, что Леа только что сказала мне?

– Нет.

– Что она вступает в Красный Крест.

Лоран подошел к Леа и заставил ее повернуться.

– Это правда?

Сколько тревоги в его голосе!

– Да.

Он привлек ее к себе и очень крепко обнял.

– Ты, наверное, права, после всего этого…

Альбертина де Монплейне вышла, пожав плечами.

Оставшись одни, Лоран и Леа долго молчали.

Он подошел к ней и нежно взял за подбородок. Она упрямо пыталась сопротивляться.

– Почему?

О, этот взгляд брошенного ребенка! Как ему хотелось бы изгнать из ее памяти все ужасы, населившие ее, вернуть ей ту беззаботность, которая была частью ее привлекательности. Но он сам был слишком скован горем, чтобы оказать достаточную помощь. Он догадывался, что решение записаться в Красный Крест было вызвано только ее растерянностью перед лицом будущего, казавшегося ей темным и трудным.

– Почему? – повторил он.

– Потому что я хочу умереть.

При других обстоятельствах он разразился бы смехом от такой юношеской горячности, но сейчас…

– Не говори глупостей, перед тобой еще целая жизнь…

– Ты рассуждаешь, как мои тетушки!

– Я тебе говорю о здравом смысле…

– Говоришь о здравом смысле!.. Ты сам-то знаешь, что такое здравый смысл? Я – нет. С самого начала войны я не видела вокруг себя ничего, что напоминало бы о здравом смысле, скорее все было сплошной бессмыслицей. Разве здравый смысл толкает толпу на расправу или на гнусный спектакль, где несчастных стригут?

– Я согласен с тобой, что мы в царстве бессмыслицы, но не присоединяйся к ней, принимая решения, столь непохожие на тебя. Подумай, через несколько месяцев война закончится, все нужно будет восстанавливать, надо будет жить, как до войны.

– А ты сможешь жить, как до войны? После того, как они убили Камиллу?

Судорога боли мгновенно исказила лицо Лорана.

– Это необходимо. Я должен думать о Шарле.

– У тебя есть Шарль! А у меня ничего.

– У тебя есть Монтийяк.

– Я не хочу больше слышать о Монтийяке, там было слишком много смертей. Я ненавижу это место… Я больше никогда туда не вернусь.

– Как ты изменилась со вчерашнего дня… А я думал, что ты счастлива встречей с Франсуа Тавернье. Это тот мужчина, который тебе нужен.

– Франсуа Тавернье думает только о…

– Какой мужчина не подумал бы об этом же, увидев тебя.

– Но не ты!

Картины их единственной ночи в тулузском подвале всплыли в памяти с ясностью, заставившей их покраснеть.

– Он любит тебя, Камилла говорила мне это. Она считала, что ты его тоже любишь.

– Она ошибалась.

– Камилла редко ошибалась.

– Не говори больше о ней. Она мертва… Мертва… Как Монтийяк… Оставь меня, Лоран. Пожалуйста, оставь меня.

Он вышел и осторожно прикрыл дверь.

Леа схватилась за голову обеими руками, открыв рот для долгого молчаливого крика, звучавшего в ней и заставлявшего ее дрожать. Она рухнула на колени перед вольтеровским креслом, кусая старую обивку сиденья, и бормотала прерывающимся голосом:

– Мне плохо… я не могу больше… они надвигаются на меня отовсюду… Они хотят увести меня с собой… Нет! нет!.. Неправда то, что я говорила Лорану, я не хочу умирать!.. Но они… каждую ночь они зовут меня… они пытаются напасть на меня… Я чувствую их ледяные руки, с которых капает кровь… О, эти пальцы!.. Мне страшно!.. И этот запах горелого мяса, это обугливающееся тело, продолжающее двигаться, эти крики!.. О, Сара! Твое изуродованное лицо… Мне кажется, что ты разговариваешь со мной из ада… Сидони… В твоем голосе словно мед твоих конфет. Я не перестаю видеть твое старое изувеченное тело… Сжалься… замолчи… Рауль… О, хоть ты добр… Я чувствую, ты хочешь, чтобы я жила… Ты унес с собой наши бедные знаки любви… Тетушка Бернадетта, прошу тебя… не кричи так… ах!.. Эти языки огня, окружающие тебя! Ах!.. Рафаэль… Уходите все… пощадите! Они жгут и меня тоже… Простите, тетушка Бернадетта, простите… Мама!.. Защити меня… прогони их… они хотят, чтобы я шла с ними… Мама, попроси Пьеро оставить меня… я же не виновата, что не была убита вместе с ним… А теперь здесь Сифлетта… месье и мадам Дебре… и отец Террибль… и малыши из Орлеана со своей матерью… и… о! нет… этот человек!., этот мужчина, которого я убила… На помощь!.. Мама… он хватает меня… Папа… не позволяй ему делать это… эта кровь, вся эта кровь… Как же их много!..

– Леа! Леа, успокойтесь… Это кончилось… Позовите врача, быстро!

Франсуа Тавернье поднял свою подругу и отнес ее в комнату, в то время как Лоран д’Аржила пытался вызвать врача.

– Позовите доктора Проста из военного министерства, это друг, скажите ему, чтобы ехал немедленно.

