Текст книги "Смех дьявола"

Автор книги: Режин Дефорж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– И ты не донес на него?!

– Не в моих правилах выдавать людей.

– Тогда ты не должен быть в чести у своих патронов.

– Хватит! – резко оборвала ее Камилла. – Вы сведете счеты потом. Сейчас важно успеть уйти до их прихода. Вы уверены, Руфь, и вы, Бернадетта, что не хотите отправиться с нами?

– Совершенно уверена, моя маленькая Камилла. Я хочу быть здесь, вдруг я понадоблюсь Люсьену или моему брату. К тому же я слишком стара, чтобы скитаться по дорогам и спать под открытым небом. Вы должны оставить нам Шарля, мы позаботимся о нем.

– Я очень вам благодарна, но будет лучше, если я забегу его с собой.

– Я пойду к родителям, чтобы они не увидели, как вы уезжаете. Через пятнадцать минут встречаемся в Монтонуаре, где я оставил машину.

Матиас вышел через кухню.

Две молодые женщины и ребенок, наскоро перекусив, вышли в ночь, напоследок обнявшись с Руфью и Бернадеттой Бушардо.

Около двадцати минут они ждали Матиаса, укрывшись за черной машиной.

– Он не придет. Говорю тебе, он не придет!

– Нет, придет. Тихо! Слушай!.. Кто-то идет по дороге.

Камилла, пригнувшись около автомобиля, прижимала к себе своего малыша.

Было так темно, что силуэт человека был едва различим.

– Леа, это я.

– Долго же ты!

– Я едва смог утихомирить родителей, они не хотели меня отпускать. Пришлось сбежать. Садитесь быстрее.

Шарль прижимал к себе старого плюшевого медвежонка Леа. Он со смехом забрался в машину. Только он находил происходящее забавным.

Никогда улочки маленького Сен-Макера не казались им такими узкими и темными. Голубоватого света маскировочных фар не хватало для ориентировки. Наконец они добрались до дома мясника. Матиас выключил мотор. Ни огонька, ни звука… Угнетающее молчание черной ночи, которая, казалось, никогда не кончится… Все затаили дыхание, насторожившись, даже Шарль, уткнувшийся лицом в шею своей матери. Щелчок заставил Леа вздрогнуть. Матиас приготовил свой пистолет.

– Лучше тебе пойти посмотреть, – прошептал он.

Леа ловко выбралась из машины и постучала в дверь; после пятого удара отозвался глухой голос:

– Что такое?

– Это я, Леа.

– Кто?

– Леа Дельмас.

За открывшейся дверью стояла жена мясника в ночной рубашке, с электрическим фонариком в руке.

– Заходите скорее, милая. Вы меня напугали, я подумала, не случилось ли что-нибудь с Альбером.

– Его нет дома?..

– Нет, он в Сен-Жан де Бленьяке… Но с кем вы приехали?

– С гестапо… Я с Камиллой д'Аржила и ее сыном. Нас привез сюда Матиас Файяр.

– Матиас Файяр?.. Здесь?.. Мы пропали!

Втолкнув в прихожую Камиллу и Шарля, Матиас запер дверь.

– Не бойтесь ничего, Мирей. Если бы я хотел выдать вас, то сделал бы это давно. Я только хочу попросить у Альбера и его товарищей спрятать их. Потом я найду другое решение.

– Я не верю. Всем известно, что ты работаешь с ними.

– Мне наплевать, что вы знаете. Речь не обо мне, а о них. Если надо убедить Альбера и других, пусть возьмут моих родителей в заложники.

– Каков подонок! – с презрением процедила Мирей.

Матиас пожал плечами.

– Мне все равно, что вы думаете обо мне. Важно, чтобы гестапо не арестовало их. Если Альберу нужно связаться со мной, пусть оставит записку в «Золотом Льве» в Лангоне. Я явлюсь, куда он скажет. А теперь мне нужно уезжать.

Когда он приблизился к Леа, она отвернулась. Только в Камилле шевельнулась жалость при виде его мучений.

– Спасибо, Матиас.

Три женщины оставались неподвижными у входа на кухню, пока шум мотора не затих. На стуле у погасшей плиты заснул маленький Шарль, не выпуская из рук свою игрушку.

Было три часа утра, когда Альбер вернулся с места приема парашютистов вместе с жандармом Рири, владельцем гаража Дюпейроном и путейцем Казновом. У всех четверых на плечах висели автоматы.

– Леа… мадам Камилла., что происходит?

– Их разыскивает гестапо, – сказала Мирей.

Мужчины замерли.

– Это еще не все, – продолжала Мирей. – Сидони убита, сам Файяр привез их сюда, чтобы ты их спрятал.

– Мразь, – проворчал владелец гаража.

– Нам будет работенка, – пробормотал жандарм.

– Мне не верится, – задумчиво произнес мясник.

– Он сказал, что если ему не верят, пусть возьмут в заложники его родителей, – сказала Мирей.

Камилла почувствовала, что должна вмешаться.

– Я уверена, что он никого не выдаст.

– Вполне возможно, мадам Камилла, но нельзя допускать никакого риска. Я думаю, моя добрая Мирей, что нужно будет уйти к маки.

– И не думай об этом! А торговля? А малыш, если он захочет к нам присоединиться, если мы ему понадобимся? Уходи, если хочешь, я же останусь.

– Но Ми…

– Не настаивай, это решено.

– Тогда я останусь тоже.

Супруга бросилась мяснику на шею, он прижал ее к себе, пытаясь скрыть волнение.

– Э! Скажи, ты видишь меня забивающим быка матушки Лекюйе?

Все улыбнулись.

– А что делать с ними? – спросил жандарм, указывая на Камиллу и Леа.

Альбер увлек своих товарищей в другой угол кухни. Они шептались несколько минут. Рири и Дюпейрон вышли.

– Когда они вернутся, если все будет хорошо, мы уйдем. Сейчас мы проводим вас к надежным друзьям, где вы останетесь на несколько дней. А потом посмотрим. Многое зависит от того, что мне скажет Матиас, когда я его увижу.

Он повернулся к жене.

– Мирей, приготовь корзину со всем необходимым.

– Не стоит трудиться, у нас есть все, что нужно, – сказала Камилла.

– Оставьте, оставьте. Вы не знаете, сколько времени вам придется скрываться.

Владелец гаража вернулся.

– Можно идти. Все спокойно. Рири на стреме.

– Хорошо, пошли. Мирей, не беспокойся, если я не вернусь до конца ночи… Я беру маленькую корзинку, Казнов возьмет большую. Ну прощайтесь.

Грузовичок не отличался комфортабельностью и отчаянно трясся на дорожных ухабах.

– Далеко еще? – проворчала Леа.

– Не очень, немного не доезжая до Вилландро. Район спокойный. Там в маки свои ребята. Ваш дядюшка их хорошо знает.

– Вы думаете, нам долго придется там оставаться?

– Пока не знаю. Это будет ясно, когда я увижу Матиаса. Подъезжаем.

Быстро миновав низкие строения, они остановились перед домом, стоящим немного в стороне от дороги. Залаяла собака. Из двери вышел человек с ружьем.

– Это ты, Альбер? – тихо спросил он.

– Да, я привез наших женщин, их преследует гестапо.

– Ты мог бы меня предупредить.

– Это было невозможно. Сейчас у тебя есть место?

– Тебе повезло, англичане ушли прошлой ночью. Это надолго?

– Пока не знаю.

– Женщины и парнишка, – пробурчал человек с ружьем, – мне это не нравится. С этими паршивыми бабами всегда неприятности.

– Очень любезно! – произнесла Леа сквозь зубы.

– Не обращайте внимания, – сказал Альбер. – Дядюшка Леон все время ворчит, но нет в Ландах лучшего стрелка и более смелого сердца.

– Пойдемте в дом. Соседи – все наши люди, но сейчас паршивая овца легко попадает в стадо.

Комната, в которую они вошли, была длинная, с низким потолком и с утрамбованным земляным полом. Три большие высокие кровати за выцветшими занавесками, сундуки, широкий стол, заваленный всякой всячиной, разрозненные стулья, плита, черная от долгого употребления, камин внушительных размеров с неизбежными снарядными гильзами последней войны, старый каменный желоб, над которым висели пожелтевшие календари со следами мух, составляли обстановку. С потолка спускалась керосиновая лампа, на ферме еще не было электричества.

Вид этой убогой комнаты заставил обеих молодых женщин остановиться на пороге.

– Я не ждал новых гостей так рано и не успел приготовить постели, – сказал Леон, вытаскивая одеяла из одного сундука.

– Другой комнаты нет? – тихо спросила Леа у Альбера.

– Нет, – откликнулся хозяин, у которого был хороший слух. – Другой комнаты нет. Это все, что я могу вам предложить, любезная дамочка. Идите, помогите мне приготовить постели. Вы увидите: они хороши, из настоящего утиного пуха. Забравшись на них, не захотите вылезать.

Одеяла были жесткие, но приятно пахли травой.

– Все удобства за домом, там много места, – добавил хозяин с лукавым видом.

– А где умываться?

– Снаружи есть умывальник, и колодец недалеко.

Выражение лица Леа было, вероятно, забавным, потому что Камилла фыркнула.

– Увидишь, нам будет очень хорошо. Позволь помочь тебе.

Шарль не проснулся даже тогда, когда мать раздела его и положила в постель.

2

Давно уже Камилла и Леа не спали так крепко. Даже мальчонка, обычно просыпавшийся первым, еще спал, несмотря на позднее утро. Свет, проходя через красные занавески, становился розовым и мягким. Дверь, должно быть, была открыта. До них доносились успокаивающие шумы фермы: кудахтанье кур, скрип колодезной цепи и удары ведра о бревна, воркование горлиц, отдаленное ржание, голос ребенка, зовущего свою мать. Казалось, ничто не может нарушить эту мирную жизнь. Кто-то вошел в комнату и подбросил угля в печь. Вскоре почувствовался аромат настоящего кофе. Камилла и Леа, как на призыв, дружно отодвинули свои занавески. При виде двух всклокоченных голов Леон издал ворчание, похожее на смех.

– Ну вот и хорошо, милые. Нелегко вас оттуда вытащить, пожалуй, это возможно только с помощью чистого колумбийского.

Леа бросилась, чуть не упав с кровати, о высоте которой забыла, и схватила чашку, протянутую Леоном. Она поднесла ее к носу, жадно втягивая чудесный аромат.

– Я положил два куска сахара. Надеюсь, что не слишком много.

– Два куска! Ты слышишь, Камилла!

– Слышу, – произнесла она, подходя, такая гибкая в своей длинной ночной рубашке, придававшей ей вид пансионерки.

Леон протянул ей чашку.

– Откуда у вас все это?

– Англичане оставили мне пакет кофе. И это еще не все. Из сундука, который, должно быть, использовался для хранения продуктов, он вытащил большую краюху хлеба.

– Ничего себе! Это же настоящий сдобный белый хлеб!

Он вытащил из кармана нож, медленно открыл его и отрезал три отличных ломтя. Леа уткнулась носом в плотную мякоть, жадно вдыхая ее запах, словно боясь, что он улетучится. Камилла созерцала свой кусок с серьезностью, которую вносила во все.

– Хлеб… хлеб…

Шарль, стоя на кровати, протягивал свои ручонки. Леон поднял его и, посадив себе на колени, отрезал ему ломоть.

– Для него это слишком много, месье, он все это никогда не съест, – воскликнула мать.

– Не верю. Чтобы такой парень не справился… Пойдемте, выпьем кофе, становится прохладно.

Старый охотник был прав: Шарль съел весь свой кусок.

Прошло три дня сельской идиллии. Было солнечно и немного холодно.

Вечером 21-го вернулся Альбер. Он встречался с Матиасом в Лангоне. Молодой человек согласился следовать за ним с завязанными глазами и руками в багажнике машины до маки около Мориака. Там он ответил на все вопросы мясника и партизан. Удовлетворенный ответами, Альбер отпустил его ночью около вокзала в Ла-Реоле.

– Гестапо было у нас в доме? – спросила Леа.

– Не гестапо, а люди комиссара Пено.

– Морис Фьо был с ними?

– Нет.

– Как там дела? Что с моей тетушкой и с Руфью?

– Все в порядке. По словам Руфи, их допросили вежливо, не очень слушая ответы.

– Чего они хотели?

– Они хотели узнать, получают ли в Монтийяке какие-либо известия от отца Адриана. Ни слова о вас и о мадам д'Аржила.

– Странно!!. Почему Сидони перед смертью сказала, чтобы я спасалась, а Матиас был уверен, что нас вот-вот арестуют?

– Потому что, по его словам, он случайно слышал разговор между начальством полиции и Фьо, утверждавшим, что вы должны быть осведомлены о побеге братьев Лефевров и об убежище отца Адриана и вашего кузена Люсьена.

– Тогда почему они приехали сначала к Сидони?

– Полиция получила письменный донос (у меня есть идея насчет отправителя), сообщавший, что она прятала борцов Сопротивления.

– Почему Матиас не предупредил нас об этом раньше?

– Денан несколько часов задерживал его в своем бюро.

– Кто такой этот Денан? – прервала Леа.

– Настоящая дрянь, этот Люсьен Денан! Он появился в Бордо после эвакуации. До 42-го года он был продавцом в магазине «Французские женщины», в отделе галантереи и трикотажа. После работы он отправлялся в Управление профсоюзов, где заносил на карточки все сведения, собранные им о служащих магазина. Очень быстро он стал агентом-осведомителем номер один. Он ушел с работы и был назначен помощником инспектора по еврейскому вопросу, а потом стал областным делегатом. Когда в Бордо была создана полиция, он сделался – начальником Второго управления. Говорят, что он также работает на немецкую разведку под именем «господин Анри». Вот такой фрукт. Что до Матиаса, то он, как только освободился, взял служебную машину. К несчастью для Сидони, он приехал слишком поздно. Сегодня утром бедную старушку похоронили. Немногие из нас шли за гробом.

Леа не смогла сдержать слез.

– Руфь все хорошо устроила, – продолжал Альбер. – Белль я взял к себе. Но боюсь, что бедное животное ненадолго переживет свою хозяйку.

– Ищут нас или нет? – спросила Камилла.

– По словам Матиаса, официально нет. Но это ничего не значит. Он думает, что будет лучше, если вы скроетесь на некоторое время.

– Он знает, где мы?

– Разумеется, нет. Мы не настолько доверяем ему. У нас назначена встреча в Бордо, на вокзале Сен-Жан, 24-го. Я надеюсь приехать послезавтра. Постарайтесь не выходить отсюда.

Стояла прекрасная теплая погода, хотя утром было очень холодно. Опьяневшие от запаха моря и сосен, Леа и Камилла чувствовали себя, как на каникулах. Оцепенение плоти и мысли, с которым они и не думали бороться, охватило их. Часы, проводимые в лесу, сон в ложбине между дюнами, игра в прятки с Шарлем – все заставляло их забыть о действительности. Она грубо напомнила о себе, когда у Леона появился партизан с известием об аресте мясника и его жены. Мирей была увезена в форт «А», а Альбер находился в доме № 197 по Медокскому шоссе (переименованному в авеню Маршала Петена), где его допрашивали.

Камилла побледнела. Она вспомнила ужасные дни, проведенные в подвале страшного здания, и крики пытаемых.

– Когда его арестовали?

– Он шел на встречу с Матиасом на вокзал Сен-Жан.

– Он его выдал!.. – крикнула Леа.

– Вряд ли. Из предосторожности мы предупредили Аристида. Двое его людей находились на вокзале, а другой ждал Матиаса Файяра у места встречи. Все выглядело нормальным. Я пришел с Рири за пять минут до назначенного времени. Нас разделила толпа пассажиров. Рири и я видели, как пришел Альбер. Он был один. Метрах в десяти от нас Альбер был арестован. Мы слышали, как он сказал: «Вы ошибаетесь».

Толпа в этом месте расступилась, и, я думаю, в этот момент Матиас понял, что произошло. Он побледнел, сделал несколько шагов в их направлении, потом остановился. Я был рядом с ним.

– Дерьмо, – сказал я ему, – ты ответишь.

Он посмотрел на меня с непонимающим видом.

– Я здесь ни при чем, я не понимаю, Это совпадение.

– Совпадение? Ты за него дорого заплатишь.

– Брось говорить глупости. Никто, кроме меня, не знал о моей встрече с ним.

– Разве это доказательство?

– Думай что хочешь. Пойдем за ними. Я хочу знать, куда они его увезут. Идем вместе.

– Чтобы ты позволил арестовать и меня?

– Брось! Возьми мой пистолет, ты всегда сможешь меня пристрелить, если подумаешь, что я тебя предал.

И он протянул мне свой пистолет. Вот так, даже не пряча его. Все могли нас видеть. Я вырвал его у него из рук, крикнув: «Ты с ума сошел!»

Я проверил, заряжен ли он, положил к себе в карман, и мы пошли к выходу. Рири присоединился к нам. По его виду я понял, что он готов убить Матиаса на месте.

– Объясни ему, – спокойно сказал Матиас, направляясь к машине, стоящей около лестницы. – В это время всего в нескольких метрах от нас Альбера посадили в «Ситроен-15» с немецким номером. Я остался возле Матиаса, а Рири отошел.

– Он не поедет? – спросил меня Матиас.

– Он тебе не доверяет, он поедет за нами с товарищами, что стоят за углом.

– Пусть тогда поторопятся, – сказал он, трогаясь следом за немецкой машиной.

Я вытащил пистолет и направил его на Матиаса, готовый выстрелить при малейшем подозрении. Несколько раз я оборачивался, чтобы проверить, следует ли за нами Рири с товарищами. Немецкая машина впереди нас ехала быстро.

– Черт возьми! – произнес Матиас, – они направляются не к Красной Шапке.

– Что такое Красная Шапка?

– Одно из бюро Пуансо.

– И что же?

– Это значит, они передадут его немцам, а из их лап выскользнуть труднее, чем от французских полицейских.

С улицы Аристид-Брина они повернули на улицу Альбре. Я сказал себе: они везут его в форт «А». Но нет. Они поехали дальше, миновали тюрьму. На улице Аббе де Лене Матиас спросил, вижу ли я сзади своих товарищей. Кроме велосипедистов и немецкого военного грузовичка, не видно было ни одной машины. На улице Круа де Сеге я понял, куда они направляются. У Медокской заставы нас остановили немецкие полицейские. Я убрал пистолет в карман, мне было не по себе. Матиас показал им пропуск, они сделали ему знак проезжать. На улицах Буска было малолюдно и совсем не видно машин. Матиас замедлил ход, чтобы отстать от ехавших впереди. Товарищей все не было видно. Когда «ситроен» остановился, мы тоже остановились в сотне метров. Мы видели, как они втолкнули Альбера в дом, который нам известен как гестаповский центр допросов. Ничего нельзя было сделать. Я посмотрел на Матиаса – он был очень бледен, и его пальцы, сжатые на баранке, казались мраморными. Мне хотелось убить его на месте. Он угадал это, потому что сказал мне:

– Это ничего не дало бы, только арестовали бы и тебя. Нужно предупредить его жену и других. Клянусь тебе, что я не выдал никого. Изменники есть среди ваших.

Я не препятствовал ему ехать дальше. Мы медленно проехали мимо № 224, дома, где живет комендант Лютер, почти напротив дома № 197. Все было спокойно.

Говоривший опустошил стакан вина, поданный ему Леоном.

– А потом? – спросила Леа.

– Мы вернулись на вокзал Сен-Жан, чтобы посмотреть, там ли остальные. Обойдя вокзал, Матиас сказал:

– Не будем оставаться здесь. Нас наконец заметят. Поедем в Сен-Макер предупредить Мирей.

Мы поднялись по правому берегу Гаронны. Недалеко от Риона нас остановили полицейские, искавшие участников саботажа. На выезде из Сен-Мексана – новая проверка, на этот раз немецкая. Когда мы наконец прибыли в Сен-Макер, после ареста Альбера прошло уже более трех часов.

– Лучше проехать через порт, – сказал Матиас.

Возле старого замка он остановил машину и укрыл ее в гроте, служившем убежищем для самогонщиков. Поднявшись по склону, мы очутились позади церкви.

– Не шуми, – сказал он мне, как будто не замечая пистолета, по-прежнему направленного на него.

Ни одной кошки на улицах, большинство окон зашторено, несмотря на дневной свет. Два выстрела эхом разнеслись по улицам.

– Это в стороне дома Альбера, – воскликнул Матиас.

Укрывшись в подъезде, мы присутствовали при аресте Мирей, которую офицер вталкивал в машину. Около мясной лавки истекала кровью собака. Солдат, смеясь, пнул ее ногой. Я услышал, как Матиас пробормотал: «Белль… они убили Белль…»

– Собака Сидони! – вскрикнула Леа. – Бедное животное!

– Что вы сделали потом? – спросил Леон.

– Я заставил его вернуться и ехать к База. Там я передал его людям Жоржа.

– Как вы узнали место, куда отвезли Мирей?

– Когда мы приехали к Жоржу, наш товарищ, полицейский из Бордо, только что сообщил об аресте Альбера и Мирей и о месте, куда отправили каждого.

Удрученные, все замолчали. Первым заговорил Леон, обращаясь к двум молодым женщинам, прижимавшим к себе Шарля, встревоженный взгляд которого перебегал от одной к другой.

– Здесь вы больше не в безопасности.

– Почему вы так думаете? – спросила Леа. – Никогда Альбер не выдаст нас.

– Он будет держаться, сколько сможет, я в этом уверен, но мы не должны идти на такой риск. Не забывайте, что они арестовали также и его жену. Если они будут пытать ее при нем, он заговорит.

– Это правда.

Внезапно Леон сорвал со стены свое ружье и направил его на входную дверь. Все затихли. Послышался шорох, затем дверь открылась. За ней стоял человек в меховой куртке.

– My goodness Леон, вы не узнаете меня?

Старик опустил ружье, бормоча:

– Аристид, неосторожно так являться к людям.

– Вы правы. Здравствуйте, Леа, вы меня помните?

– Очень хорошо, я рада вас видеть.

– Мадам д'Аржила, вероятно, – добавил он, обращаясь к Камилле.

– Да, здравствуйте, месье.

– У меня для вас хорошая новость. Ваш муж выехал из Марокко вместе с дивизией, сформированной генералом Леклерком ввиду предстоящей высадки. Он прибыл 21 апреля в Англию, в порт Свонси на юге Уэллса. Генерал сам встретил их.

Радость преобразила лицо Камиллы. «Как она красива!» – подумала Леа. В порыве нежности она обняла ее. Каким далеким казалось время, когда она ненавидела жену того, кого считала любимым и кому отдалась однажды ночью в тулузском подвале. Без задней мысли она разделяла теперь радость той, которая стала ее подругой.

– Спасибо, месье, за такую добрую весть.

– Думаю, могу сообщить, что скоро вы услышите и другие. Но пока вам надо уйти отсюда. Я вас переправил бы в Супрос, но, кажется, там установили надзор люди Гран-Клемана, который меня разыскивает.

– А не вернуться ли нам в Монтийяк, если нас не ищут?

– Об этом мы ничего не знаем. Не следует так рисковать.

– Через несколько дней можно будет переселиться в голубятню. Ее не обнаружат в лесу. Это не очень комфортабельно, но…

– Жизнь дороже комфорта, – возразил Аристид. – Соберите одежду и продукты на несколько дней. Мы сейчас же отправимся. Есть у вас простыни?

– Есть. Я возьму чистую для мальчика.

– Как вы поступите с Матиасом? – спросила Леа у английского агента.

– Если бы это зависело от меня, я отправил бы его в деревянный ящик, – проворчал Леон.

– Нельзя так покончить с ним. Надо его допросить. Я никому не доверяю, но мне думается, что он не виновен в этих арестах.

– Однако он работает на них.

– Не он один, увы! Пока нет доказательств против него, его нельзя убивать.

– Мы готовы, месье, – сказала Камилла, держа в руке небольшую дорожную сумку.

Полковник Клод Боннье, региональный военный делегат, известный под кличкой Гипотенуза, был послан во Францию Центральным бюро разведки и действия (ЦБРД) в ноябре 1943 года с заданием реорганизовать Сопротивление в Аквитании после измены Гран-Клемана.

Он был арестован гестапо в Бордо на улице Галар в феврале 1944 года около своего радиопередатчика, когда собирался отправить послание в Лондон (арестованный по доносу радист в свою очередь донес на Гипотенузу, который попал в ловушку, поставленную лейтенантом Кунешем).

Привезенный в Буск, на улицу Медок, он примерно восемнадцать часов подвергался допросу самого Дозе. Он упорно отказывался признать, что прислан из Лондона, что его имя Клод Боннье, или Борден, и что он дал приказ казнить полковника Камплана, [2]2
  Герой войны 1914 года, полковник Эжен Камплан – участник Сопротивления. В октябре 1943 года он получил от полковника Турни задание координировать в качестве руководителя южного подразделения района Б-2 действия ФВС в районе Бордо, включавшем шесть департаментов. Заподозренный Боннье в измене (встречи с Дозе и с Гран-Клеманом), он был расстрелян в январе 1944 года около Рюффека, в лесу Лино. После войны в результате длительного расследования полковник Камплан, «жертва трагической ошибки», был официально признан «погибшим за Францию».


[Закрыть]заподозренного в измене.

В конце концов разгневанный Дозе приказал отвести его в камеру. Допрос возобновился после обеда. Потом его бросили в камеру, не снимая наручников. Поздно ночью за Дозе пришли в офицерскую столовую: в камере Гипотенузы происходило что-то странное. Когда немец явился в подвал дома № 197 по Медокской дороге, служивший тюрьмой, Боннье лежал на полу, сотрясаемый конвульсиями, с пеной на губах. Он стонал. Главный надзиратель, склонившийся над телом несчастного, выпрямился:

– Он отравился цианистым калием.

– Вижу, болван. Вы его не обыскали?

– Обыскали, разумеется. Он, наверное, спрятал капсулу в складке одежды.

– Как он сделал это со скованными руками?

– Он, должно быть, вытащил капсулу зубами, но она выскользнула, он ползал и лизал жидкость, поэтому он и не умер сразу.

– Быстро позовите врача!

– Есть, лейтенант.

В соседних камерах заключенные тщетно затыкали уши, чтобы не слышать криков и стонов. Испытывали ли они угрызения совести от страданий того, кого они выдали, эти двадцатилетние арестанты, обработанные Дозе? Нет, вероятно. Им казалось справедливым, что тот, кто казнил их шефа, полковника Камплана, поплатится своей жизнью.

Клод Боннье умер на рассвете, не сказав ни слова.

Измученный Фридрих-Вильгельм Дозе пробормотал: «Эти люди из Лондона – необыкновенные».

Парадоксально, но эта ужасная смерть, которая должна была бы парализовать волю людей, напротив, придала им сил, удесятерив энергию подпольщиков.

Мясник тоже был человек необыкновенный. Его участие в рядах Сопротивления объяснялось глубоким убеждением, что немцам нечего делать во Франции и что такие люди, как он, должны предпринять все, чтобы изгнать их, если не хотят однажды краснеть перед своими детьми. Сын верденского солдата, умершего от ран, он сделал своим кредо любимую фразу отца. Каждый раз во время прогулок по холмам, главенствующим над местностью, старый воин останавливался, чтобы полюбоваться окружающим, и торжественно произносил: «Франция стоит того, чтобы за нее умереть!»

У Альбера не было капсулы с цианистым калием, и Дозе не участвовал в его обработке. Ее производили палачи Пуансо. Они изощренно пытали его при помощи… ножей для разделки мяса.

Он даже пробовал шутить:

– Это Господь наказывает меня за то, что я убил столько животных.

Палачи осыпали его ударами, засовывали, смеясь, дольки чеснока в раны, приговаривая: «Настоящая пасхальная баранина!»

Они сыпали соль и перец на обнаженные грудные мускулы, перевязывали его, «как окорок». Когда они достаточно потрудились над «этим мясом», ставшим неподвижным, из которого они не смогли извлечь ни слова, они скатили тело по лестнице в подвал и заперли в камере, где, умер Боннье. Альбер пришел в себя и услышал, как его мучители говорили с издевкой:

– Если он не заговорит завтра, мы разрежем перед ним на кусочки его жену.

«Я заговорю», – просто подумал он.

Во время бесконечной ночи каждое движение причиняло ему такую боль, что он не мог удержаться от криков. Долгие часы он грыз веревку, которая сдавливала ему одно плечо. Несмотря на ледяной холод камеры, он весь вспотел; незадолго до зари ему удалось перегрызть веревку. Но такие усилия истощили его изуродованную плоть, и он потерял сознание… Когда Альбер очнулся, начинался день. Он попытался освободиться от веревок, впившихся в его раны и задубевших от крови. Эти новые страдания в какой-то момент исчерпали его энергию, и он заплакал, как не плакал со времени смерти своего отца, когда ему было девять лет. То были громкие и нелепые рыдания, сотрясавшие тело сильного человека. Альбер рухнул на грязный пол. Он достиг предела отчаяния… Если бы палачи явились в этот момент допрашивать его, он, вероятно, заговорил бы. Слезы перемешались с пылью на его щеке, образовав комочки грязи. Его пальцы мяли эту грязь. «Земля…»

Из нее он извлек силу и ярость, чтобы окончательно сорвать свои путы. Немного света просачивалось через плохо закрытую отдушину. У отверстия висело большое кольцо, до которого Альбер достал, протянув руку. Труба канализации тянулась вдоль стены. Он поднялся на нее и привязал конец веревки к кольцу. На другом сделал скользящий узел и накинул веревку на шею. Потом соскользнул вниз… Его ноги забились… Мощный инстинкт жизни заставил его попробовать вновь подняться на трубу. Тонкая веревка впилась в шею, медленно перерезая гортань. Альбер умирал долго.

В соседней камере два борца из Вольных стрелков в Сен-Фуа-Лагранд пели хриплыми голосами, становившимися все громче:

 
Если погибнешь, друг,
Выйдет другой в круг
Света вместо тебя.
Завтра черную кровь
Солнце высушит вновь
На пути.
Свистни, товарищ мой,
Свобода порой ночной
Слушает. Ты свисти. [3]3
  «Партизанская песня», слова Мориса Дрюона и Жозефа. Кесселя, музыка Анны Марли. Передавалась в первый раз Би-Би-Си 9 февраля 1944 года, была прочитана Жаком Дюшеном под названием «Песня освобождения», затем исполнялась под музыку еще два раза – в апреле и в августе 1944 года. Написанное в Лондоне, это стихотворение было сначала опубликовано в «Тетрадях Освобождения», подпольном журнале, основанном в оккупированной Франции Эммануэлем д'Астье де ля Вижери в сентябре 1943 года.


[Закрыть]
 

Жена и товарищи Альбера узнали о его страшной смерти лишь после освобождения Бордо.