Текст книги "Смех дьявола"
Автор книги: Режин Дефорж
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
7
Морис Фьо и его банда были в ярости, узнав о побеге Камиллы из больницы Сен-Жана. Отец Дельмас знал, что полиция и гестапо сумели проникнуть в некоторые группы, что было не очень трудно: молодые партизаны были часто столь же легкомысленны, сколь и доверчивы. Достаточно было лишнего стакана вина, девицы, перед которой им хотелось разыграть из себя героя, благожелательного слова о Сопротивлении или генерале де Голле, видимости искреннего дружелюбия, чтобы во время банальной беседы собрать сведения, позволяющие Дозе или Роберу Франку произвести аресты. Говорили даже, что человек Гран-Клемана проник в коммандос, набранные Аристидом. Руководителям повсюду мерещились предатели. Из Лондона приходили приказы о казнях. До сих пор опытный руководитель ГВО удачно избегал всех капканов, но английский агент твердо решил покончить с ним и теми, кто работал на него. Один из его помощников, Андре Базилио, уже был убит 22 мая. Надо было действовать быстро, так как Гран-Клеман знал о возвращении Аристида.
Накануне казни Базилио британский агент столкнулся в Бордо нос к носу с Андре Ноэлем, бывшим бойцом в его сети, перешедшим к врагу под влиянием теорий Дозе. Был отдан приказ казнить Гран-Клемана и Ноэля, но сделать это не удалось: оба уехали в Париж. Со своей стороны Дозе обыскал город в поисках руководителя подполья, но тоже безуспешно.
Отец Дельмас и Аристид знали о скорой высадке. Английский офицер получил в апреле приказ прослушивать в 19 часов 1-го, 2-го, 15-го и 16-го числа каждого месяца французскую передачу Би-Би-Си, потому что в эти дни могли быть переданы сообщения о высадке. Все должно было быть на местах на этот случай и подготовлено без шума и втайне. Но так не получилось. С начала года более или менее крупные вооруженные группы не переставали беспокоить оккупантов: саботаж, нападения на часовых, побеги из тюрем и тому подобное. Это привело немцев и полицейских в состояние непрерывного напряжения, ставя под угрозу и безопасность аквитанских маки.
И в этой атмосфере ожидания и тревоги письмо Матиаса Файяра, адресованное доминиканцу, пришло в главный штаб Аристида в Бле-Сен-Люсе. На ферме среди болот устья Гаронны возникло замешательство: как он узнал об этом месте, которое все считали надежным? Ничего не удалось узнать от «курьера» – дурачка, роль которого выполнял сынишка одного местного рыбака, заключенного в форт «А» за распространение подпольных газет задолго до возвращения Аристида. Для большей надежности дурачка задержали.
Содержание письма было очень тревожным. По словам Матиаса, Морис Фьо знал точное расположение большинства лагерей партизан к востоку от Бордо, число людей в них, состояние вооружения и имена руководителей. По причинам, известным ему одному, он не сообщил эти сведения ни в гестапо, ни в полицию.
– Как Файяр узнал все это? – воскликнул Аристид.
– Вот что он пишет:
«Вы знаете, отец мой, что я держу Фьо под наблюдением, чтобы лучше обезопасить Леа. Я спрятался на чердаке дома в Буска, где он живет. Его комната прямо подо мной. Сквозь потолок из тонких досок, приложив ухо, можно все услышать. Так я подслушал вчера его разговор с двумя телохранителями. Некоторые его слова позволяют мне думать, что он скоро попытается продать эти сведения шефу гестапо, не давая их своим товарищам-полицейским, «которые завладели бы куклой», как он выражается. Я хотел было убить его, но с чердака это сделать невозможно, а потом подумал, что если мне это не удастся, он и его люди уничтожат меня и тогда никто не сможет предупредить вас и защитить Леа. Действуйте быстро, надо помешать ему заговорить. Я охотно взялся бы за это, но он не доверяет мне, не позволяет к себе приблизиться. Это письмо с моей подписью – доказательство, что я не лгу и что я не хочу завлечь вас в ловушку. Если вы хотите встретиться со мной, дайте мне об этом знать через моих родителей в Монтийяке или в «Жирном каплуне». Спросите Рене, помощника повара. Он знает, где найти меня, и передаст мне письмо в течение дня. Я хочу уточнить, что делаю это не ради Сопротивления, а чтобы помочь Леа. С почтением. Матиас Файяр».
– Это глупая история, – сказал Лансло. – Я совершенно не верю этому паршивцу.
– Что вы об этом думаете, отец мой? – спросил Аристид.
– Он пишет правду.
– Как это проверить?
– Мы арестовали вчера в Кастийон-ля-Батайе молодого человека, подозреваемого в двойной игре. Когда я его допрашивал, он ответил мне со смехом, что мы обречены, что полиция отлично осведомлена о местонахождении маки и скоро перейдет в наступление. В этот момент за мной пришел радист, чтобы расшифровать срочное сообщение из Лондона. Когда я возвратился, он был мертв.
– Мертв?
– Да. Наши парни начали бить его. Но один из них как будто хотел их остановить, угрожая им оружием. Мне не удалось узнать подробности. Так или иначе, раздался выстрел, и он был убит на месте.
– Уж не жалеете ли вы его?
– Смерть человека – всегда несчастье.
– Конечно, но это война. На войне убивают и умирают. Иногда приходится убивать человека, чтобы таким образом спасти десятки или сотни других.
– Это говорят во время каждой войны, чтобы оправдать ее. Я видел столько погубленных под этим предлогом в Испании…
– Возможно, отец мой, но у нас нет выбора. Высадка союзников близка. Мы не можем рисковать, лишая наших маки защиты от атак и уничтожения. Надо уничтожить этого Мориса Фьо, его телохранителей и Матиаса Файяра.
– Но почему Матиаса?
– Я не разделяю вашего доверия к нему.
– А я знаю его с детства, его любовь к моей племяннице заставила его сделать много глупостей…
– Вы называете глупостями работу на гестапо и полицию? – прервал его Лансло.
– Я думаю, нам надо проголосовать, – включился в разговор Деде ле Баск, до этого молчавший.
– Согласен, – ответил Аристид. – Кто за казнь этого человека?
Все руки поднялись, кроме руки Адриана Дельмаса.
– Вопрос решен. Лансло, направьте людей по их следам. Пусть они выяснят их местопребывание и сообщат об этом. Нужно, чтобы не позднее, чем через двое суток мы знали их привычки, их адреса и слабые места их охраны. Вы поняли?
– Так точно, шеф. Вы должны будете отправиться в Жар-де-Бурдийяс, что в Ландах Бюссака, и находиться там, пока эти мерзавцы не будут уничтожены.
– Возможно. Я решу позднее. Думаю, здесь я тоже не очень рискую. Наши люди есть в Сен-Сьере, в Монтандре, в Сен-Совене, в Сент-Андре-де-Кюбзаке и в Буре. Главный штаб надежно защищен. Отец мой, я хотел поговорить с вами наедине.
Аристид казался еще моложе и меньше ростом рядом с внушительным, хотя и похудевшим, Адрианом Дельмасом.
– Как чувствует себя мадам д'Аржила?
– Гораздо лучше.
– Я очень рад этому. Вам удалось сделать что-нибудь для ее отправки в Лозанну?
– Пока нет. Много уезжавших арестовано, и организовать проезд через весь юг Франции для больной женщины непростое дело.
– Я связался с Лондоном, чтобы попросить самолет, мне ответили, что сейчас это слишком рискованно. Однако если то, что пишет Файяр, правда, она и ваша племянница не могут оставаться в Моризесе. Можно было бы переправить их к маки Люза около Аркашона.
– Я предпочел бы, чтобы они остались в секторах Даниэля Фо и лейтенанта Венсена. Леа хорошо знает округу и в случае осложнений сумеет найти укрытие. К тому же именно в Ла-Реоле я жду связи со Швейцарией.
– Как хотите. Но в этом случае я хотел бы, чтобы они были ближе к Лоретте.
– Согласен. Я займусь их перемещением с завтрашнего утра. Это Троицын день, будем надеяться, что свет Господень снизойдет на нас.
– Свидание в понедельник здесь, в 18 часов, чтобы окончательно решить, как мы уничтожим Фьо и его прихвостней. Отец мой, могу я сказать еще кое-что?
– Говорите.
– Вам надо побывать у врача, у вас утомленный вид.
– Потом посмотрим, – ответил Адриан с легкой улыбкой.
На следующий день отец Дельмас отслужил мессу в церкви Шапель-де-Лоретт в присутствии большинства партизан разных убеждений, а также группы Кутюра. Послушать мессу пришли Камилла и Леа. Шарль был оставлен на попечение мамаши Фо, готовившей для всех с помощью Сифлетты свою знаменитую баранину с фасолью, славящуюся у голодной молодежи. Мадам Карнело, ферма которой, возвышаясь над Лореттой, служила наблюдательным пунктом и складом оружия, готовила жареную рыбу.
Вокруг строений с толстыми стенами были вырыты траншеи с ячейками для стрелков. За чердачными окнами установили пулеметы. Другие были укрыты за стеной, которая окружала колодец у дома семьи Фо.
После убийства капитана Леви гестаповцами Тулузы, многие молодые люди вступили в ряды Сопротивления. Полковник Бек-Герэн, сменивший Леви, продолжил начатую работу и обучал обращению с оружием вновь пришедших – уклонившихся от принудительных работ крестьян, рабочих и студентов.
Выходя после мессы, Леа с наслаждением втянула воздух, почуяв аромат баранины с фасолью, одного из ее любимых блюд.
– О, как я проголодалась, – воскликнула она, без церемоний потирая свой живот.
– Я тоже, – откликнулась Камилла, в лице которой теперь прибавилось немного красок.
Леа посмотрела на нее с радостным удивлением.
– Я уже несколько лет не слышала от тебя, что ты голодна.
– Мне кажется, что я вновь родилась. Молитва просветлила меня и придала мне сил. Здесь я чувствую себя в безопасности.
Как на поляне в Ландах, несмотря на жаркое солнце этого полдня Троицы, Леа вздрогнула.
– Смотри, кто идет.
– Рауль!.. Жан!..
Оба брата обняли свою подругу с легким замешательством, которое она развеяла, обняв их со счастливым смехом. Жан не смог удержаться от крика.
– О! Прости меня, я забыла… Тебе не очень больно? Ты сильно страдаешь? Это серьезно?
– Нет, но это еще болезненно.
– Жану очень повезло. Еще чуть-чуть, и он получил бы пулю прямо в сердце. Камилла, мы безумно рады видеть, что вам стало лучше. Как дела у Шарля?
– Он здесь со мной.
Продолжая разговор, они пришли во двор к Фо, где стояли столы и скамьи. На них уже сидели партизаны, с нетерпением ожидавшие начала трапезы. Они уступили место двум молодым женщинам, но Леа предпочла сесть в тени липы с братьями Лефеврами. Камилла поместилась рядом с Шарлем, тарелка которого была уже наполнена.
Обед прошел очень весело и был вполне оценен гостями. Сменившиеся часовые смогли в свою очередь отведать то, что великодушно оставили им их товарищи. Чтобы дополнить небольшие порции баранины с фасолью, мадам Фо подала двойные порции пастиса и пирог, который удался ей, так же как и ее знаменитая баранина. Когда стали убирать со стола, Леа поднялась и убежала в ригу, увлекая за собой Рауля.
– Обними меня.
– Но… Жан?
– Молчи. Он ранен… Обними меня.
Они опустились на сено и на некоторое время забыли обо всем на свете, отдались во власть наслаждения, получаемого от удовлетворения своей плоти.
Вечером партизаны возвратились в свои лагеря, а отец Дельмас отправился в Бордо на мотоцикле, реквизированном в лангонском гараже.
Необычно теплая ночь конца мая 1944 года словно принадлежала священнику, ведшему свою машину по холмам, покрытым виноградниками. Было по-летнему душно. Прекрасная погода для винограда, но губительная для других культур, жестоко страдавших от недостатка воды. Несколько зарниц заронили надежду на дождь, но гроза прошла мимо.
Проезжая через лесок у подножия холма, Адриан Дельмас был одурманен сильным запахом мха и мяты, и холодной сыростью подлеска. Его во время прогулок всегда поражала суровость и неприступность этих мест с лесистыми ложбинами, закрытыми от неба и солнца, ощетинившимся враждебным кустарником, предательскими корнями, ямами со стоячей водой, населенной ползучей нечистью. Эти места, по контрасту с равниной казавшиеся еще более дикими, вызывали короткий приступ дурноты. Даже в разгар лета не возникало желания отдохнуть под этой негостеприимной сенью. Он не помнил, чтобы когда-нибудь останавливался здесь. Но сегодня вечером его душа и сердце были в гармонии с угрюмой болотистой местностью.
Адриан остановился. В тепле машины было что-то живое, так что он мгновение помедлил прислонять мотоцикл к дереву. Он раздвинул ветки, лианы плюща и проник в зеленый мрак. Его ноги, вырываясь из торфа, чавкали, как губки. Небольшой поваленный дуб преградил ему дорогу. Адриан рухнул на подгнивший пень, не находя больше сил бороться с отчаянием, охватившим его. С тех пор, как вера в Бога внезапно оставила его тем утром, в Испании, когда он оказался перед этими молодыми людьми, еще почти мальчиками, которых расстреливали, ни одна слеза не упала из его горящих глаз. Сколько ночей провел он без сна, призывая на помощь Бога, в которого больше не верил и которому, однако, молился каждый день, пытаясь привычными словами вернуть очарование веры?! Однажды он открылся одному своему другу-испанцу, тоже доминиканцу, тот посмотрел на него с глубокой жалостью и обнял.
– Я от души жалею тебя, но ничем не могу помочь. Я переживаю такую же драму, и это так мучает меня, что я думал о самоубийстве… Только мысль о горе моей матери удержала меня.
Они расстались в глубокой печали. Позже Адриан Дельмас никогда больше не говорил об этом, пытаясь активной деятельностью избыть свою беду. Но тщетно. Страдание было так велико, что он страстно призывал смерть. Может быть, теперь настал момент пойти ей навстречу.
Смерть других всегда казалась ему невыносимой, даже смерть предателей и убийц. Однако он принял в этой влажной тьме ужасное решение: он постарается убить Мориса Фьо, чтобы предотвратить его донос на маки. Приняв это страшное решение, он, священник, который перед войной боролся против смертной казни, испытал чувство давно забытого умиротворения.
Адриан разработал план: у матери Фьо он узнает его адрес. Фьо не будет опасаться его, к тому же он обрадуется возможности арестовать руководителя Сопротивления, до сих пор ускользавшего от немецкой и французской полиции. После убийства Адриан не успеет скрыться, и один из охранников прикончит его.
Успокоившись, он покинул лесок.
На следующий день Адриан Дельмас добровольно взялся казнить Мориса Фьо. Те, кто знал о его сане, смотрели на него с изумлением, потом с ужасом и тщетно пытались его разубедить. Он требовал для себя права казнить, говоря, что только он один сможет приблизиться к жертве и убить ее с наименьшим риском. Так как этого было мало, чтобы убедить их, он напомнил о своем звании в секретных войсках и приказы из Лондона. Они отступились, исполненные сожаления и боли. Он добился отсрочки казни Матиаса Файяра, который, однако, все время находился под строгим наблюдением.
Одно препятствие задержало роковую встречу: вечером 30 мая Фьо уехал из Бордо в Париж. По словам его матери, он должен был вернуться самое позднее 6 июня. Что он делал в столице? Присутствовал на митинге Дарнана, чтобы удостоверить свое рвение?
8
«Филемон требует шесть бутылок сотерна».
Аристид подскочил на стуле, чуть не сорвав вилку приемника, с которым возился несколько минут, пытаясь услышать Би-Би-Си во время своего шестичасового сеанса обязательного прослушивания. Было шесть часов вечера 2 июня 1944 года.
«Повторяю: «Филемон требует шесть бутылок сотерна».
Сомнений не было. Это сообщение «А», посланное в его район, информирующее о немедленной высадке, с приказом привести в боевую готовность группы Сопротивления. Вечером Аристид собрал свой главный штаб: Лансло, Франсуа и Жакелин, Дани и Марсель. В три часа он собрал руководителей групп по адресу: улица Гинемер, 27 в Кодеране, пригороде Бордо.
На следующий день они прибыли на встречу. Аристид принял их по очереди и каждому дал точные инструкции.
Сначала Капделон, ответственный за железнодорожников, получил приказ выводить из строя локомотивы, стрелки, сигнализацию, пути на протяжении двухсот километров; Пьер Ролан из группы, в порту Бордо получил задание разрушить электрические линии, проложенные к минам, которые немцы установили на набережных. Анри Месме доложил, что Леон из Ланд имеет пятьсот человек, готовых к бою, но только половина из них вооружена; офицер подпольного руководства успокоил его: он ожидал трех выбросов парашютов за два дня. Никаких проблем такого рода у капитана Дюшеза из аркашонской группы не было, его люди были хорошо вооружены и натренированы в использовании тяжелого оружия: пулеметов, минометов и базук. Трое представителей групп Лежа, Андерноса, Фактюра и Ареса располагали каждый бойцами числом от семидесяти до ста, неплохо вооруженными; после волны арестов в группе из Мериньяка осталось только около двадцати человек, которых Пьер Шатане готов был предоставить в распоряжение руководства; их задачей было нарушение телефонной связи. Шефы групп из Ла-Реоля, Бегля, Пессака, Лермона, Бордо-Сент-Огюстена и Блея были тут же. Группы вольных стрелков Деде ле Баска с волнением ожидали начала боевых действий. Задача заключалась в наибольшем замедлении продвижения германских войск, расположенных на юго-западе, к месту высадки, когда оно будет известно.
Все покинули Кодеран полные радужных надежд. Они с нетерпением ждали начала боевых действий После четырех лет оккупации эти несколько дней ожидания, казались очень долгими этим горсткам людей, не пожелавших принять поражение.
Леа, закончив свой короткий туалет, выплеснула на двор воду из тазика.
– Эй, осторожно!..
Она словно окаменела.
– Что случилось с вами, отчего вы вдруг превратились в соляной столп?
Раскат смеха вывел ее из оцепенения. Тазик упал, теряя осколки голубой эмали.
– Франсуа!
Этот глухой и дикий крик оглушил Тавернье. Леа прыгнула на него, он поймал ее в полете.
Она была тут… полная жизни… горячая… пахнущая плохим мылом и вишней, это была только ее особенность. Он вдыхал этот аромат шумно, как животное, кусал Леа, ерошил ей волосы, хватал губами ее язык и губы… Она без стыда терлась об него, испуская стоны, обостряющие его желание… Он оттолкнул ее, готовый на игру, пожирая голодным взглядом… А! Потаскуха! Как ему ее не хватало! Воспоминания о ее теле долгими ночами приводили его в невероятное возбуждение, смущая болезненными эрекциями. Мысли о невыносимой девчонке доводили его до неистовства, чем не раз пользовались молодые британки и проститутки Лондона.
Желание насилия овладело им… без ласк, без подготовки… взять ее… здесь, на этом дворе фермы под насмешливыми и завистливыми взглядами партизан, делавших вид. что они заняты своими автоматами.
Один из них уронил свои патроны. Покраснев, он собрал их и удалился. Его товарищи последовали за ним.
На пороге фермы Сифлетта, упершись руками в бока, смотрела на пару с одобрительной улыбкой. Бесспорно, эти двое были созданы друг для друга! Нужен был именно такой весельчак с ухватками браконьера, чтобы смирить эту красивую и бесстыдную девушку, одновременно невинную и опытную в любви. Хорошо, что она скоро уедет в Швейцарию вместе с хрупкой мадам д'Аржила, не то парни перебили бы друг друга из-за нее.
– Эй, голубки! Это не место, чтобы играть в любовь, здесь хватит маленьких тихих уголков. Эй, эй!.. Вы слышите меня?..
– Извините меня, мадам, – сказал Франсуа Тавернье, опомнившись.
– Не надо извинений. Будь я здоровым самцом рядом с такой телочкой, я поступила бы так же…. но даже я не стояла бы посреди двора, а быстренько отправилась бы ворковать в верхнюю сушильню для табака, туда, где лежит скошенное вчера сено.
– Спасибо, мадам, за это любезное разъяснение… Леа, вы ее знаете, эту сушильню для табака?
– Знаю.
Сифлетта смотрела, как они удалялись бегом по каменистой дороге.
Пятьсот метров, которые отделяли ферму от сушильни, показались им бесконечными. В спешке они спотыкались, чуть не падали, ругаясь и смеясь. Одной рукой Франсуа обнимал Леа за талию, в другой держал сумку и винтовку.
Ржавый висячий замок красовался на двери. Пользуясь стволом своей винтовки, как рычагом, он сорвал замок.
Стойкий запах сухого табака и свежескошенной травы хлынул на них, окончательно распалив их чувства. Он бросил сумку и оружие, сорвал с себя куртку и толкнул Леа в сено. Они упали вместе, борясь в поисках тела друг друга, в нетерпении соединиться. Они сделали это без радости, в яростном отчаянии, вырывавшем из их груди крики. Потом жгучий восторг затопил их, поднимая, как мощная волна, которая увлекла их на простор, прежде чем отбросить назад, разметавшихся и ненасытных на деревенском ложе.
– Раздевайся.
Не спуская с нее глаз, он стащил с себя одежду. Голый, он пошел припереть дверь своей винтовкой. Теперь он хотел, чтобы больше ничего им не мешало. Он хотел вволю насладиться ее прекрасным телом.
Когда великий голод, истомивший ее, был наконец утолен, уже давно миновал полдень. Они не произнесли никаких слов, кроме слов любви, таких банальных от вечного повторения. Раздались удары в дверь. Быстрым движением он схватил свою винтовку.
– Что такое?
– Командир, это я, Фино. Мне сказали, что вы здесь.
Тавернье положил винтовку и начал одеваться.
– В чем дело?
– Командир, нам надо отправляться, если вы не хотите пропустить свой самолет.
– Который час?
– Четыре часа.
– Черт возьми! Вы не могли придти раньше?
– Но, командир, никто не знал, где вы!
Леа, по-прежнему нагая, смотрела на Франсуа.
– Ты уходишь?
– Я воспользовался командировкой в этот район, чтобы отыскать тебя. В Монтийяке никто не знал или не хотел мне сказать, где ты. К счастью, я вспомнил о мадам Лафуркад и ее сыновьях. Максим позвонил по телефону, и… я нашел тебя.
– Ты уже уходишь?
– Да, но я вернусь.
– Командир!
– Иду!
– Франсуа!..
– Тише, малышка… не кричи, не плачь. Все будет хорошо, война скоро закончится.
– Но… у нас не было времени поговорить о нас!
– Я знаю, сердце мое, мы побеседуем позже.
Он поднял ее и держал, прижимая к себе, такую хрупкую в своей наготе.
– Обними меня…
– Командир!
Когда он отстранился от нее, привкус соли остался на его губах. Он не мог разобрать, чьи это были слезы, его или ее.
Подталкивая своего шофера, он преодолел подъем до двора фермы, где его ждал старый черный «мерседес», в который он прыгнул. Машина тронулась. Франсуа обернулся. На ступеньках крыльца молодая женщина, похожая на Камиллу д'Аржила, держа за руку маленького мальчика, махала ему рукой.
Ночью Франсуа Тавернье поднялся на борт самолета британской армии, взявшего курс на Лондон.
Когда Леа вернулась из табачной сушильни, Камилла нежно ее обняла и сказала только:
– Тебе повезло.
Они вернулись на ферму, держась за руки.
В конечном счете Леа была создана для этой подпольной жизни, лишенной комфорта, даже если время от времени она жаловалась на грубость обстановки и на тесноту. Камилла, наоборот, никогда не жаловалась, но начинала страдать от этой грубой жизни. И кроме того, она опасалась нападения на их лагерь. Здоровье ее улучшилось, но иногда она была так слаба, что с трудом передвигалась. Ее поддерживали вера в Бога и мысль о своем муже.
И вот в ночь с пятого на шестое июня было получено сообщение «В», которого так ждали Аристид и его люди, одно из трехсот, отправленных в эту ночь французским подпольным руководством своим офицерам: «Роза за ухом», что означало высадку союзников в Нормандии и мобилизацию всех сил французского Сопротивления.
Тотчас были начаты намеченные операции: на заре оружие, терпеливо хранившееся на ригах, в табачных сушильнях, винных подвалах, в пещерах, было быстро распределено; подземные кабели, связывающие главный штаб фон дер Шевальри, командующего 1-й армии, расквартированной в Бордо, с базой в Мериньяке и солдатскими казармами, а позже и соединяющие Люфтваффе с артиллерией Шюта, были перерезаны. В депо пессакского вокзала Пьер Шатане и его люди взорвали девять локомотивов, на несколько часов задержав отправление трех тысяч немецких солдат на нормандский фронт; они нарушили также сообщение на линии Лакано – Сен-Луи. Со своей стороны, бойцы из группы Жоржа подорвали железнодорожные пути между Ле Пюи и Лонзаком, железнодорожный мост между Монтандром и Шатр Тресаком, обрезали телефонные кабели германской армии в Суже, взорвали восемь опор 150 000-вольтной линии около Ишу и три – 120 000-вольтной в Буаре. В то же время железнодорожники Фернана Шмальца, задетые «конкуренцией» группы Жоржа, поставили рекорд и отправили Аристиду отчет о сорока восьми часах операций: «Пущен под откос поезд с немецкими солдатами около Понса. Взорван железнодорожный мост близ Флеака. Немецкий воинский эшелон потерпел крушение, столкнувшись с составом из цистерн с бензином около Бордо. Последняя диверсия вызвала гигантский пожар на линии и повлекла большие жертвы среди немцев, в частности, погибли капитан и сержант. Взорванный 33-тонный подъемный кран рухнул на паровоз, что прервало сообщение на линии.
Кран и паровоз вышли из строя. Железнодорожная линия разрушена в Сулаке…» Группа из Аркашона под руководством майора де Люза и капитана Дюшеза подорвала две опоры высоковольтной передачи, лишив электроэнергии южную часть железнодорожной сети, также были перерезаны телефонный и телеграфный кабели водолечебной станции, изолировав ее от остального мира; Деде ле Баск и Леон из Ланд непрерывно совершали вылазки против немецких колонн, которые по обходным путям пытались выйти на нормандские пляжи.
Вечером 6 июня на ферме Карнело люди слушали, несмотря на сильное глушение, голос, который в течение четырех лет поддерживал честь Франции:.
«Великая битва началась!
После стольких боев, гнева, боли наконец нанесен решающий удар, удар, которого так ждали. Это, конечно, французская битва, это битва за Францию.
…Священный долг сынов Франции, где бы они ни были, кто бы они ни были, – сражаться всеми средствами, которыми они располагают. Речь идет об уничтожении врага, топчущего и оскверняющего Родину, врага ненавистного и бесчестного.
Враг сделает все, чтобы уйти от своей судьбы. Он будет яростно цепляться за нашу землю как можно дольше. Но солнечный свет заставляет зверя отступать…
…Для нации, которая сражается с путами на ногах и руках против угнетателя, вооруженного до зубов, строгий порядок в бою зависит от нескольких условий…»
Собравшиеся не расслышали трех условий, до них дошел только конец речи генерала де Голля:
«Битва за Францию началась. У нации, у империи, у армии есть теперь только одна общая воля, одна общая надежда. Над морем нашей крови и наших слез теперь поднимается солнце нашего величия».
И когда зазвучала «Марсельеза», совершенно естественно все поднялись. Некоторые плакали, не пытаясь скрыть своих слез. Потом, после обращения одного из членов верховного командования экспедиционных союзнических сил к населению, проживающему в зоне высадки, Жак Дюшен взял слово в передаче «Французы обращаются к французам».
«Это не случайно, друзья мои, что вы не слышите этим вечером «Сегодня, на 227-й день вторжения…» и «1444-й-день борьбы французского народа за свое освобождение». Понадобилось 1444 дня, чтобы это освобождение началось. Но этих двух привычных фраз вы не услышите больше никогда».
Все приветствовали аплодисментами слова «больше никогда». Еще немного терпения, и больше никогда они не испытают страха, им не понадобится скрываться. Еще несколько дней, несколько недель, и они смогут вернуться к себе, пройти по дороге к винограднику, к заводу, конторе или просто к своему дому. Через месяц или два вернутся пленные, может быть, как раз ко времени сбора винограда… Этой ночью на ферме Антуана Карнело всем снились прекрасные сны.
Ничто не предвещало нападения немцев.
Погода была хмурой и облачной в это послеполуденное время 9 июня. Леа и Шарль со смехом спускались из леса, проголодавшись после долгой прогулки за дикой земляникой. Они нашли с дюжину едва созревших ягод, которые разделили поровну. Малыш обожал Леа. Она вела себя с ним так, как если бы он был ее младшим братом, и во время игр сама превращалась в ребенка. Они решили позавтракать на траве, но выяснилось, что закуска мадам Фо была давно съедена. Поэтому они и возвращались раньше намеченного срока, надеясь найти на ферме остатки обеда.
Они уже чувствовали запах неизменной баранины с фасолью, который даже любящей поесть Леа начал надоедать. Вдруг автоматная очередь заставила их замереть на месте.
– Они забавляются, – сказал мальчик с серьезным видом знающего человека.
– Я не думаю. Подожди, оставайся на месте… не двигайся. Я посмотрю.
– Нет, я иду вместе с тобой.
Еще очередь, потом еще.
– Это на ферме!.. Обещай мне не двигаться, я пойду искать твою мать.
Она бегом преодолела склон и замерла за большим вишневым деревом… В сотне метров на пшеничном поле виднелись серо-зеленые шлемы немецких солдат. Полицейские, узнаваемые по их мундирам цвета морской волны и черным каскам, следовали за ними. Один из них поднялся с криком, потом упал, давя своим телом нежные колоски… С фермы раздавалась частая стрельба. Со второго этажа пулеметы Даниэля Фо и его товарищей свинцом поливали поле… Люди падали, но появлялись другие. Из окна первого этажа стреляла Камилла, вооруженная винтовкой… Шарль!.. Шарль… где ты?.. Он ничем не рискует, он с Леа… Партизаны пробежали перед деревом, Леа устремилась за ними. Укрывшись на опушке леса, они установили несколько гранатометов, направив их на врага…
– Леа! Леа!
– Черт, малыш!
Шарль, напуганный шумом и криками, мчится сквозь деревья. Леа устремляется за ним… Яростная стрельба продолжается…
– Шарль….Шарль…
Он не слышит… Он прыгает, как олененок… Остановись… Прошу тебя, остановись… Он огибает угол стены… скрывается из вида… Господи, защити его!..
– Мама! Мама!
– Шарль…
Этот животный крик издает Камилла… Она бросает винтовку и бежит. Сифлетта старается удержать ее… Она отбивается, кричит… Вдруг полная тишина… Ребенок стоит во дворе… Леа огибает угол… Кто-то прижимает ее к земле… На пороге фермы появляется Камилла… она бежит, протягивая руки, к ребенку, который стремится к ней… как они красивы… они все ближе друг к другу… это похоже на балет… Шарль поворачивается на месте. Красный цветок распускается на его белой рубашечке, руки медленно разрывают воздух, он покачнулся… одна из его тряпочных тапок слетает с ноги, из открытого рта не вылетает ни звука… Но Камилла хорошо видит, что он ее зовет… Не бойся, я здесь… Мама здесь, маленький… Осторожно! Ты падаешь… О, мой дорогой, ты ушибся?.. У тебя идет кровь!.. Но ничего… Ах!.. Я тебя больше не вижу… Что-то горячее течет по моему лбу… по моим губам… что-то соленое… Где ты?.. А, ты здесь!.. Зачем ты лежишь на земле?.. Ты упал. Ты не ушибся?.. Мама позаботится о тебе… Какой ты смелый!.. Ты не плачешь. Подожди, я подниму тебя… Как ты тяжел… Я еще слаба, видишь ли. Я позову Леа… Она поможет мне…
Леа понимает по губам Камиллы, что она произносит ее имя… Она бьется, чтобы ответить на молчаливый призыв… Жан Лефевр изо всех сил удерживает ее…