Франсуа без церемоний выставил мадемуазель де Монплейне и Лауру. В страшном беспокойстве смотрел он на женщину, которую любил. Она была без сознания, но тело ее временами содрогалось от сильных конвульсий. Он лег на нее и нежно заговорил:

– Сердечко мое… не бойся… моя нежная… моя прекрасная… Я здесь… Я помогу тебе… моя маленькая…

Ласковый голос, кажется, успокоил ее. Он воспользовался этим, чтобы раздеть ее. Он был взволнован красотой этого тела, одновременно сильного и хрупкого, обладание которым каждый раз изумляло его. Даже сейчас, в приступе болезни, она оставалась волнующей и желанной. Надо обязательно увезти ее из Парижа, чтобы она вновь обрела равновесие. Но, Боже мой, где же Прост?

– Д'Аржила!

Лоран толкнул приоткрытую дверь.

– Да.

– Вы связались с доктором Простом?

– Он едет. Как она?

– Немного успокоилась. Со вчерашнего дня случилось что-нибудь особенное?

– Не знаю. Она рассказала мне, при каких обстоятельствах умерла моя жена…

– Извините меня, старина, я хотел вам сказать, как я… Я очень любил вашу жену, я ее очень уважал.

– Благодарю вас. Позже мы поговорим об этом.

Они услышали голоса.

– Сюда, доктор, входите, пожалуйста.

В комнату вошел человек в форме с погонами капитана, не очень высокий, но с плечами борца и бычьей шеей. Он направился к Тавернье.

– Что случилось?

– Твои парижские коллеги не отвечают, и я подумал о тебе.

– Ты заболел?

– Нет, не я, эта девушка.

– Очень мила.

– Оставь свои шуточки. Сейчас не время.

– Хорошо. Где я могу вымыть руки?

– Пожалуйста, доктор, сюда, – сказала Альбертина, показывая на дверь ванной комнаты.

– Перестаньте все время ходить, у меня от вас болит сердце, месье Тавернье.

– Извините меня, мадемуазель, но я беспокоюсь. Он осматривает ее уже целый час.

– Не час, дорогой месье, а десять минут.

– Десять минут, один час – все равно это слишком долго.

Гостиная была похожа на приемную зубного врача. Лаура держала на коленях ребенка Франсуазы. Лоран держал на руках Шарля, ребенок не переставал повторять слабым голосом, все более и более встревоженно:

– Она не умрет, скажи?.. Она не умрет?

Лиза обмахивалась носовым платком, намокшим от слез, и бормотала:

– Дева Мария, смилуйся над нами.

Что касается Альбертины, она держалась очень прямо, закрыв глаза. По движению ее губ угадывалось, что она молилась. Наконец дверь открылась, и капитан знаком позвал ее, но Франсуа, чуть не сбив с ног старушку, первым вошел в комнату.

– Месье Тавернье!

Он не слушал ее и устремился к изголовью Леа, которая, казалось, спала.

Успокоившись, он выпрямился и повернулся к Просту.

– Итак?

Врач пренебрег его вопросом и обратился к Альбертине:

– Она подвержена обморокам?

– Нет, насколько я знаю. Это моя племянница, доктор, но она живет у меня только два месяца.

– Когда она была ребенком, вы знали о таких недомоганиях у нее?

– Нет, месье. О, нет… После смерти своего жениха она не приходила в сознание несколько дней.

– Сколько?

– Я уже не помню – два или три.

– При осмотре я обнаружил, что она была дважды ранена в голову. Это не вызвало никаких последствий?

– Нет, по-моему.

– У нее часто бывают головные боли?

– Редко, но очень сильные, так что ей приходится лежать пластом.

– Но все это в прошлом, – проворчал Франсуа Тавернье, – что с ней теперь?

– Поверхностная кома.

– Что?

– Она находится в поверхностной коме.

– Что это значит?

– Это значит, что она без сознания, но не полностью, то есть она реагирует на некоторые раздражители, некоторые боли. Мадемуазель не нужно удивляться, если она станет стонать и метаться. Ее сознание отчасти работает.

– Что надо делать?

– Ничего.

– Как ничего?

– Да, ничего. Надо ждать.

– Сколько времени?

– Не знаю… Два дня… Четыре дня… Неделю или больше, это зависит…

– Зависит от чего? – спросил Франсуа.

– От природы или от Бога, если хочешь.

– Мне наплевать на Бога, а ты… Ты – жалкий лекаришка, неспособный даже вылечить ее.

– Не ори так. Ей нужен покой. Мое предписание – чтобы ты исчез.

– Месье, я вас умоляю…

– Простите нас, мадемуазель. Вы меня поняли? Нельзя сделать ничего другого, как только ждать. Регулярно давайте ей пить, попробуйте заставить ее проглотить немного бульона и следите за температурой. У вас есть домашний доктор?

– Да, но мы не знаем, что с ним произошло.

– Я зайду завтра, раз нет никого из моих коллег. Мне хотелось бы, чтобы кто-то постоянно дежурил при ней. Вам также необходима сиделка.

– Не нужно беспокоиться, доктор. Нас здесь достаточно много, мы будем сменять друг друга.

– Отлично. Ты идешь, Тавернье?

– Нет, еще немного побуду здесь. Я увижусь с тобой позднее.

– Не забудь, что у нас встреча с прессой через час.

– Мне там нечего делать.

– Скажи это генералу… До свидания, мадемуазель, не беспокойтесь, она – крепкая девушка и обязательно поправится.

– Да услышит вас Господь, доктор